Виктор Каган
Из старых тетрадей
Жизнь прекрасна, нелепа, странна,
как пирушка друзей в крематории.
Матерится и вязнет страна
на разбитых дорогах истории.
Вереница фонарных столбов
с век назад перебитыми лампами.
Над горбами сосновых гробов
три вороны с поджатыми лапами.
В обезумевшем мире, в углу
спит младенец с прозрачными веждами.
Паучок на дощатом полу.
Хрупкий дом со смешными надеждами.
+++
На ветру ветла, на дворе трава,
на траве дрова, на колу мочало.
Hе кривы зеркала да рожа крива,
чьей корове мычать, а твоя б молчала.
Вот придёт четверг, свистнет рак с горы
и прольётся дождь, и всего навалом –
шуры-муры, за ними шуры-муры
и небесная манkа зелёным налом.
Так вали кулём – потом разберём.
В Киеве огород, в бузине кто-то.
А не разберём, по второй нальём –
пуще всех неволь достаёт охота.
Дураку дурак говорит: «Дурак!»
и горит Москва от грошовой свечки.
Так и сяк – попадёшь, как простак, впросак
ну, так дуй в кулак, не слезая с печки.
А придёт беда, отворяй воротá –
старый ворон не лох и не каркнет даром,
и святая на мат перейдёт простота,
и дохнёт застоявшимся перегаром,
и завьются удавкою прах и тлен,
предадутся ожившие бесы блуду...
А тебе всё не встать с онемевших колен,
чтобы опохмелиться и сдать посуду.
+++
На ведущей к храму улице
люди хмурые сутулятся –
лица скорчены в кулак
и под перезвон малиновый
забивает кол осиновый
в темя умнику дурак.
Стонет дудочка-жалеечка:
«Ах, судьба моя копеечка».
Отвечает бейный бас,
мол, судьба твоя горбатая
тычет в соль земли лопатою –
бог не выдал, чёрт не спас.
Так и жить бы нам и плакати,
утопая в грязной мякоти
раскуроченной земли,
потому как что за разница,
что в кромешной тьме поблазнится,
что люли, что ай-люли.
То ли грустно, то ли весело.
Полночь фонари развесила,
полдень выкатил глаза.
Над фигурами сутулыми
ведьмаки играют скулами
и куют их в железá.
То ли жарко, то ли холодно.
То ли сытно, то ли голодно,
То ли ад, а то ли рай.
Не кончаются считалочки.
Черти то в буру, то в салочки.
Кого хочешь выбирай.
+++
играли на ангельских лирах
по капле цедили коньяк
а после мочили в сортирах
мотали кишки на кулак
и лбы по церквам разбивали
прощенья прося за грехи
и музам покорны писали
симфонии вальсы стихи
колени любви целовали
вели за собою умы
и грабили и убивали
и всё это господи мы
+++
Языки фонарей качаются, в колокол неба звоня,
но манна с неба не сыпется – разве что дождь или снег.
Один человек говорит другому: «Нет, ты послушай меня!».
Но ветер слова забивает в горло. Не слышит другой человек.
Может быть, к вечеру ветер утихнет, а может быть нет.
Надо поговорить, но напрочь речь позабыла слова.
Мычанье нечленораздельно перетекает в свет
того единого слова, что было всего сперва.
«Нет, ты послушай меня!» – он мычит непослушным ртом.
В чёрной дыре ночú, хоть прогляди глаза, а никого.
Пока за тобой не пришли, поговори. Потом
может так оказаться, что будет не до того.
Может так получиться, что не посмеешь сметь,
так обернуться, что честью будет сойти с ума
с лестницы, где паутина солнце поймала в сеть,
где слава всегда посмертна, пожизненна лишь тюрьма.
Вечер багровой рекой заката впадает в долгую ночь.
Говори, бормочи заплетающимся от сухости языком.
Слушающий не слышит, а слышит – не сможет помочь.
И шёпот его сбивается в колючий гортанный ком.
+++
Среди ночи проснувшись, коснуться нетронутой тьмы,
оттолкнуться от сна и забыть навсегда всё, что снилось,
как дурную любовь, как зарок от сумы и тюрьмы,
как надежду, что к павшим вдруг ангелом явится милость.
Ничего не случится, не сбудется – только вода
будет капать из крана, который столетьями не починить,
будут кашлять часы и гудеть за окном провода,
и из рук, серебрясь, ускользать путеводная слабая нить.
Довлеет каждому дневи злоба его, ей и ночи довлеть,
порождая чудовищ и волглые мысли сбивая в колтун,
и над пряником лунным свистит многохвостая плеть
опадающих звёзд, и к медведице жмётся пестун.
И заплакать, да нечем – глаза, как пустыня, сухи,
и слезы не добыть из когда-то живого колодца.
Попросить небеса отпустить напоследок грехи
и услышать ответ... Но и этого не остаётся.
Дача Муромцева. 7 марта 2010
Этому дому стоять и стоять,
да плач намерзает на головешку.
И виноватых не будет опять
или назначат в виновные пешку.
Этому дому... Да что там дома?
Кости шевелятся на пепелищах.
Это история сходит с ума,
путаясь в дымных державных усищах.
Это страна по душе сапогом –
знай своё место в углу и довольно.
... По-человечески мучился дом.
Вот и отмучился. Больше не больно.
+++
Пустим пó кругу, словно папаху,
тёртой кепочки простоту,
коль не голому на рубаху,
так одетому на наготу.
И, настроив перо, как лиру,
тронем строчки тугую нить,
то ли пó миру, то ли по мúру
отпуская слово бродить.
Не пророки мы, а скоморохи,
и не волки, а волчья сыть.
Ошалевшей от крови эпохе
наплевать на нас и забыть.
Только как ни крути, а дышло
стрелки компаса гнёт своё.
И уж если писать нам вышло,
жаль судьбу менять на враньё.
+++
как ни кинь не овал выпадает а клин
не кольцо а колун не тюрьма так сума
и которая больше из трёх половин
ни цыганка не скажет ни афина сама
с вечных истин сдувают года нафталин
и юродствует дурь в закоулках ума
и заношенный хвост распускает павлин
и по раю и аду гуляет чума
божий дар и яичницы путаешь блин
светлячков звездопад мошкары кутерьма
застывает на пальцах судьбы стеарин
рак не свистнет и щука глухонема
три же лампу хоттабыч колдун алладин
Виктор Каган – психиатр-психотерапевт, докт. мед. наук, автор более 20-ти книг. Первые поэтические публикации в 1960-х г.г. Книги стихов: Долгий миг; Молитвы безбожника; Прeвращение слова; Петли времени. Дипломант Международного Волошинского конкурса – 2005, 2008. Лауреат премии «Серебряный век» - 2009.
