Григорий Подольский – врач-психиатр, заведующий отделением в иерусалимской больнице «Кфар-Шауль». Жил и работал в Астрахани, с 1999 года и по сей день – в Иерусалиме. Путешествие протяженностью в жизнь, по веленью провиденья и хотению судьбы: точка исхода – Астрахань, пункт приема – Иерусалим. Вот и пройдемся по годам, городам и буквам, от «А» до «И», беседуя с доктором Подольским.
- А давайте начнем по порядку, с «А». Вы родились в Астрахани...
- Совершенно верно. Совсем по Велимиру Хлебникову – там, "где Волга прянула стрелою на хохот моря молодого..." На самом деле, я не встречал ни одного своего земляка-астраханца, который бы скрывал имя нашей малой родины. Скорее наоборот. Более того, я не только астраханец, я волжанин. А нас, волжан, притягивает друг к другу как магнитом, где бы мы ни встретились. Мы ведь и с вами "одной крови", Михаил, не так ли? Оба неисправимые волжане? Тридцать девять «с хвостиком» лет своей жизни я прожил в Астрахани, не считая, впрочем, времени отработки в Калуге после окончания медицинского вуза и аспирантуры в Москве. Были возможности переехать куда-то, да и в столицу тогдашнего СССР, но что-то меня всегда возвращало "к истокам". Нет, наоборот, к дельте Волги. В общем, всё складывалось довольно гладко – семья, работа, диссертация, профессиональная карьера, разные там успехи и достижения. Я тогда работал над судебно-психиатрическими аспектами серийных убийств. В Астрахани же произошла моя "проба пера" в журналистике и литературе, если то, что я написал, вообще к ней относится. Расскажу вам один забавный факт из своей биографии, когда моё "писание в столбик рукой" оказалось не таким уж и бесполезным. Аккурат в самом начале краха пирамиды "МММ", а это был не эпизод, а процесс, одна из областных астраханских газет объявила конкурс на лучшее четверостишие - рекламу "МММ". Спонсор – пытающийся удержаться на плаву проект Мавроди. Назвали эту акцию ни больше ни меньше - "гений рекламы". Приз – миллион рублей. А судьи кто? Да сами читатели. Чей стишок наберет больше телефонных звонков в редакцию, того и приз. Я взял и накатал за минуту – полторы:
Хоть послали на три буквы,
Не обидно мне совсем,
Потому что эти буквы
Назывались "МММ".
Уже не помню, сколько там голосов набрало моё "творение", но именно оно и получило первое место! Аж миллион, пусть и "деревянных", за 15 слов! Но это пока мой единственный за всю жизнь литературный гонорар.
- Благополучно, надо отметить, и нескучно судьба у вас складывалась – естественно, по тамошним привычным прокрустовым меркам! Почему же вы покинули низовья Волги и начали восхождение в Землю обетованную?
- Ну, как сказать? Если ждете от меня откровений типа "из-за антисемитизма", "сионизма" или еще какого-то внятно-понятно-приемлемого здесь "-изма", то нет. Я репатриировался в Израиль в последних числах декабря 1999 года – накануне миллениума. Сыграло свою роль что-то трудно формулируемое, вроде "охоты к перемене мест", субъективное ощущение "профессионального потолка" и даже желание в прямом смысле сменить климат. К моим сорока годам меня начали тяготить затяжные осень и зима со свинцовым небом, моросящим или проливным дождем, вывернутыми от порывов ветра зонтами, бесснежными зимами, пылью, тучами мошки в июне, комарьём до октября ... В общем, наверное, сплин какой-то. Почему-то захотелось жить в Иерусалиме и нигде больше. В итоге – сам как в омут, и семья за мной. Кстати, Иерусалим нас встретил не совсем в соответствии с нашими представлениями об Израиле. В тот год в последних числах декабря разразился сильный снегопад. И вот Новый, 2000-й год. Холодно, из окон видны заснеженные горы Иудейской пустыни, а над Вифлеемом - салют, салют, салют!
- Вот теперь – о том, как складывалась ваша судьба в Израиле: этапы, так сказать, большого пути, пролеты лестницы-чудесницы. А ведь сколько нас осталось, пригорюнившись сидеть на первой же ступеньке – эх, глядь, темные аллеи алии!
- Да обычные для любого "оле хадаш", нового репатрианта этапы, пролеты (во всех смыслах), темные аллеи алии... В Иерусалим попали - как кур в ощип – без языка, без поддержки, почти без денег. Надо было начинать с нуля - учить иврит, переводить документы, искать школу для ребенка, сдавать профессиональные экзамены, ну и всё такое. "Корзину абсорбции" мы, понятно, получали как и все, но как без работы? И куда бедному олиму податься, да еще без иврита? Прямой путь – на уборку. Ничтоже сумняшеся пришел на фармацевтическую фабрику "Тева", где мне доверили работать на поломоечной машине. Кругом всё так стерильно, сам себе в "белых одеждах" – бахилы, бумажный халат и шапочка. И медленно драю поздними вечерами длинный, блещущий чистотой коридор. Вокруг искусственный свет, безлюдье, среди которого, сродни самой тишине, мерное гудение машины-полотера, располагающее к нирване. Я грешным делом тогда подумал, что это и есть – моё. Правда-правда, это был мой счастливейший "олимовский" месяц! Днем ульпан, путешествия, экскурсии по Иерусалиму и по стране, вечером – урчащий полотер! Счастье длилось недолго – девушка-израильтянка, сделав скорбное лицо, сообщила мне через опытного уборщика-переводчика, чтобы я пока (!) на работу не выходил, "со мной свяжутся". В общем, как показал и последующий опыт, таланта в этой области у меня "не лежало". Так, ни шатко ни валко, я подучил иврит, удачно сдал врачебный экзамен и вернулся к своей профессии. И абсолютно об этом не жалею, хотя до сих пор люблю, чтобы в доме полы сверкали, как тогда, на "Теве"!
- Григорий, теперь, если можно, поподробнее о вашей нынешней работе. Это и топографически место нетривиальное...
- Сразу же после получения временного врачебного ришайона (документа, подтвердившего мою врачебную профпригодность), я пришел наниматься на работу в психиатрическую больницу "Кфар-Шауль". Ожидая приема на собеседование, прогулялся по "Кфару" и понял – именно здесь я хотел бы работать. Это живописное место почему-то показалось похожим на любимый нами с женой старый тбилисский район "Авлабар". Помните ауру знаменитого спектакля "Ханума" Товстоногова? Вот именно она тогда и припомнилась.
Больница "Кфар-Шауль" - живописнейшее место и по природе, и по архитектуре. Думаю, аналогичных ей больниц такого профиля просто не существует. Есть у него и свои "скелеты в шкафу", о которых до сих пор ожесточенно спорят историки. В прошлом здесь была арабская деревня "Дир-Ясин", где в апреле 1948 года произошли кровавые столкновения между жившими там арабами-мусульманами и радикальными сионистами из "Иргуна" и "Лехи". Уцелевшие арабы из деревни сбежали, оставив дома и могилу шейха. Некоторые из наших арабских больных на вопрос "где лечился в прошлом" до сих пор отвечают не "в Кфар-Шауле", а "в Дир-Ясине".
Примерно с год назад у нас появилась интересная идея – устроить выставку картин нашего "Кфара". Мы пригласили участвовать в проекте некоторых профессиональных художников. Почти все согласились. На сегодняшний день в нашем резерве где-то 35 картин разных живописных уголков больницы. Надеюсь, эта выставка станет украшением церемонии открытия нового корпуса "Кфар-Шауля" в конце этого года.
- Давно прослышал, что вас профессионально интересует «творчество с отклонениями», бисерные игры подсознания, этакая ума палата номер шесть. В каком-то смысле мы с вами на этой теме и сошлись (тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!): Врубель, Дадд и т.д.
- Ну, Михаил Врубель и Ричард Дадд – это только часть моих интересов в области изобразительного искусства, хотя каждый из названных художников – целая вселенная. Картина "Мастерский удар сказочного дровосека" викторианца Дадда – одна из моих любимейших работ. Дадд писал ее восемь лет, находясь, как сегодня сказали бы, "на принудительном лечении" в лондонских психиатрических больницах "Бедлам", потом "Бродмур", после зверского убийства отца на почве психоза. Кстати сказать, психоз у него развился именно в наших Палестинах, во время путешествия по Ближнему Востоку – Дамаск, Иерусалим, Каир ... В Ричарда Дадда вселился дух древнеегипетского бога Осириса, повелевавшего ему убивать великих людей того времени императоров, Папу Римского и т.п. Но убить ему выпало своего отца ... Всего Дадд провел в психиатрических больницах Лондона более 40 лет. И ему, можно сказать, повезло – психиатрия Европы претерпевала в то время радикальные реформы, зачинателем которых в Англии был Конолли. Ричард Дадд получил краски, холсты, студию и все эти годы много рисовал, оставив после себя замечательное художественное наследство.
Как это ни странно звучит, но у меня нет полного резонанса моих эстетических вкусов в изобразительном искусстве с профессиональными предпочтениями. Тут другое. Так, современное маргинальное искусство, в частности, некоторых израильских художников-авангардистов, меня не интригует, потому как вытекает из концепций, а не из душевных переживаний. Не хочу никого обидеть, но мне оно скорее напоминает художества моих сверстников на разрисованных шариковой ручкой школьных партах. Ох, и наоттирались же мы их тряпками с содой после уроков! А вот "Ар-Брют" – "грубое искусство" в понимании Жана Дебюффе, или более современно – изобразительное искусство аутсайдеров – это мне «горячо». Потому что это – из души, из подсознания. И потому оно мне интересно профессионально, а иногда импонирует еще и эстетически. На занятиях со студентами-медиками Еврейского университета я использую эти примеры из изобразительного искусства.
- Если можно, я тоже внесу свою пятилепту: у Стругацких в «Понедельнике...» есть волшебная книга-перевертыш. То она «Хождение по мукам», а то и П.И.Карпов, «Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники». До знакомства с вами мне казалось, что Стругацкие эту дивную книгу придумали...
- Михаил, кому как не вам – литератору и математику, не знать, что и в творчестве, и в науке (что для меня, впрочем, почти одно и тоже) закономерны и непременны удивительные совпадения. Я до сего дня об этом упоминании у Стругацких не знал. Ну, не помнил, если точнее. "Понедельник начинается в субботу" не перечитывал "с времен очаковских". И вот сейчас, когда мы с двумя коллегами, профессорами Элиэзером Вицтумом и Владимиром Лернером, готовим статью для американского научного журнала о профессоре Павле Ивановиче Карпове – "русском Хансе Принцхорне", вы мне подбросили эту информацию, за что спасибо. Теперь вкратце – ответ на ваш вопрос. Ханс Принцхорн работал в Гейдельбергском университете, был преемником и первым хранителем коллекции творчества психически больных, которую начал собирать еще профессор Эмиль Крепелин – автор первой нозологической классификации психических расстройств. Именно Ханс Принцхорн в начале ХХ века издал несколько монографий о творчестве психически больных, впервые сделав акцент не только на симптомологической и экспертно-диагностической ценности материала, но и на эстетической, художественной составляющей творчества. Примерно то же можно сказать и о профессоре Карпове в России, авторе в том числе и той книги, которую упоминают Стругацкие. Это реальный человек и реальная монография, вышедшая в 1926 году. Карпов был современником и соратником таких столпов авангарда, как Василий Кандинский и Казимир Малевич. Профессор Павел Карпов был известным в начале 20 века в России психиатром, психоаналитиком и исследователем творчества душевнобольных в России. Одно время он консультировал в клинике тяжело больного Михаила Врубеля. Художник тогда еще лихорадочно рисовал, а потом уничтожал свои рисунки. Но один из них, возможно последний из своих "Демонов", Врубель не порвал, а подарил врачу. Имя профессора Карпова бесследно теряется в 30-х годах ХХ века, в эпоху «большого террора» в СССР. Вместе с ним исчезает и его богатая коллекция творчества психически больных. Но с помощью моего коллеги доктора Евгения Резникова удалось-таки найти след этого рисунка - последнего "Демона" Врубеля, в одном из полных каталогов творчества художника. Рисунок, к счастью, уцелел и находится в одной из московских частных коллекций.
- Ёлки-палки, нынче мы живем, как в жутком сказочном лесу – в абсолютно абсурдном, сюрреалистическом мире. А уж Израиль особенно: не зря менора в аэропорту «Бен-Гурион» – дар Сальвадора Дали. Как же среднему человеку сохранить душевное здоровье – не слушать новости, нашпигованные кошмарами, забиться в свою норку? Что бы доктор Подольский прописал?
- А что вы хотите от мира? Известно: от сумы, от тюрьмы и от психиатрической больницы – не зарекайся. И Израиль не исключение. Пока что никто не знает рецепта волшебной пилюли здоровья. И никакие кульбиты и прочие "кувырколлегии" не помогают. Один - да, таки страдает от "выносящих мосх" новостей, другой же наоборот – находит в них источник жизни и энергии. Помните у Ильфа и Петрова рассказ о гусаре-схимнике графе Буланове? В любой, даже в самой укромной "норке" рано или поздно появятся и закусают "клопы" ...
Что касается меноры Сальвадора Дали, его отношения к Израилю и израильского цикла картин – разговор отдельный и очень любопытный. Но вы, видимо, здесь о другом. Общеизвестно – сюрреалисты черпали свои знания в том числе и из конкретной психиатрической литературы, принимая под защиту "искусство сумасшедших". Я имею в виду хотя бы первый "Манифест сюрреализма" 1924 года. С другой стороны, они же - авторы первых в истории антипсихиатрических манифестов. Это прежде всего "Сюрреалистическая революция" Антонена Арто. Сальвадор Дали, как вы знаете, декларировал свой "параноидально-критический метод" в живописи. Он, мне кажется, боготворил Фрейда. Говорят даже, что Фрейд был чуть ли не единственный человек, о котором Дали за всю жизнь не сказал ни одного плохого слова! Художник трижды приезжал в Вену и просил встречи с отцом психоанализа, но тот неизменно отказывал. В конце концов в 1938 году они встретились, да и то только благодаря протекции Стефана Цвейга.
- Живописец эпатажа, тот же С. Дали, нарисовал З.Фрейда (кстати, с натуры) – с улиткой в голове. Это символ психиатра – размозговать, испрямить свернувшееся сознание?
- Сальвадор Дали не настолько прост, тем более если говорить о его символах в искусстве. Фрейд для него был человеком особым - может быть, само по себе это уже символ. Фрейд был неоспоримым гением предложенного им же психоанализа. Дали мечтал получить от него оценку уж если и не своего искусства (сюрреализм вообще Фрейд считал шутовством), то хотя бы критику своей статьи о паранойе. Не забудем также, что к тому времени Фрейдом уже были написаны статьи "Моисей" (по работе Микеланджело) и о детских воспоминаниях Леонардо. С одной стороны, Фрейд на этой встрече выглядел ужасно – больной, уставший человек, которому недолго осталось. Таковым Дали и изобразил психоаналитика на другом наброске, без улитки, сделанном им на промокашке. С другой, Сальвадор Дали очень раздражал Фрейда. В конце их напряженной беседы, он воскликнул, обращаясь к Стефану Цвейгу: "Никогда еще мне не попадался столь типичный экземпляр испанца. Какой фанатик!" Кстати, Фрейду портретов, нарисованных Дали, так и не показали – побоялись расстроить тяжело больного ученого.
А улитка у Дали – может быть, это сакральный символ вечности? Или еще ближе к творчеству художника – вечности времени, хотя это по сути одно и то же...
- Знаю, что иногда вас тянет к рифме и ритму: «Но могу ли забыть терпкий запах поволжского ила, но могу ли забыть вкус ухи в закопченном судке...» Обитая в Иерусалиме, порой тоскуете по Астрахани, по той заоблачной вобле?
- В последние годы – к рифме не тянет. Разве что иногда – к короткой прозе, публицистике. Я люблю Иерусалим. Любуюсь из окна видом на Иудейскую пустыню, на Иродион. Каждое утро, проезжая мимо терренкура на работу, с удовольствием созерцаю панораму Старого города. Иногда выбираю время просто побродить по улицам, дойти пешком до Стены Плача... Но осталось и много удивительных воспоминаний о городе моего детства. Это нормально, не так ли? К примеру, я до сих пор помню свою первую удочку с одним крючком и красно-белым поплавком из пенопласта, которую соорудил мне папа. Я помню и первую выуженную мною "на хлеб" красноперку. Очень люблю белокаменность астраханского кремля, подернутое пухом тополей Лебединое озеро, астраханский трамвай, которого уже давно нет. Люблю коридоры и запахи своего медицинского института. Я хорошо помню свою первую "крестницу", которую я принял на акушерской практике в городе Ахтубинске Астраханской области. Да мало ли ... Но это лишь воспоминания, но отнюдь не тоска. Но, пожалуй, Волги, "миража" - мне в Иерусалиме точно не хватает. Глаз иногда скучает по большой реке - с бутылочного цвета водой, мелкими барашками волн, желтым песком, речными трамвайчиками и длиннющими мостами, соединяющим город с почти невидимым на том берегу Трусово ...
Сколько-то лет назад мы с женой и друзьями отдыхали на Канарах, на Тенерифе. Атлантический океан там завораживающий. Как-то ночью мне не спалось. Я вышел на крышу нашей гостиницы и стал смотреть на океан. Вот там спонтанно и родилось стихотворение, которое я назвал "Мираж".
Ночь холодна. Лишает сна
Шум океана.
На небе желтая луна –
Зрачок шамана.
Гипнотизирующий глаз
Сбивает с толку –
Знакомый берега анфас
Над гладью Волги.
Зуд надоевшей мошкары,
Пески, моряна,
В порту застыли до поры
Трудяги- краны.
Неторопливый теплоход –
Гипотенузой,
Швартуясь, тянет в поворот
Портовый узел.
Ветла над озером легла
Пером лебяжьим.
Метелью сыплют тополя …
Трамвайчик к пляжу …
Взмывает колокольный звон
Над куполами,
Тревожа голубиный сон
И белый камень.
Я здесь, на Волге был рожден –
В Каспийской сказке.
Ночь. Океан. И миражом
Край Астраханский.
Ну, как-то так...
- И напослед: что, по-вашему, есть чтение – релаксация или продолжение умственной пахоты в охотку? Вот Станислав Лем отмечал в «Философии случая»: «образ массового читателя как безнадежного дебила, которого даже под угрозой полного разорения нельзя заставить пошевелить мозгами». А какие книги лежат у вас на столе и живут в компьютере? Что из печатного порекомендовали бы принимать на ночь?
- Помните, как у Куприна в "Гранатовом браслете", про княгиню Веру Николаевну, которая никогда не читала газет, потому что, во-первых, они ей пачкали руки, а во-вторых, она не могла разобраться в языке, которым нынче пишут.
Из немногих бесед с нынешними любителями "бумажной" литературы мне представляется, что чтение «глазами» сегодня - удел гурманов, которым важно не только содержание, но и зрительно, и на ощупь почувствовать вес издания, вещество обложки, объем текста, визуализировать слово как таковое. Так что вряд ли соглашусь с суждением Станислава Лема. Что касается меня самого, то круг моего чтения «глазами» нынче ограничен и избирателен. Я имею в виду и беллетристику, и газеты. Не то, чтобы я вообще забросил чтение – это не так. На жестком диске моего компьютера с пяток гигабайт аудиокниг самого разного толка. То есть – тысячи. Я их слушаю. В литературе я, в общем-то, всеяден. 40 – 45 минут по дороге на работу, столько же обратно – почти ежедневно. В зависимости от размера аудиокниги – от дня до недели на прослушивание. Итак, что из печатного я бы советовал почитать на ночь? Никому не навязываю, но раз уж вы спросили: не читайте на ночь новостной интернет – это повредней любого дешевого триллера. Перефразируя профессора Преображенского, мои пациенты, не читающие интернет, чувствуют себя превосходно. Я лично люблю на ночь послушать хороший детектив. Из последних, например, романы Ю Несбё. Ну, а книги, постоянно "живущие" на моем столе – это словари, медицинская литература, самый разный материал по изобразительному искусству, в том числе том "Современное израильское изобразительное искусство с русскими корнями".
* Рассказы Григория Подольского читайте в этом же номере журнала.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #7(176)июль 2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=176
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer7/Judson1.php
