ОЛЕГ АФАНАСЬЕВ
О СОЮЗЕ ПИСАТЕЛЕЙ
Единый всесоюзный СП был создан для обуздания инакомыслия. Выстраивая свою идеологию на руинах православия, большевики подошли к тому, что у советской власти рядом с ЧК, правой ее рукой, должна быть как бы левая – единый фронт средств массовой информации (дезинформации главным образом) и творческих союзов, прежде всего писательского.
Вот что я сразу после позорного выпада гэкачепистов опубликовал во втором номере первой свободолюбивой ростовской газетки «Демократический Дон»:
Еще совсем недавно подъезжаешь или подлетаешь к столице Дона и в вагоне или самолете включается радостная звукозапись. Пассажирам рассказывают о достопримечательностях донского края и, конечно же, о его славных писателях: Шолохове, Калинине, Закруткине, Лебеденко… Оставим Шолохова; «Тихий Дон» великая книга, и этого достаточно, что бы там вокруг нее ни говорилось. Но удостоившиеся стоять рядом?! Пробуешь читать. И поражаешься. Каким образом такое вообще могло появиться на свет божий? Да это даже не псевдо… не графо… Это какая-то попросту дебильная продукция. Господи, в стране, куда ни повернись, – бордель, несправедливость, у них же, ростовских гениев, всюду порядок, счастье, победы, вот-вот окончательно грянет Светлое будущее.
Все, вероятно, слышали про козлов, которых держат на мясокомбинатах для того, чтобы завлекать вновь прибывающие стада на место, где убивают. Козлы подбираются крупные, с длинной шерстью, высокими рогами, а главное, глядящие вокруг бодро, можно сказать, счастливо. В нужный момент козлов пускают впереди растерянных стад, тоскующие животные вдруг видят перед собой нечто обнадеживающее, устремляются следом, а провокатор, опять-таки в нужный момент, сворачивает куда-то в сторону, где поощряется вкусненьким. Стада же ухают в бездну.
В махрово-реакционнейшие сталинско-брежневские времена роль таких козлов в нашем обществе выполняли люди искусства, и красный ростовский бастион был на этой службе одним из самых надежных…
Так я писал, а через каких-нибудь два месяца сам угодил в СП. Нет, не старый коммунистический, а новый, будто бы демократический. Зная организаторов этого нового, отколовшихся от старого, понимая, что ничего хорошего из этого не выйдет, всё-таки дал себя уговорить. Дело в том, что, когда в Москве в 87 году вышла моя первая книжка, уже на следующий день я не смог пойти на работу в шарагу, где, ничего не делая, двадцать пять лет валял дурака, получая довольно приличную по тем временам зарплату: очень хотелось зажить, наконец, правильной жизнью – писать и только писать. Четыре года был на вольных хлебах, никто меня не трогал, но закона о трудовой повинности, по которому, уволившись с одного предприятия, ты должен устроиться куда-нибудь не более чем через четыре месяца, никто не отменял. (Самый яркий пример того, что могут сделать с нарушителем этого закона – И. Бродский.) Ну, а главное – была надежда, что как-нибудь новый Союз проявит волю и заимеет собственный, в связи с появившимися возможностями, бесцензурный печатный орган – издательство, журнал или газету. Ведь союзы писателей с самого начала возникали вокруг каких-либо изданий – «Современника», «Отечественных записок», «Русского богатства». Они себя никак не называли, но факт сотрудничества, дружбы, взаимопомощи всем известен, некоторые привязанности и симпатии писателей друг к другу просто удивительны. Но всё-таки мне с самого
АФАНАСЬЕВ Олег Львович – прозаик, драматург, публицист. Член Союза российских писателей. Лауреат премии «Ковчега», постоянный автор журнала с № VI (2005). Предыдущая публикация в № XL (3/2013). Живет в Ростове-на-Дону.
© Афанасьев О. Л., 2013
начала было очень стыдно. Хлопнули мы тогда с товарищем уговаривающим по несколько стаканов моего самодельного и – чего по пьянке не бывает! – поехали приобретать мне «социальное лицо» – вступать в новый Союз. А еще через два месяца лопнула советская империя. Начался развал хозяйства страны, безработица и так далее, все об этом помнят, поскольку начавшееся тогда по сей день не кончилось.
А с новым Союзом случилось то, что он так и не заработал. В нем сразу же началась борьба за власть между вышедшими из старого Союза стариками, причем борьба велась по правилам старого Союза – подковерная, подловатая. В результате новый Союз по форме сделался точной копией старого: председатель – ответственный секретарь – члены правления. Председатель, давно уж бросивший писать и не скрывавший этого, занялся изданием чейзов, агаткристи, эротики и всего такого прочего, с жадностью поглощавшегося долго постившейся публикой. Секретарь завел на каждого члена Союза учетную карточку, меняя их ежедневно на своем столе, показывая таким образом редким посетителям, что в данный момент он решает проблемы вот этого конкретного писателя – так он бессменно «работает» больше десяти лет. Чем занимались члены правления, совсем не знаю. Оба союза уже тогда состояли из очень старых людей, уже тогда не все были ходячие. Оба союза: поредевший старый и как бы недоукомплектованный новый – принялись принимать в свои ряды новых, а вернее таких же старых, многие годы ходивших в «молодых» и пытавшихся удостоиться высокого звания пишущих людей. И в желающих удостоиться недостатка нет по сей день. Сила инерции. Хочется хорошо выглядеть. О литературе при этом я в Союзе не услышал ни слова. Повестка всех собраний – отчет правления о проделанной работе, докладчик председатель (какой работе, непонятно), и прием новых членов.
Тут ведь в чем искус. Принимая решение о едином Союзе писателей под руководством партии, Сталин как бы вскользь спросил, сколько платят полковнику, и пожелал, чтобы такое же довольствие имели «верномыслящие» писатели. Однако жизнь у штатских новоиспеченных полковников была куда более сладкая, чем у носивших погоны. Страна от мала до велика охвачена обязательной трудовой повинностью (правом на труд это называлось), а творческие работники распоряжаются своим временем как угодно, работают только по вдохновению. Впрочем, вдохновение не совсем обязательно. Прочитай внимательно несколько книжек ведущих товарищей: Кожевникова, Островского, Бабаевского, Фадеева… – и шпарь как у них. Главное – быть на уровне идеологических установок партии, а там, что бы ты ни намолол, члену Союза всё простят, редактор твое сочинение в крайнем случае заново перепишет, никуда не денется. И за этот труд тебе масса удовольствий: деньги, квартиры, командировки, пиры с безобразиями и без, дома творчества… Малина! Кто ж не хочет себе такой жизни? Множество народа стремилось в широко распахнувшуюся и тут же надолго закрывшуюся дверь. Ведь прочитав, к примеру, «Молодую гвардию», всякий мало-мальски грамотный и неглупый человек мог сказать: «Какая брехня! Чего тут такого? Я бы тоже так мог!» Были и другие, совершенно противоположного склада. Потрясенные несчастьями нашей жизни, жаждущие хотя бы назвать Зло, верящие, что, когда попадут в Союз, если будут писать очень хорошо, никакой редактор-цензор не устоит, правда всё равно всплывет.
Мой любимый Мишель Монтень пишет, что жизнь мудра и часто лучше всего не мешать текущему ходу событий. Мы бросаем в карманы разные мелкие вещи, и ведь они там укладываются друг подле друга самым наилучшим образом, пишет он. Еще он утверждает: посадите на галеры сотню отпетых негодяев, доставьте на необитаемый остров и бросьте на произвол судьбы – и ведь они создадут в конце концов государство со своими законами и порядками. Всё это укладывание-раскладывание по местам, по нишам сейчас как раз и происходит. Много ненужного исчезает с глаз долой. Например, памятники Ленину. Его портреты, фотографии, книги исчезли с наших глаз уже давно. А монументы держатся. Чтобы снести монумент, надо серьезно поработать, но всё равно и они исчезают, в первую очередь литые из цветных металлов – пьющие сворачивают крепежные болты любой прочности и сдают фигуры в ларьки вторсырья. Рассыпалась на мелкие осколки и сама КПСС. Всё живое, не говоря уж о талантливом, давным-давно от нее отшатнулось. Союз писателей мертв. Новая власть не только не хочет кормить мастеров пера, но и отняла у них (заодно с композиторами) дом правления. Да, старая власть, отремонтировав, подарила писателям красивый двухэтажный особнячок. Вместе с уютным двориком это было, пожалуй, самое отрадное место в центре Ростова. Отняли. В 17-м это называлось экспроприацией, теперь приватизацией. И хоть бы подарили дом какой-нибудь молодежной организации или устроили детский сад для своих же внуков – пусть с детства привыкают к хорошему. Так нет же, разрушили, чтобы строить какой-то там центр по связям с заграницей, которая нам поможет. И жалко не писателей с композиторами. Жлобский какой-то поступок совершила власть. На улице Пушкинской, которая есть самый-самый центр Ростова, от самого начала до Ворошиловского, стоит много предназначенных под снос домов, в которых люди по тридцать лет ждут переселения. Почему бы не осчастливить несколько отчаявшихся семей, заодно прослыв добрыми? Не только писатели – люди наши ей тоже не очень надобны, любовь к иностранцам сильнее. Как и во все времена на святой Руси.
Выход, конечно, есть. В дореволюционной России, когда никаких писательских союзов не существовало, зато создавалась великая литература, писатели группировались вокруг журналов.
В журнале «Ковчег», издающемся частным порядком, можно немало найти материала для размышлений.
Меня задел роман «Провинциздат» Олега Лукьянченко, который читать и смешно и горько. Абсолютно всё знакомое. Абсолютно всё правда…
…Некоторое время у меня на даче жили парочка, он и она. Оба год назад закончили экономический институт, он их и свел. На жизнь они имели: он от торговли в открытом всем ветрам лоточке всякой всячиной – электрическими шнурами и батарейками, канцелярским товаром, из-под прилавка порнографическими журналами, она иногда временами его подменяла, а главный их прибыток шел от матери девушки, живущей в районном городке и имеющей там шаговый, как теперь говорят, магазин. Молодые, не имея настоящей, по специальности, работы, чувствовали себя в подвешенном состоянии, без перспектив на будущее. Он, неглупый, подхватистый – на все руки от скуки, за время учебы освоивший специальности штукатура-маляра и электросварщика, бравшийся помимо стояния за лотком за любую сверхурочную шабашку, скоро объяснил мне: нас учили, как правильно заниматься бизнесом, как ведут его там, за бугром. А у нас-то жизнь другая, всё по-другому, от бизнесмена требуются совсем не те качества, сам бизнес происходит совсем по другим правилам.
Что-то подобное случилось с Андреем Амариным, главным героем романа Олега Лукьянченко «Провинциздат», которому тоже приходится заниматься совсем не тем, чему учился, к чему себя очень нешуточно готовил.
Андрей в романе вполне обозначен. Отличник в школе, отличник в университете. Ничего не сказано о его родителях, вообще предках, но и так ясно, что рос он не уличным дикарем: филолог, как завет воспринявший лучшее из литературы прошлого и настоящего, писатели – его герои – только самые лучшие, и он пробует им подражать, видимо втайне от себя надеясь со временем стать вровень с любимыми. Устроившись работать редактором художественной прозы в Провинциздат, он поначалу просто вне себя от изумления. Нет, столкновений с блюстителями нравов в нашем тоталитарном государстве у него уж было достаточно, много кой-чего понял, но Провинциздат, но Письменный Союз, поставляющий так сказать сырье для издаваемых книг... Задача настоящего художника: показать время и человека в этом времени – как время влияет на человека, как в свою очередь он влияет на время. Таковы «Война и мир», таков «Тихий Дон», еще много-много замечательных книг. Художественное произведение, будь то печатная книга, полотно художника, фильм или спектакль, – должно заставлять думать. Жизнь трагична, но мы изо всех сил стараемся избежать ее ударов, однако сохранять человеческое лицо надо в любом случае, а если нет... Провинциздат же населен людьми, сделанными исключительно последними временами, поддавшимися на все его уловки и провокации, они – продукт эпохи. Главная обязанность провинциздатовцев – слышать и свято выполнять указания апкома (разговорное от «обком») партии по вопросам литературы. И какие здесь разгораются страсти!
Человек существо шаткое. Стержень, удерживающий его от бесчисленных падений, – семья и профессия. С семьей, хоть со счастливой, хоть несчастной, всё понятно, но профессии, профессионализм вызывают массу вопросов. Стеклодув, выдувающий хрустальную посуду, может гордиться своими достижениями. То же самое столяр-краснодеревщик или изобретатель велосипеда. Замечательные, нужные люди! Ну, а изобретатель автомата Калашникова или токари, обтачивающие стволы для этих самых автоматов, от которых немеряно погибло народу во всех уголках нашей прекрасной голубой планеты? Гордятся они своим, так сказать, конечным результатом? А как же! Результат дело неизбежное, главное – помогать разбираться хорошим с плохими, а если честно, то производство «калашей» – работа, дающая хлеб насущный множеству людей. Смастырю не я, так другой – нас много, и кушать все хотят. То же самое Провинциздат. Кому-то нужен бумажный хлам, который он производит, ну и всё, значит, в порядке, а кто против, того прочь…
И здесь нельзя не сказать об эволюции нашей русской литературы.
Стабильный спрос на нее, на Слово с большой буквы, появился в России с середины восемнадцатого века, когда европейское Просвещение пришло и в восточную окраину проживания белого человека. Спрос всё более нарастающий, в девятнадцатом веке сделавшийся для лучшей части общества такой же потребностью, как еда, одежда, тепло... Великая Русская Литература возникла как заказ передовой части русского общества, ею же и оплачиваемого, потому что книгу надо написать, издать, распространить – дело это трудоемкое и дорогое. Всеми было признано, что книга, Слово – главное достижение человеческого ума, книга мудрости номер один как раз с этого и начинается.
И что с литературой сотворили большевики, фактически ею воспитанные?
Ленин на второе место после государственного строительства ставил задачу перевоспитания народных масс в духе марксистского учения, а не желающих делаться «сознательными» помещал в концентрационные лагеря (у Ленина, как и у Гитлера, именно так назывались лагеря заключения) – прочитал когда-то я в одном из его сочинений. Собственно, задача перевоспитания тоже вошла в дело строительства нового государства. И не одними лагерями было осуществимо создание единородной человеческой массы. Дьявол подсказал строителям новой жизни взять на вооружение Искусство. Были созданы единые творческие союзы писателей, художников, архитекторов, деятелей театральных и деятелей кино, задачей которых стало плести паутину вранья, устраивать разруху в головах, называя эту работу идеологической.
Итак, сначала заказ на литературу шел от лучшей, наиболее живой части российского общества. Оно же и платило писателям, покупая их книги. С созданием творческих союзов художественную продукцию заказывало государство, то есть большевики, они же ее и оплачивали. И пошла работа. Задачей литературы стало отражать не правду жизни, а будто бы благотворное влияние бюрократов-коммунистов на всю народную жизнь, чего, конечно, не было. И конечно, прежде чем Провинциздат – фабричка, выпускающая в год до пятидесяти бездарных, отравляющих умы книг, и поставляющий ему сочинения Союз писателей выкристаллизовались, было уничтожено, искалечено немало пишущего народа, пока литературное ведомство не приобрело тот вид, который предстал глазам Андрея.
Андрей Амарин умен, у него уже написана одобренная в московском издательстве книга, и всё же, и всё же он, как и уроды Провинциздата, тоже продукт эпохи. Поскольку, как абсолютно любой человек, нуждается в защите. Суд и право в нашем государстве заменила Партия. Всё в ее руках! Экономика, политика, искусство, мораль. Некуда деться бедному крестьянину. И умный Андрей знает ход, способы защиты с помощью апкомовцев, побивая врагов своих всё той же коммунистической демагогией, теми же самыми указующими бесконечными директивами и постановлениями.
Роман Олега Лукьянченко о переработанных жутким временем человеках, будто бы принявших на веру марксизм-ленинизм, запуганных жрецами этой веры, кусающихся, подличающих, плохо понимающих, что творят.
В предисловии, чтобы избежать судебной тяжбы, Олег Лукьянченко уверяет: все персонажи чистый вымысел. О-ля-ля! Не выйдет. Достаточно найти в библиотеках и почитать смехотворные романы Калинина, Закруткина, Лебеденко, Геращенко, Соколова, чтобы узнать в них героев «Провинциздата». И хорошо известно, где работал многие годы Лукьянченко, где вживую насмотрелся на изображенное. Сам автор этой заметки десятки раз бывал в стенах описываемого почтенного учреждения – всё чистая правда, так оно и было. Читая роман, где-то посередине я почувствовал себя нехорошо: да что ж это такое? Урод на уроде, хоть бы какой-нибудь любовной интрижкой этот Андрей, главный герой романа, свое сказание разбавил. Однако против правды не попрешь. Она такая, что любовным интрижкам, хоть они, вероятно, и были, в романе места не нашлось.
Но рассказывать о романе бесполезно, там нет бессодержательных страниц – это надо читать от корки до корки. Я читал первую часть его в рукописи, кажется, в девяностом году. В те времена эйфории, когда толстые журналы выходили миллионными тиражами, в которых публиковалось всё, полное негодования и протеста по поводу только что минувшей эпохи, роман не показался мне выдающимся. К тому же готова к печати была лишь первая его половина. И то, что тогда не дошло до публикации в одном ряду со многими обличающими вещами, может быть, его счастливая судьба. Да, у нас так: не везет, не везет, и вдруг выпадет твой номер. Словом, теперь роман удивил, рассказ о совершенно неповторимом фантастическом времени оказался исключительно современным.
Многое теперь видится и понимается так, как тогда было просто невозможно видеть и понимать. Особенно плохи дела в области искусства, особенно плохо с художественной литературой.
…Было это давно. Играли мы на берегу Дона в футбол. На дыр-дыр – так это называлось. Резиновым мячиком на небольшом плоском песчаном пространстве с воротиками шириной в один шаг, означенными кучками кремней побольше, какие удалось собрать на песчаном берегу. Нам, когда-то неразлучным, было уже под тридцать, почти все женаты, но отношения поддерживали. Было весело. Особенно от Женьки Мышки. Женя никак не мог попасть в воротики. У всех хоть раз да получалось, у него нет. На глаз до линии ворот сантиметров двадцать, промазать невозможно. «Жека, ну, бей!» Жека, выпучив от напряжения глаза, бил и... мимо. И всё же это случилось – он попал. И... сама игра, а за ней и наше веселье кончились: Женя вдруг ошалел от своей удачи, забыл про игру, стал бегать между нами, требуя подтвердить случившееся.
– Алик, ты видел? Нет, ну ты видел! Это я...
– Петро! Я же целился, я не случайно...
– Жека, ну успокойся, продолжай играть.
Он этих призывов не понимал, игра кончилась, как пишут журналисты, не выявив победителя.
Нечто подобное произошло с нами после революционных дел Перестройки. Когда подули ее свежие ветры и вроде бы рухнула власть КПСС, все обрадовались, проекты нашего переустройства рождались во многих головах. Но радость наша была похожа на радость Жени, забившего гол. Ведь СССР развалился как бы сам собой, как разваливаются детские домики на песке (точь-в-точь как великая Российская империя в феврале 17-го, только первая продержалась 300 лет, а советская 70). Но в том-то и дело, что домик развалился, а его строители остались. Мы тогда действительно стали самой читающей страной. О, публикации авторов забугорных, публикации писавших в стол! Газеты, журналы печатались миллионными тиражами. Даже «толстые» журналы – невиданная вещь. Помню, ранним утром шел через наш центральный городской парк. Две уборщицы, опираясь на метлы, остановились посреди аллеи передохнуть, и одна другой с восторгом говорит: «А вчера читала «Юность»? Вот там дают коммунистам!» Известный Григорьян, можно сказать, единственный в Ростове поэт в законе, когда в кинотеатрах пошел фильм грузина Абуладзе, ликовал: «Это теперь им конец!» А кончилось, как когда-то у нас на берегу – игра в демократию быстренько сошла на нет и иссякла. Сволочь, за семьдесят лет страшно расплодившаяся при благоприятствовавшем ей режиме (здесь между империями первой, долголетней, и второй, сравнительно краткосрочной, большое различие – господ первой физически уничтожили, палачи второй по сей день спокойненько подыхают в своих постелях), некоторое время пребывавшая в обмороке, пришла в себя, осмотрелась, поняла, насколько выгоднее свобода и беззаконие вместо несвободы и беззакония, и мы имеем всяческих уродов у власти ныне гораздо больше прежнего.
Удивительно, как всё перевернулось за какие-нибудь пяток лет после развала СССР. Сколько-нибудь стоящее слово придушили самым банальным, испытанным образом, подняв во много раз цены на бумагу и на услуги типографские, почтовые, Роспечати, на перевозки транспорта, объявив, что теперь рынок, каждый сам за себя – и выкручивайся как сможешь. Всем пишущим было предложено печататься за свой счет и писать так, чтобы только что сделавшийся нищим народ покупал твою продукцию за последние копейки. Первыми пострадали «толстые» журналы с громовыми публикациями, нормальная литература погибала, издательства художественной литературы в массовом порядке возвращали авторам рукописи. А народ стали кормить иностранными детективами и порнографией (свои молотобойщики еще не перестроились). И всесторонне голодный люд с жадностью на это набросился – ну кто не мечтал попасть в страну неслыханного разврата? И получайте хотя бы книги о нем! Но секс, приключения – это, думаю, внешнее, что-то вроде рекламы. Первопричина, по которой народ набросился на массовую иностранную литературу, – свобода. Куда хочешь едешь, чем можешь владеешь, никто не объявит твой сапожный молоток орудием производства, не загонит вместе с ним в артель «Социалистический труд», не водрузит над твоим горбом директора, парторга, профорга, и начальника цеха, и производственного мастера, бригадира наконец. Про такое люди наши читали с широко раскрытыми глазами. С другой стороны, одновременно с таким «прогрессом», народу была предложена некая «духовность» в лице Православия. Вместо Искусства. Как грибы после дождя там и здесь возникали золотые купола. Чтобы это строить, церкви было разрешено торговать чем она захочет, например водкой, на доходах от которой она и процветает по нынешний день. Недалеко от меня живет попик, у которого за высоченным кирпичным забором построен на весь участок двухэтажный дом, раза в три больше его церкви. Но ему этого мало, он постепенно скупает дома вокруг себя, по-видимому намереваясь сделаться владельцем всего квартала. Другой пример. Прыткая дамочка, по всем направлениям идеологически выдержанная, которая изображена в романе О. Лукьянченко под именем старшего редактора товарища Лошаковой, перескакивает в кресло матушки – доверенного секретаря благочинного владыки в главном ростовском соборе, что на Старобазарной площади. (В связи с этим мучит подозрение: а не стоял ли наш поезд на запасном пути, и вообще, не был ли задуман обвал девяностых заранее? Но нет, нет, дрянь случилась скорее всего оттого, что выросших в результате кухонных посиделок демократов, будто бы вызвавших перестройку, на деле было в десятки раз меньше всевозможного продувного народа, жаждущего перемен, мутного половодья.) И наконец, литературный финал Великой Перестройки – валом поваливший бумажный и киношный детектив. Воры, беспредельщина, разнообразные отморозки, менты честные, менты подонки, фонари, Мухтары. Как говорил один персонаж самого смешного нашего детектива из жизни двадцатых годов: «Всё те же сны! Всё те же сны!..» Что б вы пропали! – добавлю.
Удивительные аналогии подбрасывает нам наша история. Прошлым мы живем в гораздо большей степени, чем настоящим. В двадцатых, тридцатых годах самые ушлые поняли, что устроиться на освободившиеся после революции доходные профессиональные вакансии можно окончив какой-нибудь вуз или техникум. В конце концов людей с дипломами развелось видимо-невидимо, а после развала империи дипломированной сделалась почти вся нынешняя молодежь. Сработала сила инерции, постепенно передвигающая нас от хорошего к плохому и наоборот. И получилось так, что Провинциздат потух, а расколовшийся пополам Писсоюз, совершенно бездеятельный, никому не нужный, лишенный всех благ – а это в советские времена кормушка была вполне богатая, увеличился в несколько раз. Всё дело в том, что попасть в прежний Союз желающих было много, алчущие писали, писали в надежде что-то донести кто до народа, кто до начальства, сознавая, что вполне способны быть лучше, и уж не хуже удостоившихся желанного членства. Кормушка рухнула, потерявшие надежду на счастливую жизнь, кое-как напечатав за свой счет пару книжечек, вступали в Союз, чтобы хоть отчитаться перед родными и знакомыми за напрасно потраченное время, которое можно было использовать получше.
А между тем многие хотели бы почитать о себе, увидеть свое честное (честные – честное) отражение. Но зеркало русской жизни, поначалу большое и правильное, сначала додумались сделать искажающим, а теперь оно и вовсе раскололось на части: властям правда не нужна, а народ оплачивать хорошую умную книгу не в состоянии – да ее теперь и не найдешь в печатном мусоре новейшего времени. Вывод: культурная политика нынешних птенцов брежневского гнезда глубоко антикультурна. И меняется уж в который раз после бесчисленных войн, после всех Смутных времен (самые смутные после правления Грозного и Николая Второго), после всех Реформаций (самые страшные Петра I и Сталина) лицо нации. И теперь, при колоссальных электронных средствах, с большей чем когда-либо скоростью.
И я вот думаю, думаю. Ляпнул: меняется лицо нации. Точно меняется. Стоит включить средство, и участники очередного шоу говорят о повальном пренебрежении к книге, отказе от чтения не только молодежи, но и их родителей, даже дедушек и бабушек. И главное, среди авторов почти нет молодых. То есть нас ожидает бездумье?.. Опять хочется зажмурить глаза. Но нет, нет, как всякая не норма, это должно уйти.
Много скверных анекдотов можно бы рассказать о Ростове. Например, как горят у нас рукописи. Где-то, может быть, и не горят. У нас запросто. Был человек – Владимир Шапковал. Работал строительным прорабом и писал, писал, надеясь сделаться знаменитым, однако из печатных органов повсюду получая отказы… Несколько рассказов, самобытных, местами гениальных, всё же, когда подули свежие ветры, увидели свет. Потом он перестал показываться на люди. Мы с Олегом Лукьянченко, в свое время «открывшим» В. Шапковала, пошли навестить его. Оказалось, замечательный писатель умер, новые жильцы его квартиры даже не открывают двери. Мы всё-таки достучались до старушки-соседки и узнали, что Володя, потерявший в девяносто третьем работу, умер от голода и туберкулеза, а тетушки-наследницы все оставшиеся после него бумаги и вещи выбросили в мусорный бак, квартиру продали, запретив кому бы то ни было давать свой адрес…
В Новочеркасске жил журналист Василий Старцев. Умер. Дочь, Наталья Старцева, издала его повесть о битве на Орловско-Курской дуге, увиденной ее непосредственным участником, солдатом. Написанная недостаточно набитой рукой, но удивительно честная, полная таких подробностей, которые, сидя за письменным столом не придумаешь, повесть подействовала на меня ошеломляюще. Сейчас же позвонил Наталье:
– Что еще после него осталось? Дай!
– Было расследование Новочеркасского восстания шестьдесят второго года. Как только папа умер, мама рукопись сожгла.
– Зачем?
– Не знаю. Наверное, боялась, что Сталин воскреснет…
Самым натуральным образом сгорел во время запоя прозаик Анатолий Полищук, талантливый, непризнанный, с ясным умом и здоровым телом не находящий себе применения...
А вслед за ним отстрелил себе полголовы великий трудяга Владимир Сидоров, в Ростове вполне признанный, однако покончивший с собой всё от той же невыносимости жизни...
Помню, как долго смеялся, увидев в ящике человечка и титр, извещающий, что это министр культуры Ростовской области. Как, у нас есть министр культуры!? Вот это да!.. Через неделю еще человечек и титр, что это зам министра культуры. Как, еще и зам есть!?. Опять было очень смешно. Потом догадался: ну да, у министра неизбежен и зам, а еще секретари, и завхозы, и всё остальное. Опять смеялся, на этот раз неискренне. И ведь даже это было не всё. Через какое-то время узнал, что область это область, а Ростов это Ростов и есть у него свой департамент культуры. Вот так... И переиздаются под руководством всех этих начальствующих органов всё те же маргинальные Калиткины, Самокрутовы, Бледенки, работает точно по программам безликое ростовское радио и телевидение, большинство газет, подхалимских к власти.
И всё-таки для оптимизма есть основания. Жизнь в новом тысячелетии делается всё лучше. Потому что всё больше открывается возможностей для самодеятельности и действительного соревнования (например, новейшего «толстого» «Ковчега» со старым «Доном»). Трудами и деньгами подвижников Аркадия Константиновича Мацанова, Александра Ивановича Акопова, Натальи Васильевны Старцевой издаются в Ростове интернет-журнал, «толстый» журнал, книги, какие раньше просто не могли появиться в былом Ростиздате. Силы эти невелики, если сравнить с силами официоза. Но возврата к прошлому никто не хочет, и, значит, они будут нарастать.
