Из литературного наследия
Предыдущая подборка коротких рассказов Ирины Семеновны Добрушиной (1928–2014) появилась на страницах «Ковчега» № XXXVI (3/2012). К сожалению, пока готовилась сегодняшняя публикация, автора не стало.
ИРИНА ДОБРУШИНА
МИНИАТЮРЫ
Две розы
Сегодня я одевалась особенно тщательно. Приняла хвойную ванну: люблю запах свежего тела. С наслаждением растерлась жестким полотенцем; кожа покраснела, пятна выступили у шеи и на груди. Надушила трусики и живот, потом под мышками. Оделась. Белье я люблю хорошее, мое неплохое, но бывает лучше. Затем надела юбку и блузку. В последнее время я чаще ношу юбки с блузками: сменишь блузку, и хотя юбка прежняя, кажется, будто новый наряд. Причесалась. Напудрила лицо и, послюнив палец, стерла пудру с бровей и ресниц. Теперь надушить волосы, шею и руки. Духи приятные, но не стойкие. Скоро выдохнутся, останется только легкий-легкий запах. Я почти готова. Чулки. Туфли. Сумка. И я ухожу.
Я медлила, одеваясь. А теперь бьется сердце, и я волнуюсь и спешу. И кажется, что мое волнение слышно в телефоне.
– Это я. Ты узнал меня?
– Вера, ты?
– Да. Я соскучилась.
– Как дела?
– Ничего. А твои?
Так-то и так-то.
– Приезжай.
– Сейчас еду.
Почему я должна притворяться? Я ждала этого звонка, этого приглашения, я оделась для него и я еду. Я не знаю, что и как будет, но сейчас я куплю две розы, и это будет для нас.
Он встретил меня, как условились, у метро. Я нервничала и сказала, что, может быть, погуляем.
– Нет.
– Я не капризничаю. Нет. Мне трудно.
– Понимаю, но пойдем.
– Хорошо.
И мы идем. Все время думаю о розах, которые лежат в сумке, и как я их отдам: я не знаю, что и как будет, но пусть сейчас будет хорошо.
Мы пришли. Мы так долго скучали, и теперь мы вместе. Как было? Сначала плохо, потом средне, а потом… Потом я была счастлива и мы поцеловались.
Потом он провожал меня и о чем-то рассказывал, а я думала: вот неде-
© Добрушина И. С., наследники, 2014
лю тому назад мы шли той же дорогой и он обнимал меня, а сейчас нет, потому что мы были вместе. И я не захотела идти всю дорогу пешком, и он посадил меня в троллейбус и даже не поцеловал мне руки. И был счастлив, но не понимал, что со мной, и спрашивал, почему я грустна.
А на следующий день я тосковала и стремилась к нему, и мы гуляли, и он был влюблен и дрожал, и все целовал меня, но нам некуда было пойти, и мы сидели на скамейке на бульваре до двух часов ночи, и он проводил меня до дому, и мне было хорошо.
А потом мы говорили по телефону и не виделись несколько дней, а когда увиделись, то снова были вместе. Но мне уже не было так хорошо. Что-то мешало. Но я успела привязаться, и один раз была счастлива, и после мы поцеловались.
И теперь, возвращаясь домой, мы говорили о разных вещах, и снова он посадил меня в троллейбус, и снова не поцеловал на прощанье. И думал, что я на что-то сержусь, но я не стала ему ничего объяснять.
А сейчас я его не хочу и мне грустно, потому что я была влюблена, и надушила тело свое и трусики, и каждая клеточка моя рвалась к нему. И когда я сейчас это пишу, то снова переживаю этот трепет.
Вероятно, мы еще будем вместе. Я звоню ему каждый день. Почему? Я очень привязалась, но чувствую, что уже что-то не так, и знаю: это «не так» будет тянуться долго.
И мне жаль трепета, биения сердца и тех двух роз, которые были только для нас.
Обыкновенная история
Их отец женился во второй раз. Их было две сестры, а мать умерла от туберкулеза. Двенадцать лет, вскоре после женитьбы отца, ее старшая сестра Поля вышла замуж и уехала в Новосибирск. А ей пришлось нянчить сводную сестру Веру и возиться с хозяйством: мачеха работала и очень уставала. В школе она училась плохо и, окончив семь классов, поступила на завод.
С тех пор прошло пятнадцать лет и жизнь почти не изменилась. Вера выросла, поступила в техникум, скоро кончит его, а она все ходит каждый день на работу: то в утреннюю смену, то в дневную, а то в ночь. Она, как и раньше, делает всю черную работу в доме и ходит на постирушки к соседям: она зарабатывает 80 рублей в месяц, и на жизнь ей не хватает. У нее плохое здоровье, она плохо спит, у нее какие-то тупые боли в пояснице и колет сердце. Врач говорит, что на нервной почве.
Как всякой девушке, ей хотелось хоть немножко любви, но получилось не так уж хорошо. Он заставляет ее делать аборты, иногда бьет. Изредка они ходят в кино и на танцы.
У нее изможденный вид, немножко тупое лицо и перманент.
Письмо
Ты знаешь, мы живем очень скучно: никого не видим, никуда не ходим, ни в театр, ни в кино (нет денег), ни к друзьям – устаем. Я сидела вчера и думала: осталось семь дней до получки, а денег нет. Надо занять. Неприятно. Скорей бы прошли эти дни. А потом разозлилась: что я жду: получку, денег – для чего: чтобы набить живот, а дальше – жди новой получки. Так и живем.
Когда мы были молоды (ох ты, неужели 30 лет это уже не молодость? – получается так), к нам всегда приходил народ, мы болтали, играли, пели, танцевали, ставили пьесы, шарады. А что теперь? Работаем, бегаем по магазинам, стираем, гладим.
На праздники я пригласила приятельницу с мужем и детьми. Истратила пол-аванса (надо же угостить), а было довольно бедно. Я устала как собака (магазин, готовка), и народу-то было немного: четверо взрослых и трое детей: моя Ленка и двое их. Шум, гвалт, я подаю, убираю, хожу, делаю вид, что веселюсь, улыбаюсь. А когда все разошлись, я села, задумалась: посуды гора. Нет, буду жить бирюком, никого мне не надо, устала. Жду экспедиции: вырвусь на лето и ни о чем думать не буду. Ну, до свидания, я побежала, пора.
Портрет
Мне безразлично, для кого читать лекции. Есть кто-нибудь в аудитории или нет – все равно. Я отрабатываю часы. Я не халтурю, нет. Я готовлюсь к лекциям и уверен, что читаю неплохо, скорее хорошо, во всяком случае и квалифицированно, и понятно. Я к этому стремлюсь, вернее, какая-то добросовестность, сидящая внутри меня. Все дело в том, что меня все это мало интересует. На первом курсе я еще думал, что чего-то стою в науке, но вскоре прозрел и на этот счет больше не заблуждался. И учился я хорошо лишь потому, что не мог учиться плохо, недобросовестно. И давалось мне это не очень легко. Ну, а диссертацию защитил просто потому, что почему не защитить, если другие защищают. Да и работа тогда интереснее и зарплата больше. Но ничего выдающегося или просто особенного она собой не представляет. Как говорят, она «на уровне».
А что мне нравится в жизни? Вот это я вам сказать не смогу, не потому что не знаю, а потому что я человек прямой и если скажу, что думаю, то выйдет грубо.
По-видимому, я ипохондрик, и мир мне представляется полным мерзавцев. Я тоже не очень хорош, но получше других. Так что я никому особенно не доверяю. Читаю я мало. Кино и театр не очень люблю. Иногда я хожу на концерты, но все реже и реже.
Эту заметку о самом себе я упрячу очень далеко, так как люди, прочитавшие ее, сделают глупые выводы и примутся сплетничать. Однако не уничтожу – пусть существует на свете этот небольшой психологический этюд.
Бессонница
Чувствую себя очень вялой. Уже два часа дня, а кажется, что день еще не начинался. Итак, в который уже раз, я у разбитого корыта. И что именно рождает такое чувство?
Иногда я думаю, что бессонница, но это вовсе не так.
Мне 30 лет. И ровно год, как я впервые почувствовала себя старой. Разве иначе можно назвать страх смерти и безразличие к жизни?
Итак, неделя незамужней жизни. Но уже в первый вечер я выдохлась. Обилие телефонных звонков, встречи, крепкий кофе – и ночные оживленные разговоры с самой собой. Что в этот день задело меня сильней всего? Подлость. События восьмилетней давности настигают меня и сейчас. Сами они уже перестали трогать, а отголоски их, сплетни, ложь возмущают безгранично. Почему? Разве не все равно? Почему-то нет.
Сначала была книжка. Год как я поняла, что она стала главным в жизни. А раньше: главное – люди, но их становится меньше и меньше, и все острее я ощущаю их промахи. Но если раньше я в таких случаях ссорилась, то теперь – нет, терплю, и дорожу, и горюю больше всего о том, что теряю к ним привязанность, и нежность, и увлечение, и больно, что становится все равно. А раньше не было все равно, но с этим я справлялась, а теперь часто бывает – все равно, а справиться я не могу.
А после книжки были разные мысли, и я горячо рассказывала эту давнюю историю, и как она тянулась потом, и как ее совсем не стало. И возмущение, и обида, и воспоминания охватили меня. И я остро почувствовала одну встречу, когда мир горел вокруг, и не могла вспомнить детали, а видела сначала шею впереди идущего человека, потом его лицо, и свою беспомощность, и его любовь и жестокость.
И я рассказывала, рассказывала, и спросила себя: ты жалеешь, что его нет с тобой? И сказала себе: никогда. И уже несколько лет, как мне все равно, и кажется, что и ему теперь все равно – уже год. И это лучше. А потом я рассказывала о другом. О том, что только однажды было совсем хорошо, а я охладела так быстро, как никогда. А о настоящем я не думала. Ибо это лучшее, что я увидела в жизни, и этого оказалось мало. И я горела и металась на кровати, и была готова безумствовать, но никто этого не знал. И я зажгла свет и стала читать. Я услышала, как проснулся отец, как он позавтракал и ушел на работу. И я погасила свет и подумала, что не только прошлое тянется за мной всю жизнь, оно все реже и реже вторгается в мои ночи, но и настоящее, во многом мелкое и ненужное, не покидает меня. И лучше всего мне быть одной и заниматься наукой (а как мне это теперь неинтересно), но хоть бы чуточку поверить, что выйдет, чтобы знать, что это, такое трудное после бессонных ночей, – не впустую. И хочется все бросить, но нет той смелости и решимости, которые были раньше и позволили бы это сделать.
И я боюсь встреч, людей и книг, ибо боюсь волнений. А это – бессонная, страшная, бесконечная ночь, рассказы и рассказы, которых нет днем. И главное – понимаешь, что если откинуть мелочи, незначащее, то все было правильно, но это привело к пустоте. Почему я не могу смириться?
Почему борюсь и борюсь, несмотря на безнадежность, несмотря на полную уверенность, что впереди ничего нет?
