Игорь Михалевич-Каплан
Два рассказа из серии «Американские новеллы»
Я ПОМНЮ, Я ПОМНЮ…
Я изредка видел этого старика в уличном кафе. Обычно он сидел за столиком, в середине, а я присаживался где-нибудь неподалеку. В его внешности или одежде не было ничего экстравагантного, привлекающего особое внимание. Но вместе с тем он сразу же обращал на себя взгляд постороннего: благородная стать, седые волнистые волосы, темные, глубокие глаза, орлиный нос. И главное – это спокойствие, с которым он созерцал происходящее вокруг. Одет он был в простую одежду, тона рубашек были приглушенными, сдержанными. С ним всегда были книга или газета, тетрадь и ручка. Если он брал в руки книгу, то тогда начинал что-то ритмично бормотать себе под нос. Поэтому я решил, что это или молитвенники, или сборники стихов. И текст был, видимо, ему хорошо знаком. Бубнил он на каком-то малопонятном наречии. Временами мне казалось, что это один из славянских языков, но, сидя вдалеке от его столика, понять было трудно. Читал он тихо, как бы про себя. Складывалось внешнее впечатление, когда старик начинал говорить себе под нос, что человек он странноватый, даже очень. Но он никому не мешал. Я не видел, чтобы к нему кто-нибудь подходил. Да и он никогда и ни с кем не заговаривал. Так как это было в университетском городке, где обычно много иностранцев, на его бормотание на незнакомом языке никто не обращал никакого внимания.
Я искал работу в местном университете, что само по себе занятие почти бесперспективное, особенно в области гуманитарных наук. Много времени занимали интервью с потенциальными нанимателями.
В этот день я появился в этом уличном кафе по следующей причине: здесь, прямо на открытом воздухе, устраивались джазовые концерты. Дело в том, что кафе примыкало к огромному книжному магазину, который охотно оплачивал эти зрелища в рекламных целях. Возле его витрин обычно и располагались исполнители. Сегодня группа состояла из пожилых музыкантов. В народе их называют «uncles». Выступающих было четверо, и с ними элегантная дама в длинном, с оборками платье. Она представила бас-гитариста, барабанщика, контрабасиста и саксофониста. Затем, повысив голос, сообщила название труппы: «Джанни Джонс» – видимо, в честь их руководителя, лысого, упитанного латиноамериканца, который был одновременно и бас-гитаристом. Публика в ожидании концерта сдержанно зааплодировала. Тут же появилось несколько зевак, которые скромно толпились поодаль, не присаживаясь за столики.
– Сегодня довольно жаркий день, – покачиваясь всем телом на каблуках, воркующим голосом сообщила певица. – И две песни, которые я сейчас исполню, будут называться “Beautiful Day” и “I am in Love”. – Посетители еще раз жиденько зааплодировали.
У певицы была загорелая кожа и длинные золотые серьги, которые отсвечивали в лучах заходящего солнца. Ее волосы были прихвачены сзади заколкой. Благородные черты лица выражали спокойствие и женственность.
Откуда-то появилась молодая японка с кинокамерой. Она была одета в белую блузочку, черные кожаные брюки и носила черные очки, что делало ее весьма загадочной.
Медь саксофона вбирала свет. Большие барабаны были схвачены стальными обручами, в которых отражались деревья. На стояках возвышались динамики и на них садились воробьи. Они крутили головками, как бы подчирикивая мелодии. Но когда барабаны особенно азартно и громко начинали возвещать миру о своем присутствии, птицы разлетались в разные стороны.
Певица запела. Голос у нее был грудной, приятный, с чувственным придыханием. Джаз оказался спокойным – традиционный классический блюз. Слова можно было разобрать. «Приходи один… Один… Я устала любить тебя… Я эту песню приготовила для тебя… И я многое помню… Я помню, я помню, насколько я могу помнить…» Она четко выговаривала припев: «Да-ба, да-ба, да-ба-ду». Я видел, как завороженно и благосклонно смотрел на нее старик и что-то свое бормотал под нос. Потом ко мне подошел официант, и я отвлекся.
В перерыве между номерами певица пила прямо из бутылочки минеральную воду. Какой-то восторженный молодой человек с длинным острым носом и ниспадающей на лоб челкой преподнес ей цветы.
… Вдруг произошло что-то непонятное. Первой заголосила загадочная кинояпонка, снимавшая всё происходящее на пленку. Она указывала на старика, уронившего голову на стол. Он не шевелился, и было неясно, что с ним случилось.
Кто-то вызвал скорую помощь. Буквально через минут пять появились молодые крепкие люди с носилками. Старика быстро водворили в машину, на ходу измеряя пульс и бог знает ещё что.
Всё произошло почти мгновенно. Госпиталь был за углом. Концерт прервали.
Я подошел к столику, за которым сидел старик. Несколько официантов переговаривались о случившемся. Кто-то пытался вспомнить его имя.
На столе я увидел книгу, которую он, видимо, читал перед этим. Это были поэтические переводы. Перевернул страницу. Прямо на меня глянула фотография старика. Под ней было его имя. Я понял, что старик был переводчиком поэзии и, наверное, каким-то образом связан с местным университетом, так как всё время появлялся на его территории.
Книгу я отдал молоденькому официанту, который недоуменно повертел ее в руках, не зная, что с ней делать дальше. Тогда я забрал ее себе назад, решив, что при случае верну ее старику, когда он придет опять.
Вечером у себя дома я зажег свечу и прочитал молитву за этого не знакомого мне человека. Я очень хотел, чтобы он поправился.
Позже вспомнил поговорку о том, что переводчик прозы – раб своего труда, а поэзии – достойный конкурент автора… И ещё всплыли в памяти слова, которые пела джазовая певица на концерте в кафе, так и не окончившемся: «…Я устала любить тебя… Я помню, я помню, насколько я могу помнить…»
Сейчас эти слова приобрели для меня новый смысл. Я понял, почему старик привлекал мое внимание: это было что-то ностальгическое, напоминание об ушедшем старом добром времени, о моих родителях, окружении, что-то от моего детства... А еще, может быть, это было частью моего изгнания и голоса моей далекой родины.
У меня в руках была книга старика с переводами чужих стихов и его фотография. Читал до утра... Там я нашел всё, что нужно было мне понять и почувствовать: горечь перемен, надежду, новую уверенность в иной стране.
А старик больше не появлялся никогда.
СЧАСТЛИВЫЙ БИЛЕТ
Вся эта история началась с посещения концерта. Моя добрая знакомая Ирина, преподававшая мне английский язык, предложила бесплатный билет на выступление городского симфонического оркестра. Взяв его в руки и взглянув на цену, выходящую за пределы двухсот долларов, я понял, что мне обеспечено более чем удобное место в зале. К тому же Ирина добавила, что в стоимость билета входит и обед с дирижером, так как она и ее муж Билли Фильберт, бывший хозяин большой компании, являются патронами этого коллектива, то есть поддерживают его финансово.
Посещение городского оркестра стало для меня, нового иммигранта, огромным событием. Потратить такие деньги на удовольствие было мне не по карману, и я бы себе этого не позволил ни при каких обстоятельствах. Так что билет, который я получил из рук моей учительницы, был как бы счастливым, лотерейным. Не воспользоваться им было бы не то что грехом, но просто-напросто преступлением. Я уже около года пребывал в культурной изоляции, в основном посещая курсы английского языка, где как раз и преподавала Ирина, и библиотеку. Всё остальное время занимали мелкие подработки, в которых я увяз, и бытовые заботы о благоустройстве на новом месте.
Поездка на городском транспорте на столь далекое расстояние обещалa тоже в своем роде развлечение, тем более, что это было путешествием из захолустного однообразного пригорода в центр большого современного города, в который мне удавалось выбираться совсем не часто. День выдался удачным, послеобеденное солнце еще согревало остывающий воздух поздней осени.
Я приглядывался ко всему окружающему глазами неофита. Мое внимание привлек рекламный плакат, расклеенный повсюду – в автобусе и в метро. На нем были изображены атлетические фигуры молодого человека и девушки. Они беззаботно лежали на берегу океана со счастливыми улыбками, одетые соответственно ситуации: он – в плавках, она – в купальнике. Плакат привлек мое внимание по двум причинам. Во-первых, я получил приглашение прочитать лекцию в местном университете на тему «Традиция и культура современной Восточноевропейской рекламы». Помогать мне в английском языке взялась всё та же добрейшая Ирина. Во-вторых, разглядывая рекламный плакат, призывающий покупать пляжные атрибуты, на которых были изображены флаги многих малоизвестных мне государств, я заметил и мой бывший «серпастый и молоткастый». Надо отдать должное дизайнерам этого произведения – не имея никакого представления о мощи государства, в котором я когда-то жил, они на самых неприличных местах молодых людей поместили флаг, который красочно выделялся красными пятнами. Международный скандал дизайнерам был обеспечен, стоило мне только послать эту вырезку в газету «Правда», органу ЦК КПСС.
Я попал на концерт где-то за полчаса до начала. Билетерша, к которой я обратился, как-то странно на меня посмотрела и исчезла минут на пять. Вскоре она появилась с коляской для инвалидов и с милой доброжелательной улыбкой предложила мне место в коляске…
Не понимая, что происходит, я стал выяснять – почему я должен сидеть в коляске для инвалидов на симфоническом концерте? Я попытался дозвониться по сотовому телефону моей учительнице английского языка. Телефон не отвечал… Я взмолился, обращаясь к билетерше, как-то помочь мне в этой странной ситуации…
Наконец Ирина подошла к телефону и совершенно невинным голосом защебетала в трубку: «Ой, простите меня, я совсем забыла вам сказать, что мой Билли после болезни стал пользоваться креслом для инвалидов… Это его законное место на этот билет…» Все встало на свои места.
Билетерша, окинув меня сочувствующим взглядом, сказала что-то утешительное и опять надолго исчезла. Она появилась через некоторое время и предложила мне новое место. «У нас есть только одно кресло, которое свободно. Обычно оно принадлежит гостю дирижера. Вы согласны последовать за мной?» Думаю, излишне говорить, что в эту минуту я был согласен на всё, хотя предложенное место было из лучших по акустике зала – всё-таки место для гостя дирижера… А дирижером – я знал об этом – былa специально приглашенная на этот концерт звезда музыкального мира сорокалетний Рикардо Моральти.
Устроившись поудобнее в кресле, я стал понемногу приходить в себя. До начала концерта оставалось минут десять. Около меня сидела стайка ухоженных пожилых старушек, с букольками барашковых одинаковых причесок, без умолку щебетавших обо всем сразу. Я понял, что это постоянные посетители на постоянных местах. У нас их называли меломанами. Я был уверен, что они не пропускают ни одного концерта, в курсе всех музыкальных новостей и сплетен: кто, с кем, почему, когда… и т.д. О них мне рассказывала Ирина, и я предполагал, что и она имеет к ним непосредственное отношение. У нее даже один из уроков английского языка в нашей школе был посвящен посещению городского оркестра.
Услугами старушек очень активно пользовались и музыканты. Например, когда оркестр хотел попугать администрацию, почему-то первыми об этом узнавали эти меломанки, а потом уже через прессу весь город… Конечно, администрация принимала меры, и планируемая забастовка отменялась. Я уверен, что старушки бы вышли из солидарности на демонстрацию в поддержку оркестра и приносили бы им горячий кофе и домашние пирожки.
Поэтому, когда одна из старушек решила заговорить со мной, я обрадовался и охотно ей отвечал. Мне было очень интересно, и плюс я тренировал себя в английском языке. Прежде всего, она спросила, знаю ли я дирижера, ибо я оказался на этом почетном кресле… Затем ее подружка уверенно подтвердила мой «итальянский» акцент, потому что дирижер был итальянцем. Я решил ее не разочаровывать своим русским происхождением. А потом меня понесло… Я рассказал коротко, что я учился в одной школе с дирижером ещё в детстве. Что он очень плохо занимался по математике и физике и списывал у меня домашние задания… Что у него ужасный характер и он не вылезал из уличных драк… что мы однажды даже чуть не подрались на ножах из-за одной девчонки... Что он ест только китайскую еду, что у него аллергия от шампанского, он увлекается йогой и стоит на голове по двадцать минут в день… Но в это время на сцену вышел сам дирижер, раскланиваясь под гром аплодисментов. Мне казалось, что я хлопаю громче всех. Последнее, что я услышал со стороны старушек, были восклицания:
– Боже мой!.. Кто бы мог подумать?.. Это же надо…
– Такой знаменитый – и списывал домашние задания…
– Он стоял на голове!..
Вот уж у них появилась возможность обсудить новости. Единственно, чему я был рад, что никто из старушек не попытался заговорить со мной по-итальянски, а ведь кто-то из них должен был знать его наверняка.
Начался концерт. Играли Шуберта, четвертую симфонию и Чайковского, шестую. Дирижер был великолепен! Стройный, высокий, красивый итальянец. Сначала был Шуберт. Рикардо Моральти – очень эмоциональный дирижер и все, что он совершал на сцене, обычно вызывало бешеный восторг у публики. Так было и в этот раз. После окончания симфонии Шуберта публика неистовствовала. Долго аплодировали стоя. Особенно старались мои славные старушки.
В перерыве я быстренько улизнул из зала в фойе, подальше от назойливых вопросов меломанок. Когда я там прогуливался, ко мне подошла очень милая стройная женщина лет тридцати и представилась музыкальным обозревателем местной газеты.
– Простите меня, – с очаровательной улыбкой обратилась она ко мне, – но я слышала, что вы друг детства Рикардо Моральти. Не могли бы вы ответить на несколько моих вопросов?.. Как вас зовут, прежде всего?..
Дело принимало серьезный оборот. Я начал жалеть о своей невинной шутке. Мои старушки не дремали. Их группировка очень четко сделала наводку. Теперь как-то надо отдуваться. Жаль, что дело приобретает такой оборот – уж очень симпатичной была молодая журналистка.
– Простите меня, но это не в наших традициях – давать интервью о друзьях детства, – ответил я смущенно.
– Как жаль, – сказала она, и глаза у нее заискрились.
Во втором отделении, во время симфонии Чайковского, я сел на свое прежнее место, когда уже погас свет.
Концерт прошел с большим успехом. Но праздник закончился, и публика заспешила по своим делам. Мне же торопиться было некуда – меня ждал обед с дирижером. А пока я пошел бродить по улице.
Через час, ровно в назначенное время, я входил в вестибюль гостиницы, где должен был проходить обед. Здание находилось прямо напротив Центра искусств, где я слушал концерт. Нашел указанный банкетный зал. При входе стояла женщина-администратор. Я вручил ей пригласительный билет. Она сверила его со списком, который держала в руках, и что-то шепнула на ухо дирижеру:
– А! Мистер Билли Филберт! Очень рад видеть вас! – бодро произнес дирижер, назвав фамилию Ириного мужа-бизнесмена, которому принадлежал билет.
Я поклонился и прошел к столу.
– Мистер Филберт совсем не итальянская фамилия, – услышал я сзади знакомый милый голос.
– Видно, от журналистов никуда не денешься, они вездесущи и у них очень хороший музыкальный слух, – я повернулся к ней и галантно, по-европейски поцеловал руку.
Во время всего обеда мы заговорщически улыбались друг другу. Она, конечно, поняла, какой я итальянец…
Игорь Михалевич-Каплан – поэт, прозаик, переводчик, издатель. Окончил факультет журналистики Львовского полиграфического института. С 1979 г. живет в Филадельфии, США. Гл. редактор литературного ежегодника и издательства "Побережье". Опубликовано семь сборников поэзии и прозы. Печатался в литературных антологиях, сборниках, журналах и альманахах: "Строфы века-II. Мировая поэзия в русских переводах ХХ века", Москва; "Библейские мотивы в русской лирике ХХ века", Киев; "Современные русские поэты", Москва; "Антология русско-еврейской литературы двух столетий (1801-2001)", на англ. яз., Лондон – Нью-Йорк; "Земляки" Москва; "A Journal of Russian Thought", Калифорния; "Российская эмиграция: прошлое и современность", изд. РАН, Москва; "Нева", Санкт-Петербург; "Украина. Русская поэзия. ХХ век", Киев; "Петрополь", Санкт-Петербург; "Рубеж", Владивосток и многих других.
