Наум Сагаловский
С Т И Х И
Приснитесь мне...
Приснитесь мне когда-нибудь, мои
друзья, которых нет уже на свете,
кто на закате жизни, кто в расцвете
ушедшие от дома и семьи
на райские бесплатные хлеба,
что напекла вам горькая судьба,
приговорив к последней неудаче.
О, лишь во сне ваш каждый облик зрим!
Приснитесь мне, и мы поговорим,
а как же мы увидимся иначе?..
Я доверял бы вам свои слова,
исполненные грусти и печали,
хвалили б вы меня и обличали,
и старые качали бы права,
друзья мои, явитесь мне хоть раз,
покуда белый свет мой не угас
и длится жизнь в улыбке или плаче,
и где-там, в седой голубизне,
я всё ещё любим - приснитесь мне,
а как же мы увидимся иначе?..
Хрустальная музыка рюмок...
Хрустальная музыка рюмок на нашем недолгом пиру...
Зачем я считал, недоумок, что я никогда не умру?
Зачем я надежду лелеял, дитя, одолевшее вуз,
что буду по райским аллеям гулять в окружении муз,
что где-то меж Девой и Овном пройдусь я по звёздной гряде,
и, к счастью, меня невиновным признают на Страшном суде?..
О, жалкие интеллигенты из дьявольской клики крутой,
они сочинили легенды о жизни за смертной чертой!..
И вот я стою у порога, у самых последних ворот,
и вижу, что нету ни Бога, ни света с названием "тот",
что нет ни хвалы, ни награды за праведно прожитый век...
Покину, как твари и гады, земной надоевший ковчег
и, душу навеки теряя, скажу сам себе второпях –
не будет ни ада, ни рая, а будут лишь пепел и прах...
...Но видится: я ещё молод, витаю, презрев суету,
мой глобус ещё не расколот на эту страну и на ту,
и нет ещё мыслей угрюмых, и славы приятен искус...
Хрустальная музыка рюмок. Улыбки застенчивых муз.
Смогу ли их тайны разгрызть я?..
Струится божественный альт,
и медленно падают листья на мокрый холодный асфальт...
Падает снег...
Падает снег, засыпает
жизни моей колею,
в белой купели купает
горькую память мою.
Что там – луна ли, свеча ли,
луч одинокий во тьме,
снег, уносящий печали,
холод, ведущий к зиме?..
Кажется – город завьюжен,
птичий не слышится гам,
и никому я не нужен,
равно друзьям и врагам,
даже той странной персоне,
дремлющей невдалеке
в длинном до пят балахоне,
с острой косою в руке...
Падает снег...
У наших старых жён...
У наших старых жён – такие же мужья,
такие же мужья – в сединах и морщинах,
но жёны, выбрав нас, явили толк в мужчинах,
поэтому на них и держится семья.
Поэтому они, как некий командир,
приказы отдают налево и направо,
а мы без лишних слов и громких криков "браво"
стираем, чистим снег и нарезаем сыр.
От наших старых жён – прохлада и уют,
в их милых голосах – то кипяток, то льдинки.
А старые мужья, как старые ботинки,
хотя и не блестят – не давят и не жмут...
Уснуть и проснуться...
Уснуть и проснуться - и мама, как прежде, жива,
никто не болеет, походка легка и упруга,
и так хорошо на бумагу ложатся слова,
и птицы щебечут, и мы ещё любим друг друга.
Уснуть и проснуться - мы молоды, нет седины,
ещё далеки от детей тридевятые царства,
и весело в доме, и шумно, и песни слышны,
и где-то без нас пропадают в аптеках лекарства.
Уснуть и проснуться, увидеть, что радостей нет,
их время слизало, как кошка сметану из блюдца.
Одно утешенье - за ночью приходит рассвет.
Не в этом ли, Господи, счастье - уснуть и проснуться?..
Как целую флотилию...
Яну Торчинскому, посмертно
Как целую флотилию в сердцах пущу ко дну,
ещё одну фамилию в блокноте зачеркну.
Живёшь с утехой сладкою, что, мол, не мой черёд,
а смерть придёт украдкою и друга отберёт,
дорога жизни скользкая расколется по шву,
и надо ль знать, на сколько я тебя переживу?..
Мы тоже были молоды, противились беде,
когда серпы и молоты держали нас в узде,
но мы руками слабыми ничьих мостов не жгли -
хореями и ямбами спасались, как могли...
Прощай. Дела окончены. Всё тихо, как в раю.
И я тут у обочины немного постою.
В пыли, в дыму и копоти умчались годы вдаль.
О, как мне жаль их, Господи! О Господи, как жаль...
А правда, что лет через двести...
А правда, что лет через двести, в чужие заброшен края,
в каком-нибудь бедном предместьи родится такой же, как я?
И звать его будут Наумчик – со мною один к одному,
и мама матросский костюмчик на праздник oденет ему,
а папа посадит на плечи и сына возьмёт на парад,
где слышатся громкие речи и красные флаги горят.
Пусть мальчик приколет к матроске значок "Осоавиахим",
и пусть не вспухают желёзки и папа не будет глухим...
Безоблачных дней перекличка, гуляния, смех, беготня...
У мальчика будет сестричка – такая же, как у меня.
И вот ему пять с половиной, он весел и счастлив, но вдруг
события хлынут лавиной, начнётся война, и вокруг –
страдания, кровь, канонада, ничто не имеет цены...
Не надо, не надо, не надо, прошу вас – не надо войны!..
Проклятье страданьям и войнам! Пусть мальчик живёт без тревог,
он вырастет сильным и стройным, как я бы хотел, но не смог...
И, Боже мой, как это просто – молить, чтоб, не ведая зла,
сестра его до девяноста, а может – и больше, жила,
и помнить печальную участь моей незабвенной сестры –
как рано, страдая и мучась, ушла она в антимиры...
Потомок времён беспокойных, мой тёзка, мой юный двойник –
о смерти, о боли, о войнах пускай он узнает из книг,
пусть только приятные вести придут вместо горя и слёз!
Я думаю, лет через двести решится еврейский вопрос,
и мальчик в году незнакомом не выберет долгий маршрут
за вузовским синим дипломом – туда, где евреев берут,
не будет сносить унижений, не станет искать миражи,
не спросит себя: "Неужели весь мир утопает во лжи?",
и, вырвав из жизни страницу, всё бросив, с детьми и женой
не пустится в путь за границу на поиски правды иной.
А впрочем, чего мы дуреем, уйдя от разбитых корыт?..
Пускай он не будет евреем, двойник, что меня повторит.
Я с детства приписан к еврейству – такой мне достался чертёж, –
к погромам, упрёкам, злодейству, ну – я, но ему-то за что ж?..
Не надо ни Вены, ни Рима, ни прочих ненужных затей!
Судьба моя – неповторима, кто будет завидовать ей?
И все мы, признаться по чести, плывём по волнам бытия...
...А правда, что лет через двести родится такой же, как я?..
Что мне житейская проза...
Что мне житейская проза,
будничных дней торжество?
Верую в Деда Мороза,
в снежную бабу его.
Пусть я не праведник истый, -
я им и не был вовек, -
верую в чистый-пречистый,
всё очищающий снег,
верую в долгую зиму,
в злые её холода,
да и не быть мне судиму
и не сгорать от стыда!
Верую в жизнь, и покуда
я ещё жив и здоров,
жду новогоднего чуда,
щедрых заморских даров.
Сказано в древнем писаньи:
в полночь под звон бубенца
вдруг остановятся сани
прямо вот тут, у крыльца,
выйдет, сомненья развеяв,
вечно живой Дед Мороз!
Тоже, небось, из евреев,
как незабвенный Христос...
Вокализ
я стар уже
все ночи напролёт
не спится мне
то кашель то простата
и женский голос
слышанный когда-то
знакомую мелодию поёт
она то вверх взмывается
то вниз
уходит рассыпаясь филигранно
глухая ночь
печальное сопрано
рахманиновский грустный вокализ
откуда
из каких ещё глубин
души моей
пришёл он сострадая
из лет забытых начисто
когда я
был юн в краю берёзок и рябин
должно быть
это молодость моя
оставшаяся пятою колонной
в той жизни
бесконечно отдалённой
ночами не даёт мне забытья
и голос
улетающий в зенит
откуда нет возврата
зов небесный
как стон
неутолимый
бессловесный
дряхлеющее сердце мне теснит
былое
мы с тобой наедине
ты как роман
что мною не дочитан
и голос этот ангельский
звучит он
не для меня
а он звучит во мне
с высоких сфер
ниспосланный сюрприз
на сердце лёг
нетающею льдиной
и льётся
льётся
песней лебединой
рахманиновский грустный вокализ
Выпало счастье...
Выпало счастье родиться в свободной стране,
выпало счастье не бегать за ветром и дымом,
выпало счастье обласканным быть и любимым,
выпало счастье держаться от бед в стороне,
выпало счастье не верить в наветы и ложь,
выпало счастье согреться успехом и славой,
выпало счастье - как сыр из авоськи дырявой,
выпало счастье, пропало, теперь не найдёшь...
Ночами, прошедшую жизнь вороша...
Ночами, прошедшую жизнь вороша,
лежу в темноте я и вирши кропаю,
но близится утро, и я засыпаю,
и к Богу моя улетает душа.
Покуда я сплю, без души одинок,
как весь этот мир, холодна и убога,
душа моя милости просит у Бога -
продлить моё время ещё на денёк,
и Бог милосердный, жалея меня,
дарует мне день высочайшим декретом,
душа возвращается с вестью об этом,
и я просыпаюсь для нового дня,
и век доживаю в опасном кругу,
который однажды внезапно замкнётся,
душа улетит и уже не вернётся.
Но этого, к счастью, я знать не смогу.
Кадиш
да возвысится имя его
уносящему жизни
осанна
всё проходит
лишь смерть постоянна
потому и превыше всего
где ты есть
указующий путь
ни по ком не скорбящий
кому ты
сокращаешь часы и минуты
славен будь
и всемилостив будь
этот кадиш
по жизни моей
по годам
что ушли без возврата
по любви
пусть она старовата
но угаснуть не хочется ей
этот кадиш
по вёснам моим
по свиданиям
с музой чумною
по стихам
не написанным мною
по всему
что в душе мы таим
здравствуй
пастырь заблудших овец
огорчений и чаяний сторож
всё во власти твоей
но не скоро ж
я уйду из любимых сердец
каждый прожитый день или час
словно в паспорт добавленный вкладыш
всемогущий
прими этот кадиш
вместо скучных
и выспренних фраз
пусть когда меня злая судьба
в незакатные дали
поманит
кто-то вспомнит о нас
и помянет
йисгадал в'йискадаш шмей раба
Наум Сагаловский - житель США с 1979-го года, автор десяти поэтических книг, в том числе сборника "Демарш энтузиастов" совместно с В.Бахчаняном и С.Довлатовым. Публиковался в газетах и журналах США, Канады, Израиля, России, Украины. Стихи Сагаловского вошли в несколько антологий русской поэзии и в хрестоматию для российских школ "Шедевры русской поэзии. Вторая половина 20-го века".
