Беляев Анатолий Васильевич
Родился 20 октября 1936 года в деревне Кочерёмово Антроповского района Костромской (тогда еще Ярославской) области. Отец Василий Васильевич работал трактористом, в начале Великой Отечественной войны пропал без вести на Волховском фронте. Мать поэта, Валентина Николаевна, была разнорабочей, умерла в 1995 году в возрасте 82 лет. Свои первые стихи он написал в 3-м классе. Работал в Ленинграде монтёром на телефонной станции, трактористом и комбайнёром на целинных землях Северного Казахстана, служил в советской армии авиационным радиомехаником. Заочно окончил факультет журналистики Высшей партийной школы. Более сорока лет проработал в редакциях районных и областных газет. Первые стихи опубликованы в 1958 году в газете Прибалтийского военного округа «За Родину». Первая поэтическая книжка «Черёмуховый край» вышла в 1963 году в Костроме. Член Союза писателей и Союза журналистов. Книга избранной лирики «Музыка для уставших» (1996 г.) отмечена премией областной администрации. Представлен в Антологии костромской поэзии, во всех коллективных выпусках альманаха «Кострома», издаваемых областной писательской организацией. Живёт в Костроме. В 2011 году в Шарье вышел 2-томник стихов и прозы "Остановленные мгновения.
МАМИНО СЧАСТЬЕ
Никому не чинившая зла,
Всех добрее и всех человечней,
Всю-то жизнь для других ты жила,
Словно жить тебе целую вечность.
Век двадцатый.
Тринадцатый год.
Деревенька в лесной глухомани.
Работящий, но бедный народ...
Это ты начинаешься, мама.
Было так:
Коль не стало отца,
То и с матушкой близко разлука.
С малолетства почти до венца –
В людях:
В золушках!
В няньках!
В прислугах!
Уж такая, видать, твоя кровь,
Что казалось поэзией проза:
Дома –
Даже ворчунья-свекровь,
В поле –
Даже запашка навоза.
Только, кажется, начали жить –
Оказалось, уже и довольно:
Мужа в армию взяли служить,
Отслужился – нагрянули войны.
На короткой,
На первой войне
До победы под пулями мерз он.
Со второй и досель его нет,
Сорок лет – ни в живых и ни в мертвых.
Дети выросли. Внуки растут.
Есть и правнуки...
«Годы-то мчатся!..»
От нужды,
от тоски,
от простуд
Удалось уберечь нас – и счастье.
Гуманизма наглядный урок –
Чуть не каждое мамино дело.
Ни последний, ни лучший кусок
Не могла она есть,
Не умела.
Не теплее других, не сытей,
Дом наш был общежитьем для нищих:
Для калек, стариков и детей,
Из метельного мрака возникших.
– Обогреться бы... ради Христа...
– Что ж, входите...
И сняты запоры,
Хоть в поселке у всех на устах
Дезертиры, бандиты и воры.
«Бог не выдаст...
И что у нас красть?
Не пришлось бы самим-то с сумою.
Правда, грязь от них...
Вшей у них – страсть...
Но не спать же на воле зимою...»
Кипяточку согреет и щей,
Если есть, даст картошину с солью,
Ну а хлебом мы - нищих нищей,
Часто сами-то хлёбово – голью.
Годы-годы...
И сил уже нет,
Так молитвой хоть людям поможет,
И – особенно грешному – мне:
«Коммунист он, спаси его, Боже!..»
Никому не чинившая зла,
Всех добрее и всех человечней,
Всю-то жизнь для других ты жила,
В них и жить тебе целую вечность.
1982
АЛЁНКА
Сегодня Алёнке два месяца,
Она круглолица, бела,
Ещё на ладонях уместится,
Настолько Алёнка мала.
Довольна, должно быть, прогулкою,
Хотя и конец ноября,
Лежит и смеется – агукает,
О чём-то со мной говоря.
Душа моя радостью полнится,
И радость у всех на виду:
Алёнке семнадцать исполнится
В две тысячи первом году.
А я уже буду на пенсии
И даже слегка знаменит
Хотя бы единственной песнею,
Что вдруг зазвучит, зазвенит.
Я буду сидеть на завалинке,
Ворчливый, как все старики.
Алёнка, Алёнушка, Аленька
Прочтёт мне мои же стихи.
«Ах, дедушка! Как это здорово!»
Да вроде, скажу, ничего,
Запрятав куда-нибудь в бороду,
В усмешку своё торжество.
* * *
Теперь лишь в этой нереальности,
В воспоминании моём,
Нас никакие дали-дальности
Не разделяют: мы – вдвоём.
Все та же ты, какою снишься,
Непоправимо молода,
Уже мне в дочери годишься,
Вон как летят мои года.
* * *
Любовь медицина не лечит
И время не сводит к нулю.
Я с каждой разлукой и встречей
Тебя безнадёжней люблю.
Куда б ни ушел, ни уехал –
Повсюду, до боли маня,
Твои колокольчики смеха
Звенят и звенят для меня.
Л. Б.
В деревне сплетни так крылаты!
Мне говорило полсела,
Как будто замужем была ты,
Да что-то... мало побыла.
И всё с намёком, всё с издёвкой:
Мол, нам-то что... тебе видней...
Да и каким словесным дёгтем
Не поливали душу мне!
И оседал на ней осадок
Тяжёлым бременем тоски,
И забрала меня досада
В свои железные тиски.
А ты ходила, всем на зависть,
Как колокольчик весела,
Тебя как будто не касалось,
О чём судачит полсела.
А ты как будто не страдала!
О, если б раньше мне узнать,
Как ночью ты навзрыд рыдала,
Чтоб днём суметь захохотать!
* * *
Вот и всё, стала ты не моей, не земною:
Не сберёг я тебя, не сумел, не помог…
Я не думал, что так это будет со мною –
Я дышать не могу: в горле – боли комок.
Шкаф открою – там платья твои, все наряды,
Поливаю на окнах цветы, в каждом – ты.
Даже вздрогну, почудится, будто ты рядом,
Оглянусь и опомнюсь – пустые мечты.
Я, бывало, шутил, повторяя Светлова,
Что о мёртвых жалеть, пожалейте меня…
Ты ушла, не дождавшись утешного слова,
Так нелепо – в больнице, средь белого дня.
* * *
Как ты бледна! Каким нездешним светом
Озарена! Я просто не могу…
Я не хочу жить без тебя на этом,
Покинутом тобою берегу.
Ты жди меня. Я уговор наш помню,
И даже место рядом застолбил.
Я лишь теперь, с твоим уходом, понял,
Как был я счастлив: я тебя любил.
* * *
А жизнь – она продолжается,
Она не ушла с тобой.
Прости ты меня, пожалуйста,
За то, что утихла боль.
Что рядом с тобою местечко
Не занято мной пока,
Хоть двадцать четыре месяца
Минуло с того денька.
Сон ли мне снится, эхо ли:
Голос твой, ты – поёшь…
Как будто куда уехала
И там, без меня, живёшь.
Ах, это мои же записи
На лентах старых кассет:
Кнопку нажал и запросто –
Все еще живы, все...
2002
* * *
Живу, заботами измаянный,
Разочарованный во всем,
До унизительного маленький
В огромном городе своем.
Как муху липкой паутиною,
Как полонённого враги,
Меня опутали
Противные
Разнообразные долги.
И всё не клеится, не ладится:
Стихи, работа, быт, любовь.
И становлюсь я всё покладистей,
Переставая быть собой.
Я даже грубость молча слушаю
И улыбаюсь подлецам,
И что мне чье-то равнодушие,
Когда я равнодушен сам?
Порой от горечи не выдохнуть,
Так все устроено хитро,
И убеждаешься: нет выхода,
А выход – рядом, как в метро.
КАВАЛЕРЫ ЧУЖОЙ СЛАВЫ
Всё меньше тех, кто воевал,
Навек войною меченных:
Уходят к тем, кто – наповал,
Кто пал в боях с Неметчиной.
Всё больше тех, на чьей груди
Фальшивка, а не подлинник,
Кто сам себя вознаградил
За липовые подвиги.
И даже – страшно произнесть,
Кощунство беспредельное! –
Кой у кого сегодня есть
Ранение поддельное.
О, слава, как в твоих лучах
Погреться любят слабые!
Да лучше б свет померк в очах,
Чем жить с чужою славою!
* * *
Пустых деревень по России не счесть,
Ничьих,
Нежилых, как Луна.
Хотите деревню себе приобресть –
Вселяйтесь – и ваша она!
Спешите, Москва, Ленинград, Кострома,
В деревне местечко занять,
Покуда не поздно,
Пока там дома
С землёй не успели сравнять.
За Галичем, слышали, некий пастух,
К тому ж инвалид, говорят,
Скупил за бесценок все избы подряд
В деревне,
А может и в двух.
Он чинит их,
Топит в них печи зимой.
В помещики метит?
Ничуть!
Он хочет, чтоб люди вернулись домой,
И дома их ждал кто-нибудь.
ДВАДЦАТЫЙ ВЕК
О, мой век, ты, как пружина, до отказа напряжён!
Ты бациллами болезней и иллюзий заражён.
Мой единственный, Двадцатый,
моему всему итог,
Моего тысячелетья завершающий виток.
Мой учитель, мой мучитель,
мой горчайший сладкий плен,
Ты – клубок противоречий, сгусток
нервов и проблем,
Шумовые децибелы, загрязнение среды,
Ощутимая нехватка хлеба, воздуха, воды.
Эти бешеные ритмы, нарастанье скоростей,
Перемен и перегрузок, стрессов, страхов и страстей.
Эта гиподинамия. Этот гипераппетит.
Эта жалкая уловка прятать главное в петит.
Эти синхрофазотроны, космодромы, ЭВМ.
Эти роботы – в поэтах, в цицеронах, в КВН.
Эта жажда революций –
всенародных, мировых:
Социальных, сексуальных,
молодёжных, бытовых.
Эта яростная схватка за умы и за сердца
Двух миров непримиримых –
до победы, до конца.
Это противостоянье, этот ядерный баланс.
Нами созданные бомбы – бумерангами! – на нас?
Шар земной – он был огромен,
ты воскликнул: «Как он мал!»
Ты раздвинул все пределы, спутал карты,
сроки сжал.
Ты все шансы, все надежды у живущих на земле
Отобрал и запер в сейфы в Белом доме и в Кремле.
РОЯСЬ В БИБЛИОТЕКЕ
Всё, что меня волнует, кому-то просто нелепо.
Всё, что меня тревожит, кому-то просто смешно.
Кому-то и эти строки – не больше, чем детский лепет,
Кому-то – рубеж, который взять ему не дано.
Не обольщаюсь силой данного мне таланта –
Ставлю себя на место тех, для кого творю:
Им уже мало – видеть, складно или не складно,
Им уже надо больше – верить, что я – горю.
Всё поддается счёту, кроме мгновенья, мига,
Да и его зацифрят, сколь ни условен миг.
Высчитано, что в крупных библиотеках мира
Никто не раскрыл ни разу восемь десятых книг.
Из остальных десятых, из двух остальных десятых,
Одну, или половину, десять томов из ста
Раз или два в столетье кто-то просил: «Достаньте...»,
Кто-то раскрыл и, может, даже перелистал.
Роясь в библиотеке, словно султан в гареме,
Вдруг нахожу на полке тоненький томик свой.
Ну, и какую ж участь ты уготовишь, Время,
Книгам, что я оставлю, книгам, где я – живой?
