/Отрывок из критической статьи/
И швец, и жнец, и на дуде игрец
Не только главреды литературных журналов стремятся к творческому содружеству, под стать Ларисе Морозовой («Провинция», г. Петропавловск, Северный Казахстан), которая уже застолбила на страницах своего издания трибуну – «Журнал в журнале» – для гостей из России и из городов СНГ. Стремятся к взаимодействию и разные виды искусства, они под влиянием нашего бурного времени и воздействием друг друга меняются, осваивают иную эстетику. Например, я уже привыкла к появлению книг художника Леонида Сергеева, он пишет о писателях, с которыми его познакомила живопись. Стиль у него живой, красочный, как и оформление, допустим, вот этой новинки «Мост над обрывом» (Рассказы. М., Новый ключ, 2012). Очевиден факт взаимодействия живописи и прозы.
Театр перестал конкурировать с газетой, свалив на нее заботу быть «пропагандистом, агитатором и организатором», а сам сменил пыл пропаганды на зрелищность разухабистых скоморохов и балаганного действа широкой ярмарки. В январе 2013 года москвичи могли видеть, как эти перемены сказались на спектаклях, похожих по теме, но двух разных театров.
18 января трагедией Александра Пушкина «Борис Годунов» открывался фестиваль «Коляда-театра» в Театральном центре «На Страстном». Создателя и руководителя екатеринбургского театра Николая Коляду можно назвать – по пословице – «и швец, и жнец, и на дуде игрец», поскольку его постановка, сценография, музыкальное оформление; к тому же он драматург, из 13 спектаклей три поставлены по его пьесам – двум комедиям («Баба Шанель» и «Всеобъемлюще») и драме («Большая советская энциклопедия»). Смелость, конечно, города берет; мегаполис Москва – не исключение, поэтому, афиша гастролей уральцев впечатляет; здесь с именами В. Шекспира, К. Гольдони, А. Пушкина, М. Лермонтова, Н. Гоголя и А. Чехова соседствует Николай Коляда.
Масштаб нашего современника поскромнее классиков: однако зритель валом валил 26 января на его комедию «Баба Шанель», а замечательный «Борис Годунов» 18 января шел с полным залом, но пустым балконом. А ведь эти два спектакля связаны единым замыслом Коляды-постановщика: в «Борисе Годунове» показана борьба за престол («Достиг я высшей власти, но счастья нет в душе моей» – Годунов), в «Бабе Шанель» стойкость народа объясняется его жизнелюбием (солистки ансамбля «Наитие» напоминают самой старшей среди них, мол, тебе через две недели 90 лет, она поражается, дескать, разве 90!).
Народ – это как бы часть природной стихии, в то же время глас народа – глас Божий, поэтому как ни мучает Годунова совесть, но руки-то у него по локоть в крови (Олег Ягодин играет царя в красных перчатках), и юродивый на просьбу Бориса молиться за него отвечает библейским афоризмом: «Нельзя молиться за царя-Ирода. Богородица не велит». Куски мяса, распиханные по матрешкам, символизирующим народ, отвергнуты и летят вслед царю под хоровые возгласы: «Богородица не велит!».
Начинался спектакль оптимистично – народ проносит по сцене иконы, но как это зрелище не похоже на картину Ильи Репина «Крестный ход в Курской губернии», вместо торжественного шествия бег по кругу под грохот и шум. Театральный обозреватель «Независимой газеты» (7 февраля 2013 г.) Дарья Борисова в своей рецензии «И по кругу, по кругу…» назвала эпизод «массовым камланием», задающим спектаклю стремительный ритм и зрелищность. Скорее задан символ всеобщего единения – Бога, царя и народа, но Смута уносит и царя Бориса, и самозванца Гришку Отрепьева.
Кстати, с большой иронией звучит на сцене реплика Пушкина о Годунове: «Татарин. Зять Малюты. Зять палача и сам в душе палач». Но в Костроме, где я побывала как журналист, в музее говорят, что боярский род Годуновых был такой же знатный и древний, как и род Романовых, четырехсотлетие императорского Дома которых отмечается в этом 2013 году. У Пушкина реплика воспроизводит слухи, а не истину, не самозванец Отрепьев, а народ не признал Бориса подлинным царем. Да, тяжела ты, шапка Мономаха – показывает Пушкин царя с больной совестью .
Пьеса Эдварда Радзинского «Театр времен Нерона и Сенеки» идет в театре Армена Джигарханяна; популярный актер играет постаревшего философа, с которым его ученик, римский император Нерон, вспоминают годы их общения, то есть превращают жизнь в театральные эпизоды, заставляя зрителей вспомнить расхожий афоризм, что жизнь – театр, и люди в нем – актеры.
Здесь тоже много зрелищности. У Коляды то хор, то крестный ход как бы выплескивают на сцену кипяток эмоций. У Джигарханяна – небольшой кордебалет из нескольких молоденьких стройных танцовщиц, вносящих (вопреки трагизму сообщений то об одном сенате, вскрывшем себе вены, то о другом, то о третьем) атмосферу праздника жизни, присущую позднему Риму на закате империи. Когда-нибудь, обещает Нерон, сожгу этот город «вместе с жителями», а пока он отправляет своего учителя Сенеку на смерть (вскрыть себе вены в спокойной домашней обстановке). Тут же выбегают танцовщицы порадовать других сенаторов и зрителей. Император-циник, его не мучает совесть, как Бориса Годунова. Язычник и христианин – во власти.
Но власти не две, как представляют пьесы Пушкина и Радзинского, а три. Возвращаюсь к новой книге Лидии Сычевой, напоминаю, что книга так и называется «Три власти». Жаль, в этот сборник рассказов она не включила статью «Стихи мои! Свидетели живые…» (О поэзии Николая Некрасова), опубликованную в воронежском журнале «Подъем» (№ 12, 20I2). Статья б очень хорошо дополнила рассказ «Три власти», открывающий сборник, и к власти древности, испытанной персонажем Сергеем на Соборной площади Кремля, к власти любви, прозвучавшей в русском романсе, к власти самодержавия (если бы «ему принадлежала такая власть, он не отдал бы ее никогда, никому») добавилась бы четвертая власть, которую открывает нам в своих стихах и поэмах Некрасов, – власть народного духа, выше которой для поэта, бывшего барчука, нет ничего на свете.
Почему, собственно, у драматургов, прозаиков и актеров испокон веков не проходит интерес к этой философской проблеме – народ и власть?! Давно кем-то сказано, народ имеет ту власть, какую заслуживает. А драматурги, начиная с В. Шекспира, поэты, начиная с Некрасова, прозаики, начиная с Сычевой все не угомонятся. Изучают проблему чуть ли не под микроскопом! Успокойтесь, дорогие творцы. Капитолине, солистке хора, напоминают, что ей через две недели 90 лет, а она изумляется: разве?! Народ живет вечно, а правители – будь то Годуновы или Романовы – какую-то эпоху, короткую, как у бояр Годуновых, длинную, как у бояр Романовых, всё равно мгновенно по сравнению с тысячелетней (или многотысячелетней) историей народа. Хоровое пение или танцы кордебалета создают бодрый творческий настрой и рождают новые замыслы и книги.
Лидия Сычева: проза и публицистика – в одном коктейле
Московский поэт Лев Котюков называет «прямым стилем» в современной поэзии то же самое, что в прозе именуют «non-fiction», то есть усиление публицистики (стиля документалистики) и ослабление сюжета и художественности. В театре сегодня всплеск зрелищности («камлание» и хоры у Н. Коляды или балетные паузы в драматическом спектакле у А. Джигарханяна), а в поэзии и прозе наоборот усилен прямой голос автора.
Голос поэта и артиста Владимира Высоцкого знает вся страна и через три с лишним десятилетия после ухода, едва ли не все издания откликнулись в январе 2013 года на его 75-летие. Высоцкий очень хорошо сформулировал преимущества «прямого» стиля: «Я хочу только одного – быть поэтом и артистом для народа, который я люблю, для людей, чью боль и радость я, кажется, в состоянии выразить…» (цитирую по статье М. Захарчука «Блатарь или златоуст?», «ЛГ», № 2–3, 2013). И Марина Влади в книге «Владимир, или Прерванный полет» вспоминает его слова: «… Я – поэт. Без России я – ничто. Без народа, для которого я пишу, меня нет».
Лучше не скажешь! Между прочим, по народной популярности поэтов Николая Некрасова и Владимира Высоцкого вполне можно сопоставлять – они равны. Конечно, в XIХ веке не было магнитофонов, но песни на стихи Некрасова народ принял, как свои собственные – народные. Что уж тогда говорить про Высоцкого, он для всех нас был как родной человек.
Этим же духом народности пронизана книга «Три власти» Лидии Сычевой. Первая глава «Звездные ночи в июле» показывает персонажей из народа с юмором, он смягчает свойственные простым людям житейские недостатки – галантность двух десантников, распевающих в поезде романсы и заодно выпивающих, под стать гусарам («Два гусара») или артистичность исполнительниц духовных песнопений на похоронах: под руководством бывшей бригадирши полевой бригады («Христопевцы»), чрезмерная щепетильность родственников («Ну и гарбузы!»), и т.д. Вторая глава «Тополь серебристый» с разных аспектов рассматривает актуальнейшую проблему – народ и власть. Автор всегда на стороне народа, в любых ситуациях его защищают персонажи-народолюбцы (чуть было не написала «народники»). С блестящей иронией вывернут наизнанку характер наглой директорши школы, безжалостно грабящей своих бедных учителей («Секрет власти»). Трудно удержаться и не процитировать момент схватки коллектива педагогов с «благодетельницей».
«…У директорши огромный опыт общения с массами – она еще в комсомоле начинала, там брехать научилась. Управлять народом – это ж особый талант нужен! Она подбоченилась и выдала нам:
– Каждая школа сейчас – это отдельное государство. И у нас сложилась такая система…
Я прямо опешила – не собиралась лезть в эту свару, но не выдержала.
– С чего это ради у нас отдельное государство? У нас что, школы – частные лавочки? Уважаемая Павла Романовна, Конституция гарантирует гражданам бесплатное общее образование.
Тут она заюлила, поняла, что глупость сморозила…»
Еще более публицистичен по стилю рассказ «На Белорусской площади, это прямой репортаж с митинга (обобщенный образ митинга) о противостоянии черных (народ) и серых (серые куртки милиции). «Вы че, ребята, – удивляется верткий мужичок в замурзанной меховой шапке, – вы че, стариков боитесь?! Че вас сюда столько понагнали?!»
Там одна узурпаторша власти противостояла коллективу учителей, и они поставили ее на место. Здесь, возле Белорусского вокзала, иное соотношение сил. «Черная кучка – тысяча, ну, может, полторы тысячи человек, дополнительно окружена серой милицией. Здесь же милицейские грузовики – их не меньше десятка – с внушительной надписью: «Люди». За грузовиками ровными, дисциплинированными рядами выстроились автобусы ОМОНа. Беспорядков не предвидится – здесь, на площади, серых больше, чем черных. Организованная их сила – внушительна».
Атмосфера торжества демократии, с иронией живописует автор другую сторону.
«Митинг разрешен властями – коммунисты протестуют против отмены льгот. Особого задора, впрочем, не чувствуется – почему-то не пришли партийные лидеры, нет и редакторов оппозиционных газет, не видать и бородатых монархистов с хоругвями. Только бабушка-одиночка все ходит и xодит между толпой и серыми, прижимая к груди картонку с изображением Богородицы, что-то шепчет, твердит».
Внимание трудового народа на митинге рассеянно: телереклама над памятником пролетарскому писателю гонит картинку за картинкой – золотые монеты в казино, элитная недвижимость в Подмосковье и т.п. «Борцы» сникают под дождем, только группа молодежи – человек 25–30 – готова сказать твердое «нет» «антинародным реформам». Митинг заканчивается, когда молодые «чеговаровцы» оказываются в милицейском автобусе, новый лидер молодых взывает: «Все в метро! За мной – к милицейскому участку! Свободу – политзаключенным!».
Уехала милиция, разошлись старики, опустела площадь, только реклама над Максимом Горьким всеми цветами радуги манит в игорные дома, в Альпы или призывает «беречь природу», например, синиц.
Живой ритм рассказов Сычевой, бодрый тон (голос) автора, целая гамма оттенков повествования, от юмора до пародии, делают вторую главу не обрыдлым политическим плакатом, а размышлением Лидии Андреевны над судьбой народа, родины и своего поколения, оказавшегося на стрежне реформы.
Третья глава «Когда запели метели» заполнена лирическими рассказами, как бы умиротворяющими душу читателя «на посошок». Рассказ «Невеста» – из этой главы – опубликован в первом (юбилейном и красочном) номере журнала «Литературный меридиан» (№ 1, 2013, г. Арсеньев), и редакция уже получила отклики читателей, которым он пришелся по душе. Я считаю этот факт закономерным: душевная проза не может не вызвать душевного отклика. Вот что значит «прямой» стиль! Очень хорошо и давно им владеет Гарий Немченко. Я, читая его прозу, назвала стиль лирической публицистикой. Наша эпоха подвигает писателей поближе к реальности, а на долю постмодернистов и свежеиспеченных авангардистов оставляет «погремушки», изысканные разговоры о тайнах искусства. В жизни всему есть место. Бытие безгранично, каждый художник находит свою ауру.
