Александр Половец
ДА, ЛИТЕРАТУРА ПРОДОЛЖАЕТСЯ!
(С Аксеновым Василием)
... Помню, кто-то позвонил Аксенову: Вася, сейчас по радио передали - тебя советского гражданства лишили!
- А пошли они все... – спокойно, почти без паузы прокомментировал писатель услышанное, будто давно готовый к подобному обороту. И правда – чего еще, собственно, было-то и ждать от них.
В Вашингтоне, где тогда вот уже 15-й год жили Аксеновы, я оказался почти неожиданно. Решившись в последний момент участвовать в конференции Американской газетной ассоциации, я позвонил ему уже из отеля, находящегося в “городе Пентагон” – да, да, есть, оказалось, такой в американской столице, названный по расположенному здесь военному ведомству.
Спустя день мы зашли к общему приятелю, Мише Михайлову. Ему давно “за полтинник”, а все его – Миша, Миша... И ведь идет ему так - не чинится, чтобы по отчеству. Вернувшийся только что из Югославии, он выставил на стол привезенные оттуда потрясающие деликатесы. И наливки – что при тогдашних событиях на его родине стало для нас неожиданностью. Отведав всего понемногу под Мишин отчет о поездке – а рассказ, учитывая его диссидентское прошлое и его писательское настоящее, был красочен – мы с Аксеновым отсели в дальний угол комнаты.
Поговорили о том, о сем, вспомнили университетскую конференцию в Филадельфии, где недавно провели несколько дней, после чего обратились к другим темам. Здесь, с согласия Аксенова, я включил магнитофон и весь последующий час старался как можно реже его перебивать – лишь тогда, когда мне казалось возможным направить определенным образом нашу беседу.
Кто-то из подошедших чуть позже гостей пытался вернуть нас за стол, втянуть в общую беседу – что мы и сделали, но позже. Здесь я приведу отрывок – небольшую часть первой публикации нашей беседы, ту, что ближе к нынешней теме.
ОБРАТНО - НИ ЗА ЧТО!
Аксенов молча перебирал страницы какого-то оказавшегося под руками русского журнала. За столом громко заспорили Мишины гости.
И я вспомнил. Вена, 92-й год. Уже была перестройка – и прошла. Был и августовский путч – свои против своих. На обратном пути из Афин я оказался один в австрийской столице – мой самолет в Штаты улетал следующим утром. Недавно мы провели здесь с друзьями три дня и потом еще столько же в Будапеште, приходящем в себя после десятилетий социалистического благоденствия. С друзьями здесь все было нормально. А сейчас – один... И к вечеру, выйдя из отеля, я направился пешком в сторону самой центральной и самой экзотической улицы Вены – Кернтнер-штрассе.
Слабое, очень примерное представление о ней для тех, кто там не был, может составить, например, воскресный променад в лос-анджелесской богемной Санта-Монике. Клоуны, музыканты, акробаты, фокусники... Броские витрины дорогих и не очень магазинов, знаменитые венские кондитерские, кафе, рестораны, крохотные пивные заведения – на несколько столиков.
Я нетропливо брел вдоль скамеек, установленных в центральной части улицы под низко нависающими кронами деревьев, рассматривал вывески и размышлял, где бы перекусить. Вдруг до меня донеслось нечто, совершенно выбивавшееся из контекста этого вечера. “Раскинулось море широко...” – нахально, учитывая наличные вокальные возможности, выводил молодой голос.
Я обернулся – и увидел поющего: парнишка лет двадцати, может, чуть старше, водил пятерней по струнам гитары. Неподалеку от него расположилась на скамье группка сверстников, вполне российского происхождения. Перед поющим на земле валялась картонка, на которой в свете фонарей поблескивало несколько монет. Наверное, сегодня я бы уже не удивился, может быть, даже не задержал шага, проходя мимо. Но – тогда...
- Ребята, перекусим вместе?
Я ожидал чего угодно – испуга или, наоборот, хамства, осторожных вопросов – но только не мгновенного и безоговорочного согласия.
- Сейчас, он допоет – и пойдем.
Пицца и пиво быстро установили доверие – и вскоре я уже знал, что все они оказались в Вене около полугода назад, все - “нелегалы”: кто-то отстал от туристской группы здесь или в Италии, а кто-то сумел незаметно пересечь аж две границы – польскую и австрийскую. У троих за плечами институт, у одного – техникум и два курса университета. Условия, в которых они живут в лагере для “перемещенных лиц”, курортными не назовешь: кровать, скудное трехразовое питание и несколько шиллингов в неделю на все про все – при том, что пачка “Малборо” стоит те же 5 шиллингов. При том, что права на работу нет. И при том, что надзиратель – скотина-бюргер, ненавидящий славян: “русские свиньи” не сходит с его языка. Но и этот “рай” на исходе – через месяц лагерь закрывается.
- И что будет с вами?
Ребята пожимают плечами.
- А в Америку трудно попасть? – это говорит, кажется, тот, который пел.
- Ну, и что ты там будешь делать, если попадешь? – спрашиваю его.
- Петь, например...
- Ребята, - говорю я, - может, вам податься назад: там сейчас свобода, ничего вам за побег не будет. Можете заняться коммерцией, например...
- Я вчера звонил отцу в Минск, - рассказывает один из них. – У отца там свой магазин. Я говорю – может, вернуться? А он мне в ответ: - Сюда - ни за что!
Все четверо согласно кивают головами. Это звучит как общий ответ.
Вспомнил я это к тому, что Аксенов в разговоре не раз повторял – “Мало, мало в России человеческого материала, а он там так нужен...”
Так и откуда бы ему там было взяться – вон куда он устремился.
Говори мы сегодня, было бы что добавить к этому тезису. А тогда...
БРАТЬ ИЛИ НЕ БРАТЬ?..
- Поговорим о другом, - предложил я. – Вот сейчас пришла из России информация –толстые журналы – прежние носители российской литературы, средство ее охранения, лишаются государственной поддержки. Как бы ты оценил такое?
Годы спустя в разговоре с Губерманом мы вернулись к этой теме – она по-прежнему оставалась злободневна и для нас не стала безразлична. А тогда Аксенов рассуждал примерно так:
- Толстые журналы – наша традиция, которую не хотелось бы терять. Может, если бы нашлись среди промышленников, среди хозяев частного капитала люди, которые обеспечили бы стабильную финансовую поддержку, организовав некий комитет...
- То есть, помощь должна быть обезличенной? Не так, что конкретный меценат дает деньги на конкретный журнал...
- Нет, я говорю об образовании специального фонда для поддержки – не вообще русской литературы – это слишком абстрактно, а именно толстых журналов. Что было бы куда лучше, чем правительственная поддержка. Какая-то помощь журналам должна происходить. Другое дело, что некоторые редакторы уже начинают искать альтернативные источники, и успешно: сейчас они гораздо меньше зависят от подачек правительства. “Знамя”, например, более или менее успешный в этом смысле журнал – он уже меньше зависит от государственной дотации. А “Новый мир”, он только на этом и держится: там специально сокращают тираж, чтобы уложиться в выделенный государством бюджет.
Ну, закроются эти журналы – и что? Можно, конечно, сказать так – забудь, их время прошло! И вообще, они все коррумпированные, советизированные, столько уже там грязи напечатано – надо их вообще забыть! А все равно не хочется: ведь, кроме дерьма, в них много было хорошего. И борьба шла, и время ломалось... Там жила задавленная, но какая-то мысль, какой-то талант жил все-таки. Да и вообще, толстый журнал вошел в традицию русской интеллигенции.
И еще новое обстоятельство – эти журналы в Москве никогда и не купишь. Я был поражен, узнав, что их покупают прямо в редакции: просто приходят читатели в редакцию - и покупают.
***
Спустя год или два – в Лос-Анджелесе гостила Иванова Наталья, заместитель главного редактора «Знамени» Чупринина. Мы ужинали у её однофамильцев, только ударением отличны их фамилии - у Ивановых Комы и Светы оно на втором слоге, у Наташи, как у большинства – на третьем. Из её рассказа следовало, что жизнь журнала трудна, гонорары мизерны, и что для поддержки авторов введены ежегодные премии по нескольким категориям публикаций.
Сказать, что «Панорама» к тому времени вполне преуспела в финансовом отношении, было бы явным преувеличением. Но и при этом мы захотели, и сумели, из скромного бюджета издательства выкроить некоторую сумму, а точнее – полтысячи долларов: для нас она не являлась критической, но россиянину той поры, да и вообще литератору, если он живет от получаемых гонораров, была явно кстати. (...)
Вернемся, однако, к нашей беседе с Аксеновым, это так, вспомнилось – к вопросу о поддержке журналов.
- И вот, - вспоминал Аксенов, - в 93-м я приехал зимой и смотрю: они все, мои друзья-литераторы, оживленные ходят. С тусовки – на тусовку. Стоят с коктейльчиками, треплются: кто, чего, куда... А тут еще премии появились, и вокруг этих премий начинается некая возня... В общем, какая-то литературная жизнь идет.
- Чтобы с коктейльчиками стоять и говорить “за литературу” – наверное, не обязательно быть большим писателем...
- Но это – часть литературной жизни! Это очень важные вещи. Коктейльчики и даже сплетни литературные, сведения счетов уже говорят о том, что литература существует. Хотя, собственно литературный процесс замедлен. Но он все-таки есть! Я вот в прошлом году летом в Керчи познакомился с молодыми 20-летними поэтами – и я увидел, что они как-то могут сохранить литературу, там что-то есть обнадеживающее. Такая богема, понимаешь!
Но пьют - пьют слишком много. Хотя там все это всегда было... И это тоже говорит о чем-то: существует жизнь. Так что поле пустым не останется – оно может временами хиреть, и, кажется, вот уже совсем ничего не останется... А потом новое начинает снова пробиваться. Русские мальчики – они не могут без литературы. Ну, хотя бы для удовлетворения своего тщеславия...
- Но вот, представим себе: Аксенов сегодня живет в России. Живет постоянно. Сохранилась бы охота к писательскому занятию?
- Не свали я оттуда - видимо, писал бы. Но иначе, потому что как-то иначе бы все воспринимал. У меня, как у нас у всех здесь, образовалась определенная ментальность. Сегодня мы просто не сможем вернуться туда. Не физически – физически, так сказать, мы постоянно возвращаемся. У меня и квартира теперь есть в Москве, так что я как-то даже не чувствую, что совсем уж оторван от страны. И я возвращаюсь туда – но совсем вернуться не можем. Мы “испорчены” эмиграцией, мы еще не стали американцами и немножко перестали быть русскими.
Квартиру Аксеновым дали после августа 91-го – хотя решение Моссовета по этому поводу было задолго до того. “Путч потребовался, чтобы вернуть жилье!” – шутил Аксенов. Правда – не то чтобы вернули, другую дали – но в том же доме, на “Котлах”, на набережной. Хорошая квартира, был я там как-то: Мая показывала мне на стеклах окон до того дня сохранившиеся, не смытые, намалеванные белой краской послания “на волю” – дом строили “зэки”.
- ...Ненавидят меня за то, что я за границей живу – как они полагают, на всем готовом... – продолжал Аксенов.
Можно только представить себе, как теперь завидуют писателю, поселившемуся в Биаррице, на юге Франции, - думаю я сегодня, спустя годы после нашей беседы...
- Думаешь - откровенная зависть? – допытывался тогда я у Аксенова.
- Да нет - не зависть, - поправился он, - а какое-то раздражение: приезжает, мол, некий мэтр, тут печатается... какого, спрашивается, хера – пусть к себе едет! Ну, и так далее... Я не исключаю еще и такую вещь: параметр художественности не любят. Почему, например, на Булата набросились – особенно после присуждения ему Букеровской премии – как свора собак? Да потому, что художественно слишком! Не любят, не чувствуют художественности. А когда сталкиваются с ней, когда видят своими глазами – приходят в ярость.
- В принципе, ты удовлетворен тем, как всё складывается здесь у тебя? Я не говорю сейчас об университетской работе... – Аксенов уже не первый год сетовал: “Вот бы завязать с ней совсем – и только работать, писать бы больше – так ведь кормиться надо, от одних изданий пока не прожить.”
Пришло время – проживает, что и замечательно: врученный ему престижнейший “Русский Букер-2004” - не в последнюю очередь есть результат того.
Но и тогда он говорил:
- Пишется мне хорошо. Думаю, я в хорошей писательской форме. Сейчас начал новый роман и чувствую себя как бы заведенным на это дело. Роман очень сложный, в отличие от “Московской саги” написанный традиционным образом, но с такими постмодернистскими местами, с элементами сюрреализма. Это мой первый роман, где все действие будет происходить в Америке, частично в Лос-Анджелесе. Почему, кстати, я и хочу приехать в Лос-Анджелес, оживить в памяти обстановку.
После заседаний и множества пресс-конференций в связи “Букером-2004” и после вечера, в Большом зале Дома литераторов, за сценой, в неформальной обстановке удалось нам всё же общнуться. А спустя год читаю в газетах: председателем жюри премии ”Русский Букер 2005-го года” избран, кто? Точно, Василий Павлович Аксенов.
И на этом вручении довелось мне быть – спасибо председателю. Правда, в этот раз не обошлось без коллизий вокруг премии, да таких, что вручать премию поручили кому-то из жюри: Аксенов отказался категорически, были тому причины... А кому интересны подробности – полистайте газеты, там их предостаточно.
- А публицистика – пишешь в периодику? – спрашивал я Аксенова тогда, в Вашингтоне.
- Обращаюсь я к ней периодически. Иногда пишу по-английски. Когда приглашают... Потому что, если ты сам что-то предложишь – ну, прочтут, скажут: спасибо, интересно. И на этом – все! Другое дело, когда тебя приглашают...
А вот забавный отрывок из давнего его письма ко мне: “Собираюсь в Копенгаген на уникальную литконференцию... Маята, как ты знаешь, вернулась из последнего вояжа, как говорится, “ин уан пис” (здесь В.П. употребил англицизм: “не по частям – целиком”), однако без чемодана. В чемодане было много хороших вещей, в частности, пара кирзовых сапог от Жени Попова, ватная телогрейка, от него же (я уже представлял, как еду в этой телогрейке в Копенгаген)...”
Уже который год у меня на полке в числе самых дорогих мне, дареных авторами книг стоит репринт первого издания “Метрополя”. Вот как вспомнил Аксенов историю сборника в одной из первых российских публикаций, ставших возможными в конце 80-х:
“Идея... зародилась в начале 78-го года в стоматологическом центре Тимирязевского района столицы... В двух соседних креслах полулежали два обвисших пациента, 45-летний с чем-то я и мой младший друг, 30-летний Виктор Ерофеев. Наш общий мучитель доктор Гуситинский, сделав нам уколы новокаина, удалился. Лучшего момента для разговора о текущей литературной ситуации не найти.
Виктор пожаловался, что у него опять что-то зарубили, да и у Женьки, мол, Попова положение ничуть не лучше. Я сказал, что хорошо бы нам всем уехать на какой-нибудь остров и там издать что-нибудь неподцензурное... Да что там острова искать, промычал Виктор, давай здесь издадим альманах чего-нибудь хорошего. Так, под влиянием не исследованных еще свойств зубной анестезии, зародилась идея...”
Десяток лет спустя юмор по этому поводу кажется уместен – а тогда все же было не до него: визиты чекистов, вскрытые письма, прослушиваемый телефон, уличная слежка... Однако “Метрополь” состоялся - всего 26 имен. Хороших имен. Теперь – неподцензурных. Недавно я заглядывал в мастерскую Мессерера Бориса – это там, на мансарде, в близком тылу Нового Арбата – рождался “Метрополь”... Удивительное место – кажется, там сохраняется аура той поры – чреватой нешуточной опасностью для собиравшихся здесь, но и увлекательной. В общем, постановление Московской писательской организации в 79-м году вовсе не было неожиданным: “...Крайне низкий писательский уровень... организаторы, по-видимому, и не помышляли о литературных целях. Они ставили перед собой совершенно иные, далекие от литературы, искусства и нравственности задачи”. Ну, и т.д.
Это – по поводу сборника, выпущенного машинописным способом в количестве нескольких экземпляров, ставшего чуть позже оригиналом для репринтного его издания Карлом Проффером в Америке. И вскоре из уст первого секретаря Московской писательской организации Феликса Кузнецова Аксенов услышал: “Твой отъезд устроил бы всех”.
- Это звучало, - вспоминал Аксенов, - как санкционированное руководство к действию. В тот же день я позвонил знакомому профессору Калифорнийского университета... и вскоре выехал с женой в гости на полгода...
На титульном листе моего репринта, того самого, надпись: “Альманахи всех стран - соединяйтесь! Саше Половцу привет от всей банды. В.Аксенов, 14 июня, 1981”. Вообще-то, я люблю автографы Аксенова, как и самого их автора, а их у меня набралось немало, век не рассчитаться. А однажды, был случай, в Калифорнийском университете произошел фестиваль, футуристический, в связи с чем Василий Павлович явился с разрисованным лицом и морковкой в нагрудном кармане, а мне, чтобы не выделялся, вывел на лбу фломастером три латинские буквы: “XYZ...” Издали, если не вглядываться, выглядит, скажем так, вызывающе. Вот она, эта фотография, передо мной она сейчас.
Кто-то из состава “банды” участников неподцензурного альманаха со временем, уже здесь, в Калифорнии, поставил и свою подпись. В.Ерофеев... А.Битов... Е.Попов... М.Розовский... А кому-то я забыл в их приезд раскрыть альманах на нужной странице. Или - не успел. Значит – в другой раз, но сделаю это обязательно, они обязательно будут сюда приезжать. Не будет только другого “Метрополя” – как, не перестаю надеяться, потому что не потребуется (даже и сейчас, когда столько всякого на глазах меняется), потому что никогда больше не будет повода в России к самодеятельному изданию неподцензурного литературного сборника.
Очень хочется в это верить.
ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА СПУСТЯ
Что было потом – никто, конечно же, предположить не мог. Не сразу имена ставших по разным причинам и поводам эмигрантами русских писателей начали упоминать – не в сопряжении с привычным “отщепенец” и тому подобными эпитетами, - пионерской явилась статья в “Известиях” - а потом стали и печатать их тексты. Сначала Аксенова вспомнил, кажется, “Огонек” Коротича.
Хотя незадолго до того (подсказал мне недавно Гладилин, по долгу парижской службы на радио “Свободная Европа” следивший за советской прессой), опростался мерзким фельетоном “Крокодил” – и это стало первым упоминанием там имени Аксенова. И пошло: Зиновьев, Максимов, Гладилин... Появились и новые имена – главным образом тех, кто стал писателем уже будучи в отъезде “в изгнаньи” – Довлатов Сергей, например. Хотя кто его изгонял? Просто стало можно уехать...
Теперь росийские издательства стали охотиться за их рукописями, переиздавать книги, вышедшие за рубежами России – в Штатах, в Европе...
Бывает, нам с Аксеновым случается видеться в Москве. Помню, в первый из приездов сюда я зашел в книжный магазин, один из “самых-самых”, на улице Тверская (для нас, уехавших в семидесятых, она остается “Горького”, даже - если по-студенчески - “Бродвеем”). В одном из залов магазина было особо тесно - там скопилось человек пятьдесят, они окружили Аксенова, читавшего отрывки из нового романа, только что опубликованного здесь, в России.
Кажется, в тот же приезд мы зашли с ним обедать в ресторан “Дома Кино” на Васильевскую улицу. Зал на четвертом этаже пустовал, и только в стороне, у стены, стоял накрытый “под банкет” стол. Закуски были почти не тронуты – только с краю заметили мы две-три тарелки, с которых недавно ели.
“Ждали гостей на поминки - сегодня хоронили Евгения Миронова... Никто не пришел.” - пояснила офциантка. Случается и такое. И ведь, правда, хороший был артист, даже очень... Жаль.
А возвращаясь в 2005-й... Несколькими днями позже “Букера” Аксенов председательствовал поочередно с Сашей Кабаковым на творческом вечере Гладилина, устроенном в ЦДЛ. Аксенов в тот же день должен был получить премию “за достижения русской литературы в Зарубежье” – как-то так она называлась. Отказался В.П. и здесь – прознав, что вместе с ним награждались некие “писатели-чекисты”, так он пояснил Гладилину за ужином, последовавшим за официальной частью вечера, причину этого “отказа”.
