В Польше Кшиштоф Камиль Бачинский (1921 – 1944) считается одним из самых читаемых поэтов ХХ века. За свою короткую жизнь, оборванную пулей немецкого снайпера, он оставил наследие более чем в 500 стихотворений.
Кшиштоф родился в Варшаве, в семье писателя и литературного критика Станислава Бачинского. Мать его была педагогом и автором нескольких школьных учебников. Сам Кшиштоф окончил школу в 1939 году, за несколько дней до начала Второй мировой войны и оккупации Польши. В 1940-42 годах учился в подпольном Варшавском университете, где познакомился со своей будущей женой Басей (Барбарой Бачинской, которая, попав под минометный обстрел, только на месяц пережила мужа). В начале сороковых стихи Бачинского стали пользоваться популярностью среди молодежи, он печатался в подпольных журналах под псевдонимами. В те же годы в конспиративном издательстве выпустил сборник «Избранные стихи» под псевдонимом Ян Бугай.
В 1942 году Кшиштоф женился на Басе, и, несмотря на слабое здоровье, вступил в штурмовые группы Армии Крайовой. Был подхорунжим в отрядах «Зоська» и «Парасоль». Погиб 4 августа1944 г. в ходе Варшавского восстания.
SUR LE PONT D'AVIGNON
Эти стихи – на стене задремавший лучик,
Будто весны сверкающий фотоснимок.
Капли дождя дарю вам и вместе с ними
В выцветших нотках ясный небесный звон.
Дышит прохладным ветром воды теченье.
Это в беспечном танце взлетают тени
«На мосту в Авиньон».
Слышите, как старосветский оркестр играет?
Как тишина распускает свои бутоны?
Станьте листвою – и слушайте отдалённый,
Стройный, как луч, в переливах зелёных тон –
Ветра напев в тончайшей его кантате…
Это танцует лиственный шелест платьев
«На мосту в Авиньон».
Это в деревьях, в зелёной оконной раме
Призрачный город готикой серебрится.
Кружат над ним волной золотою птицы –
Будто бы лютни из рук улетели вон.
Это в густых лесах молодые лани
Тихо уходят в изысканно-стройный танец…
Ах, продолжайте, панове, танцуйте, пани,
«На мосту в Авиньон».
больница, апрель 41 г.
(перевод Сергея Бачинского)
SUR LE PONT D'AVIGNON
Ten wiersz jest żyłką słoneczną na ścianie
jak fotografia wszystkich wiosen.
Kantyczki deszczu wam przyniosę -
wyblakłe nutki w nieba dzwon
jak wody wiatrem oddychanie-
Tańczą, panowie niewidzialni
"na moście w Awinion".
Zielone, staroświetskie granie
jak anemiczne pączki ciszy.
Odetchnij drzewem, to usłyszysz
jak promien - naprężony ton,
jak na najcieńszej wiatru gamie
tańczą liściaste suknie panien
"na moście w Awinion".
W drzewach, w zielonych okien ramie
Przez widma miast - srebrzysty gotyk.
Wirują ptaki płowozłote
jak lutnie, co uciekły z rąk.
W lasach zielonych - białe łanie
uchodzą w coraz cichszy taniec.
Tańczą panowie, tańczą panie
"na moście w Awinion".
szpital, kwiecień, 41 r.
ДОЖДЬ НА МОРЕ
Словно клавиши, волны.
Дождь играет.
В сонате
Мокрым плачем исполнен,
Дождь играет на волнах.
Как хорал сокровенный,
Ветер звуки подхватит...
Вот жемчужная пена
Топит волны в сонате.
Море пасмурно дышит,
Бьются грозные рати
Все отчаянней,
Выше…
В водной песне…
…сонате…
февраль 1938 г.
(перевод Сергея Бачинского)
DESZCZ NA MORZU
Na klawiszach fal grają
krople deszczu
w sonacie;
w płacz się mokry stapiają,
na klawiszach fal grają.
Chorał dźwięczy na morzu
nawałnicą,
pian naciek
zatopieniem fal grozi
w perło-wodnej sonacie.
Dyszy morze pochmurnie,
krople sieką
w zatracie,
coraz mocniej i górniej
w wodnej pieśni...
...sonacie...
II.38
ВИНА
В чащобе лесной, где листья трепещут звонко,
Святой Ежи по красной дорожке скачет.
Лошадь взбрыкивает под ним… А сзади девчонка
Притаилась и волосы цвета лазури прячет.
Показался дракон – синий пламень в глазах томится,
И, покуда настиг его рыцарь, пыхнул огнём троекратно,
И упал навеки… Глупый дракон. Ах, и глупый рыцарь –
Всяка жизнь коротка, и никто не вернёт обратно
Ни проклятых садов, по которым так ползать проворно,
Ни молитвы ночной в винограднике чёрном.
Вот тело лежит под ногами, слизь испаряет.
Чешуя осыпается звёздами там, где кровь показалась,
А задумчивый рыцарь стоит, мечом сверкает –
Беспокойство закралось в сердце и дикая жалость.
Только что же ты, девочка с лазурными волосами,
Чего плачешь? Дракон лежит, убит твой мучитель.
По ночам будешь вздохи его ловить между прочими голосами,
Вспоминая, как грустно, бездарно жил он, тебя похитив.
И как песни твои лились, что поток счастливый,
Как его обнимала за старую мягкую гриву…
Вот и кончился лес. Возвращается святой Ежи
Через желтую степь, по дороге сухой и пыльной,
А на тёмных привалах, покуда рассвет не забрезжит,
Перебитая шея ему мерещится. Очи, что были
Полными грусти… И голос его печальный.
И горько плачет преступник под сводом молчанья.
декабрь 1942 г.
(перевод Сергея Бачинского)
WINA
Wśród drzew, co są jak płaskie, zielone motyle,
święty Jerzy cwałuje po czerwonej ścieżce
na koniu, co się wznosi, a za nimi w tyle
czeka mała dziewczynka, włosy ma niebieskie.
Smok się wydął i oczy błękitne wyłupił,
zanim go dopadł rycerz - trzykroć blaskiem rzucił
i zginął. Głupi smoku: o rycerzu głupi,
to wszystko takie krótkie, a już się nie wróci
ani sobie pełzanie po zaklętych sadach,
ani sobie modlitwa w czarnych winogradach.
Truchło leży, paruje z niego zieleń śliska,
jeszcze się gwiazdki jakieś z łusk przebitych sypią,
i rycerz zadumany stoi, mieczem błyska,
tak pół czuje niepokój, a pół gorzką litość.
Cóż to, mała dziewczynko o niebieskich włosach,
czemu płaczesz? smok leży, zabit twój gnębiciel.
Nasłuchujesz oddechów jego w nocy głosach?
Wspominasz to niezdarne, smutne, smocze życie
i że śpiewałaś czasem jak potok szczęśliwie,
wsparta na jego miękkiej, wypłowiałej grzywie?
I wraca święty Jerzy tam, gdzie lasu smuga
kończy się i zaczyna trakt suchego pyłu,
a na postojach ciemnych marzy mu się długa
smocza szyja przebita i oczy, co były
wypukłe i żałosne, i głos, i łzy słyszy,
i gorzko płacze zbrodni pod sklepieniem ciszy.
grudzień 1942 r.
***
Басе
но ты - дерево
Р.М. Рильке
Ты в переменах подобна времени. И отсюда
Вижу: вращаешь годы, как стрелки часов.
Руки сплетаешь, и льется из их сосуда
Свет на долины, в горы, в дебри лесов.
Морю подобно, погод отраженье приносишь,
Тех, что играли в медных небесных котлах.
Локон поправишь - зима, улыбнёшься - и осень
Терни шиповника обнажает прикосновеньем крыла.
Зреешь в плодах и огнем наполняешь зелень.
Воздух ладонью схвачу – это ты. Каждый куст.
Каждая птица на ели.
Облако музыки.
Зимнего яблока вкус…
Хворост пылает, гудят дымоходы, сани скользят в пуху.
Кошка потянется, замурлычет, изогнётся в дугу.
Ты - в обстановке, твоя улыбка - в каждом движении.
Выпади снегом, поляну в белое наряди.
К ночи вернёшься, меня обнимешь
И уснешь на мгновенье…
Утро тебя разбудит. Утром увидят люди:
Ветка шиповника спит на моей груди.
11 февраля 1942 г.
(перевод Сергея Бачинского)
***
Basi
ale ty esteś drzewo
R.M. Rilke
W każdej przemianie podobna kręgowi czasu,
jak rok obracasz się stojąc i jeszcze stąd
widzę cię na równinach, górach i grzywach lasów,
w które światło nalewasz dzbanem splecionych rąk.
I morzu podobna przenosisz odbicie wszystkich pogód,
które płynęły i grały w mosiężne kotły chmur.
Dłonią poruszysz - jest zima, uśmiechniesz się - to jesień
ciernie uczyni z głogów wianiem miedzianych piór.
W jabłkach dojrzewasz i zieleń wypełniasz żołtym sokiem.
Uchwycę powietrze dłonią - to jest każdy krzew
i każdy ptak na modrzewiu
albo muzyki obłokiem
i złota struna drzew.
Ach, płoną drzwa na kominach i sanie suną w puch,
kot przeciągając się mruczy, wzdyma się w giękki łuk.
Ty jesteś w rzece i w każdym ruchu odbity twój uśmiech.
Obudź się śniegem, polana, zmień się w dacheli róg,
pod wieczór będziesz ciałem i w móim ciełe uśniesz,
a rano znów się obudze, miną znużeni ludzie,
znaidą na mojej persi uśpiony biały głóg.
11 luty 1942 r.
***
Ты мне дана как имя, как образ и причина,
Ты мой резец летучий.
Пока мой век не минет, я вылеплю из глины
Узор цветка и глыбу тучи.
Ты искра-средоточье моей ненастной ночи,
Бессонниц одиноких.
Твой вихрь я как зодчий воздвигну в светлой мощи
На перекрестке жизней многих.
Ты мрамор непокорный, в себе несущий форму,
Танцующую обнажённой.
Ворвёшься беспокойно в окно как пламень горний,
Уснёшь звездой в моей ладони.
Ты имя всем разлукам и первый проблеск слуха,
Что, звук узнав, воскреснет.
Из почвы, спящей глухо, взойдёт смолою-духом
По стеблю песни.
1 марта 1942 г.
(перевод Евгении Шестовой)
***
Ty jesteś moje imię i w kształcie, i w przyczynie,
i moje dłuto lotne.
Ja jestem, zanim minie wiek na koniu-bezczynie,
ptaków i chmur zielonych złotnik.
Ty jesteś we mnie jaskier w chmurze rzeźbiony blaskiem
nad czyn samotny.
Ja z ciebie ulew piaskiem runo burz, co nie gaśnie,
każdym życiem i śmiercią stokrotny.
Ty jesteś marmur żywy, przez który kształt mi przybył,
kształt w wichurze o świcie widziany,
który o mleczne szyby buchnął płomieniem grzywy
i zastygł w dłoni jak z gwiazdy odlany.
I jesteś mi imię ruchów i poczynaniem słuchu,
który pojmie muzykę i sposób,
który z lądu posuchy wzejdzie żywicą-duchem
w łodygę głosu.
1.III.42 r.
ПОКОЛЕНИЕ
(зима 41 г.)
К пальцам примёрзли струны.
Снег, принимая тело,
Всхлипнет. До смерти юные –
Рано мы повзрослели.
Льдом густо-красным схватит
Жизни твоей течение.
Сон полыхнёт, как факел,
Страха звериной тенью.
Что ещё ищешь? Мёрзлый
Воздух сквозь пальцы сеется
И оседает, мёртвый.
То снег скрипит, то не сердце.
Всяк своим песням нищим
Выщербленный, сутулый
Памятник. Что ещё ищешь?
Смерть, это смерть блеснула.
Смерть выпадала солью,
Смерть, как слеза, светлела.
Землю свело от боли.
Рано мы повзрослели.
ноябрь 1941 г.
(перевод Евгении Шестовой)
POKOLENIE
(zima 41 r)
Do palców przymarzły struny
z cienkego krzyku roślin.
Tak się dorasta do trumny,
jakeśmy w czasie dorośłi.
Staneły rzeki ognia
ściente krą purpurową;
po nocach sen jak pochodnia
straszy obciętą głową.
Czegoż ty jeszcze? W mrozie
świat jest jak z trocin sypki.
Oczu stężały orzech.
To śnieg, to nie serce tak skrzzpi.
Każdy - kolumna jesteś,
na grobie pieśni własnych
zamarzly. Czegoż ty jesycze?
To śmierć - to nie włosy blasku.
To soli kulki z nieba?
Czy łzy w krzemeń twarzy tak wrosły?
Czy ziemia tak bólem dojrzewa,
jakeśmy w czasie dorośłi?
listopad, 1941r.
