От переводчика. Моей попутчицей в Боинге, следовавшем рейсом Москва – Тель-Авив, оказалась симпатичная, разговорчивая женщина, и общение между нами завязалось сразу. Если честно, то я далеко не всегда рада такому общению, особенно в последние годы. Поэтому всегда прошу место у окна, в которое можно уткнуться или, на худой конец, притвориться спящей. В этот раз, в особенности, после двухмесячного пребывания в Москве я уезжала, мягко говоря, не в лучшей форме и в довольно скверном настроении. Но всё вышло иначе. Говорилось легко, без внутреннего напряжения, мы проболтали все три с лишним часа, и к концу полета мне даже полегчало! Я гостила в Москве у родных и возвращалась в Израиль, где живу уже тринадцать лет; Ольга летела к знакомым, а постоянно она жила в Америке, в Бостоне. Уже в конце полета, перед встречей с друзьями, моя попутчица привела себя в порядок, хотя она и до этого была в полном порядке, но теперь она сделалась совсем красивой. Успешная, красивая, энергичная, она производила впечатление настоящей бизнесвумен. У нее в Бостоне была лаборатория, где изготовляли косметические кремы по особым рецептам. "Поэтому у меня нет морщин", – сказала весело.
Каждая человеческая жизнь нова и неповторима по-своему, особенно если за ней проследить, вникая в обстоятельства, психологические мотивы… Я думаю, читатель с интересом прочтет этот автобиографический очерк об одной из далеко не легких судеб.
***
Мои родители
Мой отец привык говорить, что у него "русский сын и еврейская дочь". Еврейская дочь – это я. Я родилась в Москве, в 1958 году, через год после того, как мои молодые родители, студенты медицинского института, стали мужем и женой.
Мой отец Анатолий Давидович Шиманович - сын Давида Осиповича и Марии Борисовны Шимановичей. Родители моего отца были врачами; после окончания войны они жили в Симферополе.
Моя мать Инга Ивановна Лисанова - русская; по крайней мере, она так считает. Позже я проводила исследования в своей родословной и "докопалась" до своего прадеда по линии матери – им был Михаил Абрамович Лотис, крещеный еврей, и посему его дочь, а моя бабушка, "бабуля", Валентина Михайловна Лотис уже считалась стопроцентной русской. Что до жены Михаила Абрамовича, моей прабабки, то тут мне ничего не удалось "нарыть", но те из родственников, кто могли что-то помнить, говорили, что ее звали Дора. На сохранившейся старой фотографии из нашего семейного альбома Дора выглядит хорошенькой еврейкой, так, по крайней мере, мне показалось, но кто знает, как было на самом деле?
Ко времени, когда мне исполнился год, мой отец начал учебу в аспирантуре, а мама еще занималась поисками работы после окончания института. В таких обстоятельствах мои бабушка и дедушка со стороны отца - те, что жили в Симферополе, - понимая трудности, в том числе и материальные, которые испытывали мои родители, были рады помочь и взять меня к себе, заняться моим воспитанием. В Симферополе у бабушки и дедушки был дом с большим садом. И мама привезла меня к ним.
В том саду росли фруктовые деревья; много было цветов, розы, лилии. Старикам помогала по хозяйству домработница, человек, чрезвычайно им преданный - она жила в семье еще до рождения моего отца! Я звала ее баба Женя, хотя ей тогда было около пятидесяти. Она и взяла на себя основную заботу обо мне.
Так жили мы четыре года: бабушка с дедушкой, моя девятнадцатилетняя тетя Лёля (Ольга Давидовна Шиманович), баба Женя и я. Раз в году нас навещали мои родители. У нас они обычно не задерживались, заезжали лишь на несколько дней. А остальное время проводили на Черном море.
Мое симферопольское детство было совершенно счастливым. Меня все любили, баловали, мне всё было дозволено и, судя по семейным преданиям, я росла маленьким монстром! Больше всех меня баловала баба Женя; она души во мне не чаяла и всегда заступалась за меня, прощая все мои шалости и проказы. Мы с ней были неразлучны, и я, признаться, любила ее больше всех.
И дедушку Давида тоже. Помню, когда в возрасте четырех лет я заболела, он сидел возле моей кроватки и говорил:
- Родная моя! Как бы я хотел болеть вместо тебя!
Но моя безоблачная жизнь окончилась, когда мне исполнилось пять лет и родители забрали меня обратно в Москву.
Мое новое "я"
В Москве меня ждал мой маленький брат, родившийся уже после моего отъезда. Он, в отличие от меня, был весьма послушным, "вымуштрованным" малышом; я же, по сравнению с ним, производила впечатление избалованного, невоспитанного ребенка. И тут мама занялась моим воспитанием вплотную. Оно было строгим. За шалости и провинности меня бранили, наказывали, в том числе физически… А я к этому вовсе не привыкла! Я вряд ли преувеличу, если скажу, что жизнь моя из рая превратилась в ад. И когда летом следующего года я снова появилась в нашем симферопольском доме, в нашем прекрасном саду, то бабушка и баба Женя меня не узнали. А за время моего отсутствия произошла большая беда: умер дедушка Давид.
Теперь я спрашивала разрешения на каждом шагу, чего со мной не было раньше; тогда же я стала немного заикаться. И кудряшки мои выпрямились…
Словом, без преувеличения могу сказать, что детские годы, проведенные с моими еврейскими дедушкой и бабушкой, оказались впоследствии самыми счастливыми в моей жизни. Бабушка и дедушка в разговоре между собой иногда переходили на идиш, особенно, когда не хотели, чтобы их разговор был нам понятен. В нашей семье бабушки и дедушка были интеллигентами в первом поколении. Строго говоря, они не были сильно религиозными, но дедушка, тем не менее, очень серьезно относился к своему еврейскому происхождению. Мой папа как-то сказал о нем, что дедушка Давид коленях дополз бы до своей "исторической родины", если бы для этого ему хватило жизни. Не хватило…
Я – еврейка!
Надо сказать, что только к двадцати годам я "прозрела" и поняла, что я – еврейка! И тут ко мне совершенно случайно попали несколько писем от девушки моего возраста, эмигрировавшей двумя годами раньше. Трудно выразить словами свое впечатление от чтения этих писем! Передо мной словно распахнулось окно в другой мир, прекрасный и запретный! В том, что я узнала из этих писем, было для меня много удивительного и даже загадочного…
Я, конечно, уже знала о том, что многие молодые люди еврейского происхождения посещают синагогу в дни еврейских праздников. Однажды кто-то из моих друзей привел меня туда, и для меня открылся иной мир. Я по-новому ощутила это свое "другое я", и это сопряжено было с тайной и даже с опасностью.
Еще о запретном
Мой отец не считался официально "диссидентом", но в доме у нас была "нелегальная" литература, запрещенная советской цензурой, и я знала об этом,. Чтение некоторых из этих книг грозило тюрьмой. Литература эта хранилась в книжном шкафу под замком. Однажды отец, уходя, по рассеянности забыл на столе ключ от шкафа. И вот на что пошли мы, я и мой брат Сережа. Вы, наверно, думаете, что мы отперли шкаф и стали читать эти запрещенные книги? А вот и нет! Мы поступили, как два заговорщика и профессиональных взломщика: мы сделали копию ключа, и с этих пор у нас появился доступ к секретной литературе. Наше домашнее преступление так и не было раскрыто. А мое мировоззрение начало под влиянием этих книг меняться. Особенно, помню, на меня повлияло чтение книги "Архипелаг Гулаг".
В школе у меня была близкая подруга Ира М. Мы с ней дружили с четырнадцати лет. Сейчас это известный русский поэт; она живет в Нью-Джерси. Ира была единственным человеком, с кем я могла делиться и говорить о вещах, которые узнала из тех запретных книг, об ужасных сталинских временах, о советских политиках. И, конечно, темой наших обсуждений стало и слово, которое неловко было произносить вслух, словно в нем содержалось нечто нехорошее, неприличное; это слово было: еврей. Да, именно тогда начала я постепенно привыкать к тому факту, что и я была из этого племени вечно гонимых и униженных. Я научилась помнить, что я еврейка.
И вот я начала брать уроки иврита у "отказника" - так называли в СССР тех, кому отказано было в выезде из страны. Моего учителя звали Барух. Они с женой и маленькой дочерью жили на окраине Москвы. Я приезжала туда раз в неделю, это мне стоило три рубля в час, и это было меньше, чем брали другие учителя: будучи все ещё нелегальным, преподавание иврита стало более востребованным. Качество преподавания часто оставляло желать лучшего; иные учителя одновременно учились сами и нередко знали иврит хуже самих учеников. Открытого запрета на изучение иврита не было, но на деле это считалось "сионистской пропагандой".
С открытым антисемитизмом я столкнулась чуть позже, когда дважды провалилась на вступительных экзаменах в Третий медицинский. Моим родителям тогда через знакомых удалось-таки выяснить, что я действительно попала в "черный список" - из-за фамилии Шиманович, а также и из-за своих занятий ивритом. Увы, у них было достаточно связей, чтобы узнать об этом факте, но недостаточно для того, чтобы меня из этого списка вычеркнуть.
Неожиданное знакомство
В это время я уже работала лаборантом в Институте вирусологии и училась заочно в Пищевом институте на факультете биологии. Два раза в году приходила туда сдавать экзамены.
Не помню уже, почему, прозанимавшись несколько месяцев, я перестала ходить на уроки иврита. Мне было интересно заниматься этим языком; я не считала его трудным.
Как-то весной - помнится, это была суббота - я шла в синагогу, и меня остановил незнакомый мне человек и спросил, не хочу ли я получить приглашение из Израиля? Я, не колеблясь, ответила: да! По его просьбе я написала на клочке бумаги свое имя и адрес и контактные данные мои и моего отца. Я очень была привязана к отцу и не мыслила уехать без него. Мои родители к тому времени развелись.
Скажу сразу, что никакого приглашения из Израиля я не получила и скоро позабыла об этой встрече. А той же осенью мне позвонил незнакомый человек, сказавший, что хочет передать мне книги от некоего лица. Имя было мне не знакомо, но мой собеседник настаивал, что книги предназначены именно мне. Немного заинтригованная, хоть и без особой охоты, я согласилась на встречу. Я встретилась с ним после работы у метро Новослободская. Позвонивший мне человек оказался… агентом КГБ. Он показал свое удостоверение и предложил называть его Юрием Николаевичем.
Вот такой поворот событий. Я чувствовала, как мое сердце учащенно билось, а в голове вертелось: "Не верь, не бойся, не проси!" Эту фразу из лагерного жаргона я нашла у Солженицына.
Юрий Николаевич, оказывается, был в курсе (!) того, что я хотела бы уехать из страны, и выказал по этому поводу свое удивление. Еще более неожиданным для меня было его заявление, что в его возможностях обеспечить меня всем, в чем я буду нуждаться… Я слушала его в недоумении и смущении: за что мне такие блага?!.. Он говорил, что может обеспечить меня достойной работой, помочь с квартирой и даже - вы не поверите! - найти мне мужа!!
Немного уже придя в себя, я сдержанно отвечала, что весьма благодарна за такое внимание к моей особе, но меня вполне устраивает то, что я имею. Разговор наш на этом не закончился. Из дальнейшего нашего обмена репликами я поняла, что Юрий Николаевич весьма заинтересован в получении от меня информации (и всё стразу стало ясно... почти) о моем преподавателе иврита. Я отвечала, что прекратила уроки; это было правдой. Ну и в конце нашей содержательной беседы Ю.Н. попросил меня, как водится, никому не рассказывать о нашей встрече и сказал, что, возможно, он еще раз пригласит меня для беседы.
Стоит ли говорить, что в тот же вечер я обо всем рассказала отцу. Он очень встревожился и велел мне не отвечать на звонки Ю.Н. Следующие несколько недель я жила в постоянном напряжении и страхе, каждый день ожидая, что мой новый знакомый позвонит мне домой или на работу. Я даже сказала моим сослуживцам, что у меня появился "надоедливый поклонник", и они пообещали отвечать, что меня нет поблизости. В то же время я понимала, что избежать повторной встречи будет трудно. В "Конторе Глубокого Бурения" работали серьезные люди. Я стала плохо спать по ночам. В конце концов отец велел сказать Юрию Николаевичу, если тот позвонит, что согласна встретиться с ним только в его, отца, присутствии.
Встреча на Лубянке
И вот наступил-таки день, когда нам с отцом было предложено в назначенный день и час посетить кабинет Юрия Николаевича на Лубянке. Мы, конечно, ко всему приготовились - к любому развитию событий. Только что узелки с собой не взяли. Никто не мог поручиться за наше ближайшее будущее, коли мы засветились в Конторе. Приготовились даже к увольнению из института, где мы оба в то время работали. В этом же институте работал друг моего отца Н.В. Каверин, это был известный ученый. По просьбе отца, я на всякий случай написала ему записку, объяснив ситуацию. Запечатала конверт и попросила сослуживцев передать адресату, если на следующий день нас не будет на работе. Всё как в триллере.
Я не помню, как всё происходило на этой встрече, что именно говорилось… С нами беседовали два официальных лица: один был любезный и тактичный - Юрий Николаевич, второй - менее доброжелательный, В.Н. Мне снова задавали вопросы о моем учителе иврита. Я, между прочим, сказала, что не платила за уроки, и что таково было условие моего учителя. Как я ясно поняла, целью визита было с помощью моего отца убедить меня сотрудничать с КГБ. Думаю, что для наших собеседников были неожиданностью и мое упорство, и смелость и бескомпромиссность отца. Он сказал: «Если она вам будет помогать, я ее убью».
Несколько месяцев спустя директор НИИ, где работал папа, внезапно "потерял интерес" к теме, над которой работал мой отец, и уволил его. Надо ли объяснять связь между этим увольнением и нашим визитом в Контору, словами отца?
В научных кругах увольнение это вызвало резонанс. Несколько молодых ученых написали петицию в Российскую Академию наук в защиту отца.
Это уже были не сталинские времена, а 1979 год. Разумеется, им сохранили жизни, тем, кто выразил протест - и на том, как говорится, спасибо. Но карьера пострадала. Несколько человек из-за своей смелости не получили звания доктора.
А для моего отца было удачей то, что ему была оказана помощь одним из членов РАН, и он, вместе с группой своих сотрудников, был принят в другой научно-исследовательский институт.
Мой роман
Нельзя сказать, что моя жизнь после всех этих событий сильно изменилась. Разве что я стала осторожнее в отношениях с окружающими. Но мысль об отъезде не выходила у меня из головы.
Летний отпуск 1980-го я проводила в Латвии, с женой моего брата и ее подругой. Я помню наш первый день пребывания там. Это был день смерти Владимира Высоцкого. Как-то я ехала в Ригу ночным поездом и там познакомилась с молодым евреем Виталием П. Это была небольшая компания ребят, они собирались совершить пятидневное путешествие по реке на байдарках. Короче говоря, меня уговорили присоединиться к ним. Признаюсь, что этот молодой человек, Виталий, сразу внушил мне доверие. А через некоторое время мы с ним решили связать наши жизни.
Но не обошлось без проблем, и весьма серьезных. Дело в том, что, как выяснилось, Виталий и его родители ожидали визу для эмиграции в Израиль. С одной стороны, никто не мог сказать, сколько времени продлится ожидание; с другой стороны, если бы мы с Виталием поженились раньше, чем они получат визы, была реальная опасность вообще их не получить. Надо ли объяснять? Такие были времена.
Железный занавес
Так это называлось тогда. Я вполне разделяла настроение Виталия, его раздражение и даже озлобленность из-за этих, казавшихся совершенно нелепыми для не замутненного советской ложью разума, трудностей с выездом. Мы с ним много говорили о нашей любви, строили планы о нашем будущем…
Родителя Виталия, надо сказать, меня сразу полюбили, как родную дочь. Маргарита и Иосиф были совершенно прелестной немолодой парой. Они поженились через три дня (!) после своей первой встречи; это произошло 34 года назад. И это тоже была любовь с первого взгляда. В этой семье я чувствовала себя так хорошо, как никогда раньше, правда!
А Виталий был так внимателен ко мне, так заботлив, что я иногда чувствовала себя с ним беспомощным ребенком. Рядом с ним не могло быть ни беспокойств, ни страхов… Это было чудесное время моей жизни!
Я тем более ощущала это свалившееся на мою голову счастье, что до этого чувствовала себя одинокой. Ведь все мои школьные друзья разбежались по институтам, а я работала.
Да, "железный занавес". Среди наших знакомых были и "отказники". Вот кому приходилось трудно! Они буквально боролись за выживание, за право получить нормальную работу. Но такого права у них не было. Доктора наук подметали улицы, работали лифтерами, ночными сторожами.
Разлука
Да, она подстерегала нас. Семь месяцев прошло со дня нашего знакомства с Виталием, и вот их семья получила визы. А я, грешным делом, начала уже втихомолку надеяться, что этого никогда не будет… Мы были во власти смешанных чувств. Волей-неволей закрадывалась мысль, что мы можем никогда больше не увидеться. Вскоре нас разделит пропасть. Такая драматическая развязка представлялась нам вполне реальной. Оставалось только надеяться, что "всё будет хорошо", что всё как-то чудесным образом разрешится, как в сказке, и я окажусь в Америке, стране его мечты. Виталий обещал сделать всё возможное, чтобы помочь мне выбраться из СССР. А в общем, всё было очень грустно.
Они уехали в конце января 1981-го. Следующие несколько недель были, наверно, одними из самых тяжелых в моей жизни. Внешне это проявлялось в том, что я сделалась раздражительна, рассеянна, ни на чем не могла сосредоточиться. Но понемногу жизнь входила в привычные рамки, я начала успокаиваться… Но продолжала думать всё об одном и том же: как покинуть эту страну. А "железный занавес", приподнявшись ненадолго, вновь опустился, увы. Приглашений из Израиля, которые Виталий обещал мне организовать, я не получала. Как и другие подобные бумаги, они, скорее всего, оседали в кабинетах КГБ.
Прошло несколько месяцев. Мои надежды начинали таять. Это было тяжело, осталась только частица надежды: каждую неделю, в определенный день и час, я приходила к одному из наших знакомых "отказников", и Виталий звонил мне туда. Им, "отказникам", уже нечего было терять; а тем, кто еще не обращался с просьбой о выезде, опасно было получать письма или принимать звонки из-за границы.
Мой брак
Нет, не подумайте чего. Это у Виталия появилась идея, гениальная, но весьма поначалу смутившая меня. Впрочем, в то время такие истории были не столь уж редки. Мой возлюбленный предложил мне найти иностранца и заключить с ним фиктивный брак. За что будет уплачена определенная сумма. Идея сразу показалась мне трудноисполнимой и… сомнительной. Пока я размышляла, Виталий снова позвонил из Италии, где они временно жили, ожидая визы в Америку. В Италии ему удалось познакомиться с человеком, у которого в Москве были знакомые студенты из Чехословакии. Они вместе когда-то жили в общежитии ВГИК.
И действительно, через некоторое время мне удалось познакомиться там с очаровательной молодой парой. Они прониклись ко мне сочувствием и обещали помочь. Скоро они познакомили меня со своим соседом по этажу, молодым венгерским парнем. Его звали Йёно.
В день нашего знакомства мой кандидат в мужья был, кажется, не вполне трезв. По всему было видно, что он весело проводит время, увлекаясь вином и красивыми девушками. Ну что ж, мелькнула у меня расчётливая мысль, тем лучше: при таком образе жизни он должен всегда нуждаться в деньгах.
Слегка волнуясь, я старалась объяснить ситуацию, по возможности, более деловито и сухо, хотя мне было неловко и даже немного смешно излагать ему суть своего предложения. Разумеется, финансовая сторона дела была сразу освещена. За заключение брака со мной моему будущему супругу была обещана определенная сумма в долларах США.
Некоторая экстравагантность и неожиданность моего предложения, а также его приподнятое, мягко говоря, состояние видимо, настроили Йёно на веселый и легкомысленный лад. Вот что он мне ответил, две секунды поразмыслив и поморгав в мою сторону ресницами, видимо, чтобы убедиться, что это не розыгрыш. Он полез в карман штанов и, достав монету, заявил, что бросит жребий. Выпадет орел – мое везение; а если решка – извините, милая леди. Ну что ж, такая реакция соответствовала характеру моего демарша, и хотя я и была слегка удивлена, но ожидала решения замиранием сердца. Выпал орел.
Я – жена иностранца
Йёно К. готов был выполнить свое обещание. Но тут тоже появились проблемы. Нам надо было оформить брак до истечения срока его визы, а он подходил к концу. А ему еще надо было на некоторое время срочно уехать в Венгрию. Ну что ж, мне оставалось только ждать, как верной жене. И я дождалась. Мы расписались за два дня до окончания его визы.
Итак, я – жена иностранца. Мы даже сыграли небольшую свадьбу. Впрочем, действительную подоплеку наших отношений не знал никто, кроме отца и Иры; не знали даже мама и брат; отец считал, что так будет лучше; им не пришлось бы изворачиваться и лгать, если вдруг станут задавать вопросы в Конторе. Не все ведь умеют лгать так, чтобы это не вызвало подозрений. Официальная версия для друзей и близких была, что я влюбилась в красивого венгерского мальчика и выскочила за него. И скоро мы с ним уедем в Венгрию!
Ну а потом мой муж уехал, а я осталась ждать визу, чтобы поехать к нему. Виталий, узнав обо всем, был страшно рад, что наш план так славно и быстро осуществился. Увы, мы еще не знали и не могли предположить, какие хождения по мукам мне еще предстоят; и вообще, у нас ещё не было конкретного представления о том, как перебраться из Венгрии на Запад. Но, во всяком случае, выезд из любой другой страны нам представлялся более легким, чем из СССР.
Только в сентябре 1982 я смогла выбраться к мужу в Венгрию по временной визе на три недели.
А через несколько недель после моего замужества меня исключили из комсомола, куда, по существующей в СССР полупринудительной системе, я вступила в восьмом классе. Секретарь комсомольской организации сказал, что от меня не ожидали такого поведения. Господи, словно я совершила преступление! Он даже не мог вначале поверить, что я действительно вышла замуж за иностранца.
Ну и, разумеется, с моей карьерой было покончено.
А потом я приехала к мужу в Эстергом, маленький городок недалеко от Будапешта. У Йёно там был небольшой дом, где он жил с мамой и младшей сестрой. Мама Йёно была школьной учительницей. Она оказалась очень симпатичным человеком. Она всё знала про нас, всю мою историю, и старалась поддержать меня. Она была такая кулинарка и кормила меня превкусными блюдами. У нее я начала учиться венгерскому.
Я впервые была за рубежом. Я была поражена. По всему было видно, это был совершенно другой мир.
Прощание
Через положенный срок я вернулась в Москву и стала хлопотать о получении постоянной визы. Это заняло десять месяцев. Я уезжала в Венгрию 12 июня 1983 года. И только тут я отдала себе отчет о всех возможных последствиях своего шага. Меня ожидала огромная перемена в моей жизни. Расставание с родными стало для меня трагедией. Накануне отъезда ко мне пришли друзья и близкие. По-прежнему об истинной подоплеке моего замужества знали только мой отец, моя школьная подруга Ирина, о которой я уже писала, и друг моего отца Е.П. Только мы четверо знали, что мы можем больше никогда не увидеться. Родители приготовили маленькие подарки для меня и моего мужа. Я помню, когда я спускалась в последний раз в лифте, то почувствовала такую слабость в ногах, что едва не села на пол. Мгновенно и резко в меня вошло ощущение моего дома, который я покидала, чтобы никогда больше сюда не возвращаться.
Другая жизнь
А жизнь продолжалась, пусть и по инерции. Йёно меня встречал в аэропорту Будапешта. К этому времени Виталий уже переслал моему фиктивному мужу три тысячи долларов, и тот переехал в квартиру в Будапеште. Теперь он работал там на телевидении.
Мы пошли на остановку автобуса и скоро добрались до его апартаментов. Всё было довольно буднично.
И пошла моя новая жизнь. В первые дни я много гуляла по этому прекрасному городу. И, хотя я в Москве пыталась прилежно заниматься венгерским, тут убедилась, что ни я не понимаю своих собеседников, ни они не понимают меня. Надо было срочно наверстывать. Знать язык было необходимо, я собиралась устроиться на работу. Неизвестно, как пойдут дальше мои дела, и сколько это займет времени. Да, впереди была неизвестность.
Тут меня настигла трагическая новость. Наши телефонные переговоры с Виталием на какое-то время были прерваны, и когда я, наконец, смогла с ним поговорить, я узнала, что умерли его родители, Иосиф и Маргарита.
"Они любили друг друга, жили долго и умерли в один день". Так можно было бы сказать и о них. Они ушли из жизни с разницей в несколько дней, находясь на одном этаже больницы. Когда отец Виталия узнал, что у его жены последняя стадия лейкемии, у него случился инсульт.
Известие совершенно поразило меня. Как неожиданно и ужасно сложилась судьба этих людей, а ведь они так радовались переезду, у них были планы, надежды… И так быстро всё оборвалось!
Виталий стался один. У меня болело за него сердце. Но я не могла облегчить его боль. Нас разделяло огромное расстояние и установленные людьми преграды, которые так трудно было преодолеть. Мне тоже было одиноко. Но это было совсем другое.
Мой отец через своих венгерских знакомых в ученой среде помог мне устроиться на работу, и уже месяц спустя после своего приезда я работала в Институте микробиологии на окраине Будапешта.
Виталий звонил мне каждую неделю. Он оплачивал нашу съемную квартиру, а тогда, в 1983, это было недешево. Каждый месяц мой далекий друг высылал шестьсот долларов.
Мой венгерский усовершенствовался. Окружающие, мои новые знакомые на работе, видя мои усилия, всегда были рады мне помочь. Я постоянно носила с собой маленький блокнот, в который записывала новые слова и выражения. Через пару месяцев я уже сносно говорила и понимала несложные вещи.
В нашей лаборатории я подружилась с девушкой моего возраста, ее звали Кати В. Я помогала ей проводить опыты, а она взяла меня "под свое крыло". Благодаря Кати и еще нескольким моим сослуживцам я не чувствовала себя такой уж одинокой.
Что до моего мужа, то он по-прежнему увлекался вином и девушками. И по вечерам, когда у него бывали свидания, он просил меня на несколько часов удалиться из квартиры… Что поделаешь, таковы были неизбежные последствия наших взаимоотношений.
Но у всего есть своя обратная сторона. Вы будете смеяться, но, благодаря жизнелюбию Йёно, я лучше узнала этот прекрасный город, его памятники и улицы, и получила возможность познакомиться с венгерскими фильмами.
Новые препятствия
Они только начинались. Наш первоначальный план с Виталием сводился к тому, что я должна была взять туристическую путевку в западную страну и там ждать, чтобы он устроил мне поездку в США. Но скоро я поняла, что всё было, увы, не так просто! Хотя в Венгрии с выездом было довольно свободно, но пока я оставалась в статусе советской гражданки и должна была прожить здесь еще три(!!) года, прежде чем я бы смогла получить визу в капиталистическую страну. Мы оба были в полном отчаянии от этой новости. Три года не видеть друг друга! Это невозможно было пережить. Но что было делать?
Когда у человека случаются безвыходные ситуации, находятся иногда доброхоты, готовые помочь, но при этом и для себя извлечь выгоду. Позвонив мне в очередной раз, Виталий объявил, что нашел решение! Я должна была поехать в Югославию, в Белград, и там встретиться с одним раввином. Предполагалось, что этот человек сможет помочь мне вырваться из моего плена пораньше. Одна деталь: за адрес этого раввина Виталию пришлось выложить еще три тысячи долларов. Но даже чтобы выехать туда, в Югославию, мне как советской гражданке (каинова печать), надо было прожить здесь два года. А ждать разрешения на выезд в другую социалистическую страну - год.
Собственно, год я уже прожила в Будапеште. Сколько времени мы с моим любимым уже были в разлуке! Неожиданно, то ли Бог надоумил меня, то ли помогла рассеянность клерка, но когда я обратилась с просьбой о визе в Болгарию с перелетом через Белград, меня ожидала удача. Виза была получена.
Чтобы не навредить Йёно, я решила ещё до отъезда разъехаться с ним. Он, впрочем, совершенно не интересовался моими планами. Я оставила ему эту квартиру в центре Будапешта, а сама сняла маленькую комнатку на окраине, в квартире с соседкой.
Наступил день моего отъезда. Я думала, что навсегда оставляю этот прекрасный город, этих, ставших мне близкими людей. Мне жаль было расставаться с культурой этой страны. Всё это оставалось в моем сердце. Я испытывала грусть и чувство вины за то, что никому здесь не могла сказать всей правды о моих планах.
Хождения по мукам
Увы, они продолжались. Сойдя в Белграде с местного поезда, я немедленно взяла такси до синагоги, где должна была встретиться с таким дорогостоящим раввином. Встреча с ним была недолгой. Пока я на своем плохом английском объясняла ситуацию, этот человек внимательно рассматривал мой советский паспорт. Вернул мне его, покачав головой, со словами:
- У вас красный паспорт. Увы, я ничем не смогу вам помочь.
У меня внутри всё опустилось.
- Но что же мне теперь делать?! Я потратила четыре года, чтобы сюда добраться.
Видя мое отчаяние, этот человек всё же посоветовал мне обратиться в здешнее отделение ООН по обращениям отказников из социалистических стран. Он дал мне адрес и даже предложил оплатить за сутки мой номер в гостинице.
Офис этот я нашла на маленькой улочке; он находился недалеко от остановки поезда и выглядел совсем не так, как, по моим представлениям, должны были выглядеть официальные учреждения. Офис занимал трехкомнатную квартиру на первом этаже обычного жилого дома, и только толпа разноязыких людей у входа позволяла понять, что здесь не просто жилое помещение.
Я не без труда прошла через эту толпу и объяснила служащему, что приехала из СССР и хотела бы получить визу в США. Меня провели в другую комнату, где попросили объясниться подробнее.
Я рассказала, что мой жених живет в городе Провиденс в штате Род Айленд, и я бы хотела поехать к нему. Выслушавший меня внимательно чиновник, про себя, наверно, улыбнувшись моей наивности, вежливо мне заметил, что моя love story не повод, увы, для эмиграции. Затем он обвел карандашом какой-то параграф в лежавшей перед ним книге и вышел. Пока он отсутствовал, я подошла ближе к его столу и прочитала этот параграф. Там было написано, черным по белому, что только беженцы по политическим или религиозным мотивам могут рассчитывать на получение помощи ООН.
Сколько прошло лет с тех пор, а еще сожалею, что не запомнила ни имени человека, который так помог мне, ни адреса этого офиса. Я не смогла за эти годы написать ему хотя бы несколько слов благодарности!
А тогда я была в полном отчаянии, и, когда он через десять минут вернулся, начала ему рассказывать всю свою историю, о своем давнем желании уехать и о своих последних годах в Москве, об уроках иврита и о визите в Контору, после которого моего отца уволили с работы…
Он позвонил, видимо, своему начальнику. Потом они вдвоем расспрашивали меня, и я в течение двух часов отвечала. И случилось невероятное! Мне было сказано, что мой вопрос может быть решен положительно. И что меня могут включить в программу отказников! А сейчас я должна была незамедлительно отправляться в Болгарию, как и было запланировано по моей официальной версии, и пробыть там недели две, после чего мне надо было вернуться сюда, в Белград. Когда я вышла на улицу, у меня было ощущение, что никогда в жизни я не чувствовала себя такой усталой.
Меня зовут Ольга
Следующие две недели в Болгарии я провела, как во сне. Я там жила вместе с бывшей студенткой моего отца, ее звали Радка. Помню, что разговаривала с ней о чем-то; гуляла по улицам Софии; даже в море купалась… Но всё окружающее казалось мне нереальным; я словно пребывала в другом пространстве. Радка, милая, добрая женщина, видела, что со мной что-то творится, но не приставала с расспросами.
Когда две недели спустя я вернулась в Белград, человека, который принимал меня и так помог мне, уже там не было. Снова была толчея. Преимущественно, там были румыны, чехи, было и несколько венгров из Трансильвании. Все они толпились у входа в небольшую комнату без опознавательных надписей.
Когда до меня дошла очередь, я подошла к даме-чиновнице и сказала:
- Меня зовут Ольга. Я приехала из Венгрии. Мне сказали, чтобы я подошла через две недели.
- Я ничего не знаю о вас, - вежливо и равнодушно отвечала она.
У меня упало сердце. Я почувствовала тошноту.
- Я из СССР, - сказала, - я вышла замуж за венгра.
- А! Что же вы сразу не сказали! – воскликнула она и отвела меня в другую комнату.
Там у меня взяли фото. Дали билет на бесплатный проезд в транспорте. Я была, как сомнамбула, едва понимала, что происходит, верила и не верила, что близок, кажется, конец моим мучениям, нашим с Виталием мучениям. Я получила направление в гостиницу в центре города. Там я должна была жить до получения визы в Италию.
Надежды и ожидания
Эта гостиница была моим домом в течение последующих двух месяцев. Там жили еще сто пятьдесят отказников, и девять из них были выходцами из СССР! Я звонила в Москву нашему знакомому, тоже отказнику, и просила передать отцу, что со мной всё в порядке, я жива-здорова, живу в Белграде. До этого какое-то время я не звонила ему, он ничего не знал обо мне и сильно беспокоился и, как я позже узнала, попал в больницу с сердечным приступом.
А так всё было хорошо. В гостинице я познакомилась с очаровательной парой. Они были из Чехии. Мы так подружились, что я им рассказала о своих планах и надеждах на будущее. Виталий мне звонил. Он был просто счастлив, что мне всё удалось, что я получила статус беженца. Он предпринимал отчаянные попытки получить визу в Югославию, но из этого ничего не выходило. Он не был гражданином США, и его грин-карта не давала ему права на въезд в эту страну. Но это уже было не так важно; мы были полны надежд увидеться в недалеком будущем! Да, надеждой и ожиданием были заполнены мои дни в Белграде. Между тем я делала первые шаги в английском. У меня был самоучитель, и каждое утро я посвящала изучению грамматики, читала и заучивала тексты.
Было, впрочем, одно обстоятельство. Живя в Белграде, я убедилась, что выходить вечером одной из дома здесь небезопасно. Это, по-видимому, считалось нормальным - приставать к незнакомой девушке на улице. Как-то, когда я гуляла в парке, на меня набросился парень, и мне удалось отговориться, только пообещав встретиться с ним на другой день. После этого случая я не выходила одна затемно.
Служба ООН оплачивала нашу гостиницу, проезд в транспорте и трехразовое питание. Наконец наступил день, когда нас отправили в Рим! Там я должна была получить визу в США. Теперь заботу о нас взяла на себя американская еврейская организация по содействию иммиграции евреев из несвободных стран - так, кажется, это называлось. Там уже были мои документы. Надо сказать, что условия нашего содержания теперь изменились не в лучшую сторону… Мы жили по нескольку человек в одном номере; питание тоже было более скромным. Я себя неважно чувствовала и, к великому сожалению, не смогла достаточно познакомиться с этой изумительной страной. Только дважды мне удалось погулять по городу, и я побывала в Колизее.
Встреча
После стольких мытарств и ожиданий мне не верилось, что этому когда-нибудь придет конец! И вот мой самолет приземлился в аэропорту Нью-Йорка. Был Хэлуин, год 1984-й. Мы с Виталием не виделись четыре года.
Мне запомнился разговор с молодой американкой, моей попутчицей, когда летели из Нью-Йорка в Провиденс. «О! Вы приехали к вашему бойфренду?! Какая прелесть! Сколько времени вы не виделись? Как?! Че-ты-ре года?!» – она буквально вылупилась на меня и, подумав, что ослышалась или это была ошибка в моем английском, переспросила: «Вы, наверно, хотели сказать: четыре месяца?»
«Нет, вы правильно меня поняли, – отвечала я, - именно четыре года».
В ее лице отразилось словно замешательство или недоверие. Интересно, что она подумала?.. У меня остался неприятный осадок от этого разговора.
Господи, а в самом деле, четыре года! Сколько всего могло произойти за это время…
Когда я увидела Виталия, встречавшего меня в аэропорту Провиденс, у меня задрожали ноги. Он, пожалуй, мало изменился… Повзрослел; исчезло мальчишеское в лице. Я заметила в нем сдержанность.
Первые впечатления
Весь путь от аэропорта до его квартиры, пока он вел свой старенький (девять лет) Бьюик, мы держались за руки и говорили без умолку. Мы были счастливы…
На другой день Виталий повел меня на Тауэр стрит, главную улицу города. И вот мои первые, яркие и весьма разнообразные впечатления об Америке, стране мечты моего любимого. Бросилось в глаза обилие маленьких магазинчиков (их сейчас называют: бутик), ресторанов. Очень много народу на улицах; много студентов университета. Толпы молодежи несли плакаты, это было что-то вроде демонстрации. Тогда президентом был Рейган, был канун новых выборов, плакаты призывали голосовать против него! Это меня совершенно поразило. Я тогда не могла себе представить, чтобы у нас в СССР кто-нибудь мог ходить с подобными призывами против действующего руководителя страны и не угодить мгновенно за решетку! Да, это было для меня нечто невероятное.
Что еще меня поразило. Вы будете смеяться, я и сама сейчас смеюсь: автоматически открывающиеся двери в супермаркете; кассеты с видеозаписью фильмов, которые можно было посмотреть, по желанию, в любое время!
Ну, а когда я однажды позвонила в Бостон знакомому моего отца Александру Сито, то была шокирована, услышав его голос, сообщающий, что хозяина нет дома! Я повесила трубку и спросила Виталия, что это с Сашей, почему он не ответил мне? Увы, я еще не слышала об автоответчике.
Но знаете, что больше всего удивило и тронуло меня? Это доброжелательность, которую я сразу почувствовала со стороны даже совсем не знакомых мне людей. Наши соседи по дому при встрече дружелюбно улыбались мне и говорили: "Хэлло!". Приветливо встречали меня продавцы в магазинах, медсестры в медицинских учреждениях, даже служащие в офисах, куда я заходила в качестве просительницы в поисках работы. Это было так непривычно для меня. Я об этом написала в первом же письме отцу. Впрочем, вскоре я как будто даже перестала замечать эти особенности поведения и характера жителей этой страны, воспринимая такую приветливость как должное. К хорошему быстро привыкаешь.
Поиски работы
О, это было нелегко в новой для меня обстановке. К сожалению, мы у себя там плохо были обучены этому делу, а это действительно целая наука! Саша Сито громко смеялся, прочитав мое "резюме". Он помог мне его выправить. И я начала поиски.
Виталий не мог мне помочь в этом, он работал инженером в фирме. И каждый день, когда он уходил на работу, я ходила по улицам Провиденса, искала место, куда бы отнести свое резюме. Заходила в отделения министерства, в донорские пункты, даже прошла собеседование в какой-то клинической лаборатории, но и там мной не заинтересовались. Мне даже показалось, что меня пытались убедить в том, что я для них… чересчур квалифицированная.
Как-то, после полуторамесячных безуспешных поисков, я очутилась у здания, на котором была вывеска: "Биохимическая лаборатория". Я зашла и, сказав секретарю, что ищу работу, отдала ей мое резюме. Она почему-то посмотрела на меня с удивлением, но всё же отнесла мою бумагу к шефу, и он вызвал меня. Он, казалось, тоже был удивлен таким способом поисков работы, но заинтересовался моим послужным списком, задавал вопросы. Он сказал, что скоро узнает, получит ли он грант, и тогда, возможно, у него будет вакансия.
Я понятия обо всем этом не имела. Советская наука не работала на грантах. Ее субсидировало государство.
Тем не менее, через три недели меня вызвали на собеседование, и вслед за этим я получила свою первую работу в Америке! Мой первый «босс» доктор Кейт Бостиан, которому всегда буду благодарна, поверил в мои возможности и счел мои данные достаточными для того, чтобы принять меня без рекомендаций и опыта работы в стране.
О, моя первая зарплата показалась мне огромной! Она исчислялась тысячами долларов! Если точно, то шестнадцать! Это меня потрясло. Я тут же написала родителям в Москву, чтобы порадовать их.
Разрыв
Да, мои дела, моя работа в университетской лаборатории доктора Бостиана складывались успешно, чего, увы, нельзя было сказать о моей личной жизни.
Мне и сейчас тяжело об этом писать. Я не сразу начала замечать, как сильно изменился Виталий за эти четыре несчастных года нашей разлуки. Он бывал теперь упрямым, жестким… даже, подчас, грубым со мной. Сердился, когда я задерживалась на работе, а это иногда было необходимо. Создавалось впечатление, что ему хотелось, чтобы я всё время была дома. Он хотел всё делать сам, не допуская меня к обыденным вещам: не объяснял мне, как обращаться с чеками, как правильно подписывать их…
Летом, совершив удачную сделку, мы смогли купить себе маленький домик. Но и это не помогло нам.
Прошел год с того дня, как я приехала к нему в Провиденс. И, увы, получалось так, что нам всё более и более становилось нерадостно друг с другом… Мы не говорили об этом, но в душе каждого из нас зародилась неуверенность в главном: а надо ли нам связывать наши судьбы?
Я первая предложила еще раз проверить наши чувства, полгода пожить отдельно друг от друга. И уже потом принять решение.
Он согласился.
И вот ненастным осенним вечером я очутилась одна в маленькой квартирке недалеко от Университета. Это было в октябре 1985-го. И это был один из тяжелейших дней моей жизни.
Как и несколько последующих недель. Что-то обрушилось во мне. Я пребывала в растерянности. И в мою голову всё чаще начала приходить мысль о возвращении домой, в Москву.
Об этом я как-то рассказала Саше Сито, позвонив ему в Бостон. Он явно забеспокоился. Даже приехал в Провиденс на другой же день и пригласил меня на ланч в кафе на Тауэр стрит. В течение полутора часов он мне втолковывал, чтобы я не делала ужасную ошибку. Он-то лучше знал и объяснял мне, как поступают там с такими, как я, "врагами народа". Да, по всей вероятности, именно таким был бы мой новый статус. "Враг народа". Пока он говорил, я хорошо представила себе, какие посыплются на меня удары и кары. Я пообещала Саше не делать такой ошибки.
Кстати, отец, которому я тоже об этом написала и который, разумеется, был бы счастлив снова увидеть меня, всё же советовал продолжать идти по выбранному, выстраданному мной пути – здесь, в Америке.
Я послушалась их совета и не жалею об этом.
Осталось сказать последнее. Мне пятьдесят пять лет. Я живу в Бостоне и уже двадцать три года работаю в Гарвардской медицинской школе при больнице менеджером научно-исследовательской лаборатории. Я замужем за Габриэлем Г., наш стаж семейной жизни – двадцать четыре года. Мой муж – детский врач-психиатр, эмигрировавший из Риги в 1969 году. У нас двое детей: Лия, двадцати четырех лет, и Давид, девятнадцати. У нас много друзей, среди них есть иммигранты из России и Израиля, есть и американские евреи. В 1991 году я получила американское гражданство и с тех пор регулярно посещаю моих родителей в Москве.
Я счастлива, что мои дети живут стране, где им не надо будет лгать, чтобы выжить.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #7(176)июль 2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=176
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer7/Shimanovich1.php
