Глава из будущей книги «Профессия – убивать»
(окончание. Начало в №5-6/2014)
Как уже отмечалось выше, обвиняемый, как правило, борется против обвинения вообще либо против самых тяжелых его составляющих. В результате анализа следственных и судебных документов удалось выявить несколько закономерностей и видов признания:
1. Обвиняемый признает службу в немецких воинских формированиях, но отрицает службу в СС.
2. Обвиняемый сознается в службе в СС, в охране заключенных в концлагерях и сопровождении их на работу, но отрицает факты избиения и издевательства над ними.
3. Обвиняемый скрывает, либо отрицает службу в лагерях смерти, но признается в охране гетто, грабеже еврейского имущества.
4. Обвиняемый признается в службе в лагерях смерти, однако заявляет, что использовался на различных вспомогательных работах или должностях: был строителем, столяром, печником, сапожником, портным, старшим на кухне, почтальоном, кладовщиком, парикмахером и т.д.
5. Обвиняемый признается в том, что сопровождал обреченных к месту казни, охранял место расстрела, но всячески отрицает свое непосредственное участие в расстрелах и в загоне в газовые камеры.
6. Обвиняемый признается в единичных убийствах, расстреле нескольких человек, но категорически отрицает участие в систематических убийствах большего числа людей.
7. Все обвиняемые заявляют о себе только как о рядовых исполнителях, всячески скрывают любое звание и занимаемую командную должность, и полученные нацистские награды и поощрения.
8. Обвиняемые всегда отказываются признать руководство любыми действиями по аресту или уничтожению евреев.
Так, на проходившем 21-22 марта 1962 г. закрытом заседании военного трибунала Киевского военного округа Обвиняемые Э. Шульц, Ф.Левчишин, С.Прищ, С.Василенко заявили, что признают виновными в предъявленных обвинениях лишь частично, Все они признали, что учились и служили в учебном лагере СС Травники, несли караульную службу, служили вахманами: Шульц в Собиборе и Треблинке, кроме того был лагерным полицейским в лагере для военнопленных. Левчишин и Прищ служили в Треблинке и Штутгофе, С. Василенко служил в Люблине и Треблинке. Все участвовали в оцеплении вагонов, из которых выгружали евреев, Шульц «в Треблинском лагере смерти участвовал три раза в расстреле людей в одиночном порядке <…> Я отрицаю, что систематически принимал участие в уничтожении евреев, что проявлял зверство и жестокость и что во время акций по уничтожению евреев руководил действиями вахманов».
Ф. Левчишин «участвовал один раз в расстреле евреев в Треблинке, и один раз в расстреле пяти евреев лагере Штуттгоф в одиночном порядке». «Отрицаю, что зверски относился к заключенным и жестоко избивал их и что в Треблинском лагере смерти являлся командиром взвода и руководил действиями вахманов по охране лагеря и при уничтожении евреев».
С. Прищ участвовал в выгрузке евреев из вагонов, в загоне их в газовые камеры, участвовал «в расстреле 12-15 человек в единичном порядке, Я отрицаю, что зверски относился к заключенным и избивал их, и что служил немцам добросовестно и усердно».
С. Василенко «один раз участвовал в расстреле одной группы евреев, служивших в рабочей команде, в расстреле 10-15 человек в единичном порядке. Я отрицаю, что систематически принимал участие в уничтожении евреев и что по отношению к ним проявлял зверство и жестокость, а также избивал их».
Таких примеров можно привести множество. Важно отметить, что следственные дела более информативны и точны, чем документы судебных заседаний. Судебные протоколы слишком кратки, так как секретарь суда ведет общий протокол заседания и порой фиксирует не все вопросы допрашиваемому и его ответы, что порой не позволяет уточнить ни вопрос, ни точный ответ обвиняемого.
Это можно увидеть на примере дел Василенко, Терехова Чернявского, Сидоренко и других.
И все-таки следственные дела, несмотря на многочисленность приводимых фактов, свидетельств, документов, не дают полной реальной картины событий. Происходившее в лагерях для советских военнопленных в 1941-1942 годах, в гетто, концлагерях, лагерях смерти, намного страшнее, трагичней, циничней, чем следует из изучаемых документов. Людям, родившимся после войны, не понять, как человек, будучи живым, находится вне жизни. Как существовать в сознательно продуманном, спланированном и созданном людьми мини-государстве смерти, в котором судьба человека ежесекундно зависит от одетого в черный мундир вахмана СС или немца-эсэсовца – хозяев жизни узников.
Может возникнуть вопрос о достоверности сведений, сообщенных обвиняемыми и свидетелями. У них разное восприятие происходившего.
Особенно, если свидетель являлся объектом издевательств, потенциальной лишь случайно выжившей жертвой обвиняемых. Необходимо учитывать его психологическое состояние в момент совершения актов насилия, или событий, (которые он видел) свидетелем которых он был, когда находился в состоянии стресса – испытывал страх, ужас, и в момент допроса, ибо он, вспоминая происходившее, вновь испытывает стресс. Поэтому, естественно, его показания могут быть преувеличенными, содержать неточности. С другой стороны, наоборот, испытанное ранее нервное потрясение может вычеркнуть из памяти множество деталей, вплоть до абсолютного исчезновения памяти о происшедшей трагедии.
Кроме того, особенность показаний свидетеля-жертвы в том, что в них может присутствовать желание мести, а значит вполне возможно сознательное искажение правды с целью усугубления вины обвиняемого. Поэтому, несмотря на то, что показания свидетеля являются порой важнейшим, основным источником информации о совершенном преступлении, нельзя опираться только на свидетельство жертвы. Отсюда и другой, мне кажется, главный вывод: историк, занимающийся изучением Катастрофы, не имеет права смотреть на прошлое только глазами жертвы.
Исходя из вышесказанного, основу доказательной базы в ходе следствия составляют не только показания обвиняемого, жертвы, но и других участников следствия. Важную роль играют очные ставки подследственных и свидетелей. В делах о нацистских преступлениях, где невозможно доказать виновность нахождением отпечатков пальцев на орудии преступления, так как нет самих орудий, можно говорить лишь о типе используемого орудия, например, таких как: винтовка, автомат, пистолет, палка и т.д. Отсутствуют и другие личные следы участников преступлений. Поэтому в документах следствия фигурируют лишь результаты осмотра мест преступлений, проведенной эксгумации. В этих материалах говорится об останках жертв, характере и месте пулевых ранений или других повреждений, приведших к смерти жертв, указаны следы кострищ, на которых сжигались тела убитых, говорится о нахождении гильз, патронов соответствующего оружия с указанием даты выпуска данных боеприпасов, оставленных преступниками на месте совершения преступления. Важнейшую доказательную роль играют различные трофейные документы, в которых присутствуют фамилии обвиняемых. Особую доказательную роль играют фотографии на документах, подтверждающих службу обвиняемых в нацистских формированиях, а также очень редкие фотографии, на которых обвиняемый запечатлен в процессе участия или совершения преступления, либо со своими сослуживцами в нацистской форме при различных обстоятельствах. Это, так называемые, неопровержимые улики или доказательства.
Например, в Виннице во время процесса опознания в протоколе отмечено «Настоящая групповая фотокарточка 6 марта 1961 года предъявлена свидетелю Василенко Сергею Степановичу, который показал, что на фото сфотографированы вахманы войск СС, которые обучались в учебном лагере м. Травники, 3 компания. (Рота – А.Ш.) Фотокарточка относится к началу 1942 года. Подпись свидетеля:
Фото предъявил: Следователь УМГБ по В/обл. капитан Прытков. 6 марта 1961 г.
Справка: Оригинал групповой фотокарточки находится в арх. След. Дела № 12074 по обв. Ткачука Ивана Кондратьевича, которое хранится в УМГБ СМ УССР Хмельницкой области.
Фотокарточка:
Настоящая фотокарточка 6 марта 1961 г. предъявлена свидетелю Василенко Сергею Степановичу, который показал, что на фото сфотографированы вахманы войск СС, служившие в Треблинском лагере смерти Ткачук и Марченко Иван. С пистолетом в правой руке вахман – Ткачук, рядом с ним стоит машинист душегубки Марченко Иван.
Подпись свидетеля:
Фото предъявил: Следователь УМГБ по В/обл. капитан Прытков.
6 марта 1961 г.».
Справка: Оригинал групповой фотокарточки находится в арх. Следственном деле № 12074 по обвинению Ткачука Ивана Кондратьевича, которое хранится в УМГБ СМ УССР по Хмельницкой области».
Фотография, сделанная в лагере смерти, запечатлевшая Ткачука с пистолетом в руке, замечательна и надписью на обороте: «На память дорогому сыну Коле. Подпись Ткачук 15/II 1943 год».
В деле есть еще несколько фотографий.
Кроме фотографий существуют и другие материалы-доказательства, которые следователь должен собрать, перепроверить и проанализировать.
Следователь должен доказать факт совершения преступления, виновность лица, совершившего преступление, форму его вины, мотивы, обстоятельства, характеризующие личность обвиняемого. Наравне с указанными обстоятельствами следователь должен выявить в ходе следствия все факторы, которые способствовали совершению преступления. В данных делах это довоенная биография, обстоятельства попадания в плен, условия жизни в лагере военнопленных, поведение в плену, добровольное или принудительное сотрудничество с немцами, активность или пассивность в момент совершения преступлений, периодичность преступлений, проявление жестокости и аморальности. В зависимости от квалификации и добросовестности следователя им могут быть изучены: вероятность оказания сопротивления и сами факты, если таковые были, осуществлению преступления вплоть до подготовки побега и ухода к партизанам.
Некоторые свидетели, отбывшие срок наказания охотно свидетельствуют против сослуживцев-обвиняемых, еще не понесших наказание. Здесь срабатывает психология уже «пострадавшего»: «я сидел, был наказан, а чем ты лучше меня? Вместе были у немцев, а наказали только меня. Вот теперь побудь в “моей шкуре” и ты».
Так на следствии в 1951 г. Похвала-Похвалитов среди имен десятков охранников, служивших вместе с ним в войсках СС, назвал Ивана Волошина. Однако перечисляя места совместной службы, указал, что Волошин служил с ним вместе в Травниковском лагере, Львове, Люблине, Кракове и Ораниенбурге. Однако Волошин в марте 1943 года ушел к партизанам и никак не мог служить вместе с Похвала-Похвалитовым во Львове, Кракове и Ораниенбурге. Трудно в данном случае понять, это случайный оговор или нет, однако факт, что во время допросов обвиняемые, как правило, называют десятки фамилий служивших вместе с ними.
Подобный образ мысли некоторых свидетелей или обвиняемых приводил к раскрытию новых фактов преступлений, однако порой свидетель уже отбывший наказание, вновь становился обвиняемым.
21 апреля 1961 г. в Виннице старший следователь отделения УКГБ при СМ СССР по Калининградской обл. капитан Шабанов допросил свидетеля Прищ Самуила Мартыновича, который уже был осужден в 1950 г за сотрудничество с нацистами и освобожден по амнистии в 1955 г. В ходе нового следствия выяснилось, что Прищ служил в Треблинке. Следователь Шабанов спрашивает Прищ: «Почему на следствии по вашему делу вы скрыли свою службу в Треблинском лагере смерти и участие в массовом уничтожении граждан еврейской национальности?
Ответ: В 1950 г., когда меня судили, я скрыл свою службу в Треблинском лагере, так как боялся суровой ответственности за преступления». Закономерный итог предварительного двухмесячного расследования: 21 июня 1961 г. было принято постановление о привлечении в качестве обвиняемого Прищ Самуила Мартыновича.
Тоже самое произошло и с Иваном Козловским. 18 сентября 1964 г. старший следователь следотдела УКГБ по Краснодарскому краю майор Падкин, допросил свидетеля Козловского Ивана Александровича, 1919 года рождения, уроженца села Шарапова, Великолукской области, русского, беспартийного, 7 классным образованием, судимого 29 июня 1949 года по ст. 58-I п. "б" УК РСФСР к 25 годам ИТЛ, освобожденного в июне 1957 г.
Проживает в гор. Балхаше, пос. Октябрьское, 9 линия, дом 9 кв. I Карагандинской области и работает в Продснабе грузчиком.
Допрос начат в 8 часов 10 мин.
Обязанности свидетеля, предусмотренные ст. 73, УПК РСФСР, Козловскому разъяснены, об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний и отказ от дачи показаний по ст. 181-182 УК РСФСР он предупрежден.
Подпись: Козловский.
После нескольких допросов и дачи показаний о службе в лагере смерти Белжеце, о чем не было известно во время следствия в 1947 г., Козловский из свидетеля превращается в обвиняемого. И таких случаев много.
Показания, полученные в ходе допросов, являлись очень важным источником информации не только о конкретном деле, а могли быть использованы и неоднократно использовались в будущих следственных делах. Насколько достоверны сведения, сообщенные на допросах самими участниками преступлений?
Историкам, занимающимся изучением материалов следствия и судебных процессов над пособниками нацистов, особенно изучающим Холокост, приходится противостоять циничным оппонентам отрицающим наличие газовых камер, методы уничтожения, число жертв, и даже просто отсутствие таковых. Другие обвиняют советские следственные органы в фальсификации показаний, добычи их у подследственных путем применения к ним насилия и других противозаконных методов следствия, а также в прямой фальсификации различных документов, могущих служить доказательством совершенных преступлений. А раз так, то они ставят под сомнение следствие, либо просто отрицают легитимность советских судебных процессов по делам нацистских преступников.
Сегодня некоторые историки и публицисты особенно Балтийских стран и Украины отказываются признавать достоверность личных показаний, которые давали обвиняемые или свидетели во время следствия. Так на конференции в Риге в июне 2012 года один из латвийских историков, утверждая, спросил у меня: «Разве можно доверять документам следствия КГБ, мы ведь знаем, как они готовились?» – подразумевая фальсификацию.
Право на сомнение, конечно, есть, однако не надо забывать и то, что именно показания обвиняемого являются одновременно и средством его защиты от обвинения. Обвиняемому чрезвычайно важно самому дать показания такого рода, которые могут оказаться ему полезны.
Приведу несколько примеров, разоблачающих предположения в намеренной фальсификации следствия, и свидетельствующих о том, что обвиняемый, действительно, может своими показаниями значительно облегчить свою участь. И, что лишь под давлением неопровержимых доказательств, в частности при предъявлении немецких документов, подтверждавших службу в лагерях смерти и появившихся свидетелей-сослуживцев, обвиняемые, давшие ранее ложные показания, вынуждены были признаваться в инкриминируемых им деяниях.
Первый пример: обвиняемым удалось обмануть следствие.
10 марта 1945 г. неподалеку от г. Леинц советские танкисты освободили группу советских военнопленных из Штутгофа, которых угоняли на запад. Охрана разбежалась. Однако освобожденные военнопленные рассказали, что в одном доме переодеваются в гражданскую одежду несколько охранников. Все они были задержаны. Это были вахманы СС Василенко, Чернявский, Сидоренко, Терехов, Витольс, Лелкерис, Круклис, Новицкис.
На допросах следователю СМЕРШ 14-15 марта 1945 г. Василенко рассказал, что в районе г. Канев на переправе был взят немцами в плен. 17 августа 1941 г. направлен в лагеря военнопленных вначале в г. Холм, затем в Ораниенбург, где находился до марта 1943 г. В марте 1943 г. под предлогом ехать на работу был зачислен немцами в полицейскую школу и 4 месяца учился в ней. После чего работал полицейским до марта 1945 года. Именно исходя из этих показаний и свидетельств его сослуживцев, задержанных одновременно с ним, военный трибунал 1-й гвардейской танковой армии в закрытом судебном заседании 15 апреля 1945 г. «признал подсудимого Василенко виновным в измене Родине т.е. в преступлении ст. 58-1 «б» УК РСФСР.
<…> ВТ нашел возможным не применять к нему высшей меры Уголовного наказания – расстрела, а поэтому руководствуясь ст.ст. 319, 320 УПК и ст. 51 УК РСФСР
Приговорил:
Василенко Сергея Степановича на основании ст. 58-1 «б» УК РСФСР подвергнуть лишению свободы в ИТЛ сроком на десять лет, с последующим поражениям в правах предусмотренных пунктами А, Б и В ст. 31 УK на срок пять лет...
Срок наказания подсудимому Василенко с зачетом предварительного заключения исчислять с 25 марта 1945 г.
Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Таким образом, показания Василенко и его сослуживцев-эсэсовцев позволили ему избежать смертной казни.
21 марта 1945 следователь в/ч 49572 старший лейтенант Родионов допросил задержанного:
Терехова Ивана Сергеевича 1922 года рождения, уроженца д. Афанасьево Солнцевского района Курской области, русский, из крестьян, бывший член ВЛКСМ, образование 7 классов.
В ходе допроса Терехов рассказал, что в начале августа 1941 г. попал в плен и был отправлен в лагерь военнопленных в город Хелм (Chełm) Польша, «где я пробыл до весны 1943 г. Из Хелма при эвакуации лагеря, я в числе других военнопленных переведен в лагерь Ораниенбург в Германии». <…> В июле или августе 1943 года немецкий офицер отобрал из строя пятьдесят человек, среди которых был и я. <…> и объяснил, что мы отобраны на курсы охранников, по окончании которых будем направлены на службу по охране лагерей военнопленных.<…>
В Ораниенбурге мы обучались на курсах полтора месяца, затем наш взвод, двадцать человек, отправили концлагерь Штутгоф, в районе Данцига
15 апреля 1945 г. Военный трибунал 1-й гвардейской танковой армии приговорил Терехова И.С. по ст. 58-1 УК РСФСР к 10 годам лишения свободы в ИТЛ.
Этот приговор – пример быстрого судопроизводства на основании следствия, не располагавшего доказательствами об участии Василенко и других задержанных, в убийствах заключенных, тем более что все они признавались лишь в охранной службе, и провели подмену термина «вахман СС» на: «работал полицейским». На самом деле, Василенко, Чернявский, Сидоренко, Терехов, сознательно исказили факты. Произошла подмена места и времени службы у немцев. Вместо Травники назван Ораниенбург, к котором по версии обвиняемых в 1943 г. происходил отбор кандидатов в охранники, на самом деле это произошло в Хелме в 1941 г. Таким образом, обвиняемые скрыли обучение в Травниках и службу в лагере смерти в Треблинке.
Следствие не смогло уставить эти факты, ибо не располагало никакими свидетельствами и документами. Оно оперировало лишь: фактом задержания в момент переодевания в гражданскую одежду, показаниями освобожденных узников Штуттгофа и признаниями самих обвиняемых, которые взаимно выгораживали друг друга по предварительному сговору. Однако об этом станет известно лишь в 1961 г. Как видим, следователи никаких показаний из арестованных не выбивали, и последним удалось избежать справедливого наказания путем признания «малой вины» Именно поэтому приговор 1945 г. был столь «мягок».
Василенко С. вместо 10 лет по приговору Военного трибунала отбыл 7 лет наказания и с зачетом рабочих дней освободился в 1952 г. Терехов с зачетом рабочих дней был освобожден 20 августа 1953 г.
Лишь через 8 лет в ходе проведения очередного расследования по делу нацистских пособников, служивших в лагерях смерти, выявились новые факты о подлинной деятельности всей вышеупомянутой четверки.
Определением Военного Трибунала Прикарпатского Военного округа 3 НП-37 от 16 мая 1961 г. по протесту в порядке надзора Военного прокурора ПрикВО приговор военного трибунала 1-й Гвардейской танковой армии от 15 апреля 1945 г. был отменен по вновь открывшимся обстоятельствам.
24 мая 1961 г. начальник Управления КГБ при СМ УССР по Винницкой области полковник Петрусенко утвердил постановление о принятии к производству следственного дела № 16469 по обвинению Терехова Ивана Сергеевича 1922 г. р., русского. Семейный, имеет жену и 2 детей в возрасте 2 года и 3 месяца – близнецы, проживающего на прииске Нелькан, Оймяконского района, Якутской АССР, работающего диспетчером гаража к производству и начале расследования.
Терехов с 1 мая 1961 г. находился в отпуске и временно проживал у родственников жены в селе Реднобудье, Ардатовского района, Мордовской АССР. Там он был задержан и доставлен в Саранск, где и прошли первые допросы.
Следователь, допрашивавший Терехова, на этот раз был «во всеоружии» фактов и свидетельств. Поэтому Терехову пришлось объяснить, почему он скрыл во время следствия в 1945 г. свое обучение в Травниках и службу в лагерях смерти. Надо заметить, что он и другие, повторно привлеченные к ответственности, чувствовали себя достаточно уверенно: срок свой они отбыли, судимость снята в 1955 году, жизнь налажена, теперь можно было позволить себе более откровенными, не хотелось верить в повторность наказания.
Из протокола допроса Терехова И.С. 18 июля 1961 г. г.Саранск.
<…> на допросе 21 марта 1945 г. вы показали, что для службы у немцев вы были отобраны в лагере Ораниенбурге и в этом же лагере проходили обучение. О Травниках вы ничего тогда не показывали. Объясните по существу противоречие в ваших показаниях?
Ответ: В 1945 г. я дал неправдивые показания. Никогда в лагере военнопленных в Ораниенбурге не содержался и обучение там не проходил.
Вопрос: Почему вы в 1945 г. дали о себе неправдивые показания?
Ответ: В марте 1945 г. я был задержан передовыми частями Красной Армии. Вместе со мной были задержаны роттенвахман СС Чернявский Владимир, роттенвахан СС Василенко, и обервахман Сидоренко, кажется имя Жорж, Все эти лица, как и я, обучались в Травниковском лагере СС и несли службу в Треблинском лагере смерти. Первым был допрошен Чернявский. Возвратившись из допроса, он нам сказал, что учебу в Травниках и службу в Треблинском лагере смерти он скрыл на допросе и посоветовал на допросах поступить, так же как и он. Мы послушались его совета и на следствии в 1945 г. никто из нас 4-х задержанных не показал об учебе в Травниках и службе в Треблинке. В связи с сокрытием на следствии 1945 г. этих обстоятельств, я и давал неправдивые показания тогда, за исключением того, что нес службу в Штутгофском концлагере.
Второй пример
28 ноября 1947 г. в Львове старший оперуполномоченный 2-го Отделения 4 Отделения УМГВ Львовской области лейтенант Прошин вел допрос Хлопецкого Василия Михайловича, 1917 года рождения, уроженца и жителя села Вороняки, Золочевского района, Львовской области, украинца, гражданина СССР, б/партийного, холостого, со средним образованием, не судимого соц. Происхождения из крестьян-бедняков, работающего в городе Золочеве заведующим колбасной мастерской.
Судя по протоколу допроса, это уже не первая встреча следователя Прошина и Хлопецкого, который всячески хочет скрыть свою учебу в учебном лагере СС Травники.
«ВОПРОС: На допросе 27 ноября 1947 года Вы показали, что на службу в немецкие войска "СС" поступили в феврале месяце 1942 года и в этом же месяце для прохождения службы прибыли в м. Травники. Эти показания являются от начала до конца вымышленными и неправдивыми.
Следствие располагает данными, свидетельствующими о том, что Вы в июле 1941 года, сдавшись в плен к немцам, уже 3-го сентября 1941 года служили охранником учебного лагеря "СС" в Травниках, где дали подписку о сотрудничестве с оккупантами в надзирательной службы "СС» и полиции.
Намерены ли Вы давать правдивые показания по данному вопросу?
ОТВЕТ: Показания данные мной 27 ноября 1947 года, являются правдивыми, так как на службу в немецкие войска "СС" я поступил в феврале 1942 года, о чем я помню очень хорошо и присягу на верность службы немецким оккупационным властям я дал в этом же феврале месяце.
Одновременно заявляю, что находясь на службе в немецких частях "СС" в м. Травники, я работал кладовщиком вещевого склада, что касается охраны учебного лагеря "СС" и обучения в нем – я отрицаю.
ВОПРОС: Вам зачитывается перевод подлинного немецкого документа, в котором указано что в Травниковском лагере Вы находились с 3-го сентября 1941 года, где несли охрану учебного лагеря "СС", в это же время Вами была принята присяга на верность службы немцам, где имеется Ваша подпись. Подтверждаете ли вы это?
ОТВЕТ: Подпись на присяге от 3 сентября 1941 года является моя, на которой расписывался я в момент ее принятия, однако, настаиваю на своих прежних показаниях <…> почему в данной присяге стоит дата 3 сентября, ответить затрудняюсь. Также затрудняюсь ответить на официальный немецкий документ о моей службе в м. Травниках, т.к. в действительности я работал в лагере кладовщиком вещевого склада, а мне кажется, что в документах, которые мне сейчас предъявлены, есть какая-то ошибка в числах и месяцах, однако, следует отметить, что эти документы относятся к моей личности».
Итак, В.Хлопецкий настаивает на том, что он поступил на службу в СС в феврале 1942 г. и тогда же прибыл в Травники, подчеркивает, что был кладовщиком, категорически отрицает факт обучения и службу в качестве охранника. Однако наличие немецкого документа, на котором стоит его подпись, подлинность которой Хлопецкий признает, опровергает его показания, хотя Хлопецкий продолжает отстаивать свою версию.
Третий пример о том, как из обвинения исключается один из эпизодов обвинения.
Так Панкратов, служивший в Яновском лагере, принимавший участие в массовых убийствах. Панкратову вменялось и то, что он по показаниям свидетеля Лобынцева участвовал в карательных операциях в районе Травники в конце 1941 г. Однако материалами дела было установлено, что Панкратов прибыл в школу вахманов в Травники лишь в 1942 г. В связи с недоказанностью этот эпизод подлежит исключению из обвинения Панкратова.
В ходе следствия неоднократно возникает вопрос опознания того или иного участника интересующих следствие событий. Кроме личного опознания происходит вначале опознание по имеющимся у следствия фотографиям. В процессе такого опознания тоже могут возникнуть некоторые сложности. Так во время допроса Николая Сенника 11 марта 1961 г. в Виннице на вопрос следователя: Можете ли опознать Куринного по фотокарточке?
Сенник отвечает: «Нет, очевидно, по фотокарточке Куринного, как и других сослуживцев, опознать не смогу. Я заявляю так, исходя из следующего: мне уже неоднократно предъявлялись на опознание фотокарточки сослуживцев по Треблинке, так же как и другим предъявлялись мои, и, как правило, ни я их, ни они меня по фотокарточкам не опознавали. Объясняется это тем, что мы служили вместе 17-18 лет назад, за это время в памяти стерлись приметы отдельных лиц. Даже те, которых я помню по фамилии, или помню отдельные эпизоды, связанные с ними, все равно за давность времени не помню, как они выглядели, а если смутно припоминаю человека, то все равно путаю, где и когда его встречал. В то же время со мной было уже несколько случаев, когда тех, кого я не опознавал по фотокарточке, я опознавал при личной встрече, также опознавали и они меня. Поэтому вполне возможно, что узнаю Куринного при личной встрече, а если бы дали возможность поговорить с ним, вспомнить вместе отдельные моменты службы в Треблинке. Я узнал бы его наверняка».
Сенник, не отказывается от сотрудничества со следователем, но возникли объективные сложности: прошло много времени и образы и события стерлись, поэтому только личная встреча подследственных, в данном случае очная ставка, может оказаться полезной, Важно, что об этом говорит сам Сенник. В ходе подобных встреч, разговора подследственных между собой, возникают ассоциативные связи, оживляющие воспоминания, озвучивается то, что интересует следствие. Правда, это возможно лишь при готовности обвиняемых или свидетелей сотрудничать со следствием.
Вот пример одной очной ставки «Протокол очной ставки 20 октября 1949 г. между обвиняемым Рябеко Федором Яковлевичем 1906 года рождения и задержанным Андреенко Михаилом Петровичем 1912 г. рождения.
Вопрос обв.. Рябеко – вы знаете впереди сидящего человека, как давно и какие у вас с ним взаимоотношения?
Ответ: Да. Впереди сидящего человека знаю хорошо, это Андреенко, имя отчество не помню, личных счетов с Андреенко не имею. Андреенко вместе со мной обучался в полицейской школе войск СС в м. Травники с октября 1941 года по март 1942 г.
Вопрос задерж: Андреенко, скажите, Вы знаете впереди сидящего человека. Как давно и нет ли у вас с ним ссор?
Ответ: Да, напротив сидящего человека я хорошо знаю, это Рябеко Федор, отчество не помню, личных ссор с ним не имел. Рябеко Федор совместно со мной обучался в немецко-полицейской школе войск СС в м. Травники с октября 1941 года по март 1942 г.
<…>
Вопрос обв.: Рябека расскажите, что вам известно о Андреенко?
Ответ: ... вместе со мной обучался... в Травники имел звание вахмана войск СС, направлен в Собиборский лагерь... куда свозились люди разных национальностей и истреблялись. После марта 1943 г. Андреенко и я переведены в лагерь смерти Аушвиц...
Вопрос задерж. Андреенко: Вы подтверждаете показания Рябека Федора?
Ответ Андреенко: Да, показания Рябека Федора я подтверждаю полностью».
Приведенный выше примеры, (автор ограничился только тремя, а их множество), опровергают утверждение, что МГБ-КГБ заставляло оговаривать обвиняемых друг друга и безоговорочно (немедленно) признавать все обвинения, предъявляемые следователями.
Добиваться силой подобных признаний у следователей послевоенного периода не было никакой необходимости. Объем доказательств различной формы от устных показаний, как обвиняемых, так и свидетелей до трофейных немецких документов был очень велик. Проблема состояла в том, что не все документы, особенно в первые послевоенные годы порой доходили до следователя. Их продолжали изучать и в процессе изучения составлялись все новые и новые ориентировки для поисков не изобличенных преступников.
Важным свидетельством о соблюдении правовых норм в ходе следствия в отношении нацистских пособников (именно их) являются воспоминания Л.А. Самутина[1] о своем пребывании в качестве подследственного СМЕРШа. Самутина никак нельзя заподозрить в симпатиях к Советской власти, однако его воспоминания вызывают доверие и уважение к автору, не опустившемуся до лжи в отношении своих противников. Чтобы дать реальную картину проведения следственных действий в отношении задержанных по обвинению в сотрудничестве с нацистами привожу отрывки его воспоминаний в очень сокращенном виде.
<…>
«…доставили всех на контрольно-пропускной пункт демаркационной линии с советской оккупационной зоной. Потом просто выпихнули нас через эту линию под дула родных, советских же автоматов... Покоряясь судьбе, нисколько не сомневаясь в том, что нас ожидает, спустились под этими дулами вниз по каменным ступенькам в подвал контрразведки «СМЕРШ».
Наши предчувствия предельно сурового и жестокого обращения не оправдались. Мы ожидали тут же и немедленно беспощадной встречи с отбиванием внутренностей и отнятием, по крайней мере, полжизни. Ничего похожего не произошло. (Здесь и далее выделено мной.– А.Ш.) Был обыск, тщательный, очень придирчивый, с окриками и понуканиями, с обращением, которое не назовешь изысканным…
<…> не били и кормили. <…> пришлось выскребать ложками баланду и кашу со дна тюремных мисок и подбирать крошки. Пайка хлеба, граммов 400-500, полмиски овсяной каши и кружка сладковатой, подчерненной чем-то жидкости – завтрак. Какой-то картофельно-крупяной супчик – баланда, и опять полмиски каши, той же овсянки или дробленого пшена, или «магары» – обед. Вечером на ужин – еще раз каша.
Конечно, это однообразно и невкусно, но с голоду не умрешь. Мы ждали, кроме избиений, еще и пытки жестоким голодом: зачем же кормить людей, обреченных на уничтожение? Но рядом с нами, за стенкой, находилась камера смертников, уже осужденных к высшей мере, — их кормили так же, как и нас. С соседями мы перестукивались по ночам. Основная информация: сколько вас? А вот сколько нас! Колебания численности за стенкой весьма занимали наше сознание. Мы почти не сомневались, что через какое-то время будем постукивать в эту же стенку, но с той стороны...
<…> Мы все ждали «пыточного следствия», не сомневались, что нас будут избивать не только следователи, но и специально обученные и натренированные дюжие молодцы с засученными рукавами. Но опять «не угадали»: не было ни пыток, ни дюжих молодцов с волосатыми руками. Из пятерых моих товарищей по беде ни один не возвращался из кабинета следователя избитым и растерзанным, никого ни разу не втащили в камеру надзиратели в бессознательном состоянии, как ожидали мы, начитавшись за эти годы на страницах немецких пропагандистских материалов рассказов о следствии в советских тюрьмах.
Итак, пыток перенести не привелось <…> мне с товарищами в подвале контрразведки 5-й ударной армии на территории Германии. И в то же время у меня нет оснований утверждать, что мое следствие шло гладко и без неприятностей. Уже первый допрос следователь начал с мата и угроз. Я отказался говорить в таком «ключе» и, несмотря на усилившийся крик, устоял. Меня отправили вниз, я был уверен – на избиение, но привели «домой», то есть в ту же камеру. Два дня не вызывали, потом вызвали снова, все началось на тех же нотах, и результат был тот же. Следователь позвонил по телефону, пришел майор, как потом оказалось, начальник отдела. Посмотрев на меня сухими, недобрыми глазами и выслушав претензии и жалобы следователя, он спросил: «Почему не даете старшему лейтенанту возможности работать? Почему отказываетесь давать показания? Ведь все равно мы знаем, кто вы такой, и все, что нам еще нужно, узнаем. Не от вас, так другими путями».
Я объяснил, что не отказываюсь от показаний и готов давать их, но протестую против оскорблений и угроз. Честно говоря, я ожидал, что майор бросит мне: «А чего еще, ты, сволочь, заслуживаешь? Ждешь, что с тобой тут нянчиться будут?» Но он еще раз сухо взглянул на меня и сделал какой-то знак следователю. Тот ткнул рукой под стол – нажал кнопку вызова конвоира. Тут же открылась дверь, и меня увели.
Опять не вызывали несколько дней, а когда вызвали, привели в другой кабинет и меня встретил другой человек с капитанскими погонами. Предложил сесть на «позорную табуретку» — так мы называли привинченную табуретку у входа, на которую усаживают подследственного во время допроса.<…>
И далее повел свое следствие в формах, вполне приемлемых. Я стал давать показания.
<…>
Лишь потом, когда показания он стал переводить на язык следственных протоколов, я понял, что этот человек «мягко стелет, да жестко спать». Галицкий умело поворачивал мои признания в сторону, нужную ему и отягчавшую мое положение. <…> Но беседовал капитан со мной на человеческом языке, стараясь добираться только до фактической сути событий, не пытался давать фактам и действиям собственной эмоционально окрашенной оценки. <…> … я спросил, почему не слышу от него никаких ругательных и оскорбительных оценок моего поведения во время войны, моей измены и службы у немцев. Он ответил:
– Это не входит в круг моих обязанностей. Мое дело — добыть от вас сведения фактического характера, максимально точные и подтвержденные.
<…>
Я подумал тогда про себя, что такая позиция капитана вряд ли соответствует существовавшей в те времена партийной этике и уж, конечно, противоречит инструкциям для чекистских следователей, обязанных ненавидеть смертной ненавистью своих подследственных (в существование таких инструкций я верил безусловно). <…>
Я ожидал своей меры наказания. В 1946 году такой мерой было 10 лет лагерей и 5 «по рогам», то есть 5 лет лишения гражданских прав после отбытия срока наказания. <…> судил военный трибунал 5-й ударной армии и дал <…> срок: 10 и 5… <…>
…расстрел выносили тем, против кого были собраны неопровержимые доказательства участия в карательных операциях на оккупированной территории, в казнях и тому подобных акциях.
<…>
Считайте, что вам повезло, Самутин.<…> Попали бы вы к нам в прошлом, 45-м году, мы бы вас расстреляли. <…>
Время пребывания в следственных подвалах растянулось на четыре месяца. Я боролся изо всех своих силенок, сопротивлялся усилиям следователей «намотать» мне как можно больше. Так как я скупо рассказывал о себе, а других материалов у следствия было мало, то следователи и старались, по обычаям того времени, приписать мне такие действия и навалить на меня такие грехи, которые я не совершал. В спорах и возне вокруг не подписываемых протоколов мне удалось скрыть целый год службы у немцев, вся моя «эпопея» у Гиля в его дружине осталась неизвестной. Не могу сказать, какое имело бы последствие в то время разоблачение еще и этого этапа моей «деятельности», изменило бы оно ход дела или все осталось бы в том же виде. Тут можно предполагать в равной степени и то и другое. Тем не менее, весь свой лагерный срок до Указа об амнистии в сентябре 1955 года я прожил в постоянном страхе, что этот мой обман вскроется, и меня потащат к новой ответственности».
В таком же страхе жили после войны и бывшие травниковцы, которым удалось скрыть свою службу и участие в массовых убийствах в лагерях смерти. Однако шли годы, и в середине 60-х годов бывшим пособникам показалось, что срок давности их преступлений истекает, да и преддверии 20-летия победы ожидали новой амнистии. Особенно у них появилась надежда, когда из советской печати они узнали о том, что в Западной Германии в 1964-1965 году в обществе и политических кругах началась бурная дискуссия по вопросу об отмене срока давности привлечения к ответственности участников нацистских преступлений[2]. Однако надежды убийц не оправдались. В ответ на стремление в ФРГ отменить срок давности для нацистских преступников и в преддверии 20-летия Победы над Германией, в СССР были приняты соответствующие меры. 4 марта 1965 г. был принят следующий Указ Президиума Верховного Совета СССР:
О НАКАЗАНИИ ЛИЦ, ВИНОВНЫХ В ПРЕСТУПЛЕНИЯХ ПРОТИВ МИРА И ЧЕЛОВЕЧНОСТИ И
ВОЕННЫХ ПРЕСТУПЛЕНИЯХ, НЕЗАВИСИМО ОТ ВРЕМЕНИ СОВЕРШЕНИЯ ПРЕСТУПЛЕНИЙ
Неисчислимые бедствия и страдания принесли человечеству гитлеровские преступники, развязавшие вторую мировую войну. Десятки миллионов ни в чем не повинных людей, в том числе детей, женщин и стариков, были зверски убиты, замучены в лагерях смерти, задушены в газовых камерах. Немецко-фашистские захватчики виновны в массовом угоне в рабство гражданского населения, бесчеловечном обращении с военнопленными, в варварском разрушении тысяч городов и сел.
Народы Советского Союза, понесшие в войну наибольшие потери, не могут допустить, чтобы фашистские варвары остались безнаказанными. Советское государство неизменно исходит из общепризнанных норм международного права о необходимости наказания гитлеровских преступников, где бы и как долго они ни скрывались от правосудия.
Учитывая, что совесть и правосознание народов не могут мириться с безнаказанностью фашистских преступников, совершивших тягчайшие злодеяния в период второй мировой войны, признавая, что эти лица не могут рассчитывать на прощение и забвение их преступлений, Президиум Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик в соответствии с общепризнанными принципами международного права, нашедшими свое выражение в Уставе Международного Военного Трибунала и в резолюциях Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций, постановляет:
нацистские преступники, виновные в тягчайших злодеяниях против мира и человечности и военных преступлениях, подлежат суду и наказанию независимо от времени, истекшего после совершения преступлений.
3 сентября 1965 года вышло Постановление Президиума Верховного Совета СССР о применении Указа от 4 марта 1965 г. В Постановлении говорилось:
«В связи с запросами органов суда, прокуратуры и государственной безопасности Президиум Верховного Совета СССР на основании пункта "в" статьи 49 Конституции СССР <*> разъясняет, что действие Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 марта 1965 года "О наказании лиц, виновных в преступлениях против мира и человечности и военных преступлениях, независимо от времени совершения преступлений" в части применения давности и назначения наказания вплоть до смертной казни (в виде исключения из статьи 41 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик) распространяется и на тех советских граждан, которые в период Великой Отечественной войны 1941 - 1945 гг. проводили активную карательную деятельность, принимали личное участие в убийствах и истязаниях советских людей. (Выделено мной. – А.Ш.)
После этого начался новый интенсивный этап поиска и привлечения к судебной ответственности нацистских пособников из числа граждан советского Союза, либо тех, кто в годы войны имел советское гражданство, а после войны нашел убежище вне СССР.
В союзных республиках проходят показательные процессы. Характерным для этого времени является и то, что к ответственности привлекают многих уже порой отсидевших часть срока и амнистированных в 1956-1958 гг., уверенных в том, что им удалось скрыть правду о своих преступлениях и избежать правосудия. Однако расследования о нацистских преступлениях и поиск виновных в них усиленно проводятся во всех союзных республиках. Многих из уже отбывших ранее наказание преступников привлекают к ответственности по вновь открывшимся обстоятельствам.
Например, Приходько С.М., Миночкин А.С., Станков Н.А., Панкратов Г.А., Жуков А.И., Лагутин С.И., – все ранее в период с 1947-1954 гг. были осуждены за службу в немецких войсках СС с 1942-1945 годах, однако о своей карательной деятельности в то время скрыли и в 1955-1956 годах были освобождены из заключения. В декабре 1965 г. Военная коллегия Верховного Суда СССР отменила приговор по делу Приходько, а на остальных в июне 1966 г. 20 августа 1966 г. уголовные дела по обвинению Приходько, Миночкина, Панкратова, Станкова, Жукова и Лагутина были объединены в одно следственное дело, расследование которого производилось Управлением КГБ при СМ УССР по Львовской области.
Военный трибунал Прикарпатского военного округа 24 декабря 1966 года на основании ст. 56, ч. 1 УК УССР приговорил к расстрелу всех обвиняемых.
Ничто не могло спасти преступников, даже реальные заслуги: уход в партизаны после полугода или года службы в лагерях смерти, действительно пролитая на этот раз в бою с немцами своя, а не кровь невинных, заслуженные награды, среди которых даже ордена Красной Звезды (А. Духно[3]) и Красного Знамени (Н. Кузавков[4]), заработанные ими на самом деле в боях, не считались искуплением вины и не спасали их от возмездия.
Что инкриминировалось А. Духно, Н. Кузавкову, М. Коржикову, И. Волошину, храбро сражавшимся в составе партизанских отрядов с марта 1943 года?
Находясь в плену с лета 1941 года Духно и Коржиков в конце 1941 г. поступили на службу немцев и прошли обучение в учебном лагере СС Травники. Духно с мая 1942 г. до марта 1943 г. служил в лагере смерти Белжец. В начале марта 1943 г. бежал к партизанам. Однако до этого неоднократно принимал участие в уничтожении евреев, конвоировал обреченных в газовые камеры, закрывал люки камер, а осенью 1942 г. лично застрелил одного узника.
Коржиков в апреле 1942 г. охранял гетто в Люблине, осенью 1942 г. выезжал в Варшаву, где тоже нес охрану гетто. «Принимал участие в задержании лиц еврейской национальности, которых затем направляли в концлагеря. В Люблине Коржиков принимал участие в массовом расстреле еврейского населения. В сентябре 1942 г. Коржиков был переведен на службу в лагерь смерти Белжец, там кроме службы в лагере принимал участие в облавах против польских партизан. В марте 1943 г. бежал к партизанам.
Н. Кузавков находился в учебном лагере СС Травники с декабря 1941 г. по апрель 1943 г. с перерывом с марта 1942 г. по январь 1943 г. В это время находился в городах Люблине и Новоград-Волынске, где охранял гетто, участвовал в еврейских погромах – сжигал и уничтожал имущество еврейских граждан угнанных в гетто. В апреле 1943 г. бежал к партизанам.
В том же марте бежал к партизанам И. Волошин, учившийся в Травниках, служивший в Белжеце, в октябре 1942 г., принимавший личное участие в расстреле 5 малолетних детей.
6 июня 1967 г. Духно, Коржиков и Волошин были осуждены военным трибуналом Уральского военного округа по ст. 58-1«с» УК РСФСР сроком на 25 лет лишения свободы.
Процессы будут проходить и в последующие годы. Последний судебный процесс над травниковцем в СССР состоялся по делу Федора Федоренко.
Несколько раз Советский Союз требовал у США выдачи Федоренко для суда над ним, но каждый раз получал отказ. И все-таки Федоренко, стал первым военным преступником, которого США выдали СССР. Это произошло в декабре 1984 г. В июне 1986 года в Симферополе проходил процесс над Федоренко. Зал, рассчитанный на 500 человек, не мог вместить всех желающих присутствовать на процессе. После прочтения обвинительного заключения раздавались возмущенные возгласы «разорвать на части» Федоренко, которому было 79 лет. Свидетели показывали, что он лично участвовал в экзекуциях над евреями и «гнал их палками до самой душегубки», а также отбирал у них ценности. Суд длился девять дней, приговор – расстрел. Федоренко подал кассационную жалобу в Верховный Суд СССР, но в помиловании ему было отказано. В июле 1987 г. Федоренко был казнен. Это был последний процесс над нацистским преступником в СССР. После распада Советского Союза о следственных действиях в отношении нацистских пособников мне неизвестно.
Всемирную известность получили суды над Иваном Демьянюком в Израиле (1986-1993 гг.) и Германии в 2009-2011 гг.
Освобожденный в Израиле в 1993 г., Демьянюк 12 мая 2011 года земельным судом в Мюнхене был приговорен к тюремному заключению сроком в пять лет. Однако до рассмотрения апелляции Демьянюк был выпущен из тюрьмы и помещен в дом престарелых в баварском курортном местечке Бад Файльнбах, где и скончался в окружении своих детей и внуков на 92 году жизни.
К сожалению, далеко не всех убийц постигла заслуженная кара. А некоторые из них дожили до глубокой старости. Много претензий можно предъявлять СССР. Но только в нем по-настоящему осуществлялись поиск и судебное наказание нацистских преступников не взирая на их национальность и время прошедшее со дня преступления.
Примечания
[1] Л.А. Самутин – командир роты 186-й стр.дивизии. В августе 1941 г. попал в плен. Был в нескольких лагерях для военнопленных. Весной 1942 г. вступил в «Боевой союз русских националистов», затем служил в 1-й русской национальной бригаде СС «Дружина», где командовал отделением в офицерской роте, а затем взводом. Позднее стал помощником начальника отдела пропаганды «Дружины» в звании старшего лейтенанта. В 1943 был переведён в Гвардейский батальон РОА. Позднее был сотрудником власовской пропагандистской школы в Дабендорфе, затем редактировал газету «На дальнем посту», издававшуюся Дании для расквартированных там восточных батальонов. Был передан СССР союзниками. В 1946 г. приговорён к 10 годам исправительно-трудовых лагерей и 5 годам поражения в правах.
[2] 25 марта 1965 г. Бундестаг принял Закон о применении ч. II § 78 УК ФРГ, предусматривающий 20-летний срок давности ко всем нацистским военным преступникам, начиная с 31 декабря 1969 г.
В июле 1979 г после 11-часовых дебатов Бундестаг 255 голосами против 222 принял окончательное решение об отмене срока давности в отношении преднамеренных убийств. В силу этого фашистские преступники против человечности подлежат уголовной ответственности, когда бы они ни были.
[3] А. Духно до ареста работал следователем Новоярчевской районной прокуратуры Львовской области.
[4] Кроме того Кузавков был награжден медалью "Партизану Отечественной войны», медалью "За доблестный труд в Великой Отечественной войне", и медалью "За Победу над Германией». Был принят кандидатом в члены ВКП (б) и работал после войны директором маслозавода в Дунаевцах. Был арестован в июле 1947г.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #7(176)июль 2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=176
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer7/Shneer1.php
