ИГОРЬ БУРДОНОВ
ВЕЧНЫЕ ЛЮДИ
Стихи
Смотрю на тебя
Я смотрю на тебя, кто бы ты ни был:
еврейская девушка,
вдруг загрустивший узбек
или длинноволосый китаец.
Вся Вселенная – это ты.
Вся поэзия мира –
в тех строках, что ты читаешь,
и строках, что пишешь украдкой.
Вся философия мира –
в твоих представленьях
о том, как устроен Космос,
откуда мы вышли,
куда мы идём,
и почему существует Бог.
Все войны мира –
в твоих обидах,
и в тех, кто обижен тобою.
Вся любовь мира –
в твоей потерянной любви,
и в той, что тебя ожидает.
Ведь кроме этого ты ничего не знаешь.
Так же как я.
И мне становится бесконечно жаль,
что я не еврейская девушка,
или вдруг загрустивший узбек,
или длинноволосый китаец.
На Кавказе
В тот год мы были на Кавказе
И пили воздух как холодный чай.
Горячий снег мы трогали руками
И целовались невзначай.
Тогда всё было невзначай,
Непреднамеренно, случайно.
И был наш путь невычислим,
Сама судьба была нечаянна.
Мы ночевали на овчарне,
Где чёрный горец молчаливый
БУРДОНОВ Игорь Борисович – доктор физико-математических наук, поэт, прозаик, эссеист, акварелист и медиахудожник. Автор поэтической книги «Ритуальные числа», печатался в журнале «Новый мир» и других периодических изданиях и коллективных сборниках. Член Союза литераторов России. В «Ковчеге» публикуется впервые. Живёт в Москве.
© Бурдонов И. Б., 2014
Рукой месил солёный сыр,
И овцы блеяли счастливые.
А вот теперь овечий сыр
Каким-то кажется невкусным
И успокоившийся мир
Уж не тревожит больше чувства.
Ты веришь в тайные искусства
Или науки – всё равно,
Что консервируют искусно
То, что давным-давно прошло.
Вот я умру, а мир не рухнет
И даже не пошелохнётся.
Пойдём-ка посидим на кухне,
Попьём горячий чай.
Звёзды медлят
Звёзды медлят в разъёмах неба.
Люди медлят в разъёмах глаз.
Должно быть, остерегаются
Большого замыкания –
как в прошлый раз,
Когда этот мир решился быть,
Из ничего распрозрачиваясь.
Я думал об этом, едучи в метро,
Глядя на женские молодые ножки.
Вселенная устроена очень хитрó.
Я в ней родился
и ещё поживу немножко.
Русалка
Мы гуляли с русалкой
По тропинкам летнего сада.
Я говорил: «Как жалко…»
Ты говорила: «Так надо».
Было довольно жарко.
Солнце вовсю светило.
Я говорил: «Как жалко…»
Ты говорила.
Приторно пахла липа.
Дубы разметались ветками.
А время бежало и сыпало
Минутами как монетками.
Кто-то украл все лавочки,
Мы даже не посидели.
Наши годы стучали палочками
На барабанном теле.
Ты сказала: «Прощаюсь. Уже четыре.
Хорошо мне было с тобою».
А в параллельном мире
Тоже гуляли двое.
Там, в параллельном мире,
Всё может быть иначе:
Никто не зовёт, не плачет,
И дважды два не четыре.
Ритуал
Мы можем видеть, как птицы летят по небу.
Чтобы лучше увидеть, мы закрываем глаза.
Каждый день мы ходим по кругу,
но так и не знаем, где же его начало, где же его конец.
Я дарю тебе яблоко, ты говоришь «спасибо», я говорю «пожалуйста».
Всё, что мы говорим, подсчитывает земной компьютер.
А наше молчание подсчитывает небесный компьютер.
С древних времён от сердца к сердцу передаётся предание
о том, что древние люди умели молчать.
Даже в своём одиночестве ты не прекращаешь беседы.
Как раз в своём одиночестве ты больше всего говоришь.
А древняя мудрость – всего лишь зародыши слов,
что расплодились безмерно и порхают как бабочки.
Как и люди.
Стихосложение – это попытка молчания, обречённая на говорение,
стиховычитание, стихоумножение и стиходеление.
Ты хочешь свободы и хочешь жить.
И в глубине души ты догадываешься,
что жажда свободы равняется жажде смерти,
свойственной каждому смертному существу.
И в глубине души ты догадываешься, что останется, когда ты уйдёшь –
каллиграфический рисунок пути, вплетённый в общую вязь.
Похороны – это ритуал завязывания последнего узелка.
Ты даришь мне поцелуй – но поцелуй не яблоко.
Я молчу «спасибо», ты молчишь «пожалуйста».
Птицы продолжают лететь по кругу неба.
Вечные люди
Вот как-то раз по русскому обычаю
Собрались водки выпить на троих
Гордый египетский раб,
творец пирамид полуголый,
Терракотовый воин
Цин Ши Хуан-ди
С прищуром внимательных глаз,
И вечный еврей,
чьи пейсы торчат как записки
в камнях Западной Стены.
Ну, я разлил как положено,
И тост произнёс
За мир во всём мире,
За вечность во времени,
И за любовь.
Зря я сказал про любовь:
Руки воздел египтянин,
Заплакал китайский вояка,
Закутался в бороду старый еврей.
Но водку допили.
А тут, услыхав про любовь,
Прискакал трубадур,
Стал на струнах бренчать.
А я разливал по стаканам
Вино из кувшина,
что с собой притащил трубадур.
Потом был индеец
с текилой и в перьях,
пузатый баварец
с пузатым бочонком,
шотландец был в юбке,
японец – не помню,
какие-то негры, индусы и чукчи.
Потом плохо помню:
Всё шли вереницей
Какие-то вечные люди.
Потом ничего не помню.
Всех спас прозорливый китаец:
Наутро отпаивал чаем,
Каким-то волшебным,
Но только со странным побочным эффектом.
Я как протрезвел, все исчезли:
И гордый египетский раб,
И хитропремудрый китаец,
И вечноживущий еврей,
И прочие вечные люди.
