Разговор с Виктором ВЕРСТАКОВЫМ
Виктор Глебович, когда к вам пришло осознание того, что вы – поэт?
Неприлично рано, ещё в детстве. Дело даже не в том, что мог не спать целые ночи, сочиняя нечто рифмованное, и наутро идти с больной головой в школу (где, кстати, учился неплохо, однажды «перепрыгнув» из седьмого класса сразу в девятый), а в том, что поэзия, вообще литература представлялись мне единственно важными в жизни.
Расскажите о своей первой публикации.
Первую публикацию не помню и уточнить не могу, поскольку архива, по поэтическому совету Пастернака, не заводил. Вероятно, она была в концовке 60-х в газете «Знамя коммунизма» г. Шуи, где я тогда учился в средней школе № 2 – бывшей гимназии имени наследника престола цесаревича Алексея. Школа с недавних пор носит имя Константина Бальмонта, который в ней тоже учился, как, впрочем, и еще с полдюжины довольно известных в свое время писателей. А первую книгу стихов я опубликовал в 1975 году в Москве, в издательстве «Современник», когда был курсантом Военно-инженерной академии имени Дзержинского.
Есть ли у вас свое определение поэзии?
Своего определения нет, с годами стал склоняться к определению Маяковского: «пресволочнейшая штуковина». И очень согласен с утверждением великого нашего мыслителя Вадима Кожинова, что поэзия и стихи – понятия разные. Впрочем, недавно сделал попытку их соединить и написал стихотворение с таким вот началом:
Хорошие стихи, плохие, –
какая разница, друзья?
Поэзия всегда стихия,
её оценивать нельзя.
Добавлю прозой, что определить нельзя уж тем более.
Кого из поэтов вы могли бы назвать своими учителями?
Александра Твардовского и недавно умершего Константина Ваншенкина (которого Твардовский называл самым талантливым поэтом послевоенного поколения и который много позже дал мне рекомендацию в Союз писателей СССР).
Если в Серебряном веке приоритеты в поэзии худо-бедно определены, то дальше мы не найдём двух одинаковых мнений. Кто из поэтов 2-й половины ХХ века наиболее ценен для русской поэзии?
Помимо уже упомянутых, Николай Рубцов, Владимир Соколов, Станислав Куняев.
Следите ли вы за современной поэзией? Кого из поэтов вы могли бы отметить?
За всеми не уследишь. Впрочем, мне легче: время от времени веду поэтические семинары молодых литераторов, бываю и в Литературном институте, участвую в писательских выездах по стране. Среди совсем молодых могу назвать Варвару Заблицкую из Оренбурга – самую юную свою семинаристку: ей только что исполнилось семнадцать лет, но мы, руководители, единогласно рекомендовали её в Союз писателей. И не ошиблись: вскоре появилась «Антология русской поэзии XXI века», в которую вошли и стихи Заблицкой.
Из поэтов постарше выделяю Светлану Сырневу, она живет в Кирове, Николая Шипилова и Николая Дмитриева, которые несколько лет назад умерли, но стихи которых живут и будут жить еще долго.
Вы исполняете свои стихи под гитару, считаете ли вы себя поэтом-песенником? Или гитара всего лишь способ донести свое творчество до читателя? Что рождается сначала – стихотворение или музыка, или это происходит одновременно?
Поэтом-песенником себя не считаю, и вообще это прозвище принесло мне в литературной среде немало горьких минут. Но демонстративно ломать гитару пока не буду: сейчас ведь мало читают, а слушать пока ещё слушают.
При создании песен в девяти случаях из десяти стихи и их звучание рождаются одновременно. Именно звучание, – мелодия в окончательном виде приходит позже.
Как вы считаете, ввод советских войск в Афганистан был оправдан или это была ошибка?
В политическом смысле – ошибочен, в духовном смысле – оправдан. Мы, военные люди, искренне верили, что поможем афганскому народу, особенно беднякам, зажить лучше и бескровнее, ведь там и до нас «в стране успешно шла гражданская война» (строка из народной песни о войне нашей, российской).
Ваш брат Владимир тоже пишет стихи под псевдонимом Урусов. Почему он взял себе псевдоним? Есть ли между вами соперничество на литературной ниве?
Почему мой брат Владимир взял псевдоним, не знаю, хотя тоже спрашивал у него. Он отвечает туманно. Возможно, суть в том, что брат в ту пору делал инженерно-научную карьеру и не хотел, чтобы начальство считало его легкомысленным. Соперничества на литературной ниве между нами не было, но сталкивать нас лбами пытались, даже официально – например, на подведении итогов всесоюзных совещаний молодых писателей (Римма Казакова и не только она).
На западе рифмованную поэзию сменил верлибр. Есть ли перспективы у верлибра в России?
В России есть всё, даже перспективы у верлибра. Я и сам им порою пишу.
Каждый человек, входящий в Церковь, со временем приобретает духовный опыт, например ощущает действие благодати, особенно после Причастия Святых Христовых Таин. Как вам кажется, возможно ли описать этот духовный опыт? Этично ли это? И могут ли земные, стёртые слова выразить неизъяснимое?
Сложный вопрос. Вадим Валерьянович Кожинов, когда я однажды наедине прямо спросил, верит ли он в Бога, ответил с усмешкой: «По-моему, сказать о себе: “Я верю в Бога” – всё равно, что сказать: “Я хороший человек”».
Рискну ослушаться гения и скажу о себе: в Бога я всё-таки верю. А вот в церковь – не очень, особенно в современную. Об этом у меня есть стихотворение «Пророчество», процитирую первые строки:
Не столбовая дорога
к Богу ведёт, а стезя.
Храмов появится много,
молиться в них будет нельзя.
Виктор Глебович, в советское время распространённым явлением были писатели, которые приходили в литературу из научной сферы. Вы тесно связаны с армией, участвовали в боевых действиях, много знаете о военном деле, есть ли своя специфика у писателей-военных?
Державин, Лермонтов, Фет, Лев Толстой были людьми военными, офицерами. Какая у них была специфика как у писателей? Просто чуть больше знали про жизнь и про смерть и поэтому чуть лучше (глубже) творили. Между прочим, и Пушкин рвался после лицея на военную службу, но родители не дали денег и пришлось вступить в службу гражданскую. Но большинство его друзей – офицеры, да и сам он, пусть и немного, но повоевал: «Гнал и я османов шайку». И Блок полгода провел в армии, на войне, и позже вспоминал это время как главное в жизни.
На ваш взгляд, каких тем сейчас не хватает литературе? Удовлетворяет ли вас её нынешнее идейное наполнение?
Не хватает двух тем: духовной и героической. Впрочем, их всегда не хватало. А идейного наполнения в нынешней официально-демократической литературе и вовсе нет, есть умышленно безыдейное.
Каково будущее русской поэзии?
Всемирное. Русская поэзия – единственная надежда на духовное, да и телесное спасение человечества.
С Виктором Верстаковым разговаривали Григорий Шувалов, Александр Дьячков, Александр Иванов, Николай Дегтерёв
