Река0

 

                                                           

Ян Гамарник

                                                РЕКА                                                                                                 

 

Река никогда не отражает небо. Река отражает время, такое же мутное, полное водоворотов, подводных камней и течений.

Всё видела река: костры индейцев, хижины первопроходцев, революционные полки генерала Вашингтона, заводы сталелитейных и угольных магнатов, грузовики Второй Мировой – всё отражалось в ней. Сегодня видит река меня, Роберта Ферраро, завтра увидит других. Новые люди, новые машины, новые города отразятся в ней. И всё так же, размеренно и равнодушно, будет течь мимо них река.

                                                            * * *

До шестнадцати лет я жил в родительском доме. Отец всегда был в разъездах, и мы с мамой видели его лишь раз в месяц. Мама страшно злилась за это на отца, а доставалось всегда мне, так как я всегда был рядом. Когда отец приезжал, он говорил мне: «Ну, как дела? Всё в порядке?» Это было почти всё, что я от него слышал.

Однажды, перед Рождеством, маме позвонили и сообщили, что отец умер в гостинице, и что его кредитная карточка не работает, и что если мама не заплатит, то ей плохо придётся.

– Нет, вы только полюбуйтесь! Каков идиот! – кричала мама. – Да, как он посмел умереть!

Затем шли рыдания. Иногда они прерывались криками:

– Как он мог умереть в какой-то грязной гостинице! Что за болван!

И рыдания продолжались.

Мне было тогда десять лет.

В школу я не ходил, учился дома.

Мама устроилась ещё на две работы, и теперь я видел её только по воскресеньям.

В остальные дни крутились, как на киноплёнке, восемь старых тёмных комнат, дорога, по которой неделями никто не ездил, сад возле дома, обрыв, и река внизу. Иногда, вниз по течению, шли лодки. У отца тоже была лодка. Мама рассказывала мне, как они вдвоём с отцом плыли вниз по реке, давным-давно, ещё до моего рождения. Много раз я пытался представить их вдвоём, в одной лодке, но так и не смог.

Однажды, во сне, я увидел странного человека, который отчаянно грёб против течения, но почти не двигался, поток было слишком сильным. Тот тоже заметил меня и опустил весла. Река не простила ему этой заминки и понесла лодку назад. Человек ещё боролся, хотел наверстать упущенное, что-то кричал, но силы были неравны, река побеждала. Тогда он бросил вёсла и просто смотрел на меня до тех пор, пока не пропал в вечерней дымке, до тех пор, пока я не проснулся.

Мама приказала мне не думать больше об этом. На следующий день приехал грузовик и увёз старую отцовскую лодку.

Всё это случилось перед самым моим четырнадцатилетием, и, чтобы как-то отвлечь меня от невесёлых мыслей, мама подарила мне кольт с двумя орлами, выгравированными на стволе.

– Когда стреляешь, держи оружие двумя руками перед собой, – сказала мама. – Упустишь, отдача от выстрела ударит тебя пистолетом в лоб.

Мы пошли в сад, к вишнёвому дереву, усыпанному чёрными переспелыми вишнями.

– Смотри, – мама показала на дерево, – видишь две вишни с краю?

Она вскинула руки перед собой и выстрелила. Вишни исчезли.

– Теперь ты.

Я закрыл глаза и выстрелил не целясь.

– Никогда не закрывай глаза, – рассердилась мама. – Закроешь глаза – тебя убьют.

Она забрала у меня пистолет и выстрелила ещё раз, и ещё, пока не расстреляла всю обойму.

– Ничего, – улыбнулась мама. – Ты ещё научишься.

И, перезарядив обойму, добавила:

– Твой отец так и не научился стрелять.

Она ушла в дом, а я всё смотрел и смотрел, как на реку опускался туман, огненно-розовый от последних лучей дня. Сумерки уносили свет вниз по течению, на запад, к огромному красному полусолнцу, туда, где далеко-далеко, среди леса строительных кранов и невиданных «многоруких» машин, всё выше и выше, поднимался новый автомобильный мост.

Я решил тогда, что уйду из дома через этот мост, пусть только достроят…

                                                            * * *

Меня зовут Роберт Ферраро, так всегда и говорю студентам: я – Роберт, и не зовите меня «Боб», это не моё имя.

Вот Оксане всё равно, как её называют студенты. Оксана, Ксения, Зиния, мисс Кей – она отзывается. Даже странно для человека, преподающего квантовую теорию поля, обычно физики любят точность. Впрочем, все эти кванты ужасно неопределённые, и постоянно переходят друг в друга…

Я преподаю в университете. Историю и политологию. Оксана утверждает, что и то и другое можно легко свести к волновой квантовомеханической функции времени, а затем передать мои лекции ей, вместе с моей зарплатой, разумеется, а меня разжаловать в лаборанты.

Хорошо ещё, что в лаборанты, а не в уличные зазывалы…

Оксана не такая, как все. Я целую её, и светлая река несёт меня.

– Эх, Ферраро… Ферраро… – говорит Оксана. – Фамилия у тебя железная, а сам ты, как вата.

Я смотрю на неё, и кажется мне, что и не женщина она, а какая-то Афина Паллада. Да и будет ли обычная женщина преподавать квантовую механику?

Влас тоже, увидев впервые Оксану, так сразу и сказал:

– Не моя лига, брат. И тебе не советую. Плохо закончится.

Влас пишет диссертацию. Его тема – абхазские народные сказки. Пишет он её уже года три. Всё никак не может сосредоточиться.

По пятницам, после пяти вечера, Влас достаёт из холодильника клюквенное варенье и водку, берёт самодельный кальян, пучок травы и говорит мне:

– Ферраро, иди, погуляй. Мне нужно сосредоточиться.

Через два часа я нахожу его спящим головой на полу, ногами на кресле. Выгнал бы его давно, но кто тогда будет платить половину арендной платы?

С Оксаной я познакомился год назад. Она пришла на мою открытую лекцию. Я тогда впервые высказал гипотезу исторической асимметрии. Если совсем кратко – единой истории не существует. Есть много разных процессов, идущих параллельно, то ускоряющих, то замедляющих друг друга, и имя им легион, и были они, есть, и будут usque ad finem. После лекции Оксана подошла ко мне:

– Мне понравилась лекция, профессор Ферраро. Но я бы расширила вашу гипотезу. Предположим, истории не существует вообще.

– Вы хотите отобрать у меня зарплату? – отшутился я. – Только не говорите об этом никому, меня же уволят.

– Клянусь! – обещала Оксана.

С тех пор мы вместе.

Мы были вместе в Токио, Каннах, Лондоне, но ни разу у неё дома. Я до сих пор не знаю, где она живёт. Гостиницы и мотели – это наш дом. Мы всё время летим, едем, плывём… куда-то вниз, по невидимой реке.

– Ты любишь меня, Ферраро?

Я обнимаю её, и река вспыхивает бликами солнца.

Я говорю ей:

– Хочешь, я выгоню Власа, и ты переедешь ко мне?

– Я скоро уеду, Ферраро

– Надолго?

Она не отвечает.

– А давай, Ферраро, ты поедешь со мной.

– Я не могу. У меня лекции.

– По истории?

– Да.

Она прижимается ко мне и шепчет: «Нет никакой истории, Ферраро. И времени тоже нет. Всё существует одновременно. Мы сейчас и в Токио, и в Каннах, и в Лондоне. Есть только волны, Ферраро. Волны времени. Волна пришла сюда, и поэтому мы здесь. Нет ни прошлого, ни будущего. Я любила, люблю и буду любить тебя, Ферраро».

Я не знаю, что ей ответить…

                                                            * * *

Машина летит беззвучно в белое утро и серый дождь. Дождь переходит в снег.

Впереди – городок Мариетта, восемь пустых комнат, сад и река. Ещё в городке есть музей часов. Огромная коллекция, от солнечных до электронных. Часы наручные, часы настенные, с боем, c кукушками, с луной и звёздами, часы поющие, часы говорящие, песочные и водяные, деревянные и золотые.

Сегодня в музее моя лекция. Я звал Оксану с собой, она отказалась. Ей надоела моя историческая асимметрия. И вообще… Я понял, что самым важным и решающим было это «вообще».

На работе тоже начались неприятности. И тоже - из-за моей новой гипотезы. Меня вызвал декан:

– Роберт, я вынужден вас попросить… понимаете… пожалуйста, перестаньте пропагандировать эту, вашу, новую безумную идею.… Эту пресловутую «асимметрию».

– Не вижу ничего безумного.

– Хорошо, может быть... Но эта идея слишком радикальна для нашей кафедры.

– А если я откажусь?

– Тогда найдутся… другие… учебные заведения, которые… сочтут за честь… пригласить вас на работу.

Сегодня, в музее часов, я приведу новые аргументы в пользу той самой теории. И очень хорошо, что это будет в моём родном городе, в моей Мариетте.

Ещё в Мариетте есть отличная бесплатная библиотека. Мама работала там когда-то, правда, недолго. Пока не поссорилась с мисс Риверс.

– Эта ужасная мисс Риверс выдаёт книги кому попало! – сокрушалась мама. – Она даже не проверяет библиотечные абонементы! И в церковь не ходит, социалистка! Ноги моей больше не будет в библиотеке!

В тот вечер мама расстреляла все вишни в саду.

На следующий день я решил посмотреть на «ужасную мисс Риверс» и пришёл в библиотеку.

– Что бы ты хотел почитать? – спросила мисс Риверс.

– Не знаю, мне всё равно.

– Я тебя не помню. Ты в первый раз пришел? Как твоя фамилия?

– Ферраро.

– Ферраро? Ты, случайно, не сын Марии Ферраро?

– Сын.

– Идём, – сказала она. – Я знаю, что тебе дать прочитать.

Она принесла две книжки. Дома я прочёл их за одну ночь.

Первая книжка была про британского полицейского в Бирме. Полицейский должен убить слона. Слон взбунтовался, убежал от хозяина. Поэтому слон должен быть убит. Конечно, можно не убивать слона, можно послать за хозяином, чтобы тот слона успокоил. Тогда можно не убивать. Но уже поздно, уже собралась толпа, уже все вокруг хотят, чтобы слон был убит. Выбор у полицейского невелик: убить слона или убить уважение к власти. Последнее невозможно, и полицейский убивает слона.

Вторая книжка была про боксёра, который должен проиграть чемпиону. Все хотят, чтобы боксёр проиграл. Тысячи зрителей хотят, чтобы боксёр проиграл. Даже его собственный тренер хочет, чтобы боксёр проиграл. Даже судья на ринге хочет, чтобы боксёр проиграл. Выбора нет, и сделать ничего нельзя. И тогда боксёр решает, что будет драться usque ad finem, пока не умрёт.

На следующий день я вернул книги в библиотеку:

– Спасибо, мисс Риверс.

– Лора, – сказала она. – Зови меня Лора.

Теперь я ходил к Лоре почти каждый день. Она открывала мне новые и новые книги. Я даже не брал их домой, читал прямо в библиотеке, до закрытия, до самой темноты, иногда до утра. Лора мне разрешала. Ей было двадцать шесть, мне шестнадцать. Её волосы растекались от плеч к груди, как река после дождя.

Так продолжалось примерно месяц, но однажды, когда я вернулся утром, мама сказала мне:

– Ты трахаешься с этой шлюхой Риверс. Я всё знаю.

Я собрал вещи и уехал в Питтсбург к двоюродной тётке.

В Питтсбурге началась совсем другая жизнь. Тётка определила  меня в школу, и следующие два года я учился там. Учился хорошо. Особенно нравилась мне история. Мой учитель-историк всегда спрашивал: «А что бы сделал ты, если бы был Александром Македонским, Карлом Великим, генералом Вашингтоном? Как поступил бы?» Каждый из нас в классе предлагал свою версию, и единая река истории вдруг растекалась многочисленными ручьями. Мы удивлялись тогда, насколько порой смешным и глупым было то, что случилось на самом деле

В свой первый школьный год я участвовал во Всеамериканской олимпиаде по истории. Официально конкурс назывался «Национальный исторический День», а темой года было «Переломные моменты в истории».

Я выбрал Закон о ветеранах, принятый Конгрессом в сорок четвёртом. Бесплатное высшее образование, бесплатное медицинское обслуживание, беспроцентные ссуды на покупку дома. Сотни тысяч солдат Второй Мировой сели за парты, купили дома, открыли свой бизнес. Страна создала могучий средний класс, рванула вперёд, достала до Луны.

Многие были недовольны, считали это «социализмом». Учитель предупредил меня:

– Опасная тема. Возьми лучше что-нибудь нейтральное. Например, освободительное движение в британской Индии.

Я вспомнил полицейского в Бирме и отказался. Решил не стрелять в слона.

Мой реферат оказался лучшим в школе, и меня отправили на районный уровень. Там я тоже победил, и поехал в Гаррисберг, на соревнование штата. Второе место и серебряная медаль вывели меня на Всеамериканскую олимпиаду, от океана до океана, от Атлантики до Тихого. Мне удивительно везло в тот год. К тому же вдруг оказалось, что финал олимпиады состоится здесь же, в Гаррисберге.

В день финала каждому участнику на доклад отводилось по тридцать минут. Мои минуты начинались в половине третьего. Доклады слушала комиссия из трёх учителей во главе с председателем. Всё начиналось в десять утра и длилось до позднего вечера, с перерывом на обед. Вход был свободным, каждый мог войти и послушать.

Уже в обед, в столовой, я ощутил холодок беды. За соседним столиком тучный председатель комиссии что-то шептал другому учителю. Пухлые, сарделеобразные председательские губы складывались в хорошо мне знакомое слово:

– Ферраро, – махнул мне председатель. – Подойди к нам.

Я подошёл.

– Ты снят с конкурса, – председатель вытер губы салфеткой. – Твой реферат дисквалифицирован.

– Почему?

– У тебя нет подписи научного руководителя.

– Но это не требуется.

– Теперь требуется.

– С каких пор?

– Со вчера, – и добавил, – в два тридцать можешь не приходить.

Я посмотрел на сидящего рядом учителя. Тот продолжал жевать бутерброд.

– Интересная у тебя тема, Ферраро… – усмехнулся председатель. – Была.

Я пошел к выходу. Решил, что буду защищать свою тему. Пока не умру.

Поэтому, уже в два десять, я был в аудитории. Предыдущий участник, которому было назначено на два, так и не появился. Председатель комиссии, казалось, был даже доволен. Его светлый костюм, отглаженная рубашка, дорогой галстук – всё выражало сытую уверенность.

– Ты всё-таки пришёл, Ферраро?.. Ну-ну... Подождём до половины третьего.

«Подождём», – решил я и сел у окна в пустой аудитории, один на один с комиссией.

Из окна восьмого этажа город внизу расстилался огромной картой: серые линии дорог, чёрные крыши и, ещё дальше, розовая волна весенних садов до горизонта. И стальной пояс реки.

«Реке всё равно, – подумал я, – что бы ни случилось – ей всё равно…» И стал думать о реке. И ещё, о Лоре...

В аудиторию заглянул стройный старик в джинсах и синем свитере:

– Разрешите? – спросил старик и, не дожидаясь разрешения, вошёл и сел рядом. Я узнал его. Это был Леонард Штейн, известный адвокат, глава юридической фирмы, один из основателей городской ячейки Демократической партии.

По щеке председателя комиссии скатилась струйка пота.

Вслед за Штейном начали заходить другие. Председатель зашушукался с остальными двумя из комиссии. А люди продолжали приходить. В какой-то момент вдруг оказалось, что свободных мест больше нет.

– Принесите стулья, – скомандовал Штейн.

«Несите стулья… несите стулья…», – эхом откликнулось за дверью, и я понял, что и там собралась толпа, а люди всё шли и шли…

В аудиторию вливалась река.

– Можно начинать? – поинтересовался Штейн.

– Да-да, конечно… – председатель привстал. – Следующая тема: «Закон о ветеранах от 1944 года: Взлёт среднего класса в Соединённых Штатах». Докладчик – Роберт Ферраро.

Так начиналась моя первая в жизни лекция.

Сегодня, в музее часов, будет ещё одна, надеюсь не последняя.

Нужно только переехать мост. А дальше, за рекой, мой город. Снег летит в лобовое стекло. Не видно ни реки, ни моста. Только снег. Мост, нужно найти мост. Где-то здесь должен быть мост. Ещё немного, ещё…

                                                            * * *

Я лежу на земле. Корабль дня плывёт надо мной с востока на запад. Прохладно, и осень. И листья, и ветер, и время летят…

– Вставай, Роберт.

Дымит костёр под котелком с ухой, палатка рядом дрожит от ветра.

– Вставай, Роберт. Обедать пора, – говорит отец и смеётся.

– Он ещё спит, – отвечает мама. – Не буди его, Алехандро.

Рядом шумит река. А, может, ветер шумит.

– Не закрывай глаза, Роберт, – повторяет мама.

«Закроешь глаза – тебя убьют», – вспоминаю я.

– Он просыпается. Приходит в себя.

Что-то шумит вокруг, странный шум. Короткие, резкие звуки.

– Открой глаза, Роберт.

Я открываю глаза. Свет и шум вокруг. Очень больно от этого света. Нет сил смотреть.

– Он пришёл в себя. Он нас слышит.

– Роберт, ты попал в аварию. Ты разбился. Ты в реанимации.

Я закрываю глаза. Шум нарастает. И голос:

– Множественные переломы, проникающее ранение грудной клетки, повреждено лёгкое, разрушена почка, контузия, сотрясение мозга…

Мне всё равно. Я устал. Устал…

Я просыпаюсь от того, что кто-то тихо говорит мне:

– Доброе утро.

Какие-то трубки и провода вокруг. Я запутался в них, как рыба в сетях. Медсестра повторяет:

– Доброе утро. Мне нужно взять у вас кровь.

– Хорошо, берите.

– Вы – Роберт? – спрашивает она и высасывает из меня кровь в пробирки.

– Да, а вы?

– Я Айлин, можно просто Лин.

– Хорошо.

– А это правда, что вы – профессор?

– Правда.

– Такой молодой?

– Да.

– И уже профессор?

– Угу.

– А девушка у вас есть?

– Есть.

– А как её зовут?

– Оксана.

– Это индейское имя? Как Саскуэханна?

– Не знаю. Вряд ли.

– Всё. Я закончила, – говорит Лин. – Выздоравливайте.

Да, надо выздоравливать. Я уже почти неделю в больнице. Медсёстры меняются каждые сутки. Вечером предыдущая медсестра приводит новую, познакомиться. Потом я слышу, как обе хихикают в коридоре. И каждое утро они берут кровь. Мне это надоело, я хочу домой. Доктор готовит меня к операции. После операции можно будет домой. Если Оксана теперь увидит все эти провода, трубки и датчики, она меня точно бросит. Но она, всё равно, пришла и увидела:

– Ты умираешь, Ферраро?

Что-то действительно умирает во мне от капельниц, вливающих обезболивающее и снотворное. Нет сил ответить, и я погружаюсь в сон.

– Ты любишь меня, Ферраро?

Нет сил ответить…

                                                            * * *

Я лежу на земле. Дымит костёр, палатка рядом дрожит от ветра.

– Вставай, Роберт. Тебе пора, – говорит отец.

– Вставай, Роберт, – повторяет мама.

Река несётся со страшной силой, сухие листья и щепки несутся вместе с водой куда-то на юг, к океану. Отец держит лодку, кладёт в неё вёсла:

– Плыви, Роберт. Тебе нужно плыть.

Река сходит с ума. Нет сил заставить себя войти в этот бурный поток.

– Ты должен плыть вверх по реке, – говорит мама. – Против течения.

«Далеко?» – хочу спросить, но нет уже родителей, и я один в лодке, на середине реки. Я хватаю вёсла и гребу изо всех сил, но река не даёт мне плыть, и я остаюсь на месте. Я гребу ещё сильнее. Река смеётся надо мной и усиливает напор. Она несёт меня вниз, в темноту, в ночь, и нет оттуда возврата…

– Будь ты проклята, река!

И река остановилась! Превратилась в озеро! Я схватил вёсла, и грёб, и грёб, и грёб… Ночь превращалась в вечер, вечер становился днём, день перетекал в утро. Я причалил к берегу и лёг на траву. Была весна. Вот и всё…

– Вот и всё, Роберт, – говорит доктор. – Операция прошла успешно. Скоро поедешь домой.

«Позвонить Оксане», – всплывает мысль.

                                                            * * *

Сегодня я выписываюсь. Всё утро Айлин мне помогает. Одеться, собраться, привести всё в порядок.

– Кто вас забирает?

Я звоню Оксане. Телефон не отвечает.

– Может, вам такси вызвать?

Может. И тут я вспоминаю – Влас!

Через час он вваливается ко мне в палату:

– Братан! Что ты с собой сделал! Поехали скорей из этого дома скорби.

Мы едем домой. Едем медленно, останавливаемся на светофорах, но, самое главное, едем наконец домой.

– Оксана тебе не звонила? – спрашиваю я.

– Кто?

– Оксана, забыл уже, с теорфизики.

Влас молчит, но недолго:

– Да, приятель, сотрясение мозга – штука серьёзная. Но это ничего, ты поправишься.

– Значит, не звонила?

– Ферраро, не знаю я никакой Оксаны. Разбирайся сам.

Спорить бесполезно, и я меняю тему:

– Как твоя диссертация?

– Представляешь! – Влас оживляется. – Я раскопал удивительную легенду! Жил-был дух. Великий и ужасный! Он носился над морем и творил чудеса. И была у него дочь, которую этот дух морил под землёй и не выпускал на свет. И вот однажды, его дочь превратилась в реку и вырвалась из земли на волю, в поисках любимого. Это очень похоже на китайские и японские мифы, и я, представь себе…

Влас всё говорил и говорил, и я подумал, что всё-таки хорошо, что я его не выгнал.

Через несколько месяцев Влас защитил диссертацию, стал профессором и снял отдельную квартиру. Говорят, он женился. Не знаю. Он затерялся где-то во времени и пространстве. Так же, как и Оксана. Я звонил и звонил ей. Месяц, два, три… Никто не брал трубку. Но я уверен – с ней всё в порядке. Преподаёт где-нибудь в другом городе. Иногда мне слышится её голос: «Ты любишь меня, Ферраро?» «Да, да!» – отвечаю я, и оглядываюсь. Но нет никого вокруг, и кажется мне, что нет и не было ничего – ни городов, ни людей, ни времени. И только течёт и течёт…

Река.

Ян Гамарник. Прозаик, поэт. По профессии программист-кибернетик. Родился в 1967 г. в Киеве, Украина. Окончил Киевский университет, факультет кибернетики. Работал в Академии Наук Украины. С 1994 г. живет в Филадельфии, США.  Работает программистом. Печатается в литературных изданиях.