Письмо из Японии начиналось так: "Дорогой Меир Миндель-сан! После моего возвращения я немедленно приступил к продолжению моей заурядной жизни в Японии. Всё тут, как и раньше. Но что-то переменилось в моём сознании. Воспоминания об Израиле кажутся мне настоящим сном. Но сон настолько реалистический, что реальная жизнь кажется мне порою сном... Признаюсь, что самым важным событием в Израиле явилась для меня встреча с Вами, израильским композитором по имени Миндель. Надеюсь, что связь между нами сотворит новый сон, что мечта эта исполнится. Туристических впечатлений об Израиле у меня мало, но взамен я получил так много душевных сувениров. Сувениры – чувства... Их трудно разделить с другими людьми…"
И подпись по-английски: Yoshio Kurahashi Kyoto Japan и по-японски:
Чудесное знакомство между израильским композитором и японским музыкантом возникло благодаря человеку по имени Чиунэ (Тиунэ) Сугихара. Пока он был жив, знали о нем немногие. Но ведь и о Валленберге, Шиндлере, Лутце, Кастельяносе и других стали писать и делать фильмы 30-40 лет после окончания Второй мировой войны. А об Ирене Сендлер (Сендлеровой) мы узнали уже в век интернета…
Однажды, было это в конце 1990-х, я получила письмо от Ривки Миндель, учительницы музыки из небольшого израильского города Нес-Циона, из которого узнала, что ее сын, композитор, написал опус "Сугихара", посвященный памяти бывшего японского консула в Литве в 1939-1940. Позже в одном из телефонных разговоров Ривка сказала, что если я познакомлюсь с ее Меиром, то не пожалею, он очень интересный человек и, главное, "настоящий" израильтянин! К приезду Меира, а этот кибуцник сразу располагает к себе и усами и веселой улыбкой, я уже сама могла рассказать ему немало фактов из его биографии, к которой мы, разумеется, вскоре обратимся. Но симпатяга очень быстро посерьезнел, начав первый же разговор с истории опуса о Сугихаре.
Чиунэ Сугихара (1900-1986), японский консул в Литве, уже оккупированной советскими войсками, за июль-август 1940 года выписал по разным оценкам от 1600 до 2000 с лишним виз, чем спас жизни, так как виза выдавалась на семью, около 6000 евреев от рук нацистов. Ставя свою подпись на визах с названием пункта назначения – остров Кюрасао, он не почитал себя героем, хотя и сознавал, что подвергает риску карьеру и будущность всей семьи, пойдя против собственного японского начальства. Из послевоенного интервью Сугихары: "В конце концов, я понял, что совершенно бесполезно продолжать какие-либо переговоры с Токио… Я начал выдавать японские транзитные визы без официального разрешения" (из материалов Музея Холокоста в Вашингтоне).
По современным подсчетам, общее число детей, внуков и правнуков беженцев, спасённых японским консулом, превысило 50 тысяч. Эта удивительная история о необыкновенном человеке рассказана уже на множестве языков на всех континентах. В 1969 году Чиунэ Сугихара, бежавший известности, никогда не искавший встреч со спасёнными им людьми, всё-таки приехал в Израиль.
Среди встречавших его был и член правительства, тогда министр по делам религий Зерах Вархафтиг (1906-2002). Позднее он рассказывал Меиру Минделю, как бежал из Польши в Литву, спасаясь от нацистов, и как он, тогда директор Палестинского бюро Еврейского Агентства в Каунасе, объяснял Сугихаре, что будет с евреями, если он им не поможет.
Сугихара и Зерах Вархафтиг. Израиль, 1969
В Израиле З. Вархафтиг стал юристом, общественным и политическим деятелем. Вторая их встреча произошла после войны в Японии. Зерах был счастлив найти, наконец, человека, о котором не переставал думать. Как и другие оставшиеся в живых евреи, он еще долго ничего не знал о судьбе их спасителя, бывшего японского дипломата. И вот их третья и последняя встреча, уже в Израиле. А сам Вархафтиг в возрасте 90 лет побывал еще и в Польше (в Треблинке) и в Литве (в Каунасе)[1].
Транзитная виза на имя З. Вархафтига, в будущем видного в Израиле политика,
подписанная японским вице-консулом в Литве Чиунэ (Тиунэ) Сугихарой
Из последних известных мне публикаций о Сугихаре на русском языке отмечу большую серию статей японского историка Масааки Сираиси с комментариями и в переводах профессора Якова Зинберга (университет Кокусикан в Токио) в сетевом журнале "Заметки по еврейской истории" (гл. ред. Е. Беркович).
Сираиси говорит: "Мне довелось «вкусить» то, что на свете жил такой благородный человек: ощущение, потрясшее душу". Именно такое чувство переживал и израильский композитор, кибуцник Меир Миндель, когда впервые прочёл о Сугихаре в израильской газете "а-Арец" в 1995 году. Корреспондент газеты Гиль Ховав рассказал о встрече в Сан-Франциско спасённых японцем евреев, их детей и внуков, с вдовой Чиунэ – Юкико и одним из ее сыновей.
После первого потрясения случится и второе. Но всему свое время…
"Я сидел и плакал над газетным листом, – говорит Меир. – Не Шиндлер, выросший среди евреев и привязавшийся к ним душой, не Валленберг, европеец, гуманист и антифашист, а человек из далекой, почти нереальной, фантастической страны Японии, оказывается в литовском городе Каунасе и начинает спасать евреев. Причем, он, как пишут, разведчик, дипломат. Сами евреи не могли объяснить его поступка".
Меир Миндель был настолько взволнован, что сам полетел в Сан-Франциско. Он должен был лично встретиться с людьми, о которых рассказал журналист, поговорить с теми, чьи глаза за решёткой забора он видел на фотографии в газете... Вернувшись из Америки, Меир начинает изучать японскую музыку. Творчество, сам процесс созидания всегда чудо и тайна. Незаметно приходят и сливаются воедино звуки, рожденные собственными мыслями и чувствами. История Второй мировой войны, сначала удивление, потом восхищение духом незаурядного человека – и явь и сны – все соединилось у Меира в некую цельную субстанцию, и заблистало озерцо из музыкальных ручейков, нежных и печальных, как те глаза, и наполнялось сильным, под ветром, одолевающим камни потоком.
На вопрос отца, Овадьи-Германа Минделя, чем он занимается "в настоящее время", Меир начал рассказывать ему о японском консуле Сугихара, показал и фотографию польских и литовских евреев, стоящих в очереди возле японского консульства в Каунасе, чтобы получить желанную визу.
И тут отец произнес: "За их спинами стоял и я…" Меир не понял. Он смотрел на отца, молчал, ждал. И отец молчал. Потом произнес странную фразу о душе, в которой как в шкафу, есть такие ящички, в которые он никогда не заглядывает. Помолчав, добавил: раз его сын самостоятельно добрался до этой истории, до имени Сугихара, придется ему сказать – да, за этим забором, за спинами людей с фотографии, стоял и он…
В ожидании транзитных виз перед зданием японского консульства в Каунасе. Июль 1940
Меир был потрясен не меньше, чем в тот раз, когда узнал само имя – Сугихара. Его отец стоял в очереди к японскому консулу, о котором сам он недавно понятия не имел, а теперь с трудом собирает о нем материалы и живые свидетельства?! Ради этого летал через океан! Но почему отец всю жизнь молчал? Нет ответа.
Из того, что Меир читал, что ловил его слух, что добавляло воображение, многое он представлял себе, как будто видел на экране. Молодой еврейский парень, двадцати лет, бежит из родного Львова, где жила до войны его большая семья, в Литву, потому что новая, советская, власть преследует членов молодежных сионистских кружков, и оказывается один в чужом городе… Когда появились беженцы из Польши, и он узнал о японском консуле, и он надеялся на спасительную визу, но что удалось другим, ему не удается. И что делать? 1 января 1941 года он поступает в университет, по ночам работает, но успешно заканчивает первый триместр…
Зачетная книжка Овадьи за первый семестр 5-6.1941
(записи на литовском языке – гярай, лабай гярай – хорошо, отлично)
Война. Жизнь дает новый крен. Надо куда-то бежать, и он, как одинокий волк, пускается в дорогу. Где посуху, где вброд, пробирается в сторону восточной границы, каким-то сложным и таинственным образом пересекает ее. Наверное, голодал, натерпелся и холода и страхов. А после войны невыносимо было узнать, что никого из его родных не осталось.
Семья Миндель. Последняя встреча Овадьи Минделя (юноша в очках, справа вверху)
с семьей во Львове, перед войной. Все остальные – дети, взрослые и старики – погибли
Как же тебе, отец, удалось спастись? Отвечал односложно. Скитался. Прятался. Чудом удалось перейти через границу. Снова скитался, мотало по разным дорогам. Россия бесконечна. И пройдут годы, пока к тому, что было перед взором Меира "на экране", и ему и нам откроются дополнительные подробности. Интернет! В конце жизни старший Миндель все-таки переборол себя и ответил на вопросы Музея истории польских евреев (Wirtualny Sztetl) и даже предоставил им некоторые документы и фотографии. Сути дела они не меняют, но больше скажут о характере и личности человека, которому посчастливилось выжить, несмотря на то, что желанной визы ему тогда не досталось. А сколько тысяч таких, как он, оказались обреченными на гибель… Что же мы удивляемся, когда человек всю жизнь молчит. То, что для нас далекая история, для него – собственная жизнь.
В конце всех странствий, вместе с другими беженцами, война шла уже на территории Советского Союза, Овадью прибило к одному из узбекских селений. С этого места биография "прояснялась", потому что в Зарбулаке, в неведомом миру уголке, беженец из Львова повстречает беженку из Харькова, миловидную учительницу музыки по имени Рита. Поженились. Вместе после войны приехали во Львов. В 1946 году родился он, их первенец Меир.
Так или иначе, о прошлом отца, о его "душе с потайными ящиками", даже мама, в Израиле ее звали не Рита, а Ривка, могла добавить немного.
Родители Меира Минделя: Ривка и Овадья. Узбекистан, 1942
Не получив помощи от отца, Меир продолжал изучать историю Холокоста, биографию своего "героя", Сугихары, и раздумывать над его судьбой: нашёлся ведь человек, который поставил на карту свою карьеру, а собственную жизнь – на службу совести и чести, пойдя против фашистов и собственного правительства, чтобы спасти беззащитных людей.
Музыкальный опус Меира Минделя "Сугихара" исполнялся в тель-авивском зале "Цавта". После концерта к Меиру подойдёт незнакомая женщина: "Это достойный памятник нашему спасителю...". От волнения он не запишет её имени, подходили ведь и другие, его близкие, друзья, потом только Меир осознает, что та женщина – одна из спасённых консулом Сугихарой.
Израильский музыкант В. Давыдов выразит свои чувства в стихах: "Из бездны в тиши вдруг рождаются звуки / Простой камышовой японской свирели, – / Они непривычны для нашего слуха / Но сердца в нас тайные струны задели – / И новые звуки потом возникают / То странные шорохи, стуки, бренчанья, / Как будто какие-то души стенают: / Мы жили, мы были, ушли мы в страданьях...".
Привычные европейские инструменты казались Меиру Минделю слишком традиционными. Он скажет, что искал инструмент, который наиболее полно смог бы выразить возникшие в душе тонкие и глубоко затаенные чувства. И нашёл. Нашёл и инструмент и исполнителя. Инструмент назывался шакухачи, а музыканта звали Йошио Курахаши.
Йошио Курахаши
Шакухачи – это японская свирель из бамбука, с глуховатым, но ясным, чистым и насыщенным звуком. Возможно, Миндель был одним из первых, назвавших Йошио Курахаши великим музыкантом, в совершенстве играющим на сложнейшем инструменте. Сегодня Курахаши известен далеко за пределами родной ему Японии. Миндель был рад личному знакомству с ним и счастлив его готовности приехать в Израиль. А по приведенному в начале рассказа письму из Японии понятно, что симпатия между музыкантами оказалась взаимной. Йошио надеялся на новую встречу, и она состоялась, он побывал в Израиле еще раз. Меир Миндель, внешне сдержанный, спокойный, был тронут и смущен, когда Йошио Курахаши с нескрываемой нежностью говорил о его музыке, которую он исполняет в Японии.
Меира Минделя в Израиле знают очень многие, в том числе и репатрианты разных волн алии. И не только как композитора…
Во Львове он был Мариком. "Я родился трижды, – говорит он, – в первый раз в 1946 году, во второй – в 1958-м, когда родители привезли меня в Израиль, а в третий – особый рассказ".
12-летний мальчик, пока еще Марик, в рамках программы "Алият а-ноар", попадает в кибуц "Негба". В 1967 году офицер-пехотинец Меир Миндель командовал тем самым разведподразделением, которое первым доложило о скоплении на границе египетских войск. После службы в армии, серьёзный, возмужавший, он вернулся в кибуц проверить, подходят ли они друг другу – он и кибуц – любовь ли это по взаимности или случайная встреча – следствие обстоятельств... Он вернулся с Шестидневной войны с ценным трофеем – своим сержантом Циппи. Она родилась в 1948 году в одном из лагерей для перемещенных лиц в Германии, куда попали после войны ее родители, бежавшие из Польши и оказавшиеся в начале войны в Сибири. "Дал приказ – но не на запад, а именно в другую сторону, из Бат-Яма за мной, на юг..." – Меиру явно нравится собственная шутка. И Циппи, и кибуц, и Негев – всё оказалось взаимно и навсегда.
Имя кибуца "Негба" не является ни древним, ни историческим. Оно означает направление на Негев, в пустыню. Первые кибуцы в начале века появились на севере, наверху, в Галилее, вокруг озера Кинерет, где и земля получше и воды побольше, но кто-то должен был осваивать и пустыню, так возник кибуц "Негба" – между Ашкелоном и Кирьят-Гатом. И было это в 1939 году. Кибуц вставал на ноги и развивался в невероятных условиях. Вокруг были чужие и враждебные арабские деревни. И только-только он начал обретать вид цветущего рая, как пришлось превращать его в военную крепость с траншеями и амбразурами.
Наступил 1948-й год. Война за Независимость. Затем и 1967 и 1973! Ни одна война не прошла стороной. Каждая уносила молодые жизни. Во время экскурсий в кибуцный музей многие просят показать оружие: чем защищались в войне за Независимость – и потом? "Смотрите в их лица, унесите в памяти их глаза", – говорит Меир. Он намеренно убрал даты жизни под портретами героев. Не хочет горьких восклицаний: "Как молоды они были!" Пусть дух, стойкость этих ребят перельётся в нас. Идеалист Меир. Но почему с вопросами об истории страны и его родных мест обращаются именно к нему? Да, он не только музыкант.
Меир Миндель, 2013
Фото Лидии Геллер
Миндель много лет водит экскурсионные группы, он ещё и директор музея, который называется "Музей под открытым небом". Наш герой оказался прирождённым музейным работником. Я давно уже пришла к выводу: все, за что он берется, делает основательно. Он детально разработал маршруты, их можно выбрать заранее... Он изучил музейное дело со времён конца V века до нашей эры (Афинский Акрополь) и кончая самыми современными биосферическими музеями, сам написал несколько теоретических работ, вдохновенных по духу и обстоятельных по содержанию: как ввести экскурсанта в декорацию исторической драмы, сделать соучастником событий, как подчинить экспонат человеку, а не наоборот. Меир умеет заложить в наши души те зёрна, которые непременно прорастут и дадут нам ощущение и собственных корней на нашей исторической родине.
Музыкант, композитор, историк, теоретик и практик музейного дела – и солдат? До Израиля мы подобных людей как будто не встречали.
В Войну Судного дня Меир Миндель служил в одной из танковых частей в Синайской пустыне. Войне не видно конца. Но он наступает и приносит тишину. Тишина после боя, в пустыне, среди песков. Погибли лучшие. Всё закончилось, а их не отпускают, жизнь остановилась, и так 250 дней и 250 ночей. Египетские войска сокрушены, но сокрушены и наши души. Отпусков нет, солдаты и офицеры оторваны не только от дома, но и от своих занятий. У кого-то больные родители. У кого-то прогорает заправочная автостанция. Меир прервал учёбу в Музыкальной академии имени Рубина, в классе профессора Абеля Эрлиха по композиции. Учебный год идёт, а он в этой пустыне должен поднимать моральный дух усталых и взвинченных резервистов... Стали привычными песчаные вихри и обжигающий жар, песок на зубах, в глазах. Сидя среди песчаных, застывших в этот миг бурунов, Меир выводит ноты на песчаном пласте... Именно так рождается музыкальное произведение для флейты "Эгони" – Агония, законченное после мая 1974 года. Оно как-то естественно перекликается с другой работой – композицией "Пустыня и ветер" - для двух роялей, чтеца и 26 духовых инструментов. Ветер – руах, но руах может иметь и другой смысл – дух. Много лет спустя пустыня снова овладеет его мыслями – в гимне городу-герою Беэр-Шеве, городу, одолевшему пустыню, возродившемуся как птица Феникс (текст Йосефа Элиаза, пер. Ш.Ш.):
Ветер свистит над усохшим ручьём,
Звуки песен доносит, крупицы легенды.
В скалах кремнистых, в дюнах песчаных,
в треснувшем лёссе
Оживает легенда о птице Феникс.
Птица песков – древняя и вечно юная –
Умрёт и рождается снова,
И тянется шеей ввысь,
И срастаются кости, а с ними – и дух и душа...
Как птица песков – так мой город:
Рождается, гибнет, исчезнет и снова возникнет...
Вот следы человека эпохи камня
Он ходил на охоту, выкачивал воду.
Но пустыня сильнее. И солнце...
И пески эти хищные – всё пожрав на пути,
Соберутся они у подножья скалы
И взорвётся скала...
Против этой силы, этого хищного духа пустыни восстаёт дух человека и одолевает её...
История нашего народа, история страны, Негева, история самого Меира Минделя – все связано-перевязано...
Когда возобновились занятия в Музыкальной академии, ещё в 1974 году, сразу после возвращения с войны, на одном из занятий профессор Абель Эрлих попросил студентов написать короткое упражнение.
- В каком плане? – спросил Меир.
- Где-то… между Прокофьевым и Шостаковичем.
- Но это же такие разные вещи!
- Ну, вот поэтому...
Студенты принялись за работу, а во время перерыва, выйдя в коридор, Меир увидел объявление, приглашавшее молодых композиторов принять участие во всеизраильском конкурсе. Он решил пошутить и отправил конверт с только что написанной миниатюрой с названием "Гротеск" – на полторы минуты. И забыл об этом. Через полгода композитора пригласили на финал конкурса. Заняв первое место и получив премию, он жалел, что не позвал ни родных, ни друзей.
По окончании класса композиции Меир Миндель много работал, получил несколько престижных премий. Преподавал музыку, писал, одна за другой рождались его дочери. Казалось, все идет как надо.
И тут новый, жуткий, окаянный виток в жизни, когда...
"Когда случилась авария, катастрофа, в которой я погиб...", "День 17-й, месяц 7-й, год 77-й – наваждение, правда? Одни семёрки, а ведь семёрка у нас – число счастливое!"
18 июля 1977 года все газеты в Израиле вышли с сообщением: "Трое убитых и один тяжелораненый в автокатастрофе на перекрёстке Шаар-а-Гай и Шимшон". В кибуце нет, по крайней мере, тогда не было частных машин. Йишаягу-Шике Брук, один из основателей кибуца "Негба", каждое утро отправлялся на кибуцной машине в Иерусалим помогать репатриантам – он работал в Министерстве абсорбции, и кому нужно было в Иерусалим, присоединялись к нему. В то утро с ним выехали и Сара Гурфинкель – тоже из первой группы поселенцев, она ехала к врачу, и двое молодых музыкантов – Иоав Брук, сын Шике, и Меир Миндель – на курс хоровых дирижеров... Машина почти закончила подъём, когда в неё с боковой дороги врезался груженый камнем самосвал. Все погибли. Меир сидел на заднем сиденье справа, не за спиной водителя. Ехавший за ними автобус резко затормозил. Пассажиры оцепенели. Но один человек выскочил из автобуса, бросился к смятой в гармошку машине, выбил заднее стекло и вытащил Меира. Спаситель оказался старшиной из авиачастей.
Для Меира Минделя не стало разницы между днём и ночью. Он был в гипсе и бинтах с головы до ног. Две недели без сознания. Но когда суждено человеку жить… "Вот это я и называю моим третьим рождением!"
Циппи все это время находилась рядом. Но он помнит, что вернулся с того света под тихое пение мамы. Ривка пела ему что-то по-русски, из детства. Произошло чудо – Меир открыл глаза! Он лежал в гипсе, на вытяжке, сломанное тело, но какой дух, какой характер! Сильный он человек! И очень скоро Меир начал уговаривать жену, чтобы она добилась у врачей разрешения забрать его из больницы домой. Врачи возражали. Циппи сомневалась, боялась… Обратилась к врачам только после его короткой и четкой фразы: "Закрой дверь на засов и иди ко мне!" Не знаю, достаточно ли деликатно я передаю приказ командира своему сержанту, но сам сказал, сам пусть и отвечает! Циппи поняла, что ее могучему Самсону ни боли, ни гипс не помешают удрать из больницы… В кибуце соорудили для него особую железную кровать, чтобы уложить в нее, как он выразился, 500 килограммов гипса, к тому же, чтобы не задохнулся от жары, приобрели еще лично для него и кондиционер – для кибуца это были непредвиденные и не положенные правилами расходы. Получив премию Президента, Меир Миндель отдал ее всю до копейки, то есть до последней агоры своему дорогому кибуцу! Через некоторое время он таки встал, отбросил костыли и сел за трактор как рядовой член кибуца. Тут произошло нечто забавное. Кибуц обратился в суд, потребовав компенсацию.
Как-то, сидя за рулем, Меир видит, что его фотографируют. Пошутил: «Может, надо улыбнуться?" – «Да нет, не надо, все в порядке». Выяснилось, что снимали не для печати. Это был адвокат водителя грузовика. Не поленился добраться до кибуцного поля и до нашего героя, решив доказать, что пострадавший не только жив, но и здоров, и посему компенсация ему не положена. Но адвокат кибуца ответил, что положена, и вот почему: «Где это видано, чтобы после такой аварии так быстро выходили на работу? Тут не ноги и не руки, тут голова не в порядке!" И кибуц дело выиграл.
А Меир всю жизнь помнит, что живет за четверых, может, поэтому назвал мне поименно всех погибших. "Я помню свои мысли в период «третьего рождения»: я простой парень, кибуцник, никому ни сват ни брат, не вхож ни в какие клики – ни в тель-авивскую, ни в иерусалимскую, никакой протекции, но я живу, дышу, творю, я не пишу в стол, я не живу на сто лет вперёд, я хочу быть услышанным и буду!
Он первым среди композиторов Израиля выпускает персональный компакт-диск "Тамар" – по названию одного из его произведений, в память замечательной женщины с трагической судьбой... Диск вместил шесть музыкальных работ: миниатюра для фортепиано, "Гротеск", уже названные "Агония" для флейты, "Пустыня и ветер", трёхчастные – "Поэма для валторны", "Тамар", "Пророчество майя" - памяти погибшей цивилизации. В следующий диск вошли опусы "Сугихара", "Одиночество", где впервые музыкально скрещиваются темы двух прекрасных поэтов – Хаима-Нахмана Бялика, с его одиночеством души, и Шаула Черниховского – с его отчаянием перед старостью. Миндель погрузился в творчество каждого из них, и это было счастьем – заново, взрослым сердцем, читать, сравнивать, думать, и, кажется, удачно выразить свои чувства, своё отношение к их поэзии в музыке... Если бы работа не показалась ему удачной, он не поставил бы в ней точку. Я ему верю.
Вернувшись к жизни, Меир Миндель стал особенно требователен к себе и к своему творчеству: никакой халтуры, исполнители – солисты, чтецы, ансамбли, оркестры, хоры – все, с кем он работает, должны быть лучшими, "самого высокого качества"! Парадокс: платить он не может, а музыкантов выбирает необыкновенных – с душой. Его монолог: "Ну, что такое ноты? Только палочки и нолики! Без души, без совпадения душ ничего не выразить... И все откликаются. Каждая работа – как последняя!" Меир едва ли знает стихи Марии Петровых, я их произношу, и он, кажется, понимает: "Что толковать! Остался краткий срок, / Но как бы ни был он обидно краток, / Отчаянье пошло мне, видно, впрок. / И не растрачу дней моих остаток".
Понял, потому что обрадован: "Именно так и у меня – каждая работа как последняя".
Его музыка – современная, сильная по накалу страстей. Это сгусток мысли, чувства – до оголённых нервов, за этими казацкими, когда отрастают, усами, смеющимися на круглом добродушном лице глазами – много боли... А одарён он многообразно: не только абсолютным слухом и умением компоновать в памяти музыкальный материал, но и чувством слова, он издал сборник стихов, написал увлекательные "Путевые заметки" (об Америке), ощущает неуловимую пропорцию между ритмом звуков и пауз. В его творчестве пауза играет весомую роль. Пауза как затаённое дыхание, как упоение предыдущим звуком или как глоток воздуха перед новым витком мысли и (или) взлётом чувств. Когда по приглашению композитора Гии Канчели он представлял в Тбилиси творчество шести или даже семи израильских композиторов, его главным комплиментом одному из грузинских музыкантов была фраза: "Мои паузы начали у него разговаривать". Вот и его рассказ о поездке в Грузию это готовая драма, но она и очень поэтична (журнал "Гитит", 3-4.1991).
А находить и распознавать чужой талант – это не дар? Увлечься чужой судьбой, принять на себя её страдания, почти как свои? Как иначе могли быть написаны "Сугихара" или "Тамар"? В 1941 году, когда Венгрия была в руках нацистов, еврейскую девушку Тамар из сионистского движения "а-Шомер а-Цаир" спрятали монахини. Четыре бесконечных года прошли во тьме. В 1945-м Тамар отыскал её друг Шабтай и увёз в Израиль. Оба были молоды и талантливы. Но перенесённые во время войны травмы, страхи, унижения, утрата родных не прошли бесследно. От тяжелейшей депрессии Тамар лечили литием. И вдруг, без ведома близких, она перестала брать литий и вскоре ушла из жизни. Любящее сердце Шабтая не могло, не хотело мириться с утратой. Тамар, Тамар... Меира поразило, что это случилось в том же 1977-м, когда погиб и он, тот, прежний... И любовь Шабтая тронула его сердце, и нежность к женщине, казалось, накликавшей свою судьбу... Она так безмерно и безотчётно любила мелодию группы Биттлз "She's Leaving Home" ("Она покидает дом"), что он ввёл эту мелодию в своё сочинение, но, только начинаясь, она внезапно обрывается... Шабтай один в пустой комнате, перед её портретом: "И вдруг возникает какой-то напев, / Как шмель неотвязный гудит, ошалев, / Как шмель оплетает, нет сил разорвать, / И вдруг перестанешь страдать..." (перевод Ш.Ш.). Утешение одной душе или многим?
После того, как сокращенный вариант этого очерка был опубликован в газете "Новости недели" (приложение "Еврейский камертон", март 2014), я нашла последнее письмо от матери Меира, Ривки Миндель. Не только для детей, но и для пережившего ее мужа Овадьи, он сам сказал мне об этом, ее уход оказался неожиданным, "она ведь была такой спортсменкой". Я говорила Меиру про это письмо, но найти его не могла и точного содержания не помнила. И только сейчас, найдя его, поразилась: неужели она чувствовала, что уходит, но не говорила об этом близким, не желая никого ни волновать, ни беспокоить? Вот последние фразы в ее последнем, написанном за две недели до кончины, письме: «Посылаю вам немного орехов с нашего дерева и маленький сувенир на память. Я старушка, а как моя мама, любившая фольклор, говорила: "Молодый може вмерти. А старый мусить вмерти", так пусть вам хоть что-нибудь напомнит обо мне. Чтобы вы не подумали, что я так легко сдаюсь. Я нужна еще многим-многим, и для них я буду стараться быть здоровой». На полях письма нахожу собственную запись: "1 января 2000 года Ривка слушала мою радиопередачу, вечером она звонила, радовалась, поздравляла, а в 2 часа ночи умерла". Меир, неужели я оказалась последним человеком, с кем разговаривала Ваша мама? Она думала о смерти, но надеялась все-таки жить – для других…
Ривка, дорогая, я с таким опозданием хочу поблагодарить Вас за дружбу, за нежность, и за то, что подарили нам и мне лично многогранно талантливого художника и сильного, широкой души человека, похожего, я думаю, на Вас.
Его чуткое ухо тоже слышит чужую боль. И отзывается. Композитор Миндель расслышал и стон целого народа – цивилизации майя... Да, на эту тему написаны книги. Что же он продолжал искать? Он хотел знать, как звучит сохранившееся в переводах "Пророчество майя" на языке оригинала. Меир обращался к ученым и в Латинской Америке и в России. Узнав, что большого успеха в расшифровке текстов майя добился известный учёный Юрий Кнорозов, он написал и ему. Миндель "добыл" этот папирус. Пусть не он перевёл его на английский, не он – на иврит, не он издал книгу, но всё это должно было совпасть и соединиться, чтобы отозваться вдохновенной литературно-музыкальной композицией Меира Минделя "Пророчество майя".
Есть у Меира и две книги – целая антология песен лучших израильских композиторов, с объяснениями на русском языке – она облегчила вхождение в новую жизнь сотням российских музыкантов-репатриантов... Вы приедете к нему в кибуц – все рано или поздно приезжают на его экскурсии, на его семинары. Он возьмет в руки аккордеон – и вы будете петь вместе с ним и удивитесь тому, как вы сами, оказывается, восприимчивы и даже… талантливы!
Жизнь идет, одни события сменяют другие, меняются и темы в творчестве Меира Минделя, но одно имя все-таки остается особенно любимым.
У японского консула было четыре сына. Когда Сугихару спросили, что мог бы для него сделать Израиль, он сказал, что ему ничего не надо, правда, было бы неплохо, если бы его младший, Нобуки, смог учиться в Иерусалимском университете. Нобуки Сугихара выучил иврит, окончил университет и остался жить в Израиле. А его дети переженились с потомками тех, кого когда-то спас их дед. Не знаю, видел ли Меир их совместное фото, я его как-то обнаружила в интернете, а сейчас не нахожу, на каком именно сайте.
Семья Сугихара на вечере памяти Юкико Сугихара. Она скончалась в 2008 году,
прожив 94 года. На фото крайний слева – Чиаки Сугихара (второй сын),
рядом младший Нобуки Сугихара со своей многочисленной семьей
У Меира Минделя четыре дочери и десять (пока) внуков. Но Меира любят не только свои, близкие. Люди могут забыть, что ты сказал, люди могут забыть, что ты сделал, но люди не забывают, что они чувствовали, когда ты говорил и когда отдавал им душу. Может, это имел в виду Йошио Курахаши, когда после встречи с Меиром Минделем назвал добрые чувства сувенирами для души?
Примечание
[1] Сугихара стал консулом в Каунасе осенью 1939 г., вскоре после того, как Германия вторглась в близлежащую Польшу и захватила ее. Тысячи еврейских беженцев прибыли в Литву, которая в то время еще оставалась независимым государством. Однако в июне 1940 г. в Литве был установлен контроль Советского Союза, что вынудило многих беженцев искать новые пути к спасению. В начале августа 1940 г., лишь за несколько недель до того, как все иностранные дипломаты должны были покинуть Литву по распоряжению советских властей, Вархафтиг описал Сугихаре план спасения, в соответствии с которым еврейские беженцы должны укрыться на Кюрасао, острове в Карибском море, находящимся под контролем Голландии, где для въезда не требовалось визы. Для того, чтобы попасть на Кюрасао, беженцам нужно было проехать через Советский Союз и Японию. Поэтому Вархафтиг попросил Сугихару выдать беженцам необходимые транзитные визы, с которыми они могли бы проследовать через Японию. Советские власти согласились позволить беженцам проехать через территорию Советского Союза – если беженцы смогут получить японскую визу. Япония, союзница Германии, не одобрила этот план. Однако, совершив редкий акт дипломатической смелости и нонконформизма, Сугихара решил пойти против распоряжений своего правительства и начал выдавать транзитные визы. За следующие недели он выдал 1600 виз и, тем самым, спас столько же жизней. Среди самых знаменитых беженцев, воспользовавшихся визами Сугихары, были студенты йешивы Мир, отправившиеся из Японии в Шанхай, где они и прожили в безопасности до конца войны. К концу августа Сугихара был выдворен из Литвы и переведен в другое консульство Японии. После возвращения в Японию в 1947 г. ему было предложено покинуть МИД вследствие акта неповиновения в 1940 г. В 1984 г. Яд Вашем признал Сугихару Праведником народов мира.(с сайта www.yadvashem.org)
Напечатано в альманахе «Еврейская старина» #2(81) 2014 berkovich-zametki.com/Starina0.php?srce=81
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Starina/Nomer2/Shalit1.php
