ЭДУАРД БАРСУКОВ
СЛУЖЕНИЕ СЛОВУ
Среднего роста, коренастый, подвижный, с высоким открытым лбом, с не потерявшим по бокам головы густоты волос некогда пышной шевелюры, с пробившейся проплешиной посередине, с добрым, улыбчивым лицом, внимательными, ласково глядящими на собеседника голубыми с сероватым отливом глазами, Владимир Дмитриевич Фоменко был естественным во всём: в одежде, в разговоре, в жестах, походке. Никакой театральщины, никакого честолюбия, желания казаться лучше, чем ты есть на самом деле. Открытость и дружелюбие исходили из интереса к каждому привлёкшему его внимание человеку. Екатерина Сергеевна Жак, дочь второй жены писателя Ирины Левиной, сохранившая сердечную привязанность к «дяде Володе», рассказала, что критерий его оценки людей укладывался в формулу: порядочность, ответственность, адекватность.
По мере нашего знакомства я всё более убеждался в том, что далеко не перед всеми Владимир Дмитриевич раскрывал душу. Если замечал в ком-то фальшь, двуличие, способность сделать подлость, разом прерывал всякие отношения. Не боялся сказать подлецу, что он подлец, а при случае и набить негодяю морду, как это случилось с молодым хлыщом, сорвавшим с его головы шапку. Догнал и врезал по полной, хотя был намного старше уличного грабителя.
Владимир Дмитриевич стал писателем, пройдя большую жизненную школу: участвовал в строительстве Ростсельмаша ‒ был землекопом и грузчиком, козоносом (таскал кирпичи на спине), молотобойцем, драгилем и подручным слесаря. В 1933‒1935 годах служил в армии, в артиллерийском полку, над которым шефствовал Ростсельмаш. В те годы у молодого человека пробудился интерес к литературе. Он много читал, пробовал писать стихи, печатал заметки в заводской и армейской газетах. Демобилизовавшись, решил ехать в Москву и поступать в знаменитый Московский институт философии, литературы и истории, где в то время учились Александр Твардовский, Семён Гудзенко, Давид Самойлов, Павел Коган и многие другие, ставшие известными прозаиками, поэтами, философами, где преподавали прославленные учёные ‒ словесники и литературоведы: А. Аникст, Н. Гудзий, С. Радциг, Л. Тимофеев, Д. Ушаков (автор знаменитого толкового словаря русского языка), А. Дживилегов. Вступительные экзамены Владимир Фоменко сдал успешно, но учиться в ИФЛИ ему не пришлось. Умер отец, тяжело болела мать ‒ пришлось возвращаться в Ростов и переводиться на филологический факультет пединститута. И здесь студента-первокурсника, избранного секретарём комсомольской организации факультета, ждало страшное испытание: по ложному доносу его, как организатора какой-то мифической «контрреволюционной группы», арестовали и водворили в следственный изолятор НКВД. Здесь молодой человек провёл несколько тяжёлых, унизительных лет. Какую же надо было иметь силу воли, чтобы выдержать пытки и унижения, не сломиться, не пасть духом, никого не оговорить, не подписать лживых протоколов.
К счастью, справедливость восторжествовала и Фоменко освободили. Владимир Дмитриевич вернулся в пединститут навёрстывать упущенное. Нужно было за год осилить программу трёх потерянных курсов. Окружённый учебниками, конспектами первоисточников, не щадя ни сил, ни здоровья, он пробегал в короткие сроки длинную дистанцию заочного обучения и добился своего ‒ три курса осилил за год. Институт окончил летом 1941-го.
БАРСУКОВ Эдуард Григорьевич – поэт, член Союза российских писателей. Постоянный автор «Ковчега» начиная с № II (2002). Живёт в Ростове-на-Дону.
© Барсуков Э. Г., 2014
Через три дня после начала войны ему вручили повестку райвоенкомата и направили в Ростовское артиллерийское училище. После окончания ускоренного курса оставили командовать учебным огневым взводом. В ноябре 1941 года вместе с курсантами Фоменко оборонял от гитлеровцев родной город, участвовал в боях на Кавказе и Кубани, чуть не погиб во время массированного артналёта, который предпринял противник под Моздоком…
Много тяжёлого выпало на долю этого мужественного человека. Другой бы согнулся, впал в уныние, но, как неисправимый оптимист, будущий писатель продолжал думать о светлом. Дочь Владимира Дмитриевича Вероника Фоменко-Широкова вспоминала, с каким нетерпением ждали в семье писем отца с фронта , как их бережно хранила мама, Александра Яковлевна. В письмах война проходила вторым планом, а первым ‒ жизнь. Он писал о том, как станет прекрасно после войны, строил планы на будущее, с радостью сообщал о появившихся первых подснежниках и верил, что смертельная опасность и разлука даны в испытание, а дальше будет счастье.
Литература всё больше притягивала к себе. Фронтовые очерки Фоменко с предельной достоверностью воссоздавали суровую обстановку тех дней, рассказывали о рядовых солдатах, вчерашних рабочих, колхозниках, о суровых буднях войны. Способного очеркиста пригласили на работу в «Красную звезду», в штате которой числились такие известные писатели, как Илья Эренбург, Константин Симонов, Василий Гроссман, Андрей Платонов. Фоменко проработал в армейской газете недолго. Как только подошло время демобилизации, уехал в Ростов ‒ уж больно тянуло на родину! В Ростове он пишет о тех, кто защищал, а затем восстанавливал родной город. Внимание молодого литератора привлекают самые обычные люди, в биографиях которых прослеживалась незаурядность натур, неповторимые черты характера. Первая выпущенная Ростиздатом книга «Дело чести» сразу же привлекла внимание читателей и критики, после чего издательство поручило автору написать о людях села.
Городской житель Фоменко почти не знал деревни, и Анатолий Вениаминович Калинин, писатель, с которым подружился Владимир Дмитриевич, посоветовал ему выбрать обычную глубинку без каких бы то ни было красот, где живут самые обычные люди. Фоменко выбрал Целинский район «со степными просторами, жёлтыми, безводными, с выпуклыми к горизонту однообразными массивами пшеницы, да горячим, до черноты раскалённым небом» ‒ таковы были первые впечатления новосёла, связанные с пребыванием в сельской глубинке, в ставшем дорогим его сердцу крае (рассказ «Глазунов» из цикла «Обыкновенные люди»). Здесь, на этой земле, определилось главное, что составит суть и смысл творчества Фоменко, о чём он напишет впоследствии в «Автобиографии»: «Прежде я почти не видел деревни и теперь был так потрясён ею, что понял: всю жизнь буду заниматься только деревней». И он ездит по фермам, полям, огородам, записывая в тетради всё, что попадало в поле зрения..
Как легендарному Антею давало силы прикосновение к земле, так встреча с деревней сделало писателя Фоменко примечательной фигурой в русской литературе. Его растущее мастерство просматривалось от книги к книге, на которые обратили пристальное внимание столичные издательства и журналы. Каждый выход книг Фоменко знаменовал собой события в литературной жизни: «Обыкновенные люди» (1947), «Человек в степи» (1949), «Одна строчка» (1951), «Рассказы» (1952), «Охотничья жилка» (1956). Рассказ «Пасечник» был включён в «Антологию мирового рассказа», издававшуюся в Англии.
Сегодня, когда село переживает не самые лучшие времена, когда падает уровень жизни большинства сельских семей, когда влачат жалкое существование некогда рентабельные хозяйства, исчезают обезлюдевшие хутора и посёлки, кощунственно звучит вытащенная на свет формула об «идиотизме деревенской жизни» из «Манифеста коммунистической партии» классиков марксизма и взятая на вооружения либеральными историками и литераторами. Выступая на радио «Эхо Москвы» в передаче, посвящённой А. Т. Твардовскому, писательница Мариэтта Чудакова говорила об авторе «Страны Муравии», «Василия Тёркина», «Дома у дороги» так: «Деревню он слишком хорошо знал, поэтому позже никогда её не идеализировал, за что и Есенина не любил. В русской деревне было слишком много тёмного, что высвечивал разве что Горький» (цитируется по книге Виталия Дымарского «Времена Хрущёва» (Москва, 2011).
С такой уничижительно-негативной оценкой уклада сельской жизни вряд ли бы согласился Владимир Дмитриевич Фоменко. Героями его книг являются деревенские люди, живущие так же естественно, как естественна сама природа, их окружающая. Именно они, селяне, кормят города, снабжают виноградом винзаводы, молоком молкомбинаты, вывезенное на элеватор зерно выращено их руками, в магазинах и на рыночных прилавках продукция не только колхозных ферм и общественных овощных грядок, но также из их личных хозяйств, садов и огородов. Люди, живущие на земле, знают, как повернуть табун коней в нужном направлении, когда безжалостно дует сбивающий с ног «астраханец», как сохранить стебли кукурузы и виноградники, когда палит нещадное солнце и сушит суховей. Они собираются вместе, чтобы помочь соседу построить дом, вместе выходят на сенокосы, умеют правильно уложить копны, чтобы заготовленное на зиму сено не разметала непогода. В жаркое лето и трескучие морозы жизнь в деревне не прекращается ни на минуту. Всегда находится нужное и неотложное дело. При этом жители сёл и хуторов свято берегут традиции отцов и матерей, поют их песни, продолжают их ремёсла. Герои рассказов Фоменко прошли фронты Гражданской и Великой Отечественной войн, многие женщины, получившие «похоронки», сами, без мужей, ставили на ноги детей, поднимали колхозы, вели работу на собственном подворье. А сколько поистине творческих натур увидел автор среди механизаторов, полеводов, животноводов. Читая книги Фоменко, понимаешь, что не случайно столько замечательных людей, получивших известность в нашей стране и за её пределами, ‒ выходцы из деревни. Среди них маршал Г. К. Жуков, автор «Тихого Дона» М. А. Шолохов, поэты С. А. Есенин, А. Т. Твардовский, М. В. Исаковский, космонавт Ю. А. Гагарин, писатель В. П. Астафьев, скульптор С. Т. Конёнков, художник А. А. Пластов и многие другие. Неужели этих выдающихся людей породил «идиотизм деревенской жизни»? Побойтесь Бога, господа!
Как не похожи друг на друга и как редкостно своеобразны характеры героев, увиденных писателем в жизни и выведенных на страницах его книг! Механизатор Василий Глазунов не щадил себя на войне, не жалеет и в мирной жизни. Он умело управляется со сложными механизмами тракторов и комбайнов, в уборочную забывает о сне. Его побаиваются, его уважают и стараются делать всё, как надо, чтобы только получить его одобрение. Как умело управляется с поголовьем овец, используя рациональные методы содержания отары, редкостный, по словам односельчан, чабан Василь Васильевич Негреев. Каким поистине кудесником в обращении с посевным зерном предстаёт перед нами старик-агротехник Носов из рассказа «Зародышек». Автор любуется молоденькой табунщицей Решетниковой, у которой свой подход и к сосунку-жеребёнку, и к взрослому коню. Девушку узнают животные, за ней идут самые норовистые лошади.
Писатель помогает читателю разглядеть в самых обычных сельских тружениках незаурядность их натур, убедиться в том, как творчески относятся к своей профессии земледельцы, животноводы, пчеловоды, агротехники, садоводы-виноградари. Выведенные Фоменко персонажи ‒ подлинные новаторы сельского хозяйства. Они наблюдательны, обладают природной смекалкой, ищут и открывают новые методы повышения урожайности зерна, сохранения птиц, маточного поголовья скота, выведения элитных коней. В зоне рискованного земледелия всё держится на их опыте и золотых руках… Один из персонажей рассказа Фоменко «Сухие дожди» Азарий Яковлевич Сасов открыл метод выращивания в любую сушь отменных огурцов и арбузов. У красивой, тяжеловатой, с живыми большими глазами старшей свинарки Каныгиной на ферме, где содержится поголовье свиней, идеальная чистота. Выхоленных маток с розовыми сосками на лоснящихся животах, резвых подсвинков, грузных кабанов купают каждый понедельник. И зимой – в тёплой воде. Правильно вскармливают. Здесь нет болезней и падежа животных. У Каныгиной за тысячу трудодней её подопечные набирают в весе, в её свинарник приезжают перенимать опыт («Вдовья доля»).
И ещё одна героиня рассказа Фоменко ‒ телятница Федосья. С высокой долей ответственности и с нажитым годами умением выращивала она высокоплеменных телят. Ходила за ними, как мать за детьми. Обидевшись на местком, который обманул её со строительством собственного жилья, передав причитающиеся стройфонды полеводам, она написала заявление об уходе с работы. Её домашние вещи укладывают на машину, а Федосья не может покинуть телятник: выполаскивает стеклянные поёнки, привычно кормит молодняк. А когда начинает телиться Ягодка ‒ корова нежной масти, она тут же заспешила к ней. Как была в синем шевиотовом жакете и туфлях на высоких каблуках, так и пришла к своей питомице, над которой склонились врач и фельдшер. Когда Федосья увидела крючки, щипцы, она ту же подскочила к людям в белых халатах.
«‒ Якы щипцы? ‒ тихо спрашивает Федосья. ‒ Телка убыть? ‒ Врач требует навести порядок, иначе телятницы ответят за гибель коровы. Но Федосья непреклонна: ‒ Хоть полопайтесь, резать не дозволю». Она помогает Ягодке разродиться, и вот уже «обтёртый, ещё парующий, кучеряво-волнистый светлый бычок старается встать на ноги» («Федосья»).
Такой же одержимостью к своему делу наделены и другие герои рассказов Фоменко: готовый украсить всю землю садами дед Гузий, прошедший по дорогам недавно отгремевшей войны молодой пасечник, который «ходит меж ульев, чётко позвякивая медалями», жилистая, низкорослая женщина с выпуклыми бесцветными глазами, знаменитая бугаятница Шевелёва, которая умеет обихаживать самых что ни на есть свирепых бугаёв…
Нет вымысла в рассказах Фоменко. За каждым ‒ документальная основа, герои, имеющие своих прототипов. Эти рассказы и задумывались как очерки, и рождались на фактическом материале. Но автор сумел облечь реальный мир в такую художественную форму, добиться такой красочности и ясности языка, что его творения стали фактом искусства.
Удивительна живопись письма Фоменко. Начинаешь читать и не можешь оторваться от яркости красок, от музыкального построения фраз. Как тонко передаётся ощущение природы, как выразительны портреты и логика поступков. Веришь всему: и как работает в ночи комбайн, как обрушиваются на степь зимние дожди, перемежаясь с ледяшками, со снеговою крупою, как проносится косяк на утином отлёте. Всё ‒ правда. Чтобы дать читателю хоть мало-мальское представление о стиле письма Фоменко, приведу только два, взятых наугад, отрывка из его прозы. Вот как он описывает сидящую за прялкой в одиноком хуторском домишке духоборку Ольгу Иудовну:
«Светит каганец из гильзы противотанкового ружья, в комнате такая обездвиженность, что огонёк стоит ровно, без колебаний. Должно быть, совершенно так же, как велось это по деревням и сотню, и две сотни лет назад, крутит Ольга Иудовна колесо прялки. Оно бежит с куриным квохтаньем, требует безотрывно подёргивать шерсть из кудели, но это не мешает старухе говорить, и я, словно погружаясь в некое подводное царство, вхожу в далёкий мир отца Ольги Иудовны, как говорит она, «папаши», даже в мир папашиного папаши, который арендовал кусок земли у помещика Борисова».
А вот отрывок из другого рассказа:
«Я пошёл на сверкающий по краю неба свет. Впереди обрисовывался комбайн. Словно баржа, поспевающая за буксиром, комбайн тянулся за трактором. Он плыл по границе поля, бросая прыгающие отблески на стерню, на ровный порог ещё не срезанного хлеба. Было видно, как сонные птицы вдруг взлетали из-под самых тракторных фар и, на мгновенье сверкнув в лучах, испуганно шарахались в темноту. На комбайне виднелись люди».
Недаром Александр Трифонович Твардовский считал, что проза Владимира Фоменко сродни прозе пушкинской «Капитанской дочки».
* * *
Впервые я увидел Владимира Дмитриевича Фоменко в середине 50-х годов. Правление Ростовского отделения Союза писателей СССР поручило ему выступить с докладом о литературе, посвящённой сельской тематике. С воодушевлением и присущей ему добросовестностью взялся Фоменко за близкую ему тему. Пересмотрел горы книг, газетных статей, журнальных публикаций. На собрание были приглашены и члены литобъединения «Дон», к коим принадлежал и я.
‒ В русской литературе, ‒ говорил докладчик, ‒ крестьянин представлен как сеятель и хранитель родной земли. Он был носителем высших человеческих качеств, мудрости и органически вписывался в природу, которую ему приходилось возделывать, преобразовывать, преодолевая различные катаклизмы и аномалии. «Записки охотника» И. С. Тургенева, поэзия Н. А. Некрасова, рассказы и романы Л. Н. Толстого с любовью и болью вели речь о судьбе русского крестьянства. В наше время среди произведений, отразивших истинную картину жизни села, особенно на крутых, переломных вехах истории страны, пожалуй, самым ярким после «Тихого Дона» явилась «Поднятая целина» Михаила Александровича Шолохова.
О своем знаменитом писателе-земляке Фоменко говорил как ученик о любимом учителе. Он призывал учиться у Шолохова художественной правде, умению разглядеть главные конфликты века и образно воссоздать ход времени на страницах своих гениальных романов. Яркой индивидуальностью наделены Шолоховым герои «Поднятой целины» ‒ Семён Давыдов, Макар Нагульнов, Андрей Размётнов, Кондрат Майданников, дед Щукарь. Разве забудет их прочитавший роман читатель! И разве можно понять трагедию казачества, душу простого крестьянина, не прочитав «Донские рассказы», «Тихий Дон», «Поднятую целину»?
Докладчик считал, что «деревенская проза» в послевоенном литературном процессе обозначила чуть ли не все основные направления поиска художественного слова. Она возрождала традиции русской классики, выступала в защиту родной природы. Художественно-публицистическое исследование духовно-нравственных и экономических проблем послевоенной России нашло отражение в романе Леонида Леонова «Русский лес», в очерках Валентина Овечкина, собранных в книгах «С фронтовым приветом» и «Районные будни», в «Деревенском дневнике» Ефима Дороша, рассказах, повестях и романах Владимира Солоухина, Гавриила Троепольского, Виталия Закруткина, Анатолия Калинина, Елизара Мальцева и других не равнодушных к жизни села писателей.
Владимир Дмитриевич не принимал лживых коллизий бесконфликтных «колхозных романов», пасторально-поверхностного изображения жизни в романе Семёна Бабаевского «Кавалер золотой звезды» и последовавших за ним подобных лубочных сочинениях. К счастью, он дожил до времени, когда появилась глубокая, связанная корневой системой с глубинной жизнью народа настоящая, правдивая «деревенская проза». Владимир Дмитриевич высоко ценил «Оду русскому огороду» и «Царь-рыбу» Виктора Астафьева, которого знал лично и в разговоре называл Витей. Появился роман Валентина Распутина «Прощание с Матёрой», который вслед за романом «Память земли» рассказал о драматических событиях в жизни крестьянских семей, о том, как нелегко даётся жителям сёл и хуторов расставание с землёй, которую возделывали их деды и прадеды и которая должна уйти на дно рукотворных морей. Одна за другой выходили книги Василия Белова, Сергея Залыгина, Евгения Носова, Владимира Тендрякова. Правда о деревне пробивала дорогу к сердцу читателей, и это не могло не радовать Владимира Дмитриевича.
Мы встречались в семье Жаков, с которой Владимир Дмитриевич был в дружеских отношениях, в Союзе писателей, при котором находилось литобъединение «Дон» и куда приходили известные литераторы, чтобы побеседовать с нами, молодыми, раскрыть тайны своей творческой лаборатории. Был среди них и Владимир Дмитриевич Фоменко. Приветливый и доброжелательный со всеми, он не обходил вниманием и меня. Я был крайне удивлён, увидев его однажды в вестибюле пединститута. Он разыскивал меня, чтобы посоветоваться относительно сына Игоря, который, как и я, учился на филологическом факультете, но был младше на два курса. У Игоря возникли какие-то проблемы в отношениях с товарищами и педагогами, и обеспокоенный отец сделал попытку посмотреть на сына моими глазами, сопоставить сторонний взгляд со своим и тем самым помочь ему выработать правильную линию поведения.
Владимир Дмитриевич любил свою семью, был замечательным мужем, принимал близко к сердцу всё, что касалось сына и дочери. Рождённый во втором браке сын Дмитрий также был окружён отцовской заботой. Когда Митя подрос и стал служить во внутренних войсках МВД СССР, Владимир Дмитриевич приходил ко мне в Управление исправительно-трудовых учреждений, где я работал начальником секретариата. Зная горячий нрав сына, его запальчивость, боясь, чтобы он не совершил чего-либо необдуманного, отец в письмах пытался помочь ему советом, убеждением. Работники политаппарата, оперативного и режимного отделов Управления знакомили Владимира Дмитриевича с характером и условиями несения караульной службы в конвойных войсках, с которой была связана деятельность Дмитрия, старались развеять тревоги отца.
Екатерина Жак рассказывала, что, когда она серьёзно заболела, «дядя Володя» поднял на ноги всех врачей, доставал самые дорогие и дефицитные лекарства. Он сделал всё, чтобы дочь Ирины Левиной выздоровела.
Вероника Дмитриевна Фоменко-Широкова вспоминала об атмосфере любви, которая утвердилась в их семье, о глубоком уважении родителей друг к другу:
«Папа работал много и очень тяжело, иногда с раннего утра до позднего вечера, иногда с вечера до утра, и к этому в доме было трепетное отношение. Мама старалась, чтобы в доме была полная тишина ‒ папу нельзя было отвлекать, нельзя было приглашать к телефону, папиной работе было подчинено всё.
…Написанное папа читал маме, позже ‒ старшему сыну, позже мне. Он читал хорошо – хороший голос, тембр голоса очень приятный, слушать его было интересно. Потом спрашивал мнение ‒ ему это было важно».
Горе ворвалось в их жизнь нежданно-негаданно. От гипертонии, приведшей к инсульту, умерла Александра Яковлевна. Жизнь, наполненная ожиданием счастья, разом померкла и потеряла смысл. На перекрёстке улицы Ленина и проспекта Октября я увидел постаревшего и сгорбленного Владимира Дмитриевича. Зная о постигшем его горе и желая хоть как-то утешить, я подошёл к нему, взял под руку и стал говорить какие-то слова, выражающие сочувствие. Он отстранённо взглянул на меня и произнёс тихим, глухим голосом:
‒ Голубчик, можно я побуду один? ‒ и пошёл, низко понурив голову и опустив плечи.
Я глядел ему вслед, понимая, что сейчас ему ни до кого, что нужно время, чтобы он сумел пережить своё горе.
Спасала работа. Владимир Дмитриевич писал по-прежнему мучительно медленно, переписывал абзац за абзацем, нещадно браковал то, что с таким трудом ложилось на бумагу. Не довольствуясь приблизительностью, он пробовал варианты за вариантами в поисках единственно нужного и точного слова. Каждая фраза проверялась на вкус и цвет. Писатель, не терпевший вычурности в жизни, на дух не переносил литературных красивостей, ложной патетики, декларативности. В творческой работе не делал скидок ни себе, ни товарищам по перу. И в то же время умел радоваться успехам своих литературных собратьев. С какой теплотой, выступая на одном из писательских собраний, говорил он о творчестве Михаила Андреевича Никулина, о его повести «Лукашка», где герой мальчонка, лишённый возможности нормально учиться в дореволюционной сельской школе, с трудом пробивал себе тропинку к знаниям. Тепло отзывался Фоменко о повести Бориса Васильевича Изюмского «Алые погоны», увидев в ней достоверное изображение жизни суворовского училища. «Учусь подчиняться!» ‒ этот девиз воинской службы курсанты выносят из стен своего училища и следуют ему в армейской жизни. Без верности воинской присяге, выполнения приказов старшего командира, без строгой дисциплины не может сформироваться характер настоящего офицера. Этому учит книга Бориса Изюмского.
А как высоко ценил Владимир Дмитриевич писательскую работу Виталия Сёмина! Он ждал появления каждой рукописи талантливого прозаика, высоко ценил его книги «Семеро в одном доме», «Нагрудный знак OST», «Сто двадцать километров до железной дороги». Книги Виталия отвечали критериям творчества, которым следовал сам Фоменко. Правда жизни и высокая художественность ‒ вот что отличало прозу Сёмина от многих книг, выпускаемых различными издательствами. И если над Виталием нависали чёрные тучи неправедного гнева, если летели в него критические стрелы различных злопыхателей, Фоменко тут же бросался на выручку, выступал в защиту Сёмина на собраниях и на страницах печати. В свою очередь Виталий высоко оценивал творчество и человеческие качества Владимира Дмитриевича. Поистине родственные души!
Его тянуло в дружеский круг семьи Жаков, где всегда было весело и шумно, где хлебосольная жена Вениамина Константиновича Мария Семёновна старалась усадить гостей за стол, напоить чаем, накормить. А гостей всегда было много: приходил Миша Кац, сын поэта Григория Каца, и его жена Софа Зубина, заместитель начальника областного отдела юстиции, библиотекари, с которыми поддерживала постоянную дружескую связь Мария Семёновна, Владимир Павлович Барсуков, учитель истории школы № 22, сын Жаков Серёжа, его жена Инна, Юдовичи, друзья Сергея по РГУ, которые были не только талантливыми педагогами-математиками, но и заядлыми туристами, альпинистами. Им было что рассказать о недавних походах. Звучали стихи, обсуждались события литературной жизни. В центре внимания был сам хозяин, обладавший феноменальной памятью, читавший не только свои, но и большое количество стихов поэтов серебряного века. Вениамин Константинович был лично знаком с Осипом Мандельштамом, встречался с Сергеем Есениным, Анатолием Мариенгофом, Велимиром Хлебниковым, Владимиром Маяковским, Александром Фадеевым, Семёном Кирсановым, с молодым Шолоховым, с художниками Константином Ротовым, Валентином Бродским, артистами Швейцером, Шатуновским, композитором Павлом Гутиным.
К Жаку Владимира Дмитриевича тянула глубокая порядочность этого человека, его верность писательскому призванию, неспособность к предательству, к отказу от своих убеждений. Этот чистой души человек всей своей жизнью показал, что значит жить достойно.
С людьми, которые могли предать, Фоменко тоже приходилось встречаться. Однажды он рассказал, как, приехав в Москву по литературным делам, остановился в гостинице:
«Поздним вечером в номер постучали. Открыл дверь, а на пороге Михаил Дмитриевич Соколов, держит чемодан в руке и говорит:
‒ Володя, разреши у тебя переночевать. Приехал, сунулся в одну, другую гостиницу ‒ всё забито. Я у тебя только до утра побуду, а завтра, думаю, всё определится.
‒ Конечно, Миша, говорю, ‒ о чём речь ‒ оставайся. ‒ Оставил ему кровать, делю простыни, одеяла, переношу всё это к себе на диван, а утром он мне выдаёт:
‒ Ты что, и вправду думаешь, что мне не было места в гостиницах? Были! У меня места заранее забронированы. Но просочились слухи, что у тебя здесь бывают женщины, и вот я, как секретарь партийной организации, пришёл это проверить.
‒ Ах ты!.. ‒ не помню, что ему я тогда наговорил. Схватил его чемодан, вышвырнул в коридор: ‒ Убирайся к чёртовой матери!
‒ Ты ещё пожалеешь об этом ‒ бросил мне на прощанье автор «Искр» и «Грозного лета». И выполнил свою угрозу. Написал жалобу в ЦК партии (мне её потом показали). В ней указывалось, что я выдаю себя за русского писателя, хотя таковым не являюсь, что у меня, как выяснилось, в семье есть евреи, что друзья у меня евреи. А было это в самый разгар антиеврейской кампании, связанной с делом врачей».
Так бдительный коммунист, причисленный к писательскому цеху, информировал высший партийный орган о писателе Фоменко, к которому следует применить незамедлительные меры воздействия, вплоть до исключения из партии и Союза писателей.
Владимир Дмитриевич часто приводил в разговоре слова Салтыкова-Щедрина о птицах певчих и ловчих. «Певчие, ‒ повторял Фоменко, ‒ поют, а ловчие их заклёвывают и когтят. В литературе то же самое: птицы ловчие заклёвывают птиц певчих».
Он не стремился ни под кого подделываться, говорил то, что думал, делал то, что считал нужным. Будучи приглашённым на торжественное застолье, где присутствовал и М. А. Шолохов, Фоменко сидел за своим столом, слушал застольные тосты, песни, хмельное разноголосье и почти не поднимал налитой рюмки. Это не осталось незамеченным:
‒ Почему не пьёшь? ‒ спросил Шолохов. ‒ Ты что – Фурманов при Чапаеве?
‒ Да не могу я, Михаил Александрович!
‒ Ну смотри…
Больше его на такие празднества не приглашали..
Всегда умевший находить верный тон в разговоре с людьми, Владимир Дмитриевич довольно-таки резко отреагировал на предложение начальника Управления исправительно-трудовых учреждений полковника Олега Ивановича Чернова получить от него материал об одном уголовном деле и написать на основании его очерк или рассказ. Это возмутило и задело за живое Фоменко:
‒ Я же не даю советов, как исполнять вам свои обязанности. Почему же вы считаете вправе давать советы мне, как выполнять мне мою работу!
Нелёгкий характер? Возможно!
Владимир Дмитриевич с интересом отнёсся к вышедшей в Москве книге Марка Копшицера о художнике Валентине Серове. Книга эта получила высокую оценку специалистов ‒ художников, искусствоведов, писателей. Корней Иванович Чуковский, Николай Сергеевич Атаров и другие известные литераторы рекомендовали живущего в Ростове автора к приёму в члены Союза писателей СССР. В местном отделении СП книгу посчитали компилятивной и в приёме отказали. Пообещали, что вернутся к обсуждению кандидатуры Копшицера, как только тот напишет новую книгу.
‒ В общем, самого Копшицера от Союза не отлучили, отлучили только его книгу, ‒ с горечью комментировал Владимир Дмитриевич сложившуюся ситуацию.
Впрочем, Марка тут же приняли в Союз художников СССР, а его книга стала бестселлером. Её спрашивали в магазинах, в библиотеках за ней выстраивались очереди. Книга о Валентине Серове в серии «Жизнь в искусстве» вышла в Москве 2-м изданием.
Владимир Дмитриевич принимал живое участие в судьбе поэта Игоря Халупского. Когда у того возникли трудности с приёмом, Фоменко помогал Игорю собрать нужные рекомендации и документы, вёл переговоры с членами правления…
От всех суетных дел он отрешался на охоте и рыбалке. У воды, на лесных и степных тропах очищалась его душа, в голову приходили светлые мысли. Рождались рассказы «Охотничья жилка», «В ненастье», «Фиша», «Волчиха», «На утином отлёте», и в них то же уважение к слову, поразительная зоркость писательского видения. Охота и рыбалка помогали ему лучше познать природу донщины – почувствовать прелесть непроезжих, непролазных южных просёлков, скитания по путаным степным дорогам под волнистым небом. В то время Владимир Дмитриевич работал над главной книгой своей жизни ‒ романом «Память земли». Работал целых двадцать лет, преодолевая бессонницу и болезни, сложности семейной жизни и безденежье. По словам Алексея Ивановича Кондратовича, написавшего предисловие к двухтомнику избранных произведений Владимира Фоменко (издательство «Художественная литература», 1984): «Ничего в этой прозе не провисает, всё крепко, ладно, каждое слово на своём месте». Роман был не просто хорошо написан, он касался существенных сторон жизни донского казачества. Развернувшаяся на Дону в 50-х годах прошлого века грандиозная стройка ломала привычный быт сельских тружеников, рушила вековые уклады жизни. С созданием Волго-Донского канала волны Цимлянского моря должны покрыть своими водами степи и балки, поля и виноградники, хутора и станицы. Бросая обжитые веками места, жители хутора Кореновского переезжают в голую, продуваемую ветрами степь, где нет ничего, кроме мёрзлой крупы, бегущей по бесснежной земле. Именно здесь хуторяне должны начать новую жизнь.
Замечательными героями заселил свой роман писатель. Как истинный художник он предельно выразительно выписал их судьбы, лица, характеры. Разве забудутся яркие образы Натальи Щепетковой, Дарьи Черненковой, Степана Конкина, Любы Фрянсковой, Серёжи Абальченко, их друзей! Автор показал, как много значит в жизни народная инициатива и коллективный труд В образах заматерелого рутинёра-карьериста, председателя райисполкома Бориса Никитича Орлова и лишённого в своих поступках показной идейности и декларативности молодого секретаря райкома партии Сергея Голикова сталкиваются два миропонимания, два стиля руководства. Для Орлова мнение людей ничего не значит: есть директива ‒ будь добр выполнить её. Любой ценой. Законом, указанием сверху всегда можно заменить собственное мнение. Голиков, напротив, при всех своих недостатках и ошибках твёрдо убежден в том, что жить надо по правде и совести, и в этом его сила. Правда быта, драматические столкновения, лицо и личина власти и отдельного человека, зло, рядящееся под добро, ‒ всё это предстаёт в романе в реальной жизненной сути.
В своём главном произведении Владимир Фоменко сумел воссоздать подлинно народную драму, показав, как она отражается в судьбе каждого отдельного человека.
Роман печатался в «Новом мире», о нём говорил, выступая на XXII съезде партии редактор журнала поэт Александр Твардовский:
«Для писателя-пенкоснимателя материал, связанный, скажем, со строительством Волго-Донского канала, с переселением со дна нынешнего Цимлянского моря старинных, многолюдных станиц на новые места в открытые степи ‒ для пенкоснимателя это дело неинтересное, как прошлогодний снег, ‒ он в своё время посвятил этому один или два-три поспешных и поверхностных очеркишка, отобразил ‒ и дело с концом.
А вот для серьёзного, вдумчивого писателя ростовчанина Владимира Фоменко эта тема оказалась темой, занявшей десять лет напряжённого труда, и кто читал его роман «Память земли», должен будет признать, что это интересная и глубокая книга и она в целом и каждой своей частью принадлежит нынешнему дню, как будто писатель повествует о событиях шестидесятого или шестьдесят первого года».
В 1976 году по роману Фоменко был снят и показан телезрителям фильм. Режиссёры Борис Савченко и Борис Ивченко старательно перенесли на экран сюжетные линии и судьбы героев «Памяти земли». Музыку к телефильму писал ростовский композитор Леонид Павлович Клиничев.
Владимир Дмитриевич Фоменко жил стремительно, не жалея себя. Когда силы покидали его, старался спортом взбодрить себя. Он и умер на ходу, по дороге к речному причалу, старался успеть на «Ракету», отплывающую в Ростов.
Я приехал в Старочеркасск, где он жил последние годы, и вдова Владимира Дмитриевича Ирина Иосифовна Левина проводила меня на кладбище, где я положил букет хризантем на могилу дорогого мне человека.
Время от времени достаю с полок подаренные им книги, читаю посвящённые мне надписи. На романе «Память земли» («Художественная литература», 1976) начертано:
Вдохновенному поэту Э. Барсукову от унылого прозаика В. Фоменко в качестве дружеского внутрицехового обмена товарами. Ростов-на-Дону. 5 января 1977 года.
Я улыбаюсь: моя поэтическая книжка-брошюрка и знаковый в советской литературе роман ‒ обмен явно неравноценный. На форзаце двухтомника другая надпись:
Эдуарду Григорьевичу Барсукову, милому Эдику, с пожеланием с жёсткой требовательностью писать, писать, писать! В. Фоменко 22 авг. 84 г.
Это напутствие мастера я буду помнить всегда.
