МАРИЯ ПАНФИЛОВА
ДЕРЗКИЙ ПРЕКРАСЕН СОРНЯК
Стихи
* * *
За электричкой пыльный хвост
Ползёт лениво до Каширы:
И снова на железный мост
Карабкаются пассажиры.
На пальце ключики вертя
Небесной сумеречной жести,
Незримый ходит по путям
Дежурный Ангел Путешествий…
* * *
Эта – словно живая – мгла
Навалилась лиловой тушей
На ростки ледяного стекла
Под ногами по краю лужи.
Острие моего копья
Заржавелое и тупое…
С безнаказанностью соловья
Я пою, воротясь из боя.
* * *
Прёт зелёная брага
На весеннем пиру.
Всё_в_порядке собака
Хорошо точка вру.
Время знай себе лечит.
Колокольчик по ком?
Что молчишь, человечек?
В горле ком...
* * *
Паваротти, повороти
В глушь, в Сорренто, в деревню, в Саратов...
Где остатки родных паутин,
Где земли – по два метра на брата,
Где весь век от нутра до утра
Скачет «белочка» с водки на ветку...
Где всего-то и дел: умирать.
Вот тебя и послали в разведку.
ПАНФИЛОВА Мария Владимировна – поэт. Член Союза литераторов России. Автор книги стихов «Кистепёрая рыба Любовь» и публикаций в периодике. В «Ковчеге» печатается впервые. Живёт в Москве.
© Панфилова М. В., 2014
* * *
Сорока трещит о вечном,
О вечном и о высоком,
Сорока трещит о рюшах,
Сорока трещит о цацках
И множество разной чуши
Про чувства
Не в сером вороньем х/б, –
Сорока в платье ч/б,
В пёстрой своей сорочке
Таскает в тонкой авоське
Сорок трескучих песен…
Сорока, она воровка,
Сорока ворует счастье
До срока, пока не кончит?
А коли она воровка –
Ждёт её клетка в клетку
Или клетка в полоску –
Чья-то грудная клетка.
Тише, сорока, – сердце.
* * *
Вот и весна на пороге, проснись, тетёха!
Что, схоронилась? Знаешь, любовь – не тётка.
Сколько ещё нелепых надежд подарит...
Неутешительна правда о Карле и Кларе.
* * *
Грань между «жив» и «умер» дрожит, тонка.
Мысли-горчичники клеятся стык в стык.
Недопрошенным отпустить языка,
И сидеть «в четырёх», проглотив язык.
А у правды моей нетоварный вид.
А управы на горечь никак нет.
«Ландыши, ландыши!» – где-то поёт-болит.
На седьмом этаже. На седьмом дне.
* * *
Преданно в небо цикорий глядит, не мигая.
Дерзкий прекрасен сорняк – осенние астры.
Молча целует ноги твои подорожник.
Это ведь я – подорожник, цикорий и астры…
* * *
Внешняя невозмутимость так благородна.
Как доминошная косточка пусто/пусто.
Друг мой, молчанье твоё – бесконечность.
Я благодарна за чёткость формулировок.
О, как тонко ты однажды подметил:
Да, старый клён действительно напоминает
Крышу. Смотри: вот к Дому идёт Император.
Ветер голодный навстречу. Чуть помолчали.
И разошлись. Пустота за ними сомкнулась.
* * *
Жабрами вбираю,
Выуживаю
нежность.
Из воздуха,
из ничего,
наживую...
острый плавник отводя осторожно, –
не поранить бы.
Сосредоточенно собираю,
Склёвываю
печаль Твою,
страх,
усталость.
Нежность –
это
такая
малость.
Нежность –
это
такая
не-об-хо-ди-ма-я
вещь.
* * *
У неё на юбке ромашки,
У неё ребёнок в кармашке,
А кармашек – он в животе, –
Не в обиде, хоть в тесноте...
У неё улыбка лисички,
У неё две смешных косички
И смеётся, и смотрит в рот,
Будто бы никогда не умрёт.
И всё это – счастье мужчины.
Вот он, – лыбится ей без причины.
Остановка. Пора вылезать.
И картинка слепит глаза...
* * *
Под вечер вспоминается Итака...
Уходит Эос. Резко холодает.
Улыбчивая яблонька-китайка,
Усыпанная терпкими плодами,
Сияньем наполняет этот угол
Запущенного сада. Над домами
Восходит, оттеняя елей уголь,
Испуганное личико Данаи...
Прозрачна ночь. Бессонницы багор
Нащупывает полутруп зевоты...
Но сочное портовое арго
Врывается из памяти, и воды
Той гавани, куда мне нет возврата,
Колышут корабли моих иллюзий...
Окончена веселая регата.
Скамейка. Младший Плиний.
Старый лузер.
* * *
Скворчонок – незадачливый домушник, –
Метнулся к форточке, рванулся – был таков.
Окатывает кремовый чубушник
Волной благоуханных лепестков
Оглохших нас, влюблённых, беззащитных...
И жестяным прутом над головой
Скрежещет гром. Но глупая Кончита –
Посмешище! – не слышит ничего.
Курортников, бредущих краем моря,
Не замечает. Злые языки
Облизывают берег: Блажь! Умора!
Блаженство. Беспощадные тиски.
Бессовестные байки... Вдруг, из клетки,
Засвищет кенар про любовь до гроба...
Хозяин и хозяйка верят оба
В переселенье душ и в ипотеку.
* * *
Безобразная Эльза
В платьице из крапивы,
Чуть молчаливей сороки,
Чуть умнее коровы,
А туда же, туда же –
Воровка.
Плачут по ней Вера, Надежда, верёвка…
Колышек в поле,
Бывший когда-то берёзкой,
Ждёт её –
Он пуп земли, подобие друга, земная кора, земная кара,
Точка отсчёта, ориентир…
Мира модель, весь мир.
А длина верёвки – радиус
Хочешь – круга,
А можешь –
Шара.
* * *
Чтоб убить уже наверняка,
Он целует тебя понарошку...
Ты в обветренных красных руках
Тащишь розу, как дохлую кошку,
Замечая едва ли вокруг
Закипание липы в аллее…
И зачем-то твердишь: не зову
И не плачу, и, да, не жалею.
* * *
Обнажит коготки календула,
Прах оранжевый откружит…
Календарное лето следует
Проводить где-нибудь в глуши,
Вдалеке от прелестных умников:
Кто мошенник, а кто фигляр…
Слышишь, мучает скрипку «уникум»,
Разложив на земле футляр.
У прохожих в глазах смятение.
Заметает мелочь песок…
Но дыра в груди не смертельная,
И портвейн на губах не обсох…
* * *
На дне реки, на вечере реки
Русалочьи гуляют косяки
И рыбины с латунными глазами.
А я одна на берегу стою,
Оплакивая молодость свою,
Как будто сирота всея Казани...
На дне реки, на вечере реки
Закат всё тот же, те же рыбаки
Не знают мысли ни большой, ни мелкой.
Открыв коробочку «Любовный антидот»,
Русалка, угостив меня, кладёт
Жемчужную за щёку карамельку.
* * *
Вере Сажиной
Эти берега надену
Этот снег берестяной
Эту шубу камышовую
Дудочку поцелуем оживлю
Это небо пропою тебе нежно
И забудешь обо всём
И вспомнишь себя, которого знаешь давным-давно
И за крыльями услышишь
И толкнёшься под ребром моим
И толк… и только
И…
