Б. Лапузин с «Родною стороной»
Одна из «болевых» точек этой поэзии, весьма ласкающая слух редактора, – стихотворное признание в любви к родному краю. Речь пойдёт о соответствиях. Казалось бы – чего уж проще: в чём другом, а здесь-то поэтический дар не подведёт! Однако не станем забывать ещё об одном немаловажном факторе: читательском доверии. Как это ни прискорбно для автора, нередко читатель оказывается много умудрённее пишущего; и любовь к родному краю его не меньше, чем стихослагателя, «томила, мучила, и жгла».
Откроем наугад книжку «Родная сторона» и прочтём:
Заморские были и небыли –
Планета мала, но огромна!
В каких бы мы странствиях не были,
Сердца обязательно дома.
Моря столько раз уже пройдены
Но дома нам не засидеться!
Острее в морях чувство Родины,
Без Родины – как без сердца.
«И всё?» – изумится читатель. Ведь это лишь некая «попытка заявки» – не то что на стихотворное произведение, – так ребёнок силится выразить словами свои чувства, ещё не вполне владея артикуляцией. А ведь читатель ожидает, чтобы поэт, сформулировав, так сказать, своё credo, образно поведал ему о том, что сам он (читатель), закрутившись в суматохе неотложных дел, только смутно чувствует. Автор берёт на себя непосильный груз ответственности, тщась стать экскурсоводом в этом калейдоскопичном мире. Более того, он, ничтоже сумняшеся, – влет – решает в картинках непростые социальные задачи. Эта «социальность», «гражданственность» имеет присутствие уже в самих названиях многих его стихотворений; например, «В бригаде», «Политруки», «Мы – коммунисты…» и т. д. Однако складывается стойкое впечатление, что эта самая «гражданственность» не идёт дальше называния определённых дежурных понятий. Отсутствие глубокой самостоятельной мысли ведёт подчас к размыванию социальных критериев и – далее – к профанации самого понятия «гражданственность». Возьмём хотя бы упомянутое выше стихотворение «В бригаде»:
Глушит свой моторище
Работяга день.
А у нас раствор ещё –
Вот ведь невезень!
Жанну ждут на танцах,
У Петра – бюро.
Да раствор останется –
Пропадёт добро.
Кольке Балыкалову
Всё это мура;
Кто желает, вкалывай,
А ему пора.
Проблема берётся, так сказать, на острие: «народное – значит наше». И «экономика должна быть экономной», и хозяйственное отношение к народному добру – все проблемы как на ладони. Как говорится, взялся за гуж – не кажи, что не дюж! Однако финал стихотворения не даёт возможности поставить некую «маяковскую» точку, иллюстрируя слишком уж облегчённый подход к тематике, самим автором выбранной: герою стихотворения «вдруг» становится стыдно за свою «несознательность»:
Стыдно Балыкалову,
Сплюнул на песок:
Ладно, хватит баловать,
Дайте мастерок.
Ещё раз вернёмся к нашему, уже набившему оскомину тезису: одно лишь называние «высоких» социальных понятий вряд ли вывезет на столбовую дорогу «гражданственной» поэзии. Видимо, Б. Лапузин слишком буквально понял завет Некрасова: мол, «поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Но ведь если для легендарных политруков (цитирую автора) «не обособлено от дел высоких слов великое значенье», то для поэта «гражданственного» тем более слово и дело должны быть синонимами. Ведь сказано у него о тех же политруках:
Они слова как знамя берегут,
Не треплют их по пустякам запальчиво.
Перед присягой знамя разворачивают,
Ещё когда в сражение идут.(?)
Когда стихотворец, обращаясь к некоей «высокой» теме, обходится лишь звонкими фразами, у читателя естественно возникает вопрос: почему сам автор не берёт пример со своих героев и слова, как знамя, не бережёт? По-видимому, дело тут всего лишь в том, что он знает, о чём сегодня надо писать, но, к сожалению, не хватает у него сил и возможностей для того, чтобы оправдать собственные притязания.
Весьма деликатен этот, давно наболевший, вопрос. Ведь далеко не случайно в последнее время нам всё чаще напоминают с высоких трибун, что «парадность и шумиха тормозят наше продвижение вперёд». Как же в свете сего прожектора воспринимать такие вот «творения», в которых говорится, казалось бы, о самом «высоком»:
Мы – коммунисты! Нам наши отцы –
По духу отцы и по крови.
Горячее время схватив под уздцы,
Мы встали со звёздами вровень!
И если враги нас берут на прицел,
Мы суть не меняем под выстрел.(?).
И правда – за нами. Как точка в конце –
Мы коммунисты.
То, что правда за нами, – в этом никто не позволит сомневаться; это проверено десятилетиями кровавой борьбы. Но, коль скоро мы причисляем себя к армии литераторов (кстати, В. И. Ленин в графе «профессия» писал: «литератор»), давайте вспомним, что методы Пролеткульта и РАППа были подвергнуты критике ещё на Первом съезде советских писателей более пятидесяти лет назад. А мы, опять же ничтоже сумняшеся, пользуемся этими методами и поныне. А они (т. е. помянутые методы) на поверку оказываются куда как простыми (в смысле: простота – хуже воровства) и вряд ли имеют хотя бы приблизительное отношение к художественному творчеству как таковому: стоит лишь вставить в пейзажное, допустим, стихотворение какой-нибудь индустриальный термин – и готово «социально-гражданственное» варево. Например:
Солнце возвращается со смены,
В море погружаясь постепенно.
Море ослепительно бликует,
Море заодно со мной ликует.
Ах, какое море золотое!
Ах, в каком закате небеса!
Написать бы что-нибудь такое,
Что ещё никто не написал!
А, может быть, проще – без сослагательных наклонений взять да и написать «что-нибудь такое»? Однако, «что-нибудь такое» написать, по всей видимости, не под силу даже тогда, когда пытаешься дать всего лишь «картинку» города, где, как говорится, каждый камень знаком. Тем более, что у Владивостока и суть, и облик слишком уж характерны. О каком, однако, городе идёт речь в стихотворении под названием «Владивосток»?
На всю планету он такой один –
Любимый город необыкновенный,
Как будто замок сказочной царевны,
Возникший на восходе из глубин.
Сравнение дальневосточного форпоста нашей державы с неким «замком сказочной царевны» прилично, быть может, на утреннике в детском саду, но никак не в стихах, притязающих на некую митинговую «гражданственность» (не говоря уж об «изобразительном» уровне).
Хотя изобразительность – лишь одна из ступеней на пути к постижению сути явлений. Несомненно, что автор где-то под спудом разумеет это и – по мере возможностей – пытается разобраться в большом, завораживающем его мире. Проблемы, которых он иногда ненароком касается, суть вселенского, мирового масштаба. Однако опять же – откуда берётся? – стойкое впечатление, что автор, как мозаику, складывает стихи из слов, казалось бы, весомых, но в силу слишком уж случайного их употребления не несущих поэтической и смысловой нагрузки:
Круговращенье зла, добра, порока,
Великих дел, эстрадной чепухи…
Не собираюсь роль играть пророка.
Но пульс Земли, страдающей жестоко,
Выслушиваю из Владивостока –
Пишу владивостокские стихи.
Что такое «владивостокские стихи» – понять мудрено. Стихи, написанные во Владивостоке? В таком случае стихи, допустим, Петра Комарова назовём «хабаровскими стихами», а «Войну и мир» – если уж идти до конца – «тульской прозой».
Может быть, ещё и в таком подходе к собственным творениям заключена писательская проблема «региональности»? Ведь автор – в данном случае – вполне разумно не притязает на большее, ограничив даже географически круг тем и вопросов, несущих его по течению. Более того – опять же стойкое впечатление: автор ставит себе в заслугу уже лишь то, что он проживает в каком-то определённом месте. И в этом тоже с особенной наглядностью проявляет себя всё тот же уровень притязаний и возможностей. Как следствие – замкнутость и отгороженность не только от большой литературы, но и от проблем, для решения которых, кроме всего прочего, требуется и такое «постороннее» качество, как – если не «гражданское», то хотя бы – простое человеческое мужество. А качество это зачастую проявляется ещё и в том, что поэт причину своих, скажем, неудач и срывов находит, прежде всего, в себе, а не в кознях мифических «недругов». Однако, как видим, автору и это не под силу:
Ну вот и стихли летние заботы.
Жилось мне этим летом тяжело:
То недруги со мной сводили счёты,
То мне в работе как-то не везло,
То милая неверностью казнила…
И даже друг – лукавый фарисей –
Мне льстил в глаза, а целился в затылок.
Не дай вам бог иметь таких друзей.
Несомненно, эти полные страдания строки вызовут слёзы сочувствия у определённого склада читательниц; однако достойны ли подобные «плаксивые задачи» поэта, замахивающегося из Владивостока аж на «мировые» проблемы?
Наверно, потому и «стартовали некогда, – как пишет Ю. Иванов, – на всероссийские просторы Римма Казакова и Леонид Завальнюк», что не ограничивали круг своих тем и привязанностей, но смело шли навстречу всевозможным трудностям, не боясь быть не услышанными в собственном доме. А «боязнь» эта, может быть, – одна из причин регионального, «местечкового» мышления. Потому зачастую и зарождается в стихотворцах некое уныние, – когда ненароком окинут они взглядом всё, что творится «на просторах российской лирики», и вдруг остро ощутят собственный уровень уже не притязаний, а – «достижений». Отсюда, наверно, и появляются иногда такие, полные пессимизма строки, искренние и жестокие по отношению к самому себе:
Ходит ветер за окном
Зол и хваток.
Всё написано давно –
Может, хватит?
Слово стёрлось, как печать,
И не ново.
Где новее отыскать,
Звонче слово?
Только ведь нигде, кроме как в самом себе, его не найдёшь. Но в себе искать – значит, опять же, видеть и признавать какие-то свои «ошибки» или, скажем «просчёты», которые бывают у каждого. Но для этого, повторяю, необходимо обладать некоей недюжинной силой – воли или таланта (что, в общем-то, – в нашем случае – одно и то же).
Обманывать себя и других – до поры до времени, – вероятно, возможно. Но нельзя же забывать, что – в конечном итоге – время расставит всё по своим местам, и тогда уж пенять будет не на кого. Заниматься тем, к чему не призван, опасно: поэзия мстит за себя.
1986 г.
