ВИКТОР БИРЮЛИН
СЕМЕНА ЖИЗНИ
Лирические этюды
В сухой и тёплый день
Ходишь вокруг виноградных кустов, уже тронутых желтизной, пробуешь в задумчивости ягоды. Кажется, уже достаточно сладкие. Пора! Завтра за дело! Но завтра с утра всходит ещё жаркое солнышко. Решаешь немного подождать. Пусть ягоды сахара наберут побольше ‒ вино будет крепче. А к вечеру вдруг прогнозы переменились, предвещают дожди. Да и ночами уже холодно по-осеннему. Ладно, завтра начну…
И так промучаешься в нерешительности неделю-другую.
Но вот решение принято. День сухой, тёплый. Берёшь секатор и начинаешь аккуратно срезать успевшие прогреться чёрные плотные гроздья. Одну за другой, не спеша, мурлыча себе под нос какую-нибудь незатейливую песенку. Испытываешь редкое состояние душевного спокойствия.
Собранный виноград с такой же тщательностью перебираешь, дробишь и отправляешь в бродильные баки. Какое-то время напряжённо ждешь, когда же придёт в движение вся эта разнородная масса. Наконец, в очередной заход в винодельню видишь, что сусло уже забродило, закипело, с ходу набирая силу. И на душе становится легче.
Несколько раз днём, в полночь и ранним утром заходишь мешать мезгу, погружая её большой деревянной ложкой в неукротимо бурлящую материю. Недели через две шапка начинает потихоньку опадать. Молодая винная вселенная, охлаждаясь и замедляя движение, переходит в более устойчивое состояние. Вскоре брожение останавливается. И несколько десятков литров домашнего красного сухого вина оказываются в погребе. Пусть спокойно дозревает, сколько отпущено судьбой.
А пока полкружки вина нового урожая! Конечно, оно ещё грубовато на вкус. Но в молодости все немного грубоваты. Поэтому в выдержке нуждаются и вино, и люди.
Дальше пойдёт сливание с осадка – в середине ноября, в марте, в начале лета... Каждый раз снимаешь пробу. И каждый раз замечаешь, как твоё вино неудержимо взрослеет, увы, старея. Цвет становится гранатовым, винные ножки маслянистее, запах тонким, неопределённым в своём разнообразии, а вкус в меру терпким.
Доброе вино дарит человеку ощущение безмятежного блаженства. В такие минуты с особенной силой веришь, что красота и в самом деле спасёт мир. Жизнь устоялась и пусть будет нам в радость.
БИРЮЛИН Виктор Владимирович – автор сборников литературно-критических статей и книг публицистики. Член Союза писателей России. Печатался в журналах «Волга», «Москва», «Наш современник» и других изданиях. В «Ковчеге» № XLII (1/2014) опубликовал подборку лирических этюдов под рубрикой «Наедине с природой». Живёт в Саратове.
© Бирюлин В. В., 2014
Когда ангелы кусаются
Вчера весь день по нашим комнатам бегал внук Тима, маленький человек, стремящийся быть независимым, но зависимый пока от всех и вся. Родная кровь. Личность яркая и такая ещё уязвимая. Даже играя, порой уточняет:
‒ Но ты волк понарошку, ты меня не съешь?
Он давно собирался у нас заночевать. И всё не решался. Невестка до последнего не верила, что всё обойдётся, мол, ночью проснётся и домой запросится. Но нет. На все уговоры ответил:
‒ Мам, надевай куртку и поезжай домой!
И был доволен, что не забоялся. Малышам ведь тоже хочется разнообразия в общении. Ну, хотя бы у бабушки с дедушкой перед Новым годом погостить.
Вечером, чтобы быстрее заполучить шоколадный десерт, согласился есть его с гречневой кашей. И ел, хотя налегал, конечно, на десерт. Укладываясь спать, в ожидании своего какао, заметил на столе нежелательную в это время коробку с соком и попросил его.
– Да там вода!
– Тогда я воду попью.
Утром на прогулке Тима набрал веток «для костра» и потащил домой. Но не стал возражать, когда я пристроил их под кустом.
Внук, как и положено настоящему мужчине, предпочитает подвижные игры, где он на главных ролях. На этот раз долго играли в домик из маленькой складной палатки. Для пущей убедительности Тима затащил в неё настольную лампу, мыло, булку и грушу. Он был зайкой. Я – ёжиком, потом, правда, стал волком. Наверное, внук решил, что зайцу с волком безопаснее. Ведь бабушка была лисой. Она снаружи всё пыталась выкрасть у нас, «спящих» внутри, игрушки. Но мы вовремя «просыпались» и возвращали их. Между делом спел нам песню о казаке и его коне, который гулял на воле. Ещё мы водили хоровод вокруг наряженной ёлки и не меньше трёх раз снимали, рассматривая и восхищаясь, и вешали обратно ёлочные игрушки.
Когда Тима слушает, он неотрывно смотрит на говорящего и впитывает слова, как сухая губка воду. Выслушает пару раз понравившуюся сказку и уже сам рассказывает.
Вот он вытащил из ящика моего письменного стола степлеры, стал их открывать, вставлять в них скобки. На мои увещевания, что, мол, он ещё мал в таких вещах разбираться, спокойно возразил:
‒ Ну, я же стараюсь.
Вспомнилось, как на днях сын повёз Тиму кататься на снегокате на Кумысную поляну, пообещав привезти его в волшебный лес. Приехали, а Тима не рад.
– Ты чего такой хмурый?
– Так ты меня обманул.
– Почему?
– Какой же это волшебный лес, если в нём столько народу?
Пришлось искать поляну побезлюднее.
К концу дня внук расшалился и укусил бабушку за руку. Я его слегка шлёпнул. Он обернулся с наворачивающимися слезами на глазах и спросил:
‒ Ты что делаешь?
В самом деле, что я делаю и по какому праву? Разве малыши, больше смахивающие на ангелов, разбираются в хитросплетениях добра и зла? Он и бабушку укусил, потому что любит её больше, доверяет ей. Вот и сейчас она его пожалела и конфликт был тут же исчерпан.
А игры продолжились. В завершение занялись дыроколом, делая «конфетти». Целую коробку, чтобы хватило на всех. Уезжая, Тима осыпал ими комнаты, напевая что-то о новогоднем счастье.
Кочевники поневоле
В недостроенной и заброшенной даче недалеко от автобусной остановки поселилась семья таджиков. Парень, подросток, девушка в шароварах. Это кого я увидел. Вежливо поздоровались со мной. Парень с подростком выгоняли через дорогу в поле стадо коз на выпас. И немалое стадо, в несколько десятков голов. В дачном дворе уже и загон соорудили из палок и досок.
Представил себя в их положении – среди чужих людей, в постоянной заботе о пропитании и пристанище. Вряд ли был бы счастлив. А они спокойны, доброжелательны. Девушка, закрыв ворота, безмятежной походкой возвращалась в дачу. Может, лепёшки испечёт к завтраку? Парень с подростком направили стадо в ложбинку со свежей травой. Их неторопливые движения, искринки в глазах говорили о том, что они довольны своим положением. Наконец они устроились как дома. Пусть и ненадолго. Сегодня – их день. Даст Бог, и завтра день будет их…
Вскоре таджики с козами и в самом деле уехали. И загон разобрали, увезли. Заброшенная дача по-прежнему зияет прорехами на втором этаже. Двор опять пуст и никому не нужен.
Лепёшка по древнему рецепту
Где-то вычитал, что в древние времена пастухи ставили плоский камень на два других, служивших ему опорами, и под ним разводили костёр. Когда плоский камень становился тёплым, его смазывали маслом, а когда раскалялся – на нём пекли лепёшки. Пастухи бережно укладывали их в свои видавшие виды сумы и отправлялись со стадом в дальнюю дорогу.
Казалось бы, чего особенного в пресных лепёшках? Только завораживает уже замешивание теста. Неведомый тебе хлебопёк тысячи лет назад, как и ты, расчётливо насыпал в подходящую посудину или прямо на стол, любую ровную чистую поверхность меру муки, бросал щепотку соли, наливал из кувшина тёплой воды и заботливо мешал руками эту чудесную смесь.
Невольно вспоминаешь, как ловко вымешивает тесто мама, затевая свои тающие во рту пироги, и напрасно стараешься повторить её движения, у тебя всё равно выходит угловато, по-мужски. Но вот тесто готово. Какое-то время оно ещё держит тепло твоих рук. Сбиваешь его в колоб и накрываешь полотенцем, чтобы оно успокоилось, отдохнуло перед превращением в хлеб наш насущный. Успокаивающий вид готового теста, жар согревающего и озаряющего огня во все времена поддерживали чувство уверенности в сегодняшнем, значит, и в завтрашнем дне.
Пусть твои тонко раскатанные лепёшки, похожие на армянские лаваши, пекутся не на раскалённом камне, а на сковороде, на газовом аккуратном пламени. Всё равно каждая испечённая лепёшка с простым, казалось бы, вкусом, солнечным образом своим в один миг соединяет тебя со всем человеческим родом.
До первых пресных лепёшек судьба людей была ещё, может быть, под вопросом. С колесом лепёшки она устойчиво покатилась в будущее, добравшись и до наших, далеко ещё не последних дней.
Лето прошло
Нежарко, тихо, сквозь обволакивающие небо серые облака то и дело проглядывает солнце. Один из последних погожих деньков перед осенним ненастьем.
За лето земля в саду покрылась незаметной паутиной муравьиных тропок. Она вся испещрена следами птичьих лапок. Не найти, наверное, местечка, где бы не проползла ящерка или не протопал какой-нибудь жучок.
Пахнет дымом от костра. Пахнет увядающей листвой, травой, корой деревьев и землёй, влажной от утренней росы. Если бы люди обладали звериным чутьём, то осенние запахи сада кружили бы им головы, заставляя сердца биться сильнее.
На даче всё моется, убирается, постельное бельё готовится в домашнюю стирку. С улицы заносится вычищенный «мойдодыр». На всякий случай в комнатах рассыпается отрава для мышей. Заносятся в сарай качели и лавки со столом из беседки. И триколор, с апреля гордо реющий на лёгком ветерке, снят и занесён в помещение. В саду собираются последние яблоки. Добеливаются штамбы. Рвётся оставшийся укроп.
Ещё цветёт в полную силу бордовая хризантема, подчёркивая осеннюю пустоту сада. В помощь ей очиток раскинулся роскошным розовым полукругом. И на верхушке мальвы красуется, раскачиваясь, алый цветок. Но вот берёзы во всей округе разом пожелтели. Нежно выглядывают из-за зелёных сосен. И на помелевшей Волге выступили новые острова.
Ах, как жаль, что лето прошло!
Хотя воробьи по-прежнему спокойно прыгают в траве, выискивая семена. Наблюдают с забора, вертя головками, за выдёргиванием того же укропа – не удастся ли чем-нибудь полакомиться?
Летом, бывает, повседневные заботы о саде затеняют его обаяние. Но осенью расставаться с ним не хочется. Ещё бы пожить на даче! Она, как может, заменяет нам родовой дом. И вот оставляешь её на несколько месяцев. Как же не печалиться?
Уезжая, увидели в чужом саду большую, раскидистую, уже в редких коричневых листьях, но щедро усыпанную красными плодами яблоню. Она, казалось, отчаянно бросала вызов нерадивым хозяевам, добавив капельку грусти и нам.
Невидимое облако
Выставка местных художников, участников знаменитого Хвалынского пленэра, вот-вот откроется. Появляются первые посетители. Они заходят не спеша, небольшими группами и в одиночку. Тут и там начинают вспыхивать разговоры, где-то и слишком громкие. Это никому не мешает. Взгляды обращены к увешанным картинами высоким стенам.
На картинах изображены деревья, цветы, солнечные поляны, меловые холмы, старые дома и живописные фигурки людей. Летние впечатления от увиденного в окрестностях старинного волжского городка, давно облюбованного художниками. Картины полны света, легки, изменчивы, как сама жизнь.
Молодая художница стоит возле своих работ. Волнуясь и переживая, она перехватывает взгляды в их сторону. Напротив, энергично жестикулируя и не обращая внимания на почтительно обходящую их публику, увлечённо беседуют два уже опытных мастера. В центре внимания на время оказывается немолодой художник с большой, воздушной, лёгкой на вид бородой, очевидно, один из организаторов пленэра. В окружении молодёжи он терпеливо наговаривает что-то в диктофон корреспондента.
Мерный шум голосов продолжает нарастать. Продолжается и неспешное кружение людей вдоль стен. Развешанные на них рядами картины выглядят окнами в ушедшее лето с его светлыми мечтами. Окна разные, маленькие и большие, и свет сквозь них струится разных оттенков и силы. Изливаясь со всех сторон, он сгущается в невидимое облако, вслед за людским вращением заполняющее всё пространство. Люди проходят через струящиеся волны света, и в их снах наяву зарождаются зелёные островки надежды.
Вот забегали, щёлкая затворами, фотографы, засуетились, выбирая лучшую позицию для съёмки, телеоператоры с треногами и массивными камерами. Просторное помещение незаметно заполнилось, вокруг задвигали стульями, рассаживаясь. Через считанные минуты начнётся официальная часть выставки с выступлениями, воспоминаниями и награждениями.
Но неофициальная ещё продолжает свой свободный ход. Разговоры не утихают, появляются новые посетители, смотрят на светоносные стены и входят в невидимое облако.
Неожиданно показался просвет
Утром раздался звонок:
– Пап, давай махнём за грибами!
– Давай!
И уже через час оказываемся в сосновом лесу.
Лес молодой, заметны расплывшиеся посадочные борозды. Но уже загустел, поднялся. На земле россыпи шишек, ноги путаются в высокой траве. Перебираясь с места на место, обходишь упавшие сухие ветки. С удовольствием вдыхаешь острый запах мокрой хвои и нежный маслят. Они всюду, прямо под ногами. Вот уже перезревшие, проточенные червями. Сшибаешь их зачем-то палкой. А вот молодые – с чистыми ножками и светло-коричневыми шляпками с прилипшими хвоинками. Эти аккуратно срезаешь ножиком. Целое грибное поселение. Его жители хорошо приспособились к дождям, солнцу и долгому сну под снежным покровом. Не станем их обижать, наберём по ведёрку, чтобы полакомиться, и хватит.
Неожиданно показался просвет. Выходишь на поляну. Впереди лес уходит по склону пологого холма вниз, открывая взгляду Божий мир.
В этом мире сквозь редеющие облака пробивается нежаркое осеннее солнце. Внизу лес как на ладони. Рядом с ним вьётся густая пойма Медведицы. Сквозь голые заросли деревьев и кустарников проблескивает вода. Видно, как за лесом пасутся на отаве коровы и лошадь пастуха. Дальше веером расходятся зелёные и чёрные поля. По краям, в низинах, теснятся почерневшие от времени скромные сельские постройки. Ещё дальше, за другими полями и лесами, чистый полукруг горизонта, край мира.
Невольно задумываешься. О чём? Сразу не ответишь. Но вот подходит сын, и уже вместе не можем оторвать глаз от пасущихся коров, мокрой от прошедших накануне дождей пахоты, быстрой речки и манящего горизонта.
Пахнет яблоками
С веранды в открытую дверь доносится густой, слегка пряный запах зимних яблок. Выходишь и ещё раз окидываешь хозяйским взглядом доверху наполненные ящики и корзины. Да и пора намыть новых яблок. Быстро набираешь небольшую охапку, пальцами ощущая упругость гладкой прохладной кожицы, моешь и укладываешь горкой на тарелку посередине кухонного стола. Рука невольно тянется к самому крупному и яркому плоду. И вот уже наслаждаешься его плотной, сочной, сладко-кислой мякотью.
Яблочный клубок не спеша катится через всю жизнь. Часто вспоминается аромат маминых яблочных пирогов. Читаешь внукам сказки и вновь оказываешься в тени дикой яблоньки с её простыми яблочками, открывающими дорогу к незатейливому счастью. А сколько дров наломаешь вокруг яблока Евы, прежде чем поймёшь, что и яблока-то не было, да и Ева у каждого своя.
Вспомнился недавний сбор урожая. Утреннее солнце согрело холодный ночной воздух. Он казался настоянным на лёгком медовом запахе свисающих со всех веток бордовых и красных с жёлтыми разводами плодов. Запахе столь же заветном, как и запах хлеба. Хотя яблоки всегда на вторых ролях. Они привычны. Над яблоней не дрожишь, как над добытым с трудом саженцем югославского чернослива. Но яблоки, как и хлеб, не приедаются. Им доверяешь как родным людям, которые не обманут, поддержат в беде.
Дождь, на улице холодно и неуютно. Худшие дни уходящего года. А на веранде по-прежнему пахнет яблоками.
Пусть звучит дудук
Когда хочется немного отдохнуть душой, включаю нежную мелодию дудука. И с первых звуков доверчиво погружаюсь в её грустный переливчатый поток. Отчего же так завораживают сердце живительные звуки старинной армянской трубки, которую и в руках-то не довелось держать?
Под мягкое звучание дудука вспоминаю о коротких встречах, случайных разговорах с армянами. В жизни таких встреч и разговоров было немало.
Ещё в солдатские годы узнал от сослуживцев-армян, что на их родине в народные праздники всей семьёй идут вначале на могилы русских воинов, спасших армян от турецкой резни в начале ХХ века, и только потом идут к другим святыням.
А со студенческой газетной практики в далёкой степной Питерке запомнил добродушные сетования армянских строителей на то, что они всю жизнь работают на свадьбу и похороны – свадьба должна быть царской, а на могиле должен быть выстроен хотя бы скромный мавзолей.
Недалеко от моего дома среди разноцветных торговых ларьков стоит и будка сапожника. За открытым окошком – знакомое лицо ещё молодого, лет за тридцать, но уже грузноватого армянина, с утра до вечера колдующего над обувными колодками. Раз-другой в год сдаю ему в починку обувь. Работает он неторопливо. Но уж сделает на совесть. Однажды разговорился с ним об армянском памятном знаке хачкаре – вертикальном камне с высеченным на нём узорчатым изображением креста. Такой крест-камень красуется в одном из сквериков недалеко от саратовской набережной. После этого здороваемся, встречаясь и на улице.
На моей кухонной полке стоят два небольших кубка, искусно выточенных армянским мастером из оникса. Иногда наливаю в них коньяк, по возможности армянский, лучше которого для меня по-прежнему разве что французский.
И всё-таки не нахожу точного ответа, отчего так спокойно моей душе при негромких звуках этого незатейливого музыкального инструмента. Да и нужен ли ответ?
Пусть задерживает взгляды прохожих красавец-хачкар, приветливо открывается с утра окошко в мастерской знакомого сапожника-армянина. И пусть звучит печальный дудук, когда просит душа.
Семена жизни
Вышел из дачи в осенний сад. Ещё только половина восьмого вечера, а вокруг уже глухая ночь. Правда, наверху светло. Небо в ярких крупных звёздах. Большая Медведица венчает обрыв с северной стороны. Серп месяца застыл над южным горизонтом. Прямо над волжскими островами, на которых с утра опять загремят выстрелы охотников. Пока же слышен только отдалённый лай собак в посёлке и далёкий шум моторов на трассе. Да и они становятся всё глуше и глуше. Окружившую меня земную темноту подсвечивает лишь слабый свет из дачного окна. Он подчёркивает нахлынувшее ощущение нереальности происходящего. Родной ли сад вокруг меня засыпает? Или я лечу вместе с ним куда-то в необозримом мерцающем пространстве?
Очевидно, эти мысли навеял межпланетный зонд «Вояджер-1». Через 36 лет после старта он вышел, наконец, за пределы Солнечной системы. Известие взбудоражило. Ведь это равносильно исходу наших пращуров из Африки. В конечном счете они освоили всю планету.
Находившись по тёмному тихому саду, отправился тоже спать. Ещё раз окинул высокое небо. Его от края до края пересёк Млечный Путь. Сколько раз видишь его за жизнь? Сотни, если не тысячи. И каждый раз вытянутые в белую кисею неисчислимые звёзды поражают своей яркостью, кажущейся близостью и в то же время загадочностью.
В детстве послали с приятелем в Академию наук несколько наивных вопросов о Вселенной. И, к своему удивлению, получили на них ответы, в том числе о том, что она бесконечна. Не прошло и полувека, как фундаментальная, казалось бы, точка зрения поменялась на прямо противоположную. Оказывается, бесконечна не Вселенная, а Вселенные, которые образуются всё новыми и новыми Большими взрывами.
Семена жизни носятся по рождающимся Вселенным, цепляясь за что удастся. Но прорастают не везде. На нашей планете волей случая проросли и растут. Учёные предполагают, что будут расти ещё с миллиард лет. А потом? Да какое нам, живущим сейчас, до этого дело? Дело есть. Хотя бы потому, что знание по-прежнему – сила, а неизвестность притягивает так же, как и тысячи лет назад. И нам, слава Богу, всё ещё небезразлична судьба наших детей, внуков, правнуков и всех дальнейших потомков до скончания веков.
Смерть Пегаса
В далёкие советские времена моего отца, офицера-пограничника, перевели служить на заставу, стоявшую на украинском берегу Буга. Застава была обособленным миром. Но он сообщался, например, с миром колхозным. Колхозникам разрешали косить густую высокую траву в заливных лугах нейтральной зоны. Взамен они снабжали пограничников мясом, салом.
Однажды на заставу привели списанную колхозную лошадь по кличке Пегас. Он был весь в рыжих и коричневых пятнах. И был очень худ. Одни кости да кожа. Мне объяснили, что его откормят и пустят служебным овчаркам на мясо.
Несколько раз в день я выпрашивал у матери и приносил в летнюю конюшню хлеб и сахар. Пегас аккуратно брал их с моей ладони нежными трепетными губами, встряхивал головой, с одобрением, как мне казалось, поглядывал на меня. Поначалу я с опаской посматривал на его огромные жёлтые зубы. Но вскоре привык. К строевым коням подходить запрещалось. А возле него можно было постоять, дотянуться и погладить ладонью его бархатную щёку. Он был обычной рабочей конягой, тихой и нетребовательной, привыкшей к ежедневному хомуту. Но постепенно взгляд его веселел, бока округлялись. Во время учений на границу отправилась большая группа солдат. Лошадей не хватило, и оседлали Пегаса. Возвращаясь, устроили соревнование – кто быстрее доскачет до ворот. Отъевшийся Пегас обогнал пограничных лошадей. Я радовался за него, во мне зародилась надежда, что, может, его оставят и он будет служить как все.
Выйдя как-то утром на хозяйственный двор, я увидел солдата с понуро стоявшим возле него Пегасом. Одной рукой солдат придерживал его за поводья, в другой, вытянутой, держал пистолет. Потом приставил дуло к замершему лошадиному уху. Пегас не дёрнулся, не вскинул голову. Он всё также понуро стоял, поджав ногу. Прозвучал негромкий хлопок. Когда я подошёл, Пегас уже лежал на боку, подмяв под себя редкую сухую осеннюю траву и вытянув голову с застывшими равнодушными глазами. Во двор заходили ещё солдаты, чтобы разделать тушу.
Над сосновым лесом за полем всходило, как всегда, солнце. За забором, возле жилого корпуса заставы, слышались командные голоса. Всё вокруг было обыденно, спокойно. Только вороны кричали громче обычного, видимо, возбуждённые скорой поживой.
На заставе все хозяйственные дела совершались открыто. В свои шесть лет я уже видел, как отрубали топором головы успокоившимся курам, вбивали штык-нож в горло визжавшей свинье. Поэтому не заплакал при виде поверженного Пегаса. Развернулся и побрёл домой. Но душу смущали новые, горькие чувства. Ведь куры и прочая живность для солдатской кухни были мне чужими, как пойманная в Буге снулая рыба или дерущиеся из-за хлебных крошек воробьи. Я не относился к ним по-товарищески. А о Пегасе заботился и всем сердцем желал ему лучшей доли. В его убийстве была жизненная необходимость, оправданность. Я понимал это, несмотря на свои малые годы. Но была в его смерти и явная для меня несправедливость, нечестность по отношению к простому коню, который стал скакать быстрее строевых.
Мне было жалко Пегаса. Мне его и сейчас жалко. Руку солдата, приставленную к уху обречённо стоявшего коня, и хлопок пистолетный помню, как будто это случилось вчера.
Яблони в Буркино
Как же приятно зайти в гости к друзьям, коротающим лето в загородном саду. Неважно, что путь к нему лежит через поле длиной в четыре километра. И небо с утра хмурится, того и гляди заморосит. Дорога ровная. Вокруг разноцветье и разнотравье. Глаза радуют растущие вдоль обочины знакомцы – синий цикорий, нежно-розовый татарник, ярко-жёлтая пижма, шёлковые белёсые метёлки ковыля… И появившийся кружочек солнца среди облаков выглядит окошком в иной, но вряд ли лучший мир.
В конце пути дорога пошла в гору. Открывшаяся взгляду широкая долина и её склоны покрыты густыми грибными лесами вперемежку с дикими лугами. По ним ещё стелется утренний туман. Перешёл на другую сторону холма и увидел, наконец, Буркино. Внизу рассыпались разноцветными кубиками дома дачных посёлков. На улочках тихо. Поверх заборов свешиваются зреющие плоды.
Тем временем облачная пыль опять завесила солнце, где-то и погромыхивает. Но я уже у заветной калитки. Хозяйка с дочкой радушно её открывают.
– Как добрались?
– А вы как поживаете, сударыни?
По заведённому ритуалу, вначале последовал осмотр сада. У моих друзей он немного небрежен, не по линейке рассажен, как, впрочем, и все наши сады, но изобилен на удивление. Меня встретили целые поляны цветов с розами и рододендронами во главе. В ушах зашелестели тамариск, гибискус, жёлтая лапчатка и другая для меня экзотика. Тут и там бросались в глаза земляничные, помидорные и овощные гряды. Мы долго блуждали среди вишен, слив, абрикосов, алычи, груш, орехов, виноградных шпалер, кустов смородины, крыжовника, барбариса, декоративной туи, можжевельника и даже черёмухи, сосен и берёз!
Но царствовали в этом привольном садовом мире всё же яблони. Без них любой сад выглядит пустоватым. Здесь они встречались на каждом шагу. У некоторых кроны уходили, казалось, в самое небо. Их необъятные ветви были щедро увешаны разноцветными плодами. В своих пышных зелёных нарядах эти яблони выглядели королевами. Перед ними хотелось снять шляпу и почтительно поприветствовать.
Обход сада, как принято, завершился в уютной беседке вольным разговором обо всём, что волнует душу и занимает мысли. Ах, эти нешумные доверительные застолья под звонкий птичий щебет и жужжание надоедливых ос, не мешающих, впрочем, наслаждаться общением с милыми тебе людьми. Как же скучна без них жизнь!
День между тем потихоньку катился сказочным клубком по запутанным садовым дорожкам. И вот уже мне предложено лёгкое складное кресло для отдыха. Подставил разгорячившееся лицо под свежий ветерок. Сады, как зелёные омуты, вбирают нас в себя. Мы с наслаждением погружаемся в них. Расслабляем натянутые жизненной гонкой нервы, оставив на время суету. Садовые деревья врачуют нас и дают верное направление. Ведь они свободнее людей, несмотря на корни-якоря. Они занимаются предначертанным делом, не отвлекаясь по сторонам и не подчиняясь чужим влияниям. Не впадают в депрессию, потому что довольствуются тем, что есть. И спокойно отсчитывают кольца годов.
С самого утра серые тучи безостановочно бежали с запада на восток за далёкую отсюда Волгу. Пару раз даже капнуло. Но к вечеру ветер стих и небесная картина стала меняться на глазах. Облака забелели. Пробивается синий цвет, чаще проглядывает солнце. Пора и в обратный путь.
