Елена Краснощекова
«О Бабеле и не только о нем»
Пирожкова Антонина. Я пытаюсь восстановить черты. Воспоминания. О Бабеле и не только о нем. М. АСТ. 2013. 605 стр.
Эта книга не затеряется, я уверена, на нынешнем, достаточно богатом российском рынке мемуаров - и не только потому, что повествует о великом писателе с трагической судьбой, но и потому, что автор книги - личность, безусловно, незаурядная. Моя рецензия, прежде всего, касается судьбы и личности И.Э. Бабеля, каковыми они предстают со страниц воспоминаний его жены (в течение семи лет их общей жизни). В итоге практически выпадает из поля зрения история самого автора книги. Стоит перечислить хотя бы названия глав: «Детство и юность в Сибири», «Москва - до войны», «На Кавказе - во время войны», «Москва - после войны», наконец, «Новый мир» (об открытии автором Европы и о жизни в США, где вдова Бабеля скончалась на 101-м году жизни.)
Воспоминания сопровождает обстоятельная статья Андрея Малаева-Бабеля «Об Антонине Николаевне Пирожковой, ее книге и о том, что осталось за пределами книги». Далее я буду цитировать извлечения из работы внука. Но не могу вскользь не упомянуть о личной удаче - знать Антонину Николаевну на протяжении многих нелегких лет. Я встретилась с ней в свои давние аспирантские годы, когда получила предложение от издательства «Художественная литература» написать комментарии к изданию книги И.Э.Бабеля «Избранное» (1966). Много позднее я писала послесловие и комментарии к книге Антонины Николаевны «Семь лет с Исааком Бабелем. Воспоминания жены» (NewYork, Slovo\Word, 2001).
Обаяние ее личности не поддавалось времени…
По словам Андрея, рецензируемая книга была закончена Антониной Николаевной 15 июля 2007 г. «Подобно Бабелю, она писала от руки. Садилась в кресло в своем кабинете или же в плетеное кресло на веранде, где было посветлее, клала на колени специальную доску с мягким днищем и мелким почерком исписывала ученическую тетрадку в твердой обложке, толщиной в двести страниц. Ко времени окончания работы над воспоминаниями тетрадей таких набралось шесть. Трудолюбие бабушки было необычайно». (Признаюсь, для меня - просто непостижимо!!!) Но нельзя забывать о той цели, которую она преследовала: «Я пытаюсь восстановить некоторые черты человека, наделенного великой душевной добротой, страстным интересом к людям и чудесным даром их изображения, так как мне выдалось счастье прожить с ним рядом несколько лет… Эти воспоминания - простая запись фактов, мало известных в литературе о Бабеле: его мыслей, слов, поступков и встреч с людьми разных профессий – всего, чему свидетельницей я была». Не только в этих строчках (во всей книге!) поражает (нередко даже умиляет) простота, скромность и искренность рассказчицы, те самые качества, которых, мне кажется, так часто не хватает сегодняшним многочисленным мемуаристам.
Очевидна и еще одна причина, толкнувшая автора на создание итоговой книги в конце жизни, когда физических сил оставалось уже немного. Антонина Николаевна считала, что свой долг перед мужем она не исполнила до конца, хотя уже публиковала ранее свои воспоминания. Впервые - в сборнике «Воспоминания современников». Шел 1972 год. «В издательстве «Советский писатель» редакторы выбрасывали из них все крамольные по тем временам места, не разрешили даже упомянуть об аресте Бабеля» (568).
Но Антонина Николаевна также признается и в собственном внутреннем самоограничении, осознаваемой неподготовленности к полноценному авторству мемуаров о муже: старалась «изложить как можно больше фактов из его жизни, проходившей на моих глазах». «О моем впечатлении от Бабеля как человеке я писать не смела, считая, что это никого интересовать не может. Никаких оценок его творчества я не делала, считая, что я не имею на это права» (568). В двух книгах, вышедших в США, - «At His Side. Last Years of Isaac Babel» (1996) и упомянутая «Семь лет жизни с Бабелем. Воспоминания жены» (2001), - некоторая скованность еще сохранялась… Обретение полноты дыхания и смелости самовыражения пришли с непосильной, казалось бы, работой над последней книгой. В этом, вернее всего, источник ее исключительности в ряду изданий популярного сегодня жанра.
По логике книги, запечатленной в ее подзаголовке («О Бабеле - и не только о нем»), главный персонаж появляется лишь во второй части (глава «Встреча с Бабелем», стр.169). Известный писатель появился с опозданием в доме старого друга и объяснил свое опоздание тем, что «пришел прямо из Кремля, где получил разрешение на поездку во Францию». «Был он в белых холщовых брюках и белой рубашке-косоворотке со стоячим воротником и застежкой сбоку, подпоясанной узким ремешком… Бабель производил впечатление очень скромного человека, рассказывал, каких трудов стоило ему добиться разрешения на выезд за границу. Как долго тянулись хлопоты, а поехать было необходимо, так как семья его жила там почти без средств к существованию, из Москвы же было очень трудно ей помогать» (169-170) (семья - это мать, сестра, жена с дочкой трех лет, которую отец еще не видел. - Е.К.).
Для молодой женщины из провинции, всерьез увлеченной своей работой (в Мосгорпроекте, Метропроекте), случайная встреча с автором «Конармии» оказалась судьбоносной. До отъезда Бабеля не проходило дня, когда бы он не звонил новой знакомой или не встречался с этой «дикаркой», как она себя именовала (антипод светской дамы, в советское время - писательской жены). Вернее всего, помимо красоты и обаяния, Бабеля привлекала необычная для его круга индивидуальность: независимая женщина, преуспевающая в непонятной ему сфере деятельности. Недаром, когда еще Антонина работала на Кузнецкстрое (после окончания инженерно-строительного факультета Томского технологического института), ее прозвали «Принцессой Турандот из Конструкторского отдела».
Бабель спросил свою спутницу во время поездки в Молоденово (он регулярно посещал знаменитый конный завод): «”Вот вы, молодая и образованная девица, провели с довольно известным писателем целый день и не задали ему ни одного литературного вопроса. Почему?” - Он не дал мне ответить и сказал: “Вы совершенно правильно сделали”. Позже я убедилась, что Бабель “терпеть не мог литературных разговоров и всячески избегал их”» (177).
Прощаясь с Антониной перед отъездом в Париж, Бабель вдруг спросил: «Будете ли вы меня ждать?» Я, смеясь, ответила: «Один месяц», - и ушла на работу. Бабель уехал. Я не провожала его на вокзал. Думаю, что провожающих и без меня было много» (181). Но, вопреки планам, Бабель задержался надолго, по Москве распространился слух, что он совсем не вернется (шли аресты 1933 г.).
Он вернулся без семьи. Первая встреча была какой-то настороженной с обеих сторон. Помогла природная общительность Антонины. В отсутствие Бабеля она поддерживала связь с его друзьями (об этом сам писатель ее просил). По возвращении круг ярких людей ширился, не ограничиваясь художественной средой (Яков Охотников, Авель Енукидзе, Бетал Калмыков…).
Лишь во время первой совместной поездки (на Кавказ) Антонина Николаевна смогла по-настоящему вглядеться в своего необычного спутника. И одна его черта ее потрясла: «Доброта Бабеля граничила с катастрофой. Он раздавал свои часы, галстуки, рубашки и говорил: “Если я хочу иметь какие-то вещи, то только для того, чтобы их дарить”» (203). Поражала и его удивительная проницательность. Она была такова, «что мне казалось - он видит все насквозь». Он сам признавался мне, что Горький, смеясь, сказал как-то: «Вы настоящий соглядатай. Вас в дом пускать страшно». И я, даже когда Бабеля не было дома, побаивалась его проницательных глаз» (242). К примеру, строго следовала запрету читать его рукописи и говорить с ним о литературных делах. Лишь раз Бабель приоткрыл одну из тайн его особого письма. Антонина спросила, автобиографичны ли его знаменитые рассказы. «Нет», - ответил он. Оказалось, что даже такие рассказы, как «Пробуждение» и «В подвале», которые кажутся отражением детства, на самом деле не являются автобиографическими. Может быть, лишь некоторые детали, но не весь сюжет. На мой вопрос, почему же он пишет рассказы от своего имени, Бабель ответил: «Так рассказы получаются короче: не надо описывать, кто такой рассказчик, какая у него внешность, как он одет, какая у него история…» (287).
Бабель не переставал постоянно удивлять подругу и тогда, когда после нескольких месяцев раздельной жизни она поселилась в одной из комнат странной двухэтажной квартиры в переулке с не менее странным названием Николоворобинский. Теперь избранница Бабеля могла видеть, как он работал. И описание этого процесса (в «исполнении» предельно требовательного к себе Мастера) стоит воспроизвести без сокращений: «Рабочая комната Бабеля служила ему и спальней, она была угловой с большими окнами. Обстановка состояла из кровати, замененной впоследствии тахтой, платяного шкафа, рабочего стола, около которого стоял диванчик с полужестким сидением, двух стульев, маленького столика с выдвижным ящиком и книжных полок. Полки Бабель заказал высотой до подоконника и во всю длину стены, на них устанавливались нужные ему и любимые книги, а поверху он обычно раскладывал бумажные листки с планами рассказов, разными записями и набросками. Эти листки шириной 10 и длиной 15-16 сантиметров он нарезал сам. Работал он или сидя на диване, часто поджав под себя ноги, или прохаживаясь по комнате. Он ходил из угла в угол, держа в руках суровую нитку или тонкую веревочку, которую все время то наматывал, то разматывал. Время от времени он подходил к столу или к полке и что-нибудь записывал на одном из листков. Потом хождение и обдумывание возобновлялись. Иногда он выходил за пределы своей комнаты – зайдет ко мне, постоит немного, не переставая наматывать веревочку, помолчит и опять уйдет к себе» (240-241).
Для Антонины – талантливого проектировщика мостов, туннелей и вестибюлей метро – начитанность мужа, любовь его к книге была неожиданным подарком: «Бабель потратил на меня много душевных сил» (557). Он составил список из ста лучших книг зарубежных авторов, когда обнаружил, что до знакомства с ним его жена, как все молодые профессионалы той поры, «читала много, но без разбора – все, что попадется под руку» (242). Но Бабель мог потрясти и эрудитов-писателей: речь на Международном Конгрессе писателей в защиту мира (1935 г.) он произнес на чистейшем французском языке…
В рецензируемой книге звучит такое признание: «Моя жизнь с Бабелем была очень счастливой. Мне нравилось в нем все, шарм его был неотразим, перед ним нельзя было устоять. В его поведении, походке, жестикуляции была какая-то элегантность. На него было приятно смотреть, его интересно было слушать, словами меня он просто завораживал - и не только меня, но всех, кто с ним общался» (571). Антонина Николаевна нашла в себе силы высказаться о своем счастье любить Бабеля уже после многолетних потрясений от его гибели и неодолимых, казалось бы, препятствий обнаружить правду о ней.
Бабель прозорливо, как всегда, заметил сразу после смерти в 1936 году А.М. Горького (его покровителя и защитника): «Теперь мне жить не дадут», а позже часто повторял «Я не боюсь ареста, только дали бы возможность работать». Антонина Николаевна так комментирует эти наивные заклинания мужа: «Были случаи – и в царских тюрьмах, и в советских до 1936-го, – когда заключенным удавалось там писать. И Бабель об этом думал, сомневался, но надеялся. Никаких лишений, связанных с арестом, он не боялся» (310).
В начале мая 1939 г. писатель уехал на дачу в поселке Переделкино под Москвой заканчивать давно ожидаемую читателями книгу «Новые рассказы». «Прощаясь, сказал весело: «Теперь нескоро вернусь в этот дом»» (318). Неожиданно утром 15 мая в доме появились двое в форме и повезли Антонину Николаевну на дачу. Когда Бабель вышел из своей комнаты на голос жены, они скомандовали: «Руки вверх!.. Бабель молчал… Нас заставили выйти в другую комнату, мою комнату, там мы сели рядом и сидели, держа друг друга за руки. Говорить мы не могли» (319). Когда завершился обыск, они сложили все рукописи в папки. «Не дали закончить», - сказал Бабель. «В последние годы желание писать владело им неотступно» (312).
В мрачной приемной НКВД, куда Антонина Николаевна пришла за официальным ответом на запрос о судьбе мужа, приговор был повторен (10 лет лагерей без права переписки). От себя молодой человек, обслуживающий картотеку, сказал: «Тяжелое наказание… Вам надо устраивать свою жизнь». И даже такой явный намек не убедил меня тогда в том, что Бабель расстрелян» (327), - признается автор книги.
Сохранив работу («по отношению ко мне обстановка в Метропроекте после ареста Бабеля не изменилась»), Антонина Николаевна растила дочку Лиду (родилась в январе 1937-го), строго следуя завету Бабеля в момент ареста: «Я Вас очень прошу, чтобы девочка не была жалкой» (320). Войну пережили на Кавказе, вернулись в Москву в разоренную квартиру…
Глава «Судьба Бабеля» (из четвертой части книги) полна невообразимых для здравомыслящего человека и непереносимых для любящего сердца событий и деталей. Летом 1944 года «с великим страхом» (боязнь ответа: «умер там-то в таком-то году») Антонина Николаевна подала запрос в НКВД о судьбе Бабеля. «Какова же была моя радость, когда я получила ответ: “Жив, здоров, содержится в лагере”» (413). Подобные сообщения поступали и в последующие годы. Наступил 1952-й, когда появился некий зек с письмом другого зека, где было упомянуто о Бабеле: «Работает счетоводом… много пишет» (415). Слухи о встречах с Бабелем доходили до вдовы вплоть до 1954 г. Наконец, в итоге бесконечных хлопот и треволнений ей показали «страшный документ»: «Место смерти-Z, причина смерти-Z» (425). Документ подтверждал смерть Бабеля 17 марта 1941 г. (очередная коррекция позднее - 1940 г.).
Безответный трагический вопрос – восклицание вдовы: «Зачем понадобилось столько лет вводить меня в заблуждение…?» (425).
О рукописях мужа, на ее глазах взятых при аресте, об исчезнувших «пачках»-«папках» с работами многих лет забыть было невозможно. Известно, что Бабель предпочитал, чтобы его вещи вылеживались, и к ним можно было неоднократно возвращаться. Публиковать свои произведения Бабель, в отличие от резвых современников, никогда не спешил: «он как будто боялся выпустить написанное из своих рук, считая, что над ним можно еще поработать, можно его улучшить» (580). Очевидна и иная причина «молчания» Бабеля в последнее десятилетие его жизни – все более ужесточающаяся цензура. А пока его рукописи укладывались в пачки, Мастер брался за многочисленные подработки в кино и театре, занимался переводами с идиш…
Вослед запросу в КГБ об арестованных рукописях Антонину Николаевну вызвали в «какое-то полуподвальное помещение, и сотрудник органов в чине майора сказал: “Да, в описи вещей, изъятых у Бабеля, числится пять пачек с рукописями, но я сам лично их искал и не нашел”» (426). Уже после реабилитации Бабеля (1954) по инициативе жены обратился в КГБ Союз советских писателей. Среди изъятых рукописей в письме назывались: сб. «Новые рассказы» (должен был выйти осенью 1939 г.), повесть «Коля Топуз», переводы рассказов Шолом-Алейхема, дневники (в книге приводится список из 19-ти конфискованных рукописей - на стр.578-579).
Ответ - папки не найдены. У вдовы возникло стойкое подозрение, что они сожжены (подобные случаи были известны). И только в 1987 году, «надеясь на изменившуюся ситуацию в стране», Антонина Николаевна вновь подала заявление о поиске рукописей в подвалах КГБ. К ней домой «пришли два сотрудника этого учреждения с сообщением, что рукописи сожжены» (428).
В известном фантастическом романе звучит торжественная фраза: «Рукописи не горят!» Иная интонация в итоговом слове А.Н.Пирожковой: «Рукописи исчезли, а Бабеля расстреляли. Такому варварству и такой жестокости нет прощения, и сколько бы времени ни прошло, это невозможно забыть» (581).
Е. А. Краснощекова. Профессор русской литературы (Emerita) University of Georgia. Автор статей и книг о русской литературе девятнадцатого и двадцатого веков. Две последних книги: «Иван Александрович Гончаров. Мир творчества» (СПб., 2012; 2-ое изд.) и «Роман воспитания (Bildungsroman) на русской почве» (СПб., 2008).
