(Перевод с немецкого)
часть вторая
IV
О, этот зверь не ходит средь людей,
и неизвестен край, где он живёт,
но белой шеи лёгкий поворот
её влечёт в мерцании свечей.
Пусть нет его. Но ею он любим,
невинный зверь, хотя его удел
быть в зазеркалье. Как прозрачный дым,
там появлялся он, когда хотел.
К нему она тянулась не с зерном,
а лишь с возможностью зерна. И он,
став во сто крат от этого сильней,
пускал росточек рога надо лбом.
И чистотою девы покорён,
он был в сиянье зеркала и в ней.
V
Напряжённый мускул анемона,
утром раскрывающий бутон,
чтобы в глубь трепещущего лона
неба изливался перезвон,
сотворитель бесконечной встречи
в нежно расцветающей звезде –
мускул, так ослабленный под вечер,
превзойди же собственный предел
и в последний час перед закатом
лепестков тугих сопротивленье
пересиль – и собери обратно!
Мы, чей дух борением испытан
много дольше, мы небесной сени
будем ли когда-нибудь открыты?
VIII
Памяти Эгона фон Рильке
Мало осталось детства друзей среди скверов,
редко рассеянных меж домов.
Как мы встречались! Не было более верной
дружбы, чем наша: без всяких слов
мы, как ягнята немые, общались друг с другом.
Радостей наших никто не знал.
Что это было? В каком растворилось испуге
человечьих кривых зеркал?
Мчались вагоны, друг с другом грохотом споря;
лживым громадам домов мы казались чужими.
В чём была истина жизни? Ни в чём.
Только в мячах. В их разноцветных узорах.
Но почему же дети так мало жили?
Ах… вот опять исчезает один под мячом.
XIII
Из прожитых зим одна была бесконечна;
ты пережил её, и теперь
всё, что случится, ты встретишь
без мук сердечных,
словно сезонную смену разлук и потерь.
Пусть в Эвридике ты умер –
поющий, воскресни
и, воспевая хвалу, оставайся средь нас.
Здесь, в исчезающем мире, дороги песни;
будь же звоном стекла, что раскололось сейчас.
Будь – и знай, что причина вечных сомнений
в суете «быть – не быть», между светом и тенью;
не сомневайся же в этот единственный миг.
И с ликованьем причисли к вселенским запасам,
неисчислимым в слиянье, глухом и безгласном,
прошлого с будущим, свой исчезающий лик.
XV
О рот-родник, дающий жизнь, ты, рот,
неисчерпаем, чист и говорлив;
твоей воды причудливый извив
по маске мраморной который год
струится. Древний акведук несёт
издалека, со склонов Апеннин,
тебе твои сказания; и вот
они стекают вдоль морщин
по подбородку в мраморный сосуд,
как в ухо спящее; журчат, поют
лишь для него понятные слова.
Так говорит земля сама с собой.
Но если кто кувшин подставит свой,
ей кажется, что он её прервал.
XVIII
Танцовщица: о, ты – движенье,
преподнесённое в дар; твоё волшебство
деревом-вихрем выросло в центре вращенья.
Время всесильное разве поглотит его?
Не оттого ли так пышно цветёт его крона,
что твоих крыльев над ним сохранился полёт?
Разве и солнце, и лето в раскрытых бутонах –
это богатство тепла – не твоё?
Но и оно плодоносит, древо экстаза.
И не его ли плоды: тот кувшин,
спелый в полоску, и хрупко созревшая ваза?
Или твоей темнеющей брови движенье
не остаётся ль рисунком на глади картин,
как и в пространстве стремительного круженья?
XXIII
Позови меня в любое время –
пусть непостоянное оно:
то вернее, чем собачье племя,
то скользит из рук веретеном
в тот момент, когда ты был уверен,
что поймал его. Лишь то твоё,
что отдал. Останешься за дверью,
если первым ждёшь войти в неё.
Боязливо просим мы опоры
в юности – для старости нескорой,
в старости – тому, чему не быть.
Правы мы тогда, когда лишь славим
жребий, – ах, не важно, кем мы стали:
топором, суком иль риском жить.
XXVI
Изумителен птичий крик…
Он сотворён первозданным кричаньем.
Дети же играми перекричали
этот действительной жизни язык.
Чуждые крики. В пространство синих
проблесков неба (в которые пенье
птичье втекает, как мы в сновиденья)
дети вбивают их, словно клинья.
Где мы? Будто бумажные змеи,
нить порвав, за тучами следом
мечемся между землёю и небом,
плача сквозь хохот. Песня Орфея!
Шумные струи, несущие в небыль
голову с лирой, уйми поскорее.
XXIX
Тихий друг безмерных далей, помни,
как твоим дыханием живёт
всё пространство гулкой колокольни –
ты звенишь, как колокол. А тот,
кто тебя питает, – выше хлеба.
Цель – в преображении твоём.
Был ли ты страдающим иль не был?
Если горько пить, то будь вином.
Этой ночью, полной тайных сил,
становись на путь сознанья крестный,
чтобы встретить истинную весть.
Если этот мир тебя забыл,
– Я теку, – скажи земле и лесу.
Роднику проговори: «Я есть».
