Содержание того, что в дореволюционной России называлось «еврейским вопросом», не сводилось к отношениям между русскими и евреями, а часто вообще не имело никакого, отношения к евреям. Как настойчиво указывал великий русский писатель, гуманист и страстный защитник всех униженных и оскорбленных В.Г.Короленко (и не он один), вопрос об отношении государства и общества к евреям был русским вопросом, то есть вопросом о том, какое будущее готовит себе Россия.
Не тем «сбивались попытки», что «железная рука еврея била по щекам» тех, кто этого вполне заслуживал, а тем, что «те самые люди, которые стояли за бесправие собственного [русского] народа, всего настойчивее будили в нем дух вероисповедной вражды и племенной ненависти. Не уважая ни народного мнения, ни народных прав, готовые подавить их самыми суровыми мерами, — они льстили народным предрассудкам, раздували суеверие и упорно звали к насилиям над иноплеменными соотечественниками» [1].
Так говорилось в обращении «К русскому обществу», составленном В.Г.Короленко и подписанном двумястами ведущих деятелей русской культуры. А после его публикации тысячи русских людей со всей страны слали письма в газеты с просьбой присоединить и их подписи! Таково было мнение России об истинной подоплеке процесса Бейлиса, когда он только затевался, но об этом Солженицын даже не упоминает. Сегодня, через 90 лет после процесса, когда вдоль и поперек изучены все подробности по открытым и закрытым архивным документам, в этой оценке нельзя ни прибавить, ни убавить ни одного слова. Перечитывая «Обращение», я испытываю гордость за русскую культуру, за Россию, чью честь тогда спасла русская интеллигенция.
Солженицын силится спасти честь другой России. Той самой, которая, проиграв процесс, пыталась возвести часовню в честь убиенного от жидов младенца Ющинского, да встретила такой отпор со стороны подлинной России, что царь — по совету Распутина — велел эту затею оставить. Солженицын, конечно, не одобряет ритуальную оргию. Но его тревожит не столько то, что власть захотела опорочить целый народ и засудить невинного человека ради своих политических целей, сколько то, что эта попытка провалилась и позор пал на голову самой власти [2].
Приведем еще один случай, происшедший в Полтаве в 1902 году, когда судили крестьян за участие в бунте. Подсудимые уже были подвергнуты телесным наказаниям. Удостоверить это на суде было жизненно необходимо для спасения их от каторги, ибо закон запрещал дважды наказывать за одно и то же преступление. Однако когда защитник кого-либо из обвиняемых заявлял о том, что его клиент уже был наказан карателями без всякого суда, и пытался привести тому доказательства, судья обрывал его, отказывал в вызове свидетелей, утверждая, что это не имеет отношения к делу. Лишенные возможности эффективно выполнять свой профессиональный долг, адвокаты, посовещавшись (между прочим, в доме В.Г.Короленко), решили выразить свой протест совместным уходом из зала суда. Адвокаты не были революционерами, но сама власть толкнула их на революционный акт!
Александр ІІІ оставил сыну наследство в отменном порядке. За 13 лет своего царствования он последовательно избегал войн, поддерживал инициативы министра финансов Вышнеградского, а затем Витте, энергично проводивших политику укрепления рубля и привлечения иностранного капитала для развития промышленности, транспорта — особенно железнодорожного. Экономика развивалась рекордными темпами, с фантастической быстротой возникали акционерные общества, банки, различные предприятия. Страна крепла, рос объем внутренней и внешней торговли, рос ее международный престиж.
Правда, основное большинство населения прозябало в бедности, бесправии и невежестве, периодические неурожаи приводили к массовому голоду, что мало заботило власти. В 1891 году государь отметил десятилетие своего царствования заявлением, что «слава Богу, все благополучно», имея в виду то, что он сам и высшие чины администрации вне опасности: террор задавлен, вооруженная борьба против режима заглохла, оппозиции заткнут рот. А в это время в Поволжье от голода пухли дети, вымирали целые деревни. В.Г. Короленко, «работавший на голоде» (как тогда говорили), то есть участвовавший в усилиях общественности организовать помощь голодающим, на государево «благополучие» отозвался статьей, проникнутой болью и сарказмом. Опубликовать ее в России никакой возможности, конечно, не было. Статья появилась за границей без подписи автора.
Еще один случай нам известен из очерков В.Г. Короленко «Черты военного правосудия» (продолжение очерка «Бытовое явление»). В местечке Почеп (Мглинский уезд, Черниговская губерния) была вырезана еврейская семья Быховских, после чего в убийстве был обвинен ряд лиц, в их числе бывший приказчик Быховских Глускер. На скороспелом военном суде подельники Глускера сумели доказать, что в день убийства находились далеко от Почепа, и были оправданы. Глускер тоже в тот день находился в ста километрах от места преступления: работал в бригаде кровельщиков в имении помещицы Гусевой. Кровельщики из той же бригады это и подтвердили, но все они были евреями, и «суд не дал веры» их показаниям. (Допросить саму помещицу Гусеву то ли поленились, то ли не догадались). Глускер был признан виновным и без всяких кассаций повешен. А вскоре после этого обнаружились и подлинные убийцы Быховских.
Какой же резонанс имело дело Глускера в России? Почти никакого. После двух-трех газетных публикаций о нем забыли, и мы сегодня вряд ли могли бы найти следы этого дела, если бы не статья Короленко. Можно только догадываться, сколько других Глускеров было казнено без вены в эпоху скрострельного столыпинского правосудия из-за того, что подозреваемые или свидетели защиты были евреями, которым «суд не дал веры».
«Патриоты» (они же националисты) силились изображать политическую борьбу в России как схватку русских с евреями, но они неизбежно опровергали самих себя, как только пытались подкрепить риторику чем-то конкретным. Тот же М.О.Меньшиков — один из самых влиятельных публицистов «патриотического» лагеря — после позорного проигрыша властями дела Бейлиса, писал:
«Разве не было и раньше нападок на ужасный для евреев и их политических приживалок "царизм"? Мне помнится, что задолго до процесса Бейлиса, задолго до еврейской революции 1905 года мне пришлось читать где-то за границей — не то в Швейцарии, не то в Германии — крайне безмозглую брошюру того же г-на Бурцева с апологией цареубийства... Не более убедительны и сравнительно сдержанные завывания доморощенных шабесгоев, пытающихся переложить черную вину убийства Ющинского на голову русского правительства. Читая иеремиады перекинувшихся в еврейский лагерь журналистов, в самом деле можно подумать, что не возбуди русская юстиция преследования против Бейлиса, то ровно "ничего" и не было бы» [3].
Я выделил курсивом те места, которые ясно показывают, с каким беспардонством черносотенный публицист «объевреивал» всех ему неугодных — от известного историка и публициста, близкого к эсерам, Владимира Бурцева до «сравнительно сдержанных» (то есть отнюдь не симпатизировавших революционерам) «шабесгоев» (Такова была уничижительная кличка, которой черносотенные публицисты награждали своих идейных противников, служивших якобы евреям. В «шабесгои» зачисляли В.Г.Короленко и многих других. (В буквальном переводе с еврейского «шабесгои» — «субботний нееврей»: нееврей, нанимаемый еврейской семьей для выполнения мелкой домашней работы в субботу, которую по религиозной традиции, самим евреям выполнять запрещалось.) и до иеремиад русских журналистов, выступавших против позорного дела Бейлиса (по его логике, они «переметнулись» к евреям). Понятно, что при таком методе еврейской становится и революция 1905 года, и надвигавшаяся новая революция, и вообще все, что неугодно черной сотне [4].
В дореволюционной России; которая так люба Солженицыну, травля евреев, дискриминация, ограничительные законы, погромная агитация, распространение мифов о жидо-масонском заговоре, об иудейских ритуальных убийствах, о еврейском засилье, спаивании, так называемой еврейской эксплуатации, уклонении от воинской повинности, о ведущей роли евреев в революционном движении — были не самоцелью, а оружием борьбы властей против русского народа. Натравливание на евреев было лучшим способом держать его в узде, ибо, как отмечал Герцен, не может быть свободным народ, порабощающий другие народы. То же самое многократно усилилось в Советской России, хотя поначалу и маскировалось борьбой «атакующего класса» с «буржуазными элементами», но среди них евреи были представлены особенно «густо», тогда как во власти участвовала лишь горстка «отщепенцев», да и тех стали изгонять железной метлой, как только появилась первая генерация образованцев «коренной» национальности. А в позднесталинскую и последующую эпоху евреев назначали врагами России (или врагов системы назначали евреями): космополитами, сионистами, низкопоклонниками, наймитами, литературными власовцами, Солженицерами.
Суть происходившего и до и после 1917 года лучше всех выразил В.Г.Короленко — в обращении «К русскому обществу» в связи с делом Бейлиса. Я его цитировал, но не вижу греха повторить:
«Те самые люди, которые стоят за бесправие собственного народа, всего настойчивее будят в нем дух вероисповедной вражды и племенной ненависти. Не уважая ни народного мнения, ни народных прав, готовые подавить их самыми суровыми мерами, — они льстят народным предрассудкам, раздувают суеверие и упорно зовут к насилиям над иноплеменными соотечественниками» [5].
Русские писатели 1870-х гг. в целом менее сочувственно, чем польские, относились к аккультуренным евреям. Не отрицая законности стремлений еврейства к получению образования по западному образцу и к европейскому образу жизни, русские писатели либерального толка все же обычно в 1860-х — 1870-х гг. создавали совершенно непривлекательные образы ассимилировавшихся евреев. Они нередко прибегали к штампам: в погоне за наживой еврей готов заимствовать внешние признаки русской культуры и даже отречься от своей религии и традиций. Как будет показано дальше, этот образ вобрал в себя элементы более старых стереотипов: еврей-преступник, предатель (Иуда), скряга или сутенер. Писатели-реалисты склонялись к изображению низших слоев русского общества — крестьян, городского мещанства и мелкого чиновничества. При этом ассимилировавшийся еврей, как, впрочем, и его неассимилированные родственники, оказывался элементом, глубоко чуждым этому миру, угнетателем и вообще отталкивающей, нелепой фигурой. Например, Некрасов в стихотворении «Современники» (1875) высмеивает еврейских банкиров, которые приобрели бриллианты, собрали состояние, превратились в балетоманов и даже приобрели дворянские титулы, но не смогли избавиться от еврейского акцента. "Салтыков-Щедрин в «Тяжелом годе» (1874) изображает лицемерный патриотизм крестившегося еврея. К концу века русские писатели либерального и демократичеркого лагеря, в частности, В. Г. Короленко и Максим Горький, обратились к гораздо более привлекательному изображению евреев; при этом, однако, они не отказались от исходной понятийной системы — только теперь в евреях они видели не столько угнетателей, сколько жертв капитализма и самодержавия.
Образы аккультуренных евреев в произведениях представителей всех трех указанных выше литературных направлений служили определенным идеологическим целям. Евреи, которых описывали авторы Гаскалы, с легкостью осваивали чужие языки и мгновенно встраивались в чужое, нисколько не отрекаясь при этом от иудаизма; это иллюстрировало как доступность светского знания, так и ложность затхлого, узколобого традиционализма.
В литературе же русского реализма 1860—1870-х гг. аккультуренные евреи служат контрастным фоном для изображения добродетельных, но слабохарактерных русских крестьян, подвергающихся нещадной эксплуатации со стороны евреев. Описывается это в чисто дидактических целях — задача анализа распространения еврейской аккультурации или изучения мотиваций аккультуривающихся евреев перед русскими писателями-реалистами не вставала. Таким образом, вплоть до 1870-х гг. изображение аккультуривающихся еврейских персонажей оставалось в плену устойчивых идеологических штампов — как в русской и польской литературе, так и в зарождающейся ивритской и идишской светской литературе.
Репрессии, начавшиеся после 1863 г., действительно заставили некоторых людей, который могли бы отождествить себя с поляками, «решить», что они русские. Д. С. Мирский рассматривает в качестве примера семью русского писателя В. Г. Короленко: «В детстве Короленко не очень ясно понимал, к какой национальности принадлежит, и научился читать по-польски раньше, чем по-русски. Только после восстания 1863 года его семье действительно пришлось "выбирать" свою национальность, и они стали русскими» (Mirsky D.S. A History of Russian Literature:- From Its Beginnings to 1900 New York: Vintage, 1958. P. 355)
После 1881 г. евреи в России «приобрели символическое значение жертв» (Dreizin. Р. 1). Несмотря на то, что большая часть рассуждений Джошуа Куница об образе еврея в русской литературе выдержана в настолько бескомпромиссно марксистском ключе, что это искажает картину, тем не менее, исследователь интересно анализирует послепогромную литературу. Он прав в том, что авторы начали воспринимать евреев как объект угнетения со стороны правительства и классовой системы, особенно когда речь идет о таких писателях, как Успенский, Горький, Короленко и участниках «Щита» — увидевшей свет в 1916 г. антологии рассказов, посвященных еврейскому вопросу. См.: Kunitz. Р. 104—138. Последние исследования погромов ставят под сомнение традиционное мнение, что в насилии была виновата, в первую очередь, царская власть. См.: Pogroms: Anti-Jewish Violence in Modern Russian History / Ed. John D. Klier and Shlomo Lambroza, Cambridge: Cambridge University Press. 1993.
Первая мировая воина, ставшая роковой чертой в истории России, принесла неисчислимые страдания всем народам, ее населявшим, в значительной мере затронув и российское еврейство. Неудачи в ходе войны привели к тому, что боевые действия развернулись на территориях черты еврейской оседлости. Кроме обычных бед, сопутствующих войне, обострялись и специфические, чисто «еврейские», связанные с господствующим в стране антисемитизмом. Эвакуация при отступлении русской армии из Польши, Литвы, Галиции сопровождалась массовыми погромами и грабежами. Сотни тысяч людей были насильно изгнаны из своих домов и отправлены в глубь страны. Эшелоны с еврейскими беженцами растянулись от Украины до Дальнего Востока. Одновременно часть генералитета и верховной власти попыталась обвинить в неудачах русской армии и в экономических трудностях еврейское население. Была инспирирована погромная агитация как в войсках, так и в тылу. Властями предпринимались меры по дальнейшему ужесточению антиеврейского законодательства. Это вызвало ответную реакцию среди широких кругов интеллигенции. Они считали, что антисемитизм присущ тем кругам, которые поставили страну на грань национальной катастрофы. Поэтому сопротивление официальному антисемитизму стало делом самых различных и идейно «разношерстных» представителей российской общественности. С целью координации этой борьбы было создано «Общество изучения еврейской жизни» (более известное под неофициальным названием «Общество борьбы с антисемитизмом». Основатели общества, популярные писатели Л.Андреев, М.Горький и Ф.Сологуб, распространили за своими подписями «Воззвание к русскому обществу». К нему присоединились И.Бунин, И.Толстой, Н.Кареев, А.Карташев, З.Гиппиус, И.Лучницкий, П.Струве, Г.Лопатин, С.Мельгунов, Н.Бердяев, Игорь Северянин и многие другие.
На одном из первых мест в работе общества стояло издание специальной литературы, не только направленной против антисемитизма, но и рассказывающей о подлинной сути еврейского вопроса в России. В 1915—1916гг. было выпущено несколько подобных книг. Самым известным стал сборник «Щит», выдержавший три переиздания. В 1916 г. был подготовлен еще один сборник — «Евреи на Руси». Приглашение к участию в нем получили В.Короленко, В.Брюсов, И.Бунин, В.Вересаев, С.Сергеев-Ценский, К.Тренев, И.Шмелев и другие авторы [6].
Но если казенный духовник армии и флота умыл руки то не таково было отношение к неслыханным гонениям на бесправный народ подлинных духовных лидеров России. Передо мной литературный сборник «Щит» 1915 года издания. Материалы в нем расположены в алфавитном порядке авторов — за исключением двух последних, добавленных тогда, когда сборник уже печатался. Вот авторский коллектив, как он представлен в оглавлении: Л.Андреев, К.Арсеньев, М.Арцыбашев, К.Бальмонт, М.Бернацкий, акад. В.Бехтерев, В.Брюсов, С.Булгаков, И.Бунин, З.Гиппиус, М.Горький, С.Гусев-Оренбургский, Л.Добронравов, Кн. Павел Долгоруков, Вяч. Иванов, А.Калмыкова, проф. М.М.Ковалевский, проф. Кокошкин, Ф.Крюков, проф. И.Бодуэн-де-Куртене, Е.Кускова, П.Малянтович, Вл.Соловьев, П.Соловьев, Ф.Сологуб, Тэффи, Тихобережский, Гр. А.Н.Толстой, Гр. И.И.Толстой, Т.Щепкина-Куперник, А.Федоров, С.Елпатьевский, Вл. Короленко. Это цвет тогдашней русской культуры и литературы.
«Ненависть к еврею — явление звериное, зоологическое — с ним нужно деятельно бороться в интересах скорейшего роста социальных чувств, социальной культуры. Евреи люди, такие же как все, и — как все люди, — евреи должны быть свободны... В интересах разума, справедливости, культуры — нельзя допускать, чтобы среди нас жили люди бесправные; мы не могли бы допустить этого, если бы среди нас было развито чувство уважения к самим себе... Но не брезгуя и не возмущаясь, мы носим на совести нашей позорное пятно еврейского бесправия. В этом пятне — грязный яд клеветы, слезы и кровь бесчисленных погромов... И если мы не попытаемся теперь же остановить рост этой слепой вражды, она отразится на культурном развитии нашей страны пагубно. Надо помнить, что русский народ слишком мало видел хорошего и потому очень охотно верит в дурное... Кроме народа есть еще «чернь» — нечто внесословное, внекультурное, объединенное темным чувством ненависти ко всему, что выше его понимания и что беззащитно... «Чернь» и является главным образом выразительницею зоологических начал таких, как юдофобство». Так писал Максим Горький.
Я намеренно ограничиваюсь цитированием только одного из авторов сборника, и именно наиболее скомпрометировавшего себя последующим коллаборационизмом с кровавой диктатурой «пролетариата». Горький и в молодости не отличался большой нравственной чистоплотностью. Став редактором провинциальной газеты, он — на потребу не лучшей части публики — печатал залихватские статейки с пошленькими антисемитскими колкостями — пока не получил вежливый, но настоятельный выговор от своего наставника в литературе В.Г.Короленко: «При нашем положении прессы, когда многое говорить нельзя, нужно быть особенно осторожным в том, о чем говорить не следует». Этот урок Горький усвоил надолго. Но не навсегда. Прижизненно возведенный в классики и «назначенный» основоположником, он не только смирился с тем, что под железной пятой большевизма о многом говорить нельзя, но вдохновенно насаждал то, о чем говорить не следовало. Мало кто с таким упоением и талантом потворствовал низменным инстинктам внекультурной ленинско-сталинской черни, «объединенной темным чувством ненависти ко всему, что выше ее понимания и что беззащитно». На переломах истории подобные метаморфозы происходят не так уж редко. Об этом, увы, свидетельствует и эволюция А. И.Солженицына.
В авторском коллективе сборника «Щит» нет евреев. Этот «антисемитизм» неслучаен: защитить беззащитных русская литература посчитала делом чести русских по крови писателей. Таков был духовный климат тогдашнего российского общества [7].
В. Г. Короленко, с 1896 г. сотрудник, а затем и редактор журнала «Русское богатство» (1904 – 1918) в своих публицистических статьях неоднократно поднимал голос в защиту евреев. В еженедельнике «Рассвет» (1909. № 5) была опубликована его статья «Декларация В. С. Соловьева» с подзаголовком «К истории еврейского вопроса в русской печати». В статье полностью приведено заявление литераторов и ученых, подготовленное Соловьевым осенью 1890 г. «ввиду систематических и постоянно возрастающих нападений и оскорблений, которым подвергается еврейство в русской печати», и где «решительно» осуждалось «антисемитское движение в печати» [8]. Когда заявление было прислано Короленко, под ним уже было 24 подписи, в том числе Л. Толстого. В русской печати заявление не было опубликовано, так как во время сбора подписей о нем стало широко известно в литературной среде. Короленко описал тревогу, которую подняла «антисемитская и ретроградная пресса», в результате чего появился циркуляр главного управления, и декларация «как настоящая крамола» была напечатана лишь за границей, а для европейцев, по мнению писателя, «заявление русскими писателями признанных культурным миром аксиом могло иметь значение курьезной иллюстрации русских цензурных порядков» [9]. Короленко отмечал, что вся эта история — свидетельство страха, который испытывал русский антисемитизм, поддерживаемый правительством, перед заявлением передовой группы русских писателей.
Проявление антисемитизма в России вызывали открытый протест Короленко: он выступил в защиту Дрейфуса, резко осудил Кишиневский погром [10].
После Кишиневского погрома, в июне 1903 г., В. Короленко приехал в Кишинев, чтобы подробнее познакомиться с происшедшими там трагическими событиями. В дневниковых записях писатель посвятил несколько страниц непосредственным причинам погрома — травле евреев в антисемитских газетах П. Крушевана «Бессарабец» и «Знами», описывал свои встречи с участниками и свидетелями. В частное,13 июня он писал: «Четвертый день я в Кишиневе и чувствую себя, точно в кошмарном сне. То, что с полной психологической несомненностью выясняется передо мною, действительно похоже на дурной сон. И, как в кошмаре, — более всего мучит сознание бессилия...» (Короленко В. Г. Поли. собр. соч.: Посмерт. изд. Харьков. 1928.Т. 4: Дневник. С. 324).
Особенно активным было его выступление в связи с делом Бейлиса, когда он не только выступал со статьями, но и подготовил обращение «К русскому обществу, (По поводу кровавого навета на евреев)», опубликованное в «Новом Восходе» (1911. № 48) [11]. В нем, в частности, говорилось: «По поводу еще не расследованного убийства в Киеве мальчика Ющинского в народ опять кинута лживая сказка об употреблении евреями христианской крови. Это давно известный прием старого изуверства» [12]. В обращении упомянуты указы Александра I (от 6 марта 1817 г.) и Николая I (от 18 января 1835 г.), которыми запрещалось «придавать расследованию убийств вероисповедное значение», а также осуждение греческим патриархом Григорием в 1870 г. легенды об употреблении евреями христианской крови. «И вот снова, даже с трибуны Государственной думы, распускают старую ложь, угрожающую насилием и погромами», — эти слова заявления осуждали происходящий процесс и предупреждали о возможных трагических последствиях [13]. Заявление свидетельствовало о гражданском мужестве и гуманистических взглядах писателя. Следует отметить, что Короленко в начале XX в. входил в число наиболее популярных у евреев Русских писателей [14].
В Одессе, в «Одесском Листке» напечатано следующее письмо: «но почину В.Г.Короленко, выдающиеся писатели, ученые и общественные деятели России обратились "во имя справедливости, во имя разума и человеколюбия" к русскому обществу с призывом по поводу кровавого навета на евреев. Многотысячное еврейское население г. Одессы вправе ждать от своих русских христианских сограждан присоединения к этому почину, исходящему от благородных сердец и умов России". В ответ на лживую сказку про обрядовое употребление евреями христианской крови, мы во имя истины и справедливости, в силу чисто-христианской культуры, воспринятой европейскими народами, ради общественного мира и дружбы среди сограждан и человечества, считаем нашим нравственным долгом вместе с цветом русской литературы, науки и общественности присоединить свои голоса к призыву, обнародованному за первыми подписями К.К.Арсеньева, В.Г.Короленко, М.Горького, Л.Андреева, М.М.Ковалевского и проч. и проч. Мы предлагаем нашим русским, христианским согражданам г. Одессы, следуя голосу совести, печатным присоединением своих имен поддержать этот призыв к любви и разуму; «Бойтесь сеющих ложь! Не верьте мрачной неправде! Стыдитесь приписывать такое преступление людям, которые к тому непричастны. Перестаньте, образумьтесь!»
Профессора Новороссийского университета: Н.К.Лысенков, Кирилл Сапежко, Б.Ф.Вериго, В.В.Завьялов, Евгений Щепкин.
Сотрудники «Одесского Листка»: С.М. Навроцкая, И. Александровский, В. Бучинский, Н. Круг-Лучинский, Вл. Ткачев, Вл. Клопотовский (Лери), Н. Пересветов, В. Овчаренко, С. Проскурнин, П.Дадвадзе [15].
Дело Бейлиса выделялось из этого ряда, потому что имело совсем иное значение и масштаб. В Киеве вместе с невинным Бейлисом обвинялся весь еврейский народ. Обвинение было не просто ложным, а заведомо ложным. Подлинные убийцы Андрюши Ющинского были хорошо известны властям, но укрыты от правосудия. И все это с единственной целью — натравить темные массы на евреев, вызвать кровавую бойню и таким образом «решить» и еврейский, и русский вопрос в пользу шатавшейся власти. «Однако и еврейская страстность — этой обиды уже никогда русской монархии не простила. Что в суде восторжествовал неуклонный закон — не смягчило этой обиды»
Суд над Бейлисом в общественном мнении страны с первых же мгновений из уголовного превратился в политический процесс. Российская партия этнической нетерпимости — черносотенцы — не жалела сил, чтобы уголовное дело над одним евреем превратилось в «суд над еврейством». Ведь центром процесса было не столько обвинение Бейлиса в убийстве, сколько обвинение всего еврейского племени «в склонности к жестокому проявлению фанатизма». В последний день процесса члены монархической организации «Двуглавый орел» отслужили панихиду по невинно убиенному отроку Андрею в Софийском соборе, который располагался как раз напротив здания суда.
Надо отметить, что этот процесс, стал подлинным индикатором на порядочность для деятелей российского общества. И тут необходимо воздать должное многим представителям российской интеллигенции, которые буквально ринулись в бой за торжество справедливости и Права в этом, на первый взгляд, весьма неприглядном деле. Исключительную роль в деле мобилизации общественного мнения лучшей, честнейшей и порядочнейшей части России сыграл писатель Короленко. По сути, в России он повторил общественный подвиг Золя в «деле Дрейфуса». Именно Короленко стал непосредственным автором знаменитого обращения «К русскому обществу», которое увидело свет 30 ноября 1913 г. в петербургской газете «Речь».
Это обращение по просьбе Короленко подписали Александр Александрович Блок (1880 - 1921), Алексей Максимович Горький (1868 - 1936), Владимир Иванович Вернадский (1863 - 1945), Максим Максимович Ковалевский (1851 - 1916), Михаил Иванович Туган-Барановский (1865 - 1919), Петр Бернгардович Струве (1870 - 1944), Павел Николаевич Милюков (1859 - 1943), Александр Иванович Куприн (1870-1938), Александр Николаевич Бенуа (1870 - 1960), Дмитрий Сергеевич Мережковский, Зинаида Николаевна Гиппиус (1869 - 1945), Владимир Иванович Немирович-Данченко (1858 - 1943), Алексей Николаевич Толстой (1882 - 1945) и десятки других творцов, составлявших культурную элиту России. При этом надо отметить, что тогда в стране действительно была подлинная элита в нравственном смысле этого слова.
Конечно, это были люди разных политических убеждений, нередко не раз остро полемизировавших друг с другом по болезненным вопросам российской действительности. Но их всех объединила одна страсть — безграничная любовь к России. От её имени они должны были дать бой её злейшему врагу — традиции невежества, столь ярко заявившей о себе в личине великодержавного шовинизма. Этот бой они и дали, подписав упомянутое обращение к народу. Этот пронзительный памфлет начинался словами: «Во имя справедливости, во имя разума и человеколюбия мы поднимаем голос против вспышки фанатизма и темной неправды. Исстари идет вековечная борьба человечности, зовущей к свободе, равноправию и братству людей, с проповедью рабства, вражды и разделения. И в наше время, как это было всегда, — те самые люди, которые стоят за бесправие собственного народа, всего настойчивее будят в нем дух вероисповедной вражды и племенной ненависти. Не уважая ни народного мнения, ни народных прав, готовые подавить их самыми суровыми мерами, они льстят народным предрассудкам, раздувают суеверие и упорно зовут к насилиям над иноплеменными соотечественниками». А заканчивался сей поразительный документ эпохи призывом: «Бойтесь сеющих ложь! Не верьте мрачной неправде, которая много раз уже обагрялась кровью, убивала одних, других покрывала грехом и позором!» Как видим, в этом страстном обращении деятелей российской культуры к народу самым выразительным местом являлся призыв к защите европейских правовых ценностей: свободы, справедливости, равноправия, братства и прав человека, которые противоставлялись традиционным российским реалиям: предрассудкам, суеверию, бесправию, вражде, ненависти, насилию над иноплеменными соотечественниками [16].
Много внимания уделял Короленко авторам, которые писали на еврейские темы.
Так новое явление в русско-еврейской журналистике представлял Давид Айзман. Он не описывал внешние стороны еврейского быта, его интересовал душевный мир прежде всего еврея-интеллигента.
В рассказе «Домой» (Еврейский мир. 1909. Кн. 1) Д. Айзмана так-же волнует идея, а не сюжет. Отец, представитель старшего поколения, формулирует авторскую идею: «Каждый ищет свое "домой" — где ему будет хорошо, где другим будет хорошо, где всем будет хорошо». Интересно, что в этом рассказе идею поиска смысла жизни формулирует отец, а не его дети. Отец понимает и одобряет поиск детьми своего пути в жизни, даже если это связано с отъездом Симона в Америку, возвращением оттуда в Россию другого сына — Ариэля и участием в революционной деятельности дочери Сонечки, сосланной в Туруханский край. Ариэль возвратился в «грязное местечко Ново-Николаевск», несмотря на то, что во время погрома был убит его дядя, ранен брат Симон («сперва на баррикаде» — надо полагать, что во время революционных событий, а вторично — «когда был в самообороне» — это уже во время погрома). Но Ариэль не может забыть родные места, где все знают друг друга, реку, лес. Для Симона Америка — символ свободы, где чувствуешь, что «растет в тебе человек, тот человек, которого в тебе здесь [т. е. в России] забивали и убивали». Можно вспомнить, что и Айзман с женой вернулись из Парижа в 1903г. из-за тоски по России.
В письме к профессору Харьковского университета Д. Овсянико-Куликовскому, в котором В. Короленко просил содействия для жены Айзмана, ои писал: «Тоска по родине (надо сказать по родине-мачехе, она еврейка) заставила и ее, и мужа бросить Францию» (см.: Короленко В. Письма, 1888—1921. Пг., 1922. С. 104).
Философский характер рассказа, притчевый стиль, отсутствие развернутого сюжета, символическое значение названия — характерные черты рассказа «Домой». Собственно в нем могли бы отсутствовать и имена персонажей, как они отсутствуют в рассказе Айзмана (скорее — в стихотворении прозе) «Жизнь впереди!» (Сб. «Будущности». 1903. № 4), где есть Мать и три сына. В этом небольшом произведении явно чувствуется влияние стихотворения в прозе В. Короленко «Огоньки» (1901) — и по тональности, и по стилю. И у Айзмана звучит вера в обновление жизни — ее олицетворяет Мать. Влияние Короленко не удивительно, поскольку Айзман начиная с 1901 г. публиковался в журнале «Русское богатство», редактором которого был Короленко. А в письмах Короленко есть свидетельство того, что он был литературным учителем Айзмана.
Например, в письме от 15 марта 1901 г. Короленко подробно рассматривал недостатки рассказа «Алтын», в особенности обращал внимание на погрешности языка и стиля, и призывал Айзмана к большей простоте. После переработки рассказ под названием «Приятели» был опубликован в «Русском богатстве» (1902. № 7).
На правдивость повествовательной манеры выдающегося еврейского писателя, этнографа, политического деятеля Семена Акимовича Анского обращал внимание известный литературный критик Д. Горнфельд. Он вспоминал эпизод, когда «влиятельный русский журнал, во главе которого стоит один из выдающихся наших писателей... не антисемит, затруднялся напечатать один рассказ Анского из боязни повредить этим евреям». (Горнфельд имел в виду «Русское богатство» В. Г. Короленко, в котором он сотрудничал.) В этой же статье Горнфельд обращал внимание на то, что Анский из социолога еврейства превратился в его психолога.
Анский принимал участие в процессе Бейлиса в качестве корреспондента от газеты «Речь». Не просто интерес, а активное участие в процессе началось для Анского еще в 1912 г. (вполне естественно, что как социал-революционер, еврейский националист в лучшем смысле, он не мог стоять в стороне этого дела. Еще в декабре 1911 - январе 1912 г. Анский пишет большую статью «Ритуальная клевету в еврейском народном творчестве», которую отдает В. Короленко для публикации в «Русском богатстве» и надеется, что статья эта поможет писателю при защите Бейлиса. «Спешил я с этой работой очень, чтобы Вы успели ознакомиться с легендами для статьи, которую Вы намерены написать по поводу клеветы для декабрьской книжки и которая могла бы иметь огромное значение. Я написал ее в 4 - 5 дней, работая по 15 - 16 часов в сутки и не успел даже как следует прочитать ее » [17].
Вальбе Бор[ис] – Рапопорту С.А. (Анському)
Подготовил воззвание по поводу празднования 60-летия В. Г. Короленко (уроженца г. Ровно). Корреспондент получил предложение написать ряд статей о Короленко, но у него нет произведений последнего. Поэтому он просит Ан-ского прислать материалы о нем и его произведения.
Вальбе Бор[ис] – Рапопорту С.А. (Анському)
Пишет, что приехал с Ровно и получил письмо Анского. Печатает ряд очерков о Короленко в местной газете. Встретился в Ровно з доктором Ачкасовым из «Киевской мысли», который приезжал в Ровно по поводу юбилея Короленко [18].
Известный еврейский историк Дубнов внимательно следил за текущей русской литературой, точнее за тем, как в ней интерпретируются еврейские образы и трактуется еврейский вопрос. Известны его контакты с Н. С. Лесковым, интересовавшимся в начале 1880-х гг. еврейской тематикой. Он давал консультации Д. А Мордовцеву в период работы писателя над историческим романом «Между молотом и наковальней». Он, естественно, отказал в каких-либо художественных достоинствах и дал уничижительную оценку юдофобским романам В. Крестовского «Тамара Бендавид» и «Тьма египетская». И в то же время критик с огромным уважением отозвался о произведении молодого и малоизвестного тогда В. Г. Короленко, опубликованном в «Северном вестнике», — «Сказании о Флоре-римлянине и об Агриппе-царе». Дубнов подчеркивал, что автор, описывая трагедию последних дней мятежной Иудеи, «не пишет истории, а рисует в чудесных, полных поэтической прелести и философской глубины картинах». Отметил он и язык произведения, «самый слог которого какой-то особенный: это простой и ясный слог Библии и древних классиков, подражание которым автору удалось как нельзя лучше» [19].
В ту пору нас всех волновало бесконечное дело Бейлиса. Министр юстиции Щегловитов поддерживал черносотенцев из «Союза русского народа», желавших инсценировать большой ритуальный процесс. Носились слухи, что, когда царь с министрами были в Киеве на тех торжествах, при которых был убит Столыпин, Щегловитов сказал царю, что нельзя сомневаться в виновности евреев в убийстве Ющинского, и, связанный этим словом, он в дальнейшем направлял следствие так, чтобы подтвердить свое мнение; он заменял местных следователей и прокуроров специально присланными из Петербурга, которые должны были непременно установить наличность «ритуала» в убийстве, совершенном русской воровской шайкой в киевском притоне госпожи Чеберяк. Я решил, что наше Историческое общество обязано доставлять научный материал для занимавшей всех ритуальной проблемы, и в 1912 г. я поместил в «Старине» ряд исследований по истории таких процессов в Польше и России. Помню тогдашний доклад М.Л. Тривуса о Саратовском процессе, прочитанный в собрании Исторического общества. Во время чтения появился В.Г. Короленко, который подписал известный протест русских писателей против ритуального навета. Председательствовавший Винавер приветствовал почетного гостя как нашего соратника и выразителя совести лучших русских людей, и я заметил, как смутился похвалами славный писатель, олицетворение правды-справедливости; он коротко ответил, что, борясь с вредными предрассудками, он просто исполняет свой долг [20].
Народник, затем социалист по убеждениям, гуманист по своей нравственной позиции, знаток народной жизни в ее глубинных противоречиях, Короленко в конце XIX — начале XX века стал известнейшим в России писателем, о нем с сочувствием и одобрением отзывался Лев Толстой. Сборник его «Очерков и рассказов» неоднократно переиздавался. Современниками В.Г. Короленко воспринимался как «зеркало русской совести», ибо, как писал один из них (А.В. Амфитеатров), «нет на Руси другого писателя, которому общество так любовно и твердо верило бы», «в котором полнее видело бы все хорошее, что есть в переживаемом веке» [21]. Однако, как справедливо заметил еврейский публицист, «его (Короленко) художественный талант, его литературная деятельность, его писательская душа бесспорно принадлежали русской литературе; но его «душа» как человека, его сердце принадлежало всем национальностям, всему человечеству, ибо она одинаково громко и сильно отзывалась на горе и страдания и русского Макара, и заброшенного в тундре якута, и темного вотяка, и румына с Дуная, и бедного еврея Янкеля, и всех людей вообще, чей только стон или крик о помощи доходил до него» [22].
В своем дневнике, выдающийся еврейский историк Семен Маркович Дубнов (1860 - 1941) оставил такую запись: «Умер в Полтаве В.Г. Короленко. Ушло последнее воплощение совести русского народа, светлый идеалист, всегда близкий моей душе. Помню нашу случайную встречу в 1912 г., в Историко-этнографическом обществе… Что думал этот идеалист революции, пережив за четыре года небывалое поругание революционного идеала, революцию без этики, без совести, без разума, дикую, стихийную?..» [23].
Литература:
1. «Русское богатство». 1911. № 12. с. 165.
2. Резник С.Е. Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А.И. Солженицына. 2-е изд., доп. – М.: Захаров, 2005, с. 74-75.
3. Меншиков М.О. Письма к русской нации // Приложение к журналу «Москва». М. 1990. с. 428.
4. Резник С.Е. … с. 20 – 21.
5. Там же. с. 635 -636.
6. Ред.-сост. О.В. Будницкий. Евреи и русская революция. М. 1999. Иерусалим 5759. с. 31 – 32.
7. Резник С.Е. … с. 346 – 348.
8. Рассвет. 1909. №5 Стб. 4-5.
9. Там же. Стр. 10.
10. Короленко В.Г. Полн.собр.соч.: Посмерт. изд. Харьков, 1928. Т. 4: Дневник. с. 324.
11. Крат. евр. энц. Т. 4. Стб. 511.
12. Новый Восход. 1911. №48. Стб. 14
13. Там же.
14. Батия Вальдман. Русско-еврейская журналистика (1860-1914). Рига. 2008. с. 227.
15. М. Соминский. Антисемитизм и антисемиты. «Лексикон» Иерусалим, 1991. с. 178.
16. А.Г.Мучник. Философия достоинства, свободы и прав человека. «Парламентское издательство» К. 2009. с. 150-151
17. І. Сергеєва. Архівна спадщина С. Ан-ського у фондах нац. бібл. України ім. В.І. Вернадського. К. «Дух і літера», с. 21.
18. Там же. с. 215 – 216.
19. В.Е.Кельнер. Миссионер истории. Жизнь и труды Семена Марковича Дубнова. – СПб.: «Міръ», 2008. с. 120 – 121.
20. С. М. Дубнов. Книга жизни. «Гешарим» Иерусалим - «Мосты культуры». М. 2004. с. 511.
21. Русские писатели. 1800 – 1917. Биографический словарь. – М., 1994. – Т. 3. с. 83.
22. Вер мель С.С. Короленко и евреи (воспоминания, письма) – М., 1924. с. 3.
23. Дубнов… с. 511.
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #8(177)август2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=177
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer8/AMuchnik1.php
