ПАМЯТИ ИОСИФА БРОДСКОГО
Он умер в январе, в начале года.
И. Бродский. "Стихи на смерть Т. С.Элиота"
Мы ворошили прошлое стихами,
печалью, тихой грустью и вином.
А он ушел январскими снегами
в изгнание последнее свое.
Но что-то странное вокруг происходило.
Пульсировала трепетно строка
энергией языческого пира,
изяществом скользящего пера,
где образы, созвучия и лица,
рожденные страданием глухим,
всё продолжали в воздухе кружиться:
то Петербург, то Падуя, то Рим,
Нью-Йорка рок, распятая Античность.
Колючие Архангельска леса.
Решетка Летнего, кораблик.
Слово. Вечность.
Иллюзии. Ирония.
Судьба.
1.30.96
***
Прозрачность мостовых,
Расшитая листвой,
Автобусы, набухшие людьми,
Кубы домов,
Сыреющих картонно,
И светофоры
С мокрыми глазами —
Всё отражалось в небе куполами,
В витринах проплывая монотонно.
Что было серым — просто было серым,
Зеленое впадало в желтизну,
Собака одиноко в урне рылась;
Как ржавчина,
Вонзалась в тело сырость;
Из форточки швырнули
Детский плач,
И он упал,
Разбившись,
В темноту.
***
Прозрачность бледного лица,
углы девичьих плеч,
окна разорванный мираж,
оборванная речь,
животный трепет,
взмахи рук,
летящих в пустоту,
и тот, застывшей страсти звук,
прикованный к стеклу.
А ночь медлительна,
плыла, как сотни лет назад,
и обескровленно луна
ловила чей-то взгляд.
***
Сырая грусть заброшенного сада
листвой и струнами ограды говорит
с тобой на языках на разных.
В зрачках твоих соломенно-прекрасных
закат еще по-прежнему горит.
Но там,
на дне сетчатки, в глубине,
я нахожу лицо. Безжалостно знакомо.
Так странно перевернуто оно,
как ветхое ведро, забытое у дома.
А что в моих глазах увидишь ты?
***
Орды Батыя росу приминали с рассветом.
Кони Россию под посвист нагаек кроили.
Схлынули волны, как пыль, унесенная ветром,
Только лугами разбухшие трупы застыли.
Только прекрасные лики девушек россов
Стали скуласты, в глазах появилась раскосость,
Им придающая необычайную прелесть –
Горькая память о конниках пришлых и смелых.
С севера шведы грозили набегом соседским,
Рыцарь тевтонский – от холода стали наместник,
С юга смолистые турки теснили и греки.
Даже порой англичанин с французом,
Падая в девственный снег под копыта столетий,
Голубооких красавиц молили о чуде.
Пухла земля от могил, словно тесто,
Красных невест всем красным она обещала,
Только лебедушек белых для косточки белой рожала.
Где эти белые мальчики? – Пулею скошены красной,
Только все красные молодцы были убиты напрасно.
Горе-калеки в болотах Карелии сгнили,
Слезы "афганских" невест кровью чеченскою смыли.
Но молодое, веселое племя гурьбою
Снова бредет по Тверской, по Ямской и по Невскому,
Окает Новгород, тянутся вятичи ветками.
Снова дворы, как лозою, кустятся нимфетками.
Чье это племя? Откуда? Куда оно денется?
Да всё туда же –
К Великому Дереву Истины,
Через страдания путь пробивает неистово.
***
Рыжекудрая Анна сидела напротив.
Свет прохладой сочился на мраморный профиль,
Сквозь прозрачную хрупкость струящихся пальцев,
Сквозь солому зрачков, утопающих в дальнем.
Ее губы, грассируя звуки французским,
Розовели сосками расстегнутой блузки.
Где стада из веснушек по чувственной коже.
На фламандскую живопись очень похоже.
***
Июльский день, ленивый, монотонный.
Длиною в тень, прилипшую к забору,
Размяк, не шевелясь, вкушая запах трав,
Развесил облака на нотах-проводах.
Вдруг ветер колыхнул лоснящийся камыш,
И рыбий всплеск случайный просыпал чешую
Кругами по воде. Вдруг показалось мне,
Что уходящий век – жестокий и печальный,
Слезинку обронил, остынув в янтаре.
***
Струна оборвалась,
скрипач умолк,
но где-то...
Всё музыка летит,
как дуновенье ветра,
как запахи цветов,
как птиц крылатых стая,
душа его парит,
границ земных не зная.
Вселенная, очнись!
Умолк скрипач навеки,
но музыка плывет,
как из варягов в греки,
мелодией круша
печальнейшие думы,
улыбкой озарив
скорбящие сердца.
РОЖДЕСТВО В НЬЮ-ЙОРКЕ
Ангел ночи свой путь уступает
Свету чистому нового дня.
Утро. Площадь и старец вещает
О земном благоденствии. Зря.
А быть может, не зря он пророчит
Весь согбенный в страданье своем.
Может, истина – луч среди ночи,
Через слово пройдя непорочно,
Белым снегом на землю падет.
Тогда ночь, напоенная тьмою,
Вдруг почувствует: тьма – не конец.
Есть начало за нею другое!
Дух Творца, Его длань и венец.
***
Осевший снег – холодный блин.
Края подпрелые темнеют.
Гусиный клин, тревожа синь,
В лугах восхода розовеет.
Пар от разбуженной земли,
Слегка задев, качает ветер,
И тени кружево сплели
Для нежной поступи весны,
А день, продрогший от зимы.
Набухшей почкой в солнце метит.
***
Сказать невозможно.
Всё то, что в груди
Наружу не вырвешь без крика.
Боишься слова расплескать по пути,
Пусть лучше рука вдруг коснется руки,
Пусть губы прильнут к кружевам седины,
Довольствуясь отблеском мига.
О, Господи, слышишь?! Всевышний,
Продли мгновения эти святые.
Средь мрака вселенского
Мамины дни.
И чувства – такие простые!
ДВОРЫ КОРДОВЫ
Свет, погруженный
в чувственность сводов,
сквозь колоннады,
изыск балконов.
Тени косые с отблеском неба
по алебастру линии плеч.
Тяжесть ресниц,
настороженность взора
сквозь кружева витьеватой ограды,
узкие улицы, белые камни.
К вам я мечтаю порою вернуться,
в вашу прохладу, храмы спасенья,
от обжигающих чувств и событий
в синее с белым, в белое с синим.
Виталий Рахман – поэт, издатель, художник-дизайнер. Родился в 1945 году в античном Херсонесе – пригороде Севастополя. Молодые годы провёл в Москве. Лауреат Всесоюзных выставок по промышленному дизайну. Принял участие в нонконформистском художественном движении, участник Измайловской выставки, за что был выслан из Москвы. С 1980 года живёт в США. Издатель нескольких русскоязычных газет на Восточном побережье. Участник ряда художественных выставок. Стихи публикуются в западных, российских и украинских изданиях. Два сборника стихов. Участник антологий «Филадельфийские страницы. Проза. Поэзия» (1998), «Украина. Русская поэзия. ХХ век» (2007), «Побережье. Проза. Поэзия» (2006).
