Глава XII
Италия. Рим
(продолжение. Предыдущие главы см. в № 7/2014 и сл.)
Важно не только то,
что ты пережил в жизни,
а что ты поминишь
и можешь рассказать.
Габриэль Гарсиа Маркес
Солнце светило ярко, когда наш поезд прибыл в Рим. После бессонной ночи мы сначала видели все как бы сквозь дымку, но через несколько минут это прошло: события первого дня в Риме двигались с такой скоростью и остротой впечатлений, что ни о какой сонливости не могло быть и речи.
На перрон выгрузили багаж, в том числе, наши 17 чемоданов, и мы вышли налегке на огромную площадь перед вокзалом, о котором нам тут же стало известно, что это центральный вокзал Рима, находится в центре города и называется Термини (Termini).
Он был намного более многолюдным, когда впервые открылся нам.
Это место скоро станет нашим частым пунктом отправки и прибытия, об этом речь позже. А пока появился представитель Хиаса и нас повезли куда-то в гостиницу. Путь туда, наверное, недолгий, т.к. гостиница Бельфорт была тоже в центре, но для меня он длился вечность — первое знакомство с Вечным городом! Сейчас, через сорок лет, я, конечно, не могу вспомнить, что именно мы видели из окна движущегося быстро автобуса. Но ощущение разворачивающегося величия и архитектуры огромного города живут и сегодня в моем мысленном взоре.
Гостиница Бельфорт была скромным заведением. Мы вошли во вход с аркой и оказались в довольно просторном фойе с выбеленными стенами. Наша комната была тоже исключительно простая, никаких украшений, кроме одинокого креста на стене. Но мы были одни, без шума идущего поезда, собачьего лая и неувиденных Альп. Лада молчала, наверно, подействовал димедрол? Без звука все четверо уснули мгновенно и проспали почти до вечера. Уже начало темнеть, когда мы вышли на улицу посмотреть, что вокруг гостиницы. Страх, что можем не найти дорогу обратно, не позволял идти далеко, и мы несколько раз обошли вокруг. Всюду было пустынно и чисто, бродило несколько кошек, похожих друг на друга, знаменитых римских кошек, которые потом встречались нам во множестве. Вдруг мы оказались перед большим, освещенным изнутри, магазином автомобилей. Таких в Москве не было. Владик тут же прилип к окну-витрине, а мы с Аллой на расстоянии рассматривали сверкающие машины. Тревога, пришедшая после расставания с нашими дружественными попутчиками, приносила чувство неизмеримого одиночества перед неизвестным будущим. Владик и Лада уснули скоро, а Алла и я еще долго смотрели в темноту. Мы покинули страну с невыносимым для нас режимом и страхом за себя и сына. Но ведь там прошли лучшие годы нашей жизни, нашего молодого счастья и творчества, а теперь мы смотрели в темное окно чужого и неизвестного мира.
Утром следующего дня мы узнали, что сегодня предстоит поездка в отделение Хиаса, который будет нас опекать в Италии. Перед ней, где-то в 2 часа дня, был наш первый обед в Бельфорте. В полуподвальном этаже гостиницы стояло два длинных стола, покрытых красными нарядными скатертями: один для обслуги, другой – для эмигрантов. За нашим столом мы не увидели ни одного знакомого лица. Нам и служащим гостиницы подали одну и ту же еду: большие глубокие тарелки, полные, с горкой, макарон (как мы говорили в Москве) — пастой, как они называются по-итальянски. Никаких ограничений в тертом вкуснейшем сыре не было. К нашему удивлению, с пастой полагалось есть белые булочки, и все вместе было очень вкусно, особенно если прибавить в тарелку оливкового масла. На нашем столе стояли графины с чудной ледяной водой, а на столе обслуги бутылки с красным вином. Но мы не испытывали от этого никакого чувства несправедливости. После обеда были фрукты, иногда яблоки, иногда апельсины.
Из переполненной приемной Хиаса мы, наконец, вошли в кабинет нашей ведущей, синьоры Баттоне. Милое, доброе лицо ее было озабочено скандалом, который произошел как раз перед тем, как пришла наша очередь: скандалил один из наших эмигрантов. Там немало было людей, особенно из среднеазиатских республик, с низким уровнем образования, которые, прибыв в гостеприимную Италию, тут же начинали "качать права". Синьора Баттоне подняла глаза на нас и, убедившись по нашему виду, что скандала сейчас не будет, расплылась в улыбке. Мне кажется, что она, вообще чрезвычайно доброжелательная ко всем своим подопечным, относилась к нам с каким-то особым вниманием: постоянно искала для меня музыкальные связи, знакомила с интересными людьми и.т.п. Забавно, что представляя меня по телефону кому-нибудь, она говорила: «Вы его сразу узнаете – очень похож на Солженицына». Смешнее ничего нельзя было придумать - между его грубовато сильным русским лицом и моим абсолютно иудейским профилем была только одна общая вещь — борода. Но через некоторое время ее впечатление совпало с совершенно другим человеком. Но об этом позже.
Начался разговор о нашем недавнем прошлом. Что мы делали в Союзе, какова была наша жизнь там, почему решили эмигрировать, на что надеялись? Объясняя причины отъезда, мы, конечно, говорили об антисемитизме, и я сделал упор на том, что мы не могли жить в этом фашистском государстве. Синьора Баттоне, итальянская еврейка, пережившая фашизм в своей стране, мягко меня поправила: «Я понимаю, что вы имеете в виду, но здесь, на западе, мы используем эти слова по-разному: фашизм это фашизм, а коммунизм это то, о чем вы говорите» Через сорок лет, в 2014, я вспомню, как легко слово фашизм будет употребляться в отношении Украины, России, Венгрии и всего, что не нравится.
Чтобы быть в вокальной форме, мне нужно было заниматься где-то, где было фортепиано, и синьора Баттоне познакомила меня с человеком, который помог мне в этом. Он посоветовал пойти в Римскую Американскую церковь, встретиться с ее священником Биллом Вудхамсом и предложить ему, что я буду петь в церковном хоре в обмен на место для занятий. Так начался замечательный период нашего пребывания в Италии, связанный с Американской церковью.
Наша встреча с синьорой Баттоне, а потом Биллом и всем его многочисленным кругом была возвращением того ощущения свободы и легкости, которое мы впервые испытали в Вене. Важнейшей причиной этого был прием, которым нас встретил круг людей вокруг церкви и самого Вудхамса. Несмотря на языковой барьер, мы были признаны равными среди равных, в отличие от большинства эмигрантов, чувствовавших себя из-за незнания итальянского людьми второго сорта, на которых смотрят свысока. Самыми распространенными среди них были разговоры о том, «когда мы прибудем на место». Это касалось почти всех. А мы хотели как можно больше насладиться Италией. Нам свободно дышалось, краски сверкали. И пусть мой читатель не удивляется, что весь дальнейший рассказ об Италии будет похож не на обычную сагу о трудностях эмиграции (они придут к нам уже в Канаде, хоть и с большой долей положительного, это, наверное, зависело еще от нашего восприятия), а скорее на описания замечательного, почти туристического, веселого знакомства с Италией. Мы назвали его Римскими Каникулами.
После ланча во дворе Американской церкви.
Фото Ефима Склянского.
Вся большая компания бывала в церкви почти каждый день, для меня – репетиции хора, воскресные службы, просто встречи, вечеринки. Состав был самый разнообразный: американец Билл и его канадская жена Марго; жившая в церкви швейцарка Рут Пирсон, прекрасно говорившая по-итальянски, по-английски и по-русски; американская певица, сопрано Айрин Оливер, приехавшая из Израиля; другие, часто наезжавшие гости и около десятка эмигрантов, как мы с Аллой и Лидой и Володей Фрумкиными.
Были бесконечные дискуссии на самые разные темы. Общим языком был английский, и это очень способствовало моему продвижению в нем. Когда было нужно, Рут переводила на русский. Нас много расспрашивали о жизни в Союзе и слушали с большим вниманием. Иногда, довольно часто, Билл и Марго устраивали вечера с ужином, тут уж веселье бурлило, как шампанское.
Владик, Берта Склянская, я, Алла, Марго, Лада, Билл, у него на плечах дочка Сарочка, Лида и Володя Фрумкины и Рут, мама Сары.
Фото Ефима Склянского.
Билл и вся компания были у нас в гостях в Остиа Лидо, куда мы переехали из римской гостиницы через неделю после приезда. Практически все новоприбывшие жили в этом замечательном курортном городке на берегу моря в 20 минутах езды на поезде от Рима, где жизнь, и, главное, квартиры были неизмеримо дешевле. Но сам переезд был трудным предприятием, на него нужны были деньги, чтобы перевезти вещи, а денег-то у нас не было. Нужно было что-то продать на рынке, и мы решили расстаться с чудной кинокамерой, подаренной нашими запорожскими друзьями Левитиными. Получив за нее 800 лир, мы прибыли в Остию, и начались поиски квартиры.
Это было нелегкое дело, и не потому, что сдающихся квартир не доставало, а, в основном, из-за языкового барьера. Для помощи с нами пошел Миша Шиллер. Важно было выяснить, что включает в себя квартирная плата, например, кто платит за электричество – хозяин или мы. Но как это сказать? Миша стал искать счетчик и, подойдя к нему, обратился к хозяину с вопросом: «Электричество? - рррррррр»? Рычание было, как звук мотора, очень громким, но напуганный владелец квартиры… понял вопрос и показал на меня. Мы ушли, и поиски начались заново.
Наконец, дня через два, которые мы прожили у Шиллеров, было найдено чудное жилище: просторная однокомнатная квартира с маленькой кухней и ванной на третьем этаже современного шестиэтажного дома, в котором даже были лифт и консьерж. Хозяева жили в Риме - симпатичная молодая художница и ее муж, служивший в армии – и приезжали в Остию время от времени. Благодаря вкусу нашей хозяйки квартира была обставлена, я бы сказал, элегантно. Пол, как везде в этих местах, покрыт плиткой, в нашем случае – желтыми и белыми квадратами. В квартире было все необходимое для жизни.
Быстрее всех с новыми условиями освоился Владик. Буквально через пару дней он начал немного говорить по-итальянски, а к концу нашего пребывания стал для нас вполне эффективным переводчиком. Мой итальянский был ограничен музыкальными терминами, но них далеко не поедешь, хотя я кое в чем с их помощью преуспел: в направлении и скорости. Вот фраза по-русски и по-итальянски (я уверен, со множеством ошибок, в ней подчеркнут каждый известный мне музыкальный термин), содержавшая инструкцию, куда идти — «Идите медленно прямо, затем направо, а в конце налево,» «Veni poco a poco sempre stritto, e a destra, alla fine a sinistro». Хотя многие более образованные итальянцы говорили по-английски.
С утра мы слышали из нашего окна крик: «ВладимИро!», и Владик бежал вниз, где, кроме товарищей, его ожидал самый главный подарок — мы купили – об этом вчера невозможно было даже подумать – … машину. Он садился за руль выключенной машины и мог весь день просидеть, изображая ртом рев могучего мотора и делая движения рулем. Эта покупка была полной неожиданностью. Приехав в Остию, мы узнали, что у многих эмигрантов были автомобили, очень старые, но автомобили. Как, на какие деньги, ведь каждой семье разрешали вывезти 400 долларов, что за это можно купить, и зачем?
Ответом на все эти вопросы были типичная для нашей эмиграции дерзость и авантюризм. Один из первых вновь прибывших нашел старую машину, за которую владелец хотел получить 200-300 долларов. Сошлись на двухстах, и эта цифра стала средней стоимостью машины, в зависимости от ее старости и размера. Так многие обзавелись автомобилями. Но что делать с машиной, когда наступает время отъезда из Италии? Ее продают за те же деньги следующему эмигранту. Таким образом пользование временно купленным автомобилем становилось бесплатным.
Шиллеры владели маленьким жучком-фольксвагеном. Это была древняя, античная (из древнего Рима!!!) машина поблёкшего зеленого цвета со множеством ржавчины на своем старом теле. Но она послужила нем верой и правдой, и не только в Риме. 200 долларов уплатили и такую же сумму получили, уезжая в Канаду.
Гордый владелец первой в жизни машины.
Так я начал водить машину впервые не где-нибудь, а в Италии Те, кто знает, как там ездят, поймет все последовавшие для меня трудности. Мой шоферский опыт до этого был очень скромным. Перед отъездом из Москвы я получил несколько частных уроков вождения у весьма примечательного учителя: он был водителем грузовика, ругался матом и, как педагог, делал своим подопечным только одно указание — «Меньше газу», которое звучало, как «Меньше хазу», он был из Украины, и так произносил звук Г с придыханием. Эти слова звучали по увеличивающейся громкости и быстроте, явно предвидя катастрофу: «Меньше хазу, Меньше хазу, Меньше хазу, Меньше хазу, Меньше хазу, Меньше хазу, Меньше хазу, МЕНЬШЕХАЗУ!!!!!!!! Так твою мать»!
Уроки принесли результат, я сдал экзамен и получил права, и не обыкновенные, а Международные водительские права, и мог водить машину в любой стране мира. Но в голове не было ни малейшего представления о том, что меня ждет впереди. Незадолго до отъезда Шиллеров из Италии Миша предложил мне проехаться. Я сел в жучка и, после грузовика, почувствовал, что сижу под столом, но освоившись, двинулся довольно прямо. Это было в Остии, где я провел за рулем дней десять, медленно двигаясь по ее мирным улицам. Пришло время ехать в Рим, и тут я понял, что такое ад.
Большинство римских улиц имеют обозначение: «Senso unico» – «Одностороннее движение», и выпутаться из этого лабиринта нелегко. Однажды, еще в Остии, когда я не знал, что такое Senso unico, я спокойно ехал по совершенно пустой улице и вдруг на перекрестке маленькой площади увидел фигуру полицейского. Надо сказать, что итальянский полицейский это нечто необыкновенное: очень высокого роста, по-римски красивый, со статной фигурой, в сверкающей форме, полный достоинства, он стоит и движется, как величественный монумент. Все больше робея, я подъехал к площади и остановился. Рука в перчатке протянулась ко мне и белый палец приказал выйти из машины. Полицейский взял меня за руку и показал знак на углу: Senso unico и стрелку в направлении, противоположном тому, в котором я ехал. Я стал извиняться по-английски, как мог. Тогда он понял, что я иностранец и, наверное, новый эмигрант и, тут же смягчившись, указал снова на знак, и я вернулся в обратном направлении. Так началось мое знакомство с дорожными знаками в Италии.
И вот мы отправились в Рим. Дорога из Остии короткая и прямая, никаких проблем. Въехав в город я, сам не понимая как, оказался на огромной площади, в центре которой находился круг с каким-то монументом, вокруг него шли машины по нескольким полосам. Мы были в левой крайней полосе и, доехав до выезда, повернули направо, оказавшись опять … на том же кругу. В панике я поворачивался в стороны и вдруг с радостью увидел, что рядом со мной полицейская машина. Открыв боковое стекло, я на смеси английского и итальянского стал объяснить свои трудности. И полицейский понял! И вывел нас из этого кошмарного сна. Таким был мой первый въезд в Рим. Но теперь я, по крайней мере, знал, что такое Senso Unico, хотя ни к чему хорошему это тоже не приводило: увидев этот знак, я сворачивал дальше, в верном направлении и попадал совершенно не туда, куда ехал.
Но через несколько дней моя езда постепенно наладилась, хотя всегда надо было держать ухо востро - ты никогда не знаешь, что может случиться в следующую секунду. Итальянцы не соблюдали никаких правил, игнорировали дорожные знаки, и если случался какой-нибудь инцидент, то спорящие стороны решали все темпераментными криками и угрожающими жестами и после этого мирно разъезжались.
Вообще итальянцы это веселые, добрые, благожелательные и справедливые люди. Помню один случай в самом начале моего вождения. Я въехал на заправочную станцию и, остановившись, вдруг увидел старого итальянца, вытаскивающего свой велосипед из под моей машины. Он угрожал и кричал, требуя тысячу лир за убыток. Я онемел. В это время на площадку вышел механик и … велел моему обвинителю убираться. То, что я понял из его речи, было: «Ты зачем подлез туда? Чтобы выманить деньги? Вон!» Справедливость была восстановлена, и я остался при тысяче лир, которых у меня не было.
Даже при наличии машины, мы исшагали Рим вдоль и поперек и не могли налюбоваться всеми его архитектурными и музейными красотами.
Однажды Владик, Алла и я пришли в интереснейшее место – пещерный Музей Бани Каракалла. Гигантский архитектурный памятник, Бани Каракалла это одно из чудес света. Построенные в 216 г. до. н.э., они, конечно, в почти разрушенном состоянии. Но итальянцы сумели сохранить многое. В подземной части – музей. Мы спустились по эскалатору и попали в центральный зал (в античные времена сами бани помещались вокруг него), который был заполнен замечательными картинами и скульптурами.
Геракл фарнезийский
У стен стояли плиты с сохранившейся мозаикой и мраморный синеватый пол отражал всю эту красоту.
Как только мы спустились в зал, к нам подошел гид и, обратившись ко мне, спросил: ''Вас зовут Александр?'' Я подтвердил, не особенно удивившись – два дня тому назад состоялся мой концерт в Американской церкви, наверно, он там меня слышал. ''А это ваши жена и сын? Какое замечательное событие! Я могу провести для вас индивидуальную экскурсию, не возражаете?'' Еще бы! Но в душу закралось какое-то смутное сомнение: не ошибка ли это? Экскурсия была интереснейшей. Наконец пришло время уходить. После рукопожатий любезный гид сказал: ''Возьмите в кассе открытку музея и, пожалуйста, напишите на ней свой автограф для меня. Я сейчас позвоню в кассу''. В еще большем смущении мы поднялись наверх. Увидев нас, молодая женщина в кассе обратилась ко мне: ''Господин Солженицын!'' Теперь стало все понятно. Солженицын, недавно высланный из Союза, был в то время знаменит на весь мир и его фотографии во всех газетах, а борода бросалась всем в глаза. Недаром и милый гид, и сеньора Баттоне увидели во мне сходство с ним.
Мы скоро вернулись в Каракаллы, но уже не в музей, под землю, а в знаменитый Римский оперный театр над музеем, Teatro dell’ Opera alla Termi di Caracalla. Огромные картинные руины, представавшие взору, служили фоном, 'задником' для всех опер и концертов, идущих там. Сцена была невероятных размеров, а для публики построен амфитеатр, где с каждого место все было великолепно видно и слышно.
Фон спектаклей и концертов на сцене Каракалла
Мы попали на оперу Аида. Билеты были очевидно очень дешевые, иначе мы не могли бы их осилить. Огромные размеры всего - хора, оркестра, вообще участников – были почти гротескны, так что сегодня мелкие детали от меня ускользают. Помню, как замечательно звучали голоса певцов, какая акустика на открытом воздухе на колоссальной площади! Позже я понял, что певцов, вероятно, оснастили микрофонами. И еще запомнился верблюд, которого ввели в нужный момент на сцену. Это здорово выглядело на фоне руин. Аида стала еще одним памятным эпизодом из нашей Римской жизни.
Другим, я бы сказал скандальным случаем, было открытие, когда во внутреннем кармане моего пиджака я обнаружил советскую новенькую купюру в 50 рублей. Как она оказалась пропущенной во время шмона в таможне – понятия не имею, я ее не прятал. Но вот она в моих руках. Это деньги или просто бумажка? Мы постановили, что деньги, и поехали их менять на лиры в банк. У нас нет никаких документов, просто протянем служащему купюру, а там будь, что будет. Центральный банк находился в здании аэропорта, Termini, где мы часто бывали. Я шел по огромной площади среди толпы, и ей не было интересно, почему я здесь. И несмотря на свою напряженность и ощущение неловкости и даже какой-то своей незаконности, я еще раз с новой силой испытал то же — свободу. Почему я говорю так часто о свободе в толпе? Потому что в Союзе каждый, - особенно человек в очках, в шляпе, с еврейским профилем, - был всегда предметом внимания. Помню, как ждал вечернего поезда на угрюмом полутемном вокзале в Туле после концерта Мадригала (ансамбль ехал дальше и я был один) в окружении толпы ожидающих на перроне. Я чувствовал на себе взгляды всех и они были враждебными. А здесь!.. Войдя в банк, я стал в очередь и, когда она подошла, протянул советские деньги красивому строгому служащему. Он спросил документы, получил отрицательный ответ на моем корявом английском, внимательно еще раз посмотрел на меня и удалился. После довольно продолжительного отсутствия он вернулся с уже не строгим лицом и протянул мне деньги в лирах. Инцидент был исчерпан.
Еще в Москве, в ОВИР'е, я познакомился с Павлом Литвиновым. По семейным преданиям, мы были в дальнем родстве с Волохами (настоящая фамилия Литвинова), и я упомянул об этом. Мы встретились с Павлом в Риме случайно, он помнил меня и рассказал замечательно интересную вещь, а именно, что в городе есть книгохранилище в ведении некой американской организации НТС, позже нам стало известно, за ее спиной стояло ЦРУ, и что эмигранты, как мы, могут получить там бесплатно разные запрещенные в Союзе книги. Взяв у Литвинова адрес, мы поехали в таинственное место и после долгих расспросов, кто мы такие – ведь никаких документов у нас не было, мы было никто – нас пустили внутрь. Мы попали в большую комнату, сплошь заполненную книжными полками. Тут было все: Архипелаг Солженицына, 1941 22 июня Некрича, Кафка, Орвелл, Домбровский… И, кроме всего этого богатства, — роскошные, огромные художественные альбомы музеев, художников, выставок. Можете брать, что хотите, - сказали нам. Мы выбрали несколько книг и альбомов и, выходя, видели, как другие старались спрятать обложки советских запрещенных книг, повернув их к себе. Как будто кому-то до этого было дело! Они не понимали еще, что в том-то и была прелесть римской толпы, что в ней никому ни до кого не было дела, что это и была свобода. На следующий день мы отправили альбомы и книги друзьям в Москву за счет ЦРУ, дав их адреса людям из книгохранилища. Это и была, конечно, цель ЦРУ – иметь адреса тех, кто был близок к таким, как мы, кто интересовался подобными книгами не боялся получать посылки из-за рубежа. Наши друзья решили, что приехав в Италию, мы тут же стали миллионерами.
Нам приходилось считать каждую копейку. Поэтому, уже имея машину и зная, как бесстрашно некоторые эмигранты отправлялись в путешествия по стране, - не имея никаких документов, денег на гостиницу, с палатками, а иногда ночуя под открытым небом, - мы смотрели без особого энтузиазма на такой вид поездки. Но где же останавливаться? Планы у нас были широкие, но смутные и неопределенные.
Они чудесным образом определились в том же книжном царстве НТС, когда к нам подошла женщина, явно работавшая там. «Я Ирина Александровна Илловайская-Альберти, — представилась она. — Мы просим наших посетителей заполнить учетный вопросник. Тем, кто это сделает, будет уплачено 25 долларов». (Илловайская-Альберти была крупным деятелем в русской эмиграции и впоследствии стала главным редактором Русской мысли.) Мы согласились. После всего И. А. стала расспрашивать о нашей жизни в Союзе, чем занимались, с кем общались. Услышав о моей работе и дружбе с Андреем, она сказала, что знает о его судьбе и Мадригале, и спросила, какие у нас планы в Италии. «О, вы хотите поездить по стране! Тогда я дам вам адрес чудного места во Флоренции, где сможете бесплатно остановиться». И написала письмо Марии Васильевне Олсуфьевой во Флоренцию. Мы решили, что это знак свыше и начали собираться в дорогу.
Я, конечно, был очень озабочен перспективой вести машину по огромному итальянскому шоссе Del Sole, Дороге Солнца. Но больше было некому, такой часто бывала причина и импульс как будто безумных шагов в моей прошлой и будущей жизни. Хотя в конечном счете все кончалось благополучно.
Если едем, значит нужно проверить машину (понятия не имею, что это значит). Консьерж нашего дома по какой-то непонятной причине проникся к нам особым вниманием. Узнав о наших планах, он предложил хороший гараж с очень квалифицированными механиками для проверки. ''Я пойду вперед и предупрежу, что вы едете,'' – сказал он. И вот наша роскошная машина подъезжает к роскошному пандусу, ведущему вниз в гараж. Там стоят три механика в формах и оживленно разговаривают в ожидании путешествующего иностранца. Увидев нашу машину, они остановились и… начали смеяться: у нашего жучка не было одной фары, переднего бампера и весь ее перёд был проржавленным — иностранный путешественник предстал во всем своем величии. Но машину проверили, сказали, что ехать можно, и не взяли ни копейки.
И вот мы на Del Sole. Действительно, солнечный путь и новое испытание: после начала вождения в Риме теперь огромное Del Sole. Первой остановкой был Витербо, небольшой город недалеко от Рима. Расположившись под тенистым деревом и усевшись на траву, как будто мы имели на то право (но ведь мы имели право на все в этом свободном мире!), мы вынули свои припасы, привезенные из Остии – жареную курицу, хлеб, овощи, и Владик сказал свою любимую фразу: «Сидим, пируем!»
Постепенно я приспособился к скорости и движению по довольно загруженному шоссе (впоследствии в Канаде такое шоссе называлось высокая дорога – highway). Самым сложным были туннели, их оказалось множество, и когда ты оказывался в туннеле, он как будто никогда не кончался. В темноте стоял грохот автомобилей, огромных грузовиков и крошек, как мы. Владик дрожал на заднем сиденье, а Алла настолько нервничала, что время от времени хватала меня за руку, мне тоже было страшно, но я крепко держал руль, потому что больше было некому.
После Витербо был день в Сиенне, городе замечательной красоты, искусства и истории. Но я лишь упомяну об этом, так как о нем, кроме искусства, не осталось никаких важных личных воспоминаний. Наш путь продолжался по шумному Del Sole с его туннелями и сотнями машин.
И вот, наконец, мы выехали на уже более спокойную дорогу, ведущую во Флоренцию. Впереди неделя жизни в городе со сказочным именем, под гостеприимным приютом совершенно неизвестного нам человека, Марии Васильевны Олсуфьевой.
(продолжение следует)
Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #8(177)август2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=177
Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer8/Tumanov1.php
