***
Живое проявляется на срезе.
Пугает боль, но если б не излом,
Душа, наверно, продолжала грезить
До старости о чём-то о своём,
В уединенье, по заветам предков,
Не ведая ни дыма, ни огня.
Но чей-то нож коснулся нежной ветки,
И стон её донёсся до меня.
И я, подобно веткам краснотала,
Хранящим до поры речной покой,
Далёким листьям в лад затрепетала
На берегу над северной рекой,
Как будто и моя открылась рана,
И надо мной взметнулось вороньё,
И стрелы украинского майдана
Летят сквозь сердце русское моё.
***
Засинела река.
День-другой — и отправится лёд
ко студёному морю
от лежбищ привычных и сонных.
И когда-нибудь вслед
за весенними льдами уйдёт,
из тяжёлого тела
рванувшись к светлеющим кронам,
сквозь которые —
верю! —
вот-вот, и пробьётся рассвет,
и согреет скворца,
прикорнувшего в старой скворешне,
быстрокрылая жизнь.
— Да была ли ты, милая, нет? —
Или морок напал
в стороне невесёлой, нездешней…
ВЕСЕННЕЕ ПОСВЯЩЕНИЕ ДОМУ
Словно старое платье,
внезапно становится мал.
Задыхаешься в нём,
торопясь поскорее покинуть.
Ни звонок, ни письмо,
ни любимый зимою журнал
не удержат тебя,
и глядит укоризненно в спину,
удручённо качая
щелястым окном чердака
и вздыхая по-дедовски
каждой своей половицей.
…Если б видел твой дом,
как сияет весною река,
если б мог заглянуть
одуванчикам в нежные лица...
***
Всё пошло, как водится, с молотка.
Что не надо — отдано просто так.
И остались реки да облака,
Да за дальней далью — Иван-дурак.
Шлёт ко мне он весточки каждый день,
Только этих весточек нет грустней.
Sms-ки щёлкают — трень да брень,
Да не пишет он, как живётся с ней.
И пустынна утром моя изба,
И лежат — не тают весною льды.
Если мне Иванушка не судьба,
Может, вовсе нет у меня судьбы?
***
В первый раз без моей защиты,
Без тревожных, прощальных слов.
Сталактиты и сталагмиты
Там, где раньше была любовь.
По привычке ещё сочится —
Но не хлынет, не захлестнёт.
Из живых родников водица
Превращается в горький лёд.
Неожиданный и суровый —
Не пробить, не найти исток.
И, на росстани зрея, слово
Молча смотрит на даль дорог.
***
А всё-таки — да здравствует полёт! —
В апрельский воздух вырваться из клетки!
Пусть пёрышком на землю упадёт
Страх высоты, томительный и едкий.
Пускай внизу останутся края,
И полочки, и рамки, и лекала —
Вся, без остатка, опытность моя,
Которая хранила и мешала,
Пропитывая ядом каждый час,
Перебивая вкус воды и хлеба.
Открытая, как будто в первый раз,
Зовёт меня к себе страница неба…
ЗАПАХ БЕДЫ
А старухи опять
запасаются мылом и солью.
Запах близкой беды
им доподлинно с детства знаком.
И молчит напряжённо
пустынное русское поле,
а с окраины тянет
и порохом, и табаком,
да не тем, заграничным,
с тягучим густым ароматом,
а махоркой простой,
будто старый встряхнули кафтан.
И уснуть я не в силах,
как будто бы впрямь виновата
в том, что плачут старухи
и смотрят с тоской на экран.
МОЛИТВА О СЕБЕ
Это худое женское,
глупое естество
плачет порой и молится,
просит пустить на волю.
Только не слушай, Господи,
Ты никогда его.
Да и куда же выпустишь? —
Лишь на реку да в поле.
Разве сумеет дурочка
жить на другом краю
даже своей деревни,
не то что чужого мира?
Вряд ли неделю вытерпит
и у Тебя в раю,
хоть и не привередница,
пусть назовут придира —
всё же не к быту, Господи, —
хлеба и молока
хватит ей, чтоб насытиться
и не желать иного,
видеть из окон реки,
церковь да облака,
да иногда рождалось бы
и трепетало Слово…
