Нам не дано предугадать,
как слово наше отзовётся.
Ф. Тютчев
Время, приоткрывшее завесу над тайнами отечественной и мировой истории, потребовало многих переоценок. Среди книг, которые нуждаются в новом прочтении, – первый и самый известный роман Лиона Фейхтвангера «Еврей Зюсс». Одна из самых любимых книг весьма почитаемого в бывшем Союзе писателя не стала до настоящего времени предметом пристального чтения филологов (предисловия и комментарии не в счёт, тем более что часть из них грешит неточностями, которые кочуют от одного издания к другому).
Этот исторический роман интересен как яркое повествование о жизни и деятельности самого знаменитого придворного немецкого еврея, жившего на рубеже XVII–XVIII вв. Придворные евреи – банкиры и маклеры – уже долгие годы служили своим немецким господам – от курфюрстов до кайзеров – и в мирное, и в военное время. Они оказывались не только кредиторами, поставщиками, но и дипломатическими посредниками, весьма полезными осведомителями и при этом чаще всего оставались в тени. Разумеется, этот аспект еврейско–немецких отношений заслуживает внимания, им не стоит пренебрегать, тем более что «случай Зюсса» по–своему уникален. Но удалось ли Фейхтвангеру сохранить верность исторической правде?
Узнав, что в 1940 году по личному указанию Геббельса и под его неусыпным контролем был снят антисемитский фильм «Жид Зюсс», задалась ещё одним вопросом: есть ли в этом вина Фейхтвангера, дал ли он нацистам повод – пусть самый малый – использовать его роман для их гнусных целей? Этот вопрос стал побудительным мотивом для нового прочтения книги, воспринимаемой многими евреями как национальное достояние. А покушаться на святое опасно. Но вопрос не давал покоя. Лишь беспристрастный анализ поможет решить: как могло случиться, что роман о еврее, написанный евреем, привлёк внимание министра пропаганды Третьего рейха в то время, когда в Германии уже отпылали костры из книг и приготовлялись жечь самих евреев? Так что же в этом романе «сработало» в пользу юдофобов?
Скелет в шкафу, или старая антисемитская легенда
В 1918 году Фейхтвангер опубликовал пьесу «Еврей Зюсс». Тема продолжала его занимать, и спустя четыре года он завершает роман под таким же названием. Он не был уверен в успехе, полагая, что его призвание – драматургия. Пришлось долго искать смельчака, кто бы решился напечатать роман неизвестного автора. Столетием ранее молодой Генрих Гейне, вручая издателю рукопись первых стихов из будущей «Книги песен», заметил: «Я Вам абсолютно неизвестен, но я надеюсь стать известным благодаря Вам». Фейхтвангер отлично знал биографию поэта, ведь предметом его диссертации стал «Бахарахский раввин», неоконченное произведение Гейне. Трудно сказать, как автор «Зюсса» обольстил своего издателя: пошёл ли по стопам Гейне или придумал свой ход. Роман вышел из печати в 1925 году и принёс автору широкую известность.
Однако сразу после выхода книги на Фейхтвангера посыпались обвинения: немецкие шовинисты восприняли её как еврейско–националистическую, а евреи – как антисемитскую. Оценки эти крайние, но крайности, бывает, сходятся. Отбиваясь от нападок, Фейхтвангер написал небольшую, но достаточно путаную статью «О романе «Еврей Зюсс» (1929). Он выражал уверенность, что ни сионисты, ни национал–социалисты на его книге капитала не приобретут. Видимо, мнение шовинистов уязвляло романиста больше, потому он в статье всячески отрицал намерение «как–нибудь выгородить этого Иосифа Зюсса или разрушить антисемитскую легенду».
О какой легенде идёт речь? Начиная со средних веков, евреи, постигшие тайну золота, изобретатели кредита, этой алгебры богатства, представлялись основной массе немцев магами и чародеями. Их не только презирали и ненавидели, их боялись, как боятся колдунов, злых демонов. Фейхтвангер не пренебрёг демонической фигурой еврея, возникшей в эпоху Средневековья в результате специфического сочетания культурных и исторических факторов, определявших жизнь христианской Европы. Этот мифический образ, вытеснивший из средневекового сознания реального еврея, был создан общими усилиями. Ранняя христианская теология трактовала еврея как дьявола во плоти. Согласно христианской «демонологии», оформившейся в писаниях отцов церкви, эти злобные и развращённые приспешники Сатаны, отвергшие и распявшие Иисуса, ожидают своего Мессию, Антихриста. Для христиан средневековья виновность евреев была фактом очевидным, они были убеждены в их злодейской сущности, боялись и ненавидели одновременно.
Инквизиция прибавила к образу еврея обвинения в ереси, в осквернении христианских святынь, поддержала кровавый навет. Народные массы, вековые предрассудки которых подогревались клиром, распространяли легенды о евреях – колдунах и отравителях. О том, как ковался образ «врага», подробно рассказано в книге Джошуа Трахтенберга «Дьявол и евреи» (в 1998 году издана на русском языке).
Антисемитская легенда, рождённая в глухие времена средневековья, представляющая еврея исчадием ада, главным врагом христианина после дьявола, была в Германии в конце ХIХ столетия реанимирована, а благодаря усилиям нацистских идеологов переживала второе рождение. Развенчать легенду было бы весьма своевременно, берясь за такую «горячую тему» как история Зюсса. Так ведь нет, Фейхтвангер не захотел её разрушать, о чём публично заявил в 1929 (!) году.
Племянник писателя, д–р Эдгар Фейхтвангер, профессор новейшей английской и германской истории в Саутгемптонском университете, в статье о двух фильмах, посвящённых еврею Зюссу (статья опубликована в журнале Damals, № 3 – 2004), высказал любопытную мысль о том, что Фейхтвангер писал роман, находясь под впечатлением от убийства министра иностранных дел Вальтера Ратенау в 1922 году. По мнению потомка писателя, судьба погибшего Ратенау определённым образом преломиласьв романе в образе Зюсса. И впрямь оба были евреями, достигли значительных высот и были уничтожены на почве антисемитизма. Если это так, тем более трудно понять, почему Фейхтвангер отказался разрушать легенду, подпитывавшую современный антисемитизм.
Назад в ХVIII век, или Зюсс как лицо историческое
Путешествия в прошлое не заказаны никому. Один из способов окунуться в исчезнувший мир немецких евреев – побывать в недавно открывшемся Еврейском музее в Берлине. Продвигаясь по его залам, невозможно миновать отдел, посвящённый Йозефу–бен–Иссахару Зюсскинду–Оппенгеймеру. Таково полное имя человека, вошедшего в сознание миллионов как еврей Зюсс. Еврей Зюсс – личность историческая и одновременно легендарная. Он родился в 1698 году в Гейдельберге в семье купца, настолько состоятельного, что семья никогда не жила в гетто, а арендовала дом в центре (впрочем, в Гейдельберге гетто и не было).
Зюсс с детства проявил незаурядные способности к торговым и денежным делам, готовился пойти по стопам отца, но тот умер, когда мальчику было девять лет. Мать Зюсса, красавица Михеле, дочь известного франкфуртского хазана (кантора), вышедшая замуж в семнадцать лет, после смерти мужа осталась с тремя детьми на руках. Кроме них было двое пасынков, достаточно взрослых и самостоятельных. Молодая вдова покинула Гейдельберг, препоручив сына и двух девочек заботам богатых родственников покойного мужа. Евреи её безоговорочно осудили. Возможно, тогда досужие языки и пустили слух о том, что Зюсс был внебрачным сыном этой беспутной красавицы. Опекуном детей стал дядя Оппенгеймер, брат известного Самуэля Оппенгеймера, главного кредитора австрийской короны.
В Гейдельберге в ту пору проживало всего 13 еврейских семей. Дядя Зюсса, избранный председателем общины, выделил в своём доме молитвенную комнату, которая стала маленькой синагогой. Дядя был коммерсантом, финансистом, управлял хозяйством двора. Зюсс прошёл у него хорошую школу, и к двадцати годам смог начать самостоятельную финансовую деятельность в Маннхайме, который в ту пору называли «новым Иерусалимом», ибо 12% жителей составляли евреи. Родственные связи с вездесущими Оппенгеймерами открыли ему двери многих особняков.
В 1732 году Шимон Ландау, управляющий делами австрийского наместника в Сербии фельдмаршала Карла–Александра, представил Зюсса своему господину как своего возможного преемника. Зюсс предложил Карлу–Александру, который был старше его на 14 лет, услуги советника и личного финансиста. Услуги были оценены, и, когда Карл–Август через год неожиданно унаследовал трон герцога вюртембергского, Зюсс занял пост его тайного советника по финансам и переехал в Штутгарт.
Протестантский Вюртемберг начала ХVIII века – наиболее косная и отсталая немецкая глубинка, как, впрочем, и вся Швабия. Жизнь здесь провинциально–мещанская, обыватели враждебны к внешнему миру, новым знаниям и веяниям, недоверчивы к чужакам, тем более – ко всякой независимой личности. Вместе с тем конституция этой протестантской земли вручала значительную власть и финансовый контроль парламенту, ограничивая абсолютную власть герцога. В своё время англичанин Чарльз Джеймс Фокс, глава партии вигов в британском парламенте, заявил, что в Европе имеется лишь две конституции – британская и вюртембергская. Впрочем, было бы большим преувеличением считать, что эта южногерманская земля стояла на пороге либерализма. Власть здесь находилась в руках коррумпированной клики, вовсе не заинтересованной в реформах. А пришлый реформатор Зюсс ко всему ещё оказался евреем.
Если во Франкфурте, главном финансовом центре Германии, где в 1711 году проживало более трёх тысяч евреев (16 % всего населения), у входа в городской парк красовалась надпись: „Ни один еврей и ни одна свинья не имеют права входить сюда“, то можно представить, какая атмосфера ненависти окружала Зюсса, едва ли не единственного еврея, которому было дозволено проживать в Штутгарте, где он владел двухэтажным особняком, под пером Фейхтвангера превратившимся в роскошный дворец. Евреи были изгнаны из Вюртемберга в 1498 году, больше двухсот лет они не появлялись в швабской земле, пока метресса герцога Эберхарда Людвига графиня Вюрбен не пригласила в Штутгарт придворного еврея Исаака Ландауэра с его чадами и домочадцами.
У ненависти швабских патриотов к евреям была не только религиозная, но и экономическая подоплёка. Кипучая деятельность чужака Зюсса (реформировал финансовое управление, стал чеканить монету, ввёл государственные монополии на соль, кожу, вино, табак, на игорные дома и кафе с сомнительной репутацией; основал первый банк и мануфактуру по изготовлению фарфора; вёл торговлю драгоценными камнями и кровными лошадьми, существенно пополняя герцогскую казну, но не упуская и свой интерес) представлялась гражданам враждебной. Бесконечными поборами, беззастенчивым торгом чинами и должностями (до сих пор они переходили по наследству) он восстановил против себя средние слои, хотя действовал от имени герцога.
Кроме социальной ненависти существовала и социальная зависть. Знать ненавидела Зюсса за то, что он своими нововведениями ослаблял зависимость от неё герцога. Герцогу же присутствие умного оборотистого еврея было выгодно: он всегда мог ссудить деньгами, открыть для государя новые источники дохода (в ущерб кошелькам его подданных), взять на откуп налоги или чеканку монеты, что делал с большим успехом. Да мало ли какие услуги оказывал еврей Зюсс своему господину, человеку не обременённому нравственностью и к тому же деспотичному!
Шестым чувством чуя опасность, Зюсс решил покинуть двор вопреки воле герцога и стал готовиться к отъезду. Он намеревался вступить в брак с дочерью банкира Коэна из Метца, о чём уже велись переговоры. Карл–Август умер неожиданно, в одночасье, 13 марта 1737 года, и в ту же ночь Зюсс был арестован, заточён в каземат, скован кандалами.
Следствие по делу Зюсса тянулось почти год. Его обвиняли в государственной измене, в участии в заговоре католиков против лютеран, в оскорблении их величеств, в противозаконности многих его действий (в частности – учреждении монополий) и даже в порче монеты (хотя его монета высоко котировалась в немецких землях). «Ты давал погубительные советы, ты имел колдовское влияние на государя», – таково было мнение судей.
В процессе следствия допрашивали женщин, которым вменялась в вину связь с иудеем. Зюсс был шармёром и пользовался успехом у женщин, галантный ХVIII век не считал это предосудительным. Но длительных связей за ним не водилось. Однако грех был: Зюсс принуждал к сексуальным отношениям многих просительниц, пользуясь их зависимостью, иногда это выливалось в откровенное насилие. За полгода до ареста сошёлся он с двадцатилетней Люцианой Фишер, старшей дочерью из добропорядочной и благородной протестантской семьи, проживавшей в Бад–Кройцнахе. Зюсс познакомился с ней во Франкфурте в 1736 году, пленился её молодостью, красотой, умом и ввёл в свой дом. Она была арестована вместе с Зюссом, но отрицала сексуальную связь с ним. Это было бессмысленно: Люциана была беременна. Младенец, которого она родила в заточении, был обречён: пронизывающий холод камеры не оставил ему никакого шанса. Зюсс узнал о рождении и смерти сына, стоя уже одной ногой на эшафоте.
По ходу следствия муссировалась легенда о внебрачном происхождении Зюсса. Его отцом называли генерала Георга Эберхарда фон Геддерсдорфа. Но в 1692 году, когда генерал командовал войсками и был военным комендантом Гейдельберга, матери Зюсса Михеле было всего тринадцать лет, к тому же проживала она во Франкфурте. Сына она родила в 1698 году, когда бывший генерал, разжалованный судом немецкого рыцарского ордена в 1693 году в Гейльбронне как предатель за то, что сдал Гейдельберг французам без боя на поток и разграбление, был изгнан за пределы земли и скрывался в женском монастыре на Неккаре. Его встреча с Михеле была просто невозможной. Но легенды, как известно, живучи. На эту легенду, которую Фейхтвангер использовал в романе, «купились» многие советские критики.
Зюсс был приговорён к смерти. В приговоре не были обозначены мотивы решения, а потому и отсутствовали ссылки на законы. Всё было изначально предрешено. 4 февраля 1738 года население Штутгарта и прилегающих деревень с утра пораньше высыпало на улицы. Магазины и лавки были закрыты. Все городские ворота находились под усиленной охраной. Пришлых евреев накануне изгнали из города. 2000 солдат окружили рыночную площадь по периметру, их шеренги стояли вдоль всего пути следования – от здания парламента до места казни. Приговор был оглашён в 9 утра. На протяжении всего пути осуждённый читал еврейские молитвы. Четыре палача ввели его на эшафот, и через мгновение Зюсс уже качался в петле. Ко дню казни местные умельцы изготовили железную клетку с откидным полом, в ней тело повешенного провисело около шести лет для устрашения евреев.
Посетитель Еврейского музея в Берлине может ознакомиться с некоторыми документами, свидетельствующими о размахе деятельности Зюсса Оппенгеймера, и признать в нём личность, намного опередившую своё время. Но даже если пренебречь документами, мимо железной клетки, спускающейся с потолка, не пройти. Это – модель той, в которой Зюсс был повешен в Штутгарте на излёте своей блистательной карьеры. Сейчас в клетке размещены три плоских экрана. Нажав соответствующую кнопку, можно познакомиться с отрывками из трёх фильмов, посвящённых первому еврею, оказавшему влияние на ход немецкой истории – пусть в пределах одного герцогства.
Жизнь после смерти
Находясь в заключении, Зюсс предсказал, что после смерти о нём будут долго вспоминать, сочинят множество небылиц, которые разлетятся по свету, и он не ошибся. Посмертная история Зюсса – это зеркало сложных и неровных немецко–еврейских отношений, которые по сей день остаются проблематичными. Отношение к Зюссу и его судьбе – своего рода лакмусовая бумажка. Поначалу после смерти появилось множество обличительных памфлетов и трактатов, баллад, пасквильных листков, гравюр, изображавших позорную казнь «лжеца и мошенника» Зюсса. Затем интерес к нему угас.
Спустя почти столетие молодой романтик Вильгельм Гауф, сказочник и новеллист родом из Штутгарта, обратился к истории Зюсса. Романтики тяготели к прошлому и одновременно к экзотике, выбор Гауфа оказался удачей. К тому же процесс эмансипации немецких евреев набирал силу. В новелле Гауфа «Еврей Зюсс» (1827) герой представлен энергичным исполнителем воли герцога. Он идёт на подкуп, на хитрости и нечестие, чтобы угодить господину, удовлетворить его тиранические наклонности. При этом его собственная жажда власти также оказывается утолённой. Хотя новелла Гауфа не свободна от антисемитских клише, еврей Зюсс впервые предстаёт в ней как жертва неправого суда. К тому же Гауф придумал Зюссу сестру Лею, образ которой вдохновит других менее известных, ныне забытых литераторов.
Эрнст Фридрих Грюневальд сочинит драму «Леа» в 1847 году, а через год с пьесой под таким же названием выступит Альберт Дульк. Пьеса «Леа» была создана этим писателем, близким к движению «Молодая Германия», на гребне революционной волны 1848 года и выразила либеральные тенденции времени, которые проявлялись в признании права евреев на эмансипацию и права немцев на сочувствие им. Показательно, что именно в это время Карл Гуцков, в недавнем прошлом лидер «младогерманцев», создаёт драму «Уриэль Акоста», герои которой – евреи.
Их современники Роберт Прутц и Карл Теодор Грисингер также воскрешали образ Зюсса в своих эссе и исторических новеллах.
Фейхтвангер, принимаясь за роман о Зюссе, интересовался не столько произведениями предшественников, сколько историческим материалом. Он штудировал многочисленные памфлеты и работы вюртембергских историков–антисемитов, повторявших многие небылицы о Зюссе и демонизировавших его образ. Настоящих исследований о нём, его биографий в ту пору не было. А между тем в архиве Штутгарта хранились 132 пухлые связки – материалы процесса по «делу Зюсса». Эти документы были закрыты почти 200 лет, доступ к ним стал возможен после Первой мировой войны. Фейхтвангер к документам следствия не обращался.
Первой, кто основательно «покопался» в архивных бумагах, была Зельма Штерн, написавшая солидную монографию «Еврей Зюсс. К вопросу немецко–еврейской истории». Книга вышла в Берлине в 1929 году. За три года до этого в Штутгарте увидела свет беллетризированная биография «Еврей Зюсс Оппенгеймер: великий финансист и галантный авантюрист 18 столетия», автором которой был Курт Эльвенспёк.
В 1994 году Хельмут Хаазис опубликовал материалы своих длительных архивных разысканий. Четыре года спустя он выпустил монографию под «говорящим» названием – «Йозеф Зюсс Опенгеймер, по прозванию еврей Зюсс. Финансист, вольнодумец, жертва правосудия» (Hellmut G. Haasis: Joseph Süß Oppenheimer, genannt Jud Süß. Financier, Freidenker, Justizopfer. Reinbeck bei Hamburg, 1998).
Сегодня в драматическом театре Штутгарта можно увидеть пьесу Клауса Поля, а в оперном театре Бремена послушать оперу Детлефа Гламмерта о еврее Зюссе. Интерес к этой личности не умирает, возможно, не только из–за её трагической судьбы, но и в силу того, что сам тип этой сильной, незаурядной личности остаётся востребованным в наши дни. Нет–нет, да и появляется новый еврей Зюсс, пусть не в Германии, так в России.
Метаморфозы в посмертной судьбе
Работы Хельмута Хаазиса положили начало неофициальной реабилитации Зюсса. «Дело» Зюсса не пересматривалось, но общественным мнением он был посмертно оправдан. Городские власти Штутгарта по случаю трёхсотлетия со дня рождения Йозефа Зюсса Оппенгеймера приняли решение увековечить его память, тем самым восстановив его доброе имя. Небольшая площадь в центре города 15 октября 1998 года была названа в его честь.
Потрясающая метаморфоза довольно быстро обрела своего Овидия: российский бард Александр Городницкий запечатлел её в песне «Штутгарт» (1998), первая строфа которой звучит так:
Был и я когда–то юн и безус,
Да не помнится теперь ничего.
В этом городе повешен был Зюсс,
Эта площадь носит имя его.
Был у герцога он правой рукой,
Всех правителей окрестных мудрей,
В стороне германской власти такой
Ни один не добивался еврей.
Представьте только, как удивился и как порадовался бы Лион Фейхтвангер, доживи он до конца века и окажись на этой площади неподалеку от старого Монетного двора! А вот чувства тех, кто в 1940 году приказал снять фильм «Жид Зюсс», кто его поставил, кто в нём играл, их чувства при известии о реабилитации и чествовании Зюсса даже не берусь описывать. Впрочем, оставим сослагательное наклонение и обратимся к реальности, то бишь к роману.
Между историей и мифом
Молодой Фейхтвангер мастерски передал в романе дух времени и «местный колорит». Прошло более полувека с тех пор, как кончилась Тридцатилетняя война, но шрамы, оставленные её беспощадным мечом, не зарубцевались. Роман начинается описанием дорог Германии: «Сетью жил вились по стране дороги, пересекались, разветвлялись, глохли, порастая травой. Они были запущены, загромождены камнями, все в рытвинах и расщелинах, в дождь становились вязкой топью и вдобавок на каждом шагу были перегорожены шлагбаумами». Тот, кому доводилось в наши дни мчаться по немецким автобанам, просто не в состоянии поверить, что такое было когда–то возможно.
Что дороги?! Население Вюртемберга сократилось за время Тридцатилетней войны в десять раз: с четырехсот до сорока тысяч жителей. Такова страшная цена религиозных войн. Вестфальский мир 1648 года закрепил раздробленность, а стало быть, отсталость Германии, признав более трёхсот немецких государств суверенными образованиями. Отсюда – бесчисленные шлагбаумы на дорогах.
«Ухабистые, потрескавшиеся, окутанные клубами пыли в солнечную погоду и непроходимо грязные в дождливую, дороги были движением, жизнью, дыханием и пульсом страны», – завершает картину романист. Но близится час, когда наряду с транспортными артериями появятся иные, и по этим невидимым сосудам общественного организма вместо крови станут циркулировать деньги. На заре Нового времени стало очевидным, что сила рыцарского меча уступила иной силе. Золото, деньги становятся эквивалентом могущества. Иначе говоря, бьёт час еврея Зюсса.
„Тяжко вздыхала, судорожно билась страна под удушающим гнётом, – пишет Фейхтвангер. – Зрели злаки, зрели лозы, трудились и созидали ремесленники. Герцог со своим двором и войском бременем лежали на стране, и она терпела его. Двести городов, тысяча двести деревень стонали, исходили кровью. Герцог выжимал из них все соки руками еврея. И страна терпела его и еврея“.
Заплатившие страшную цену за право исповедовать лютеранство, граждане земли опасаются, что их новый герцог, перешедший в католичество ради выгодной женитьбы на прелестной представительнице баварского семейства Турн–и–Таксис (им и сегодня принадлежит значительная часть в прошлом имперского города Регенсбурга), может попытаться силой обратить их в католичество. Они не очень–то доверяют своему господину, но покорны ему. В соседнем Вюрцбурге, в его епископской резиденции плетутся интриги. Писатель передаёт тревогу, владеющую штутгартцами.
Фейхтвангер своей волей превращает Зюсса в министра двора, каковым он не был, да и, характеризуя Карла–Александра как новоявленного германского Ахилла и главного оплодотворителя своей земли, несколько сгущает краски. На то он и художник. Его любимый Бальзак уверял, что «художник может хватить через край». Фейхтвангер эскизно набрасывает фигуры придворных, чиновников, учёных мужей, духовных особ обоих лагерей, горожан, их жён и дочерей, членов местного парламента – ландтага, дарованного протестантскому Вюртембергу конституцией. Они выглядят жизненно, их образы ему удаются. А рядом с немцами отъединенно, замкнуто ведёт своё загадочное существование маленькое, но неистребимое и ненавистное им племя – евреи: финансисты, каббалисты, раввины, мелкие торговцы–разносчики. Некоторые евреи и впрямь прибыли в землю вслед за Зюссом. Местному населению они внушают страх и недоверие. Автору удалось вдохнуть жизнь в эти фигуры, они действуют, любят, страждут, злодействуют, склочничают, интригуют, рожают, болеют, умирают...
В центре этого мира – еврей Зюсс, благодаря своим незаурядным способностям вошедший в доверие к герцогу, привязавший его к себе нерасторжимыми узами и прибравший к своим рукам всю страну. В его руках, по замыслу автора, окажутся нити католического заговора и жизнь герцога. Он разрушит планы своего государя и погубит его, но и сам при этом взойдёт на виселицу. Такова сюжетная линия романа.
Историческая правда соединяется в романе с вымыслом, наряду с историческими фигурами в нём действуют герои, придуманные автором. По этому пути вслед за Вальтером Скоттом пошли многие романисты, это стало традицией. В романе Фейхтвангера мы сталкиваемся с разработкой как исторического материала, так и мифа. Речь идёт не о национальной мифологии – мифах древних греков или германцев. Перед нами иной миф – миф о еврее, который сложился у христианских народов Европы в средние века.
Фейхтвангер использовал оказавшийся живучим миф о сатанинской природе евреев и верности их дьяволу. Большая часть героев его романа придерживаются этого взгляда. Фейхтвангер цитирует документы: императорские приказы, резолюции консистории, завещание владетельного графа. И везде говорится, что у христиан, после дьявола, нет злее врагов, чем евреи, которые враждебны всемогущему Богу, природе и христианскому духу.
Графиня Гревениц благоволит к евреям, полагая, что « у каждого из них в будний день больше ума в мизинце, чем по праздникам в голове у всего ландтага вкупе». Но и она уверена, что неслыханными успехами на финансовом поприще евреи обязаны колдовству: «Тайны колдовства достались им в наследство от Моисея и пророков; а за то, что Иисус хотел открыть эти тайны всем народам и, значит, обесценить их, евреи его распяли».
Молодая герцогиня, урождённая Турн–и–Таксис, никогда не видавшая настоящего еврея, после знакомства с Зюссом выражает удивление: «Они совсем как все люди». Бедняжка знала евреев лишь по гравюрам, где их изображали с рогами и хвостом. И ещё один их непременный атрибут – зловоние. В романе он тоже упомянут. С пугливым любопытством разглядывая Зюсса, герцогиня спрашивает: «Он убивает детей?» А между тем ей симпатичен этот щеголеватый красивый мужчина, от которого исходит сила и обаяние.
Осматривая особняк–дворец Зюсса, герцогиня, казалось бы, убедившаяся в безосновательности своих страхов, лукаво спрашивает хозяина: «А где же комнаты, где убивают христианских младенцев?» И как бы в унисон вопросу звучит столетней давности история о равенсбургском детоубийстве, рассказанная старым финансистом, покровителем Зюсса, Исааком Ландауэром. Кровавый навет стоил евреям многих жизней. Чёрным шлейфом тащится он за ними сквозь толщу времени.
Все эти детали, свидетельствующие о том, что демонический образ еврея отнюдь не померк с уходом средних веков, помогают писателю воссоздать эпоху, косные нравы и характер мышления немецкой провинции. Но дело в том, что не только герои романа воспринимают Зюсса и его соплеменников как дьявольское отродье, но и сам Фейхтвангер наделяет родовыми чертами этого образа–фикции главного героя и других еврейских персонажей. Казалось бы, незначительная деталь – козлиная бородка Исаака Ландауэра. Но если знать, что козёл, по распространённому в средние века поверью, был любимым животным дьявола, то подчёркивание этой детали в романе обретает особую значимость. Акцент на «козлиной бородке» в средние века позволял увидеть в еврее козла (дьявола) в человечьем обличии. Так что деталь отнюдь не безобидна.
Или страсть Зюсса к драгоценным камням, торговля ими, коллекционирование (его так и похоронили с гигантским ослепительным бриллиантом–солитером на пальце) – ведь это не просто ещё одна статья его дохода. Средневековая Европа живо интересовалась сверхъестественными оккультными тайнами драгоценных камней. Даже символика «философского камня» включала изображение звезды Давида и надпись на древнееврейском языке. Считалось, что евреи посвящены в тайны магических свойств драгоценных камней. Таким образом, и Зюсс включается в сферу еврейской магии.
В романе широко использована христианская легенда о Вечном Жиде, ходят слухи, что он объявился в земле швабов. Некоторые полагают, что раби Габриэль, кабалист, дядя Зюсса, и есть Вечный Жид. И герцог, и его жена уверены в том, что старик – маг и колдун. Герцог просит его прочесть по руке своё будущее. Герцогиня просит амулет, помогающий при родах. Средневековые источники часто упоминают о том, что евреи изготавливали и распространяли волшебные амулеты. Развитие сюжета подтверждает магические способности старого кабалиста, что лишь усиливает страх перед евреем и его тайным знанием.
Фейхтвангер даёт понять, что евреи и впрямь владеют тайным знанием, источником которых служит им Тора – Книга. При этом он слагает настоящий гимн в честь Книги: «Сквозь два тысячелетия пронесли они с собой Книгу. Она была им народом, государством, родиной, наследием и владением. Они передали её всем народам, и все народы склонились перед ней. Но лишь им, им одним, дано было по праву владеть ею, исповедовать и хранить её.
Шестьсот сорок семь тысяч триста девятнадцать букв насчитывала Книга. И каждая буква была исчислена и изучена, проверена и взвешена. Каждая буква была оплачена кровью, тысячи людей пошли на муки и смерть за каждую букву. И Книга стала их собственностью».
Нацисты этим гимном пренебрегли. Что такое тысячелетия еврейской истории перед тысячелетним рейхом германской нации?! Книга Фейхтвангера попала в орбиту их внимания, как только они сообразили, что её можно использовать для разжигания юдофобии. Идеологи нацизма, Геббельс, Штрассер и иже с ними, немало поработали, чтобы возбудить (или пробудить дремавшие) антиеврейские настроения в массах, внедрить в массовое сознание лозунг: «Евреи – наше несчастье!». Легче всего «раскачать» толпу, вызвав чувство ненависти. Чтобы разжечь пламя антисемитизма, все средства хороши. В ход идут и языческие мифы древних германцев («казус Вагнер»), и вульгаризированные, извращённые идеи немецкого романтизма, и демонический образ еврея, плод средневекового мифологизирования. Повторяю: демонизм толковался на протяжении средних веков как родовая черта еврейства. Фейхтвангер некритически воспользовался этой трактовкой и тем самым дал повод нацистским бонзам снять в 1940 году на основе его романа антисемитский фильм.
Между реализмом и романтизмом
Фейхтвангера соблазняло желание идти путём Бальзака, этого «доктора социальных наук», и в первом романе немецкого писателя следы ученичества весьма ощутимы. Достаточно познакомиться с героем второго плана, старым Исааком Ландауэром, чтобы убедиться в зависимости автора от великого француза. Вам никого не напоминает эта сухопарая фигурка в поношенном лапсердаке, эта лёгкая, скупая, ироническая усмешка на тонких губах, рассуждения о том, что наивысшее удовольствие человек получает не от демонстрации своего могущества, а от его тайного знания? Узнали?! Образ наставника Зюсса просто списан с бальзаковского Гобсека.
Бальзак создал этот образ как громадное обобщение. Внешне бесстрастный, Гобсек воплощает и характерные черты хищного племени ростовщиков, и саму философию денег. Он излагает её лаконично: «Из всех земных благ есть только одно достаточно надёжное, чтобы стоило человеку гнаться за ним. Это – золото. В золоте сосредоточены все силы человечества». Бальзак вывел эту формулу века, а Фейхтвангер ею воспользовался. Он наделяет старого Ландауэра бальзаковской мудростью: «Он знал, что в мире существует лишь одна реальная сила – деньги». Гобсек находит высшее удовольствие в мыслях о собственном могуществе: «Нет отказа тому, кто развязывает и затягивает золотой мешок“. И Ландауэр упивается сознанием своей тайной власти.
Молчаливый спор между ним и Зюссом завязывается на первых же страницах. К чему стремятся оба? К власти. О чём думают оба? О деньгах, которые мостят дорогу к власти, о способах их приращения, о выгоде их быстрого оборота. «Власть» – ключевое слово в романе. Но пользуются они ею по–разному.
Красавца и модника Зюсса, в его аккуратно со вкусом завитом парике, в ладно скроенном, отороченном серебром светло–коричневом кафтане тончайшего сукна, с легко наплоенными кружевными манжетами, цена которым верных сорок гульденов, не может не раздражать вид старика при пейсах и редкой козлиной бородке, одетого по еврейскому обычаю в лапсердак и ермолку. Зюсс готов его возненавидеть за нелепые старозаветные еврейские повадки, хотя он Ландауэру многим обязан и поначалу признаёт его превосходство.
В свою очередь старый еврей осуждает аристократические замашки и стремление Зюсса выставить напоказ своё богатство: – К чему это, реб Йозеф Зюсс? К чему непременно тридцать слуг? Вы разве лучше едите, лучше спите, когда у вас тридцать слуг вместо трёх? Я понимаю, что вы держите при себе эту девку (дочь обер-прокурора, которая короткое время открыто числилась метрессой Зюсса – Г.И.). Но к чему вам попугай? Зачем еврею попугай?
И действительно, зачем?! А всё тщеславие! Старому Ландауэру этого не понять. Он сам находится у истоков власти, он направляет течение событий, но он держит свою власть в тайне, находя утончённое удовольствие в сознании своих громадных возможностей. Он входит в кабинет любого государя без парика и перчаток, в лапсердаке да ещё и с отличительным знаком для евреев на одеянии. Он может себе это позволить, они стерпят. Это явное свидетельство их зависимости доставляет старику глубокое удовлетворение. Нелишне заметить, что и Гобсек по происхождению был евреем. Правда, в ХIХ веке его уже никто не звал «еврей Гобсек». Времена изменились. Да и во Франции после наполеоновских реформ положение евреев было много лучше, чем в Германии. А герою Фейхтвангера суждено было войти в историю под именем «еврея Зюсса».
Зюсс не отрекся от своего еврейства, хотя внешностью, одеянием, манерами, речью, образом жизни стал неотличим от местной знати. Удивительно, но он и своё еврейство смог превратить в объект тщеславия. Такое по плечу не каждому. Мы–то знали многих, кто стыдился еврейства, скрывал его при возможности, но мы жили в другом мире, где даже пошедшие во власть евреи по существу отреклись от себя. Зюсс же хочет быть на равных с аристократами, оставаясь евреем.
Когда герой романа узнаёт «правду» о своём рождении (Фейхтвангер воспользовался легендой о том, что Зюсс – внебрачный сын, бастард генерала Георга Эберхарда фон Гейдерсдорфа, разжалованного и кончившего свои дни монахом–капуцином), он отказывается узаконить своё христианское происхождение. Почему?! Он сам объясняет свой отказ: тот ореол исключительности, неповторимости, необычайности, что окружает его теперь, улетучится. И в самом деле, быть христианином – значит быть одним из многих. Христианин–министр – эка невидаль! Еврей-министр – это не шутка, это «круто»!
Зюссу ведомо тщеславие парии, одолевающего сильных мира сего. Когда он вступает в борьбу за оправдание ложно обвинённого в убийстве еврея (не хотелось ввязываться, но уж очень просила депутация франкфуртских евреев), он горд тем, что способен сотворить невозможное: «еврей вырвет обречённого на смерть человека у целого христианского города». В эту минуту он напоминает ликующего Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери», который сумел в прямом смысле вырвать Эсмеральду из рук палача. Отверженный, горбун, бросивший вызов всесильной Фемиде, обрёл в эти минуты истинное величие. Такие минуты выпадают и на долю еврея Зюсса.
Ключом к характеру и судьбе главного героя романа могут служить слова великого кабалиста ХVI века Исаака Лурия о том, что в человеческом теле иногда не одна, а две души осуждены совершать новое странствие. Причем, одна, возможно, жила прежде в звере, а другая – в святом. А теперь они обречены быть едиными. «Они проникают и впиваются друг в друга, они взаимно оплодотворяются, они слиты, точно струи воды».
Мотив двойничества характерен для романтического искусства. Многие писатели – от Гофмана до Стивенсона – использовали его весьма эффективно. Этот мотив лёг в основу образа Зюсса. Герой Фейхтвангера неоднозначен. Ему часто снится один и тот же сон: он скользит в призрачном танце, герцог держит его одну руку, а его дядя, старый суровый еврей-кабалист, настоящий ведун, – другую. Сон достаточно прозрачен: помыслы Зюсса устремлены к власти, к земным успехам в христианском обществе, но существует нечто заповедное, духовное – область тайного еврейского знания, которая манит его, но куда он страшится заглядывать.
Страсти, которые владеют и играют Зюссом, реализуясь в бешеной деятельности финансиста, политика, дипломата, возносят его на вершину успеха: у Фейхтвангера он становится истинным правителем государства. Властолюбие, тщеславие, вера в успех ведут его по жизни. Блеск и власть – его стихия. Он упивается властью открыто, дерзко, нагло, напоказ, чем вызывает ещё большее озлобление окружающих.
«Министров и высших чиновников он держал в рабском подчинении. Они боялись его едва ли не больше, чем самого герцога; стоило ему свистнуть, как они прибегали сломя голову. Он вызывал к себе, кого хотел, и никто не смел ослушаться. При малейшем противоречии он грозил им кандалами, плетьми, виселицей. Зюсс сам был точно вихрь. И его окружал постоянный вихрь». Вихрь, или страсть, – суть Зюссовой натуры.
Образ его строится на гиперболизации и контрастах: величие и низость соединяются в одном лице. Его раздвоенность (колебания между властью–нечестием и еврейской мудростью–светом, превращение алчного хищника в любящее чуть ли ни робкое существо перед юной дочерью и старым кабалистом) –типичная черта романтических героев («храбрые, как львы: и плачущие, как урны» – иронически заметил о них Флобер).
В биографии героя много таинственного, начиная от происхождения и кончая его любовным союзом. Загадочная возлюбленная, умершая, похоже, родами, оставившая ему дочь необычайной красоты, – откровенная дань романтизму. Дочь, которую воспитывают на стороне, вдали от отца, в уединении и в тайне. Странная связь (притяжение–отторжение) с дядей–кабалистом, чародеем и магом. Внезапное открытие знатного происхождения героя и его решение остаться изгоем. Властительный герцог, губящий юную дочь героя. Все эти повороты сюжета вызывают в памяти ультраромантические пьесы Гюго «Опасное сходство», «Король забавляется». Зеркальное повторение в судьбе Зюсса несчастливой звезды его якобы родного отца, мотивы возмездия (Зюсс разжигает похоть своего хозяина, отдаёт в его власть дочь своего противника, а затем сам оказывается в положении несчастного отца) – всё это приёмы из арсенала романтического искусства.
Да и в самом лице Зюсса, каким его изобразил художник, есть нечто демоническое (угадывается тип романтического злодея). Он легко меняет облик, в нём живёт актёр. Фейхтвангер характеризует его как человека минуты. Помимо некоторых «говорящих» деталей портрета (красный чувственный рот на белом лице, точно губы вампира–вурдалака; гипнотизирующий взгляд карих выпуклых «крылатых» глаз) созданию образа демонического героя способствует и впечатление, которое он производит на женщин – они ведь, как известно, легче поддаются чарам. Показательна первая встреча Зюсса с молодой пиетисткой Магдален-Сибиллой, в судьбе которой он сыграет поистине роковую роль. Внезапно увидев его в лесу, девушка убегает с криком: «Дьявол! Дьявол ходит по лесу!». При второй встрече с ним она теряет сознание. Такова сила его магнетичекого воздействия на чистую впечатлительную натуру.
Образ Зюсса строится по канону романтического героя: он претендует на исключительность, верит в своё избранничество. Романтики использовали многие способы, чтобы противопоставить своих героев обществу, миру. Усилиями поэтов–романтиков, начиная с Байрона, был создан новоевропейский литературный миф, в центре которого оказалась демоническая личность, исходящая из абсолютной свободы своей воли. Эту свободу она воспринимает как свободу от моральных обязательств перед людьми. В противовес идеям добра и любви она выдвигает идею тотального скептицизма. Действия носителя демонизма обусловлены его личной обидой на несовершенство мира и направлены на его разрушение и переустройство.
Романтический дьяволизм был явлением эпатажным, с позиций Просвещения его оценивали как упадок, как безвкусицу, тем не менее мода на готику оттеснила классичность, на какое–то время победила мода на стихию и хаос. Демонизация главного героя не была литературной новацией Фейхтвангера, но он первым попытался навязать демонической личности активную деятельность в сфере меркантильной, прагматической, связанной с деньгами, кредитами, прибылями. Это оказалось чревато многими издержками: романтическое и реалистическое начало отказывались мирно сосуществовать.
Необычным было и то, что он наделил демонической мощью еврея, в то время как большинство представителей этого гонимого народа предпочитало в Германии не выделяться, сидеть тихо, на что указывает сам Фейхтвангер: «И раньше крупным финансистам из его соплеменников приходилось решать задачи огромного масштаба и в своих руках нести полный до краёв сосуд власти. Но эти люди держались в тени или крестились, как его родной брат. Он же, еврей, один стоял перед целой Европой на опасной высоте, и улыбался, и был элегантен и самоуверен, и даже самый прозорливый взгляд не мог бы со злорадством подметить у него хоть малейшую дрожь». Это триумф изгоя, который достиг величия и обязан успеху лишь самому себе. Это месть Зюсса обществу, которое его, еврея, презирает, это своеобразный ответ на людскую несправедливость. В эту минуту мы готовы склониться перед ним.
Но стоит познакомиться с коварными и жестокими методами и способами, какими Зюсс пробивает себе путь наверх, устраняет своих конкурентов или просто неугодных, как симпатии к герою улетучиваются. Нет необходимости рассказывать о всех, кого он разорил, довёл до петли, обесчестил за несколько лет своего полновластного правления в Вюртемберге. А мог ли он действовать иначе? Фейхтвангер здесь верен жизненной правде. Любой делец, независимо от национальности, будет мыслить и действовать так, как Зюсс, и мы знаем множество тому примеров из отечественной и мировой истории. А если вам известны иные примеры, то это – исключения из правила.
В русской литературе была попытка представить деятельного предпринимателя положительным героем. Гончаров противопоставил энергичного обрусевшего немца Штольца погрязшему в лени Обломову. Штольц в отличие от Зюсса был человеком честным. Возможно, именно в этом и кроется причина неудачи Гончарова: крупный делец просто не может быть нравственным человеком, а следовательно положительным героем. Штольц как художественный образ схематичен и лишён правдоподобия.
В своё время Бальзак рассказал в романе «Банкирский дом Нусинген» историю возвышения эльзасского еврея, настоящего «Наполеона биржи» (современники автора не сомневались, что его прототипом был барон Джеймс Ротшильд). Нусинген дважды объявлял себя несостоятельным банкротом, пустил по миру тысячи мелких вкладчиков, зато сам при этом остался с круглой суммой. Угрызения совести ему неведомы. Преуспевающий финансист, делец всегда будет стоять выше стесняющих его нравственных законов. Таков Зюсс, таков Фрэнк Каупервуд. Драйзер писал свою трилогию в то же время, что Фейхтвангер свой роман. Драйзер создал образ нового героя своего времени – финансового монополиста, промышленного магната, преобразующего лицо Америки, участвующего своими капиталами в технической революции. Герой Фейхтвангера живёт в иной эпохе. Капитал Зюсса служит феодалу–герцогу, он не направлен на созидание, хотя еврей и куёт новую рыночную экономику.
Не раз и не два возникает в романе образ гложущих червей, пагубных и несносных. Гложущими червями именуются евреи в многочисленных рескриптах немецких императоров и резолюциях князей и герцогов. Однако обидное сравнение с увёртливыми, скользкими гадами не трогает старого Ландауэра. «Они обзывают нас гложущими червями. Пусть так, а сами они разве не гложут друг друга? Всё, что живёт, – гложет. Один гложет другого». Хищные законы бизнеса интернациональны. Это только нацисты с подачи Гитлера всерьёз рассуждали о том, что существует зловредный еврейский капитал и патриотический – отечественный.
И всё же не будем забывать, что в сознании немцев, начиная со средних веков, с образом еврея всегда ассоциировались деньги, долговые расписки, проценты, заклад вещей и множество неприятностей подобного рода. Именно тогда начала складываться теория антисемитизма, объясняющая юдофобию экономическими факторами.
Фейхтвангер не определил чётко авторской позиции по отношению к своему герою. А мог ли? Вряд ли это было под силу писателю, который сам о себе сказал следующее: «Обыкновенно, когда меня спрашивали, к какой национальной группе следует отнести меня как художника, я отвечал: я немец – по языку, интернационалист – по убеждениям, еврей – по чувству. Очень трудно иногда привести убеждения и чувства в лад между собой». Да, у молодого писателя ум с сердцем были явно не в ладу. Левые политические симпатии побуждали его видеть в Зюссе финансового хищника, стало быть – врага трудового народа. Правда, побывав в Мюнхене, постояв у прекрасного особняка в центре, где прошло детство будущего писателя, заглянув в гимназию, которую он посещал одновременно с Катей Принсгейм, будущей женой Томаса Манна, я усомнилась в том, что Фейхтвангеру было ведомо чувство классовой ненависти. Похоже, его предки и родичи с успехом занимались коммерцией. Очевидно, писателю, художнику, артисту в душе деятельность такого рода была и впрямь чужда. Сердце еврея, национальное чувство вынуждали искать нечто, выводящее Зюсса за рамки его нечистой деятельности.
И Фейхтвангер придумывает ход. Ему помогает от начала до конца вымышленный образ Наоми, прекрасной дочери Зюсса, его гордости и утешения, выросшей на лоне природы, в полном отъединении от людей, эдакой „лилии долины“. Образ Наоми – эклектичен: в нём – отголоски идей Руссо и Вольтера, но особенно сильно влияние романтизма вальтер–скоттовского образца.
Наоми воспитывает в традициях иудаизма кабалист Габриэль, он передаёт ей и свои знания. Её трагическая гибель по вине сластолюбца–герцога становится страшным потрясением для Зюсса и толчком к его перерождению. Добившийся близости к герцогу, угождавший его прихотям, пускавшийся на многие уловки, чтобы не утратить высочайшего расположения и ещё больше привязать его к себе, Зюсс превращается в мстителя, злейшего врага, жаждущего герцогской крови. Возводивший столь упорно здание своего могущества, Зюсс, войдя в роль мстителя, бестрепетно разрушает его. Смерть обидчика он оплачивает собственной жизнью. Таков финал романа, в котором писатель попытался соединить романтизм с реализмом, забыв о том, что «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань».
Если бы демонизм Зюсса был просто родовой чертой романтического героя, вряд ли роман Фейхтвангера привлёк бы внимание нацистов. Но демонизация героя как художественный приём, как проявление романтического метода, усиливала действие средневекового мифа о демонической природе еврея, которым не пренебрёг создатель романа о Зюссе.
Фильм «Жид Зюсс» как пролог к Холокосту
В 1940 году в нацистской Германии было снято три антисемитских фильма: «Ротшильды», «Жид Зюсс» и документальный фильм о мировом еврействе «Вечный жид». Это не простое совпадение. Предстояла акция. Геббельс дал указание о съёмках фильмов в преддверии «окончательного решения еврейского вопроса». До совещания в Ванзее (20.01.1942), где было принято решение об уничтожении европейского еврейства, оставалось не так уж много времени. Эти фильмы должны были быть показаны не только в Германии, но и в Польше, куда планировалось массовое «переселение» европейских евреев и где уже готовились для их приёма лагеря массового уничтожения. Расчёт был сделан на то, что фильмы настроят население против евреев и оно не станет помогать им. Геббельс зря беспокоился: антисемитизм в Польше был достаточно силён и не требовал «подогрева». Еврейский погром, учиненный поляками в Едвабне (правда всё же вышла на свет 60 лет спустя!), – прямое тому свидетельство. Но юдофобия – область, где излишнее усердие всегда будет оценено одобрительно.
Известный киновед Майя Туровская, разбиравшая сразу после окончания войны захваченный архив Геббельса, рассказала мне, что видела все три фильма. Самое страшное впечатление на неё произвела документальная лента «Вечный жид». Что касается игрового фильма по роману Фейхтвангера, то, по её верному наблюдению, от книги в нём осталось немного. С моей трактовкой романа она согласилась, более того, сочла её очень своевременной. Вот её слова: «Демонизация – такая заманчивая вещь, она не отпускает. Посмотрите на Березовского! Ведь он явно тяготеет к самодемонизации. Вы не задумались над тем, что демонизация как способ выделиться, с одной стороны, и преодолеть пресловутый национальный комплекс, с другой, – это вообще некий архетип, существующий в еврейском сознании?!» Пришлось признаться, что так далеко моя мысль не уносилась.
Поразмыслив, решила, что еврейское сознание не при чём: комплексом неполноценности страдают и одновременно «глядят в Наполеоны» не только евреи. Как быть с Гитлером, Гиммлером и иже с ними? Этим ненавистникам евреев очень хотелось казаться демоническими героями и мрачными властителями мира. Они занимались самодемонизацией и мифотворчеством. Сконструированный ими миф был подхвачен в 1960–е годы, когда многие на Западе увлеклись тайнами национал–оккультизма. Мода на «эзотерический гитлеризм» сегодня возрождается. Как проницательно заметил Умберто Эко, «история наваждения может сама по себе превратиться в наваждение». Но мы сейчас не о том. Идея Майи Туровской заслуживает внимания психоаналитиков, а мы всё же вернёмся к нашей теме.
Фильм «Жид Зюсс», снятый режиссёром Фейтом Харланом (он был и одним из трёх сценаристов) на студии «Терра–филм», технически совершенен. В нём сыграли известные актёры, настоящие звёзды, среди которых – красавец Фердинанд Мариан, арийская дива шведская киноактриса Кристина Зёдербаум, бывшая жена Харлана, и блистательный Вернер Краус. На кинофестивале в Венеции в сентябре 1940–го фильм получил золотую медаль, его увидели миллионы зрителей в Германии и оккупированной Европе, а имя еврея Зюсса стало знаковым.
Лион Фейхтвангер, находившийся в эмиграции вначале во Франции, а затем в США, в апреле 1941–го опубликовал «Открытое письмо семи берлинским актёрам». Он негодовал по поводу того, что авторы сценария «похерили две трети книги, а из остатка сварганили свой мерзкий антисемитский провокационный фильм в духе Штрейхера и его «Штюрмера», руководствуясь тенденцией, глупость и низость которой всем очевидна». Но ведь когда он писал свою книгу, эта «глупая и низкая тенденция» вовсю пробивала себе дорогу, а он всё старался быть «объективным по отношению к евреям», не хотел «развенчивать средневековую легенду». Ох уж эта закомплексованность ассимилированного еврея, который хочет показать себе и другим, что он нейтрален, объективен, что он вовсе не берёт сторону евреев, будто он выше этого! А что получается в итоге? Стараясь «не брать» их сторону, Фейхтвангер помог антисемитам. Да, нацисты «похерили» две трети его книги, но одной трети им хватило, чтобы сварганить антисемитский фильм. И никуда от этого не уйти. Сценаристы и режиссёр в угоду заказчикам выбросили из романа всё, что было там положительного о евреях, и гротескно подчеркнули всё отрицательное. «Политически это было в высшей степени действенно, в духовном же отношении – совершенная пустота», – справедливо утверждал Фейхтвангер в статье, написанной незадолго до смерти.
Впрочем, в титрах фильма Фейхтвангер вообще не упоминается. Ещё чего не хватало! Чтобы сценаристы–арийцы опустились до сочинения одного из «недочеловеков»?! Они делали вид, что опирались на документы, на «исторические источники», но в фильме можно без труда узнать сцены из новеллы Гауфа (бал–маскарад, где происходит схватка между молодым швабским патриотом, женихом героини Фабером и Зюссом) и романа Фейхтвангера. Есть эпизоды, всецело придуманные постановщиками: въезд евреев в Штутгарт, празднование субботы в синагоге и ряд других. Они отвечали главной задаче тенденциозного фильма: представить евреев в крайне негативном свете, как людей чуждых и враждебных немцам, вскрыть опасность, исходящую от мирового еврейства.
Сценарий носил откровенно памфлетный характер, что подтверждает высказывание одного из его авторов Мёллера: «Мы пытались быть объективными, и наш подход отличался от былой объективности, которая стремилась всё понять, всё простить. Мы предоставили слово истории. И она не показала, что «еврей – тоже человек», нет, она ясно продемонстрировала, что еврей – совсем другой человек, нежели мы. …Мы не хотели представить его злым демоном, но мы хотели показать пропасть между еврейской и арийской сущностью».
Разность в мыслях, чувствах, поведении подчёркнуты в фильме с самого начала и визуально, и с помощью музыки. Всё построено на контрастах, которые призваны передать борьбу чуждого деморализующего еврейского духа со здоровым, народным в основе своей германским духом. Показательна беседа двух персонажей фильма относительно еврейского ума (известно, что Гитлер признавал еврейский интеллект, но утверждал при этом, что он служит разрушению, а не созиданию). Молодой судебный писарь Фабер говорит: «Такими умными, как евреи, мы никогда не станем!» Его будущий тесть Штурм возражает: «Мы должны быть умней, много умней! Евреи вовсе не умны. Они только хитры и изворотливы». Принижая еврейский интеллект, авторы фильма выполняли социальный заказ.
Сам Зюсс, этот ассимилированный еврей, предстаёт как воплощение разрушительного интеллекта, как паразит на здоровом теле арийской земли: он придумывает всё новые способы обогащения герцогской казны, изводит простых людей непомерными налогами. В то время, как разорённые швабы вынуждены, понурившись, покидать родной город, через те же ворота в него вступает наглая орава чужаков–евреев, бородатых, пейсатых, грязных, крикливых, в каких–то нелепых одеяниях. Они напоминают прожорливую саранчу. Вот уж поистине казнь египетская обрушилась на несчастных швабов!
Усиливается лейтмотив: «Евреи – наше несчастье!»
Сцены в синагоге сознательно архаизированы. По воле сценаристов и режиссёра они демонстрировали не столько ликование по поводу чудесного спасения и избавления, как трактует эту страницу еврейской истории Книга Есфирь (отмечали праздник Пурим), но как торжество по поводу их победы над христианами, над этими «гоим». Абсолютный нонсенс с точки зрения истории, поскольку события эти произошли за триста пятьдесят лет до рождения Христа и появления христианства. При этом газета «Фолькишер беобахтер» сочла необходимым отметить, что Фейт Харлан превзошёл себя в искусстве «совершенно однозначной подачи исторического материала». Да уж, однозначнее не бывает...
Режиссёр предпринял поездку по еврейским местечкам – штеттл – Польши, в которых ещё можно было отыскать приметы старинного быта, посетил гетто, где нашёл интересовавшие его типажи. В архивах Кобленца сохранились материалы пресс–конференции, состоявшейся 18 января 1940 года, там говорится, что в массовках фильма снимались евреи, взятые для этой цели из одного польского гетто. Правда, пропагандистское ведомство тут же опровергло утверждение, будто евреи участвовали в фильме на ролях статистов. Но, зная лживость этого ведомства, можно предположить, что бессловесных статистов и впрямь нашли в гетто, куда они и вернулись после съёмок. Миллионы зрителей не подозревали, что в допотопных кафтанах, в смешных островерхих шляпах перед ними мелькают на экране обречённые. Недавно появилось сообщение о том, что Ленни Рифеншталь брала для съёмок цыган из концентрационного лагеря, куда они потом и возвращались. И с евреями такое проделали. Этой точки зрения придерживается и Доротея Хольстайн, автор книги «Жид Зюсс» и немцы» (Dorothea Hollstein. „Jud Süß“ und die Deutsche. Gütersloh, 1983).
Поскольку Гитлер в книге „Мein Kampf“, этом евангелии нацистов, объяснил народу, что главная опасность, исходящая от евреев, состоит в их покушении на чистоту арийской расы, этот мотив оказался главным в фильме: чистая немецкая девушка из народа становится жертвой похотливого еврея. Фильм откровенно эротичен, в нём много сцен обольщения. Героем этих сцен оказывается то герцог, то Зюсс. Зюсс у Харлана не лишен привлекательности, он владеет искусством совращения, эдакая помесь сатаны и Дон–Жуана. Влюбившись в Доротею Штурм, дочь советника ландтага, человека прямого и честного, Зюсс делает девушке предложение. Отец без обиняков отвечает, что свадьбе с евреем не бывать: «Моя дочь никогда не родит еврейского ребёнка!». Тогда «грязный еврей», используя своё положение, насилует это чистое создание, целомудренного ангела. Происходит это сразу после её венчания с Фабером. Молодой супруг схвачен по приказу Зюсса, вместо брачного ложа его ждёт пыточная камера. В то время, как Фабера истязают, Зюсс овладевает Доротеей, её крики сливаются с воплями юноши. Сцены сексуального насилия тянутся бесконечно долго. Несчастная сходит с ума и бросается в реку. Её самоубийства требовали и нацистские законы: лучше умереть, чем родить от еврея! Горожане поднимают стихийный бунт. Известие о бунте приводит в ярость герцога, его хватает удар, а схваченного Зюсса приговаривают к смерти не за его финансовые аферы, а за нарушение закона о чистоте расы.
Фейт Харлан в одном из интервью обратил внимание на то, что за двести лет до появления Нюрнбергских законов о чистоте расы, они уже действовали в немецкой глубинке, ибо по древнейшим законам связь еврея с христианкой должна была караться смертью. Об этом и поведал его фильм. О том, что в средние века основа антагонизма между евреями и христианами была религиозной, а не расовой, знаток истории Харлан как бы «забыл».
Заглавную роль в фильме исполнял Фердинанд Мариан. Он был молод и женат на женщине, у которой была дочь от первого брака с евреем. Ему, как пишет рецензент «Фолькишер беобахтер», «не очень–то хотелось телесно и духовно вживаться в отвратительный образ раболепствующего подлизы еврея Зюсса». Это единственная фраза в рецензии, которой можно безусловно верить. Не хотелось, но пришлось: Мариан капитулировал перед Геббельсом. Но его Зюсс был в некоторых сценах настолько очарователен, что, по свидетельству другого участника фильма, Вернера Крауса, большинство женщин говорили после фильма: «С евреем Зюссом? А почему бы и нет?!». Зюсс в противоположность старому еврейству, которого в Германии уже в чистом виде не существовало, выглядел элегантным финансовым советником двора, хитрым политиком, короче – это был замаскированный еврей.
Вернер Краус был приглашён на роль рабби Леви по настоянию самого Геббельса. Однако ему довелось сыграть в фильме не только этого загадочного рабби, но и секретаря Зюсса, всех талмудистов, а также ряд эпизодических ролей, вплоть до еврейки, которая выглядывает из окна, и старика, который с ней беседует, стоя на тротуаре. Все мужские роли, сыгранные Краусом, показывают евреев в архаизированном виде, сделано это сознательно. Зритель, который ещё недавно встречал евреев, которые внешне от него ничем не отличались, должен был увидеть, откуда пошли есть эти так называемые «сограждане». Всеми ими движет прежде всего алчность, отприродная лживость. Краус создал отталкивающий тип еврея.
В книге воспоминаний «Спектакль моей жизни» (1958) Краус пишет, что ему помог войти в эти образы замечательный фильм «Диббук». «Диббук» – пьеса Ан–ского, которую в своё время сыграли актёры еврейского театра «Габима», выпестованного Вахтанговым. Поляки сняли фильм по этой пьесе. Он был захвачен как трофей в 1939 году после оккупации Польши. Сегодня отрывки из него можно увидеть в Еврейском музее в Берлине. «Я просто взял всех своих евреев из «Диббука», – откровенно признаётся актёр. – Все, кто был занят в главных ролях, просмотрели этот фильм и были в таком восторге, что Гитлер, когда до него это дошло, запретил его показывать».
«Пусть он утрёт им нос!» – распорядился Геббельс по телефону. И Краус постарался, но, как он пишет в воспоминаниях, «не перегибал палку». Геббельс настаивал на том, чтобы актёр использовал накладной уродливый нос (вот до каких деталей простиралось внимание рейхсминистра!). Краус категорически отверг это требование, он использовал в гриме лишь бороду, и в этом его поддержал режиссёр. Харлан же подсказал ему характерный жест: когда Краус произносил главную молитву евреев «Шма, Исраэль», он раскачивался и ударял себя при этом в грудь, как это делают верующие иудеи.
Хотя фильм снимался с целью разжигания антисемитизма, из канцелярии Геббельса с шифром «Секретно» вышло письмо от 27 апреля 1940 года, обращённое к органам печати, где прессу предостерегали против трактовки фильма «Жид Зюсс» как антисемитского. Зрители сами должны были проникнуться его духом и всё понять. И они прониклись. Когда на экране демонстрировались сцены въезда евреев с их скарбом в Штутгарт, из зрительских рядов неслись выкрики: «Гоните евреев с Ку`дамма!» (дело было в Берлине, Ку`дамм – это Курфюрстендамм), « Евреи, вон из Германии!»
Если признать, что Мариан – Зюсс был не лишён привлекательности, а образы евреев Крауса не были шаржированы, то чем же, каким образом фильм распалял юдофобские страсти? Сам вид средневековых евреев раздражал своей вызывающей непохожестью. Немцы были просто потрясены. Странные одеяния, бородатые горбоносые лица, непонятная быстрая гортанная речь, их жестикуляция – всё было чужое. А непонятные молитвы нараспев с вскрикиваниями и раскачиваниями! И что значат эти неразборчивые звуки, это бормотание, сопровождаемое биением в грудь? Не магические ли это заклятия, которыми евреи наводят порчу, накликают болезни и всяческие невзгоды на честных христиан? Суеверия живучи, особенно вера в колдовство, магию. Откройте сегодняшнюю газету – увидите объявления: «Снимаю порчу!», «Приворожу!», «Заговорю!». Так что не стоит удивляться реакции немецкого зрителя. Что немцы знали о евреях?! Они впервые увидели, как выглядели предки их соседей, нынешних евреев, к тому времени уже в основном выдавленных или депортированных из страны, и это зрелище не приблизило немцев к ним. Чужие! А согласно древнейшим представлениям, чужой – враг. К тому же массовый зритель прошёл соответствующую семилетнюю подготовку в духе махрового юдофобства. Все художественные средства фильма были пущены в ход, чтобы подчеркнуть несовместимость, противоположность двух народов, а следовательно – оправдать политику геноцида.
В книге Йозефа Вулфа «Театр и кино в Третьем рейхе» (1983), где собрано множество документальных материалов, в том числе и архивных, фильму Харлана уделено больше места, чем другим антиеврейским фильмам, снятым в том же 1940 году. Нацистская газета «Фолькишер беобахтер» писала: «Фильм раскрывает истинное лицо еврейства, его зловещие приёмы и разрушительные цели». В фильме не только ожил средневековый миф о евреях, которые вредят христианству, – на заднем плане уже маячил новый: о всемирном еврейском заговоре с целью установления мирового еврейского господства.
Фильму был обеспечен массовый зритель, об этом позаботились власти. Вот распоряжение рейхсфюрера СС Гиммлера от 30 сентября 1940 года: « Все служащие СС и полиции обязаны увидеть фильм «Жид Зюсс» в течение зимы». Аналогичный приказ касался жандармерии, органов безопасности, вневедомственной охраны, подразделений пожарников, добровольного пожарного общества, различных служб. В конце стояла приписка: «Члены семей могут присутствовать на демонстрации фильма». Такая вот трогательная забота о народном просвещении!
Фильм демонстрировался не только в Германии, но по всей Европе. Два дочерних управления кинопроката в Риге и Киеве докладывали в рейхскомиссариат: к марту 1943 года фильм просмотрели 24 миллиона зрителей. К этому времени были полностью забыты прежняя экранизация романа Фейхтвангера и театральные постановки.
А ведь в 1933 году по роману Фейхтвангера в Англии был снят фильм «Еврей Зюсс». Кстати, уже тогда, чтобы сыграть в нём главную роль, популярный актёр Конрад Фейдт (вершиной его мастерства была роль немецкого майора Штрассера в голливудском фильме «Касабланка», 1942) вынужден был навсегда покинуть Германию. Нацисты, зная о предложении англичан, держали актёра под домашним арестом, но ему удалось ускользнуть.
Роман был инсценирован и в Берлине во времена Веймарской республики; Фейхтвангер сам был режиссёром спектакля. Английский фильм, берлинский спектакль не возбуждали антипатии к евреям. Естественно, в нацистском фильме произошла переакцентировка и перегруппировка материала, ибо заказчики преследовали иные цели. Романтическое начало служило Фейхтвангеру своеобразным противовесом тому отталкивающему впечатлению, которое производит им же описанная бурная деятельность Зюсса. Нацисты отбрасывают романтизацию. Фейхтвангер поднимается до поэтизации еврейской веры, еврейского знания, слагает гимн Книге и этим как бы уравновешивает миф о дьявольской природе еврея. Нацисты, понятное дело, пренебрегают поэтизацией. Они выхватывают и многократно усиливают всё, что в романе говорит не в пользу евреев, что свидетельствует против них.
Фейхтвангер не захотел разделить с актёрами, которым адресовал своё открытое письмо, бремя вины. Он корил только их, игравших прежде в его берлинской инсценировке: «Это не помешало вам теперь вывернуть наизнанку историю этого еврея, о котором все вы знали, что он был большим человеком». Его упрёки актёрам понятны, слова о том, что сотрудничество в подобных фильмах пагубно для таланта, справедливы. Но своей ошибки, своего просчёта писатель не признал.
Когда Вернер Краус вспоминал впоследствии о своём участии в фильме «Жид Зюсс», его явно преследовали обвинения Фейхтвангера; он словно вёл с ним диалог и оправдывался: «У Харлана был совсем другой финал: когда Зюсса поднимали в клетке, он извергал страшные проклятия перед повешением, и это было очень сильно, но всё это приказали убрать, еврея заставили скулить перед смертью». «Мы должны были работать и были рады, когда всё кончилось».
Но поразительно в письме Фейхтвангера другое – предчувствие, что им всем, – и ему, нынешнему эмигранту–беженцу, и актёрам, которым адресовано его письмо, – в недалёком будущем предстоит взглянуть друг другу в глаза. Письмо оказалось пророческим, а ведь на дворе стоял 1941 год, и до Сталинграда было далеко.
Однако Фейхтвангер прямо предрекает: «Придёт время, и мы встретимся с вами в Берлине, господа, и вероятно, очень скоро. Возможно, мы и не откажем себе в удовольствии, заставим вас посмотреть с нами фильмы, подобные вашему шедевру «Жид Зюсс». К этому и сведётся возмездие».
Вернер Краус в 58–м году подтверждает, что автор письма как в воду глядел: «Я не стал смотреть фильм после его завершения, но позже я должен был трижды его просмотреть в судебном порядке, к тому же в обществе американских офицеров–наблюдателей».
Таким образом, сбылось предсказание Фейхтвангера: возмездие наступило. Запущенный нацистами бумеранг возвратился. В том самом Нюрнберге, где в сентябре 1935–го были приняты расистские антиеврейские законы, где торжественные парады демонстрировали мощь Третьего рейха и НСДАП, в 1945–м состоялся процесс над их преступными главарями.
Фейта Харлана судили дважды и дважды оправдали. Со временем был снят с него и запрет на профессию. Он сделал ещё девять фильмов, но ни одна лента не добавила ему известности. Он не отрёкся от прошлого. Гитлера он продолжал считать гением, правда, теперь злым гением Германии. «Войти в историю с проигрышем и с печами?! Он опозорил нацию». На печи можно было бы закрыть глаза в случае победы – такова логика режиссёра. Он не раскаялся.
«Мне отмщенье, и аз воздам!» – сказано в Писании. Отмщенье приобретает подчас неожиданные формы. Сын Харлана, Томас, вскоре после войны поставил в Западном Берлине пьесу «Я сам, и никаких ангелов», драматическую хронику Варшавского гетто. Пусть его отец наотрез отказался пойти на премьеру, но разве поступок сына – не отмщение? Более того, Томас Харлан женился на женщине, пережившей Освенцим. Жить и работать в Германии он не захотел, осел в Париже.
Недавняя реабилитация Зюсса Оппенгеймера – в этом тоже приговор Высшего Суда, перед которым рано или поздно предстаёт каждый. Лион Фейхтвангер – не исключение: каждый писатель, особенно большой, несёт бремя ответственности за сказанное слово. Воистину «нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся».
Post Scriptum
23 февраля 2005 года в кёльнском Доме кино нам с мужем довелось увидеть запрещённый к показу в Германии, но, как мне известно, до сих пор находящийся в прокате многих арабских стран, фильм «Жид Зюсс». Он демонстрировался в рамках двухдневного семинара, который проводила вместе с киношниками Теологическая академия им. Меланхтона. Семинар вёл молодой профессор из Ахена. В нём участвовали старшеклассники нескольких гимназий Кёльна, но можно было прийти и со стороны, купить билет и войти в небольшой (на 250–300 зрителей) зал. К началу сеанса свободных мест в зале не оказалось. Публика собралась пёстрая, но преобладала молодёжь. Было несколько пожилых пар интеллигентного вида. Возможно, кое–кто из них видел фильм в годы своей юности. Перед нами уселись двое коротко стриженых парня лет тридцати с банками пива в руках, из которых неторопливо отхлёбывали, и я внутренне напряглась: уж не ждёт ли нас новый «пивной путч»?!
Перед началом сеанса перед рампой появился профессор, одеянием смахивающий скорее на бомжа, коротко рассказал о фильме, назвав его антисемитским, пообещал продолжение разговора после сеанса, но предварительно попросил зрителей подумать, правильным ли было решение о его запрете в послевоенной Германии.
А далее на небольшом экране появились чёрно–белые кадры: вначале звезда Давида, поддерживаемая двумя стоящими на задних лапах львами, а затем герб герцогства Вюртембергского. Я поначалу опасалась, что не пойму диалогов и вслушивалась напряжённо в речи героев, но потом напряжение спало, и я смотрела на происходящее довольно отстранено. Бросались в глаза навязчивые контрасты, плакатность некоторых сцен, «лобовые» приёмы (к примеру, чужеродность Зюсса выявляется в момент его появления в Штутгарте таким путём: представляясь юной провинциалочке, он говорит ей о Вене, Париже и называет себя гражданином мира, и это сразу ставит его вне общества истинных граждан отечества). Интересно, знают ли сидящие в зале, что великий немец Гёте считал себя космополитом, и что это слово стало ругательным во времена наци, а позже и в стране Советов?
Раздражала неестественность манер, ходульная положительность Доротеи и её жениха (он явно «косил» под бурного гения, хотя их час пробьёт ещё не скоро). Поймала себя на том, что мне несимпатичны не только жуликоватые физиономии суетливых евреев, но и лоснящиеся лица массивных неповоротливых членов местного ландтага, с их париками и камзолами, которые, казалось, вот–вот лопнут на их кряжистых фигурах. Всплыла в памяти ироническая строка из Гейне: «Они, как один, все были умны и дородны!» Да–да, крепкие задним умом дородные ослы–избиратели. Стихотворение так и называется – «Ослы–избиратели».
Давно не читаю лекций студентам, но стихи помню. Представляю, как раздражал Гейне своих соотечественников. Вот они, серьёзные и честные в своём негодовании, скопившие ненависть против пролазы Зюсса, затесавшегося в их ряды, сейчас крикнут ему в лицо:
Какой ты осёл, помилуй?!
Да ты, как видно, рождён на свет
Французскою кобылой!
Ни капли крови ослов в тебе нет,
Ты весь в полосах, по–зебрейски,
И вообще тебя с головой выдаёт
Твой выговор еврейский!
Да, «осёл останется ослом, хоть ты осыпь его звездами», как выразился другой поэт. Но оставим их, пусть мирно пасутся! «Паситесь, мирные народы!» – вступает в наш разговор ещё один поэт. Как остановить этот ассоциативный поток? Только включившись в обсуждение фильма.
Дискуссия не была бурной, но оказалась предметной. Почти все ответили на вопрос профессора–модератора однозначно: поскольку фильм антисемитский, он заслуживает запрета. «Пивного путча» не случилось, напротив, молодые люди, стрижки которых заставили меня насторожиться, приняли активное участие в обсуждении, подавали реплики, обменивались мнениями между собой. Один из них даже выступил, заметив, что коррупция, которую мы наблюдали на экране, и сейчас имеет место, но теперь нет евреев, на которых можно было бы свалить вину.
Не все немцы знают, что евреи в Германии всё же появились, нас здесь около ста тысяч (по данным Совета еврейских общин). Но нынешние евреи, приехавшие из бывшего СССР, почти лишены той пассионарности (социальной гиперактивности), которая отличала немецких евреев ХIХ и первой трети ХХ столетия, а потому сомнительно, чтобы они сегодня выдвинули из своей среды нового Эйнштейна, Фрейда или даже еврея Зюсса.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #8(177)август2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=177
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer8/Ionkis1.php
