Июнь 2010-го года. Магаданская область, 13 километров от федеральной трассы «Колыма» – бывший исправительно-трудовой, сталинских времен, лагерь «Днепровский». Лагерь функционировал с 1949-го по 1953-й годы. После смерти Сталина его законсервировали. В 1960-ых, когда уничтожали наследие сталинских репрессий, объекты ГУЛага, «Днепровский» не тронули. За 57 лет деревянные здания и постройки лагеря изветшали слабо – сухой северный климат способствует сохранности дерева. Бараки, наблюдательные вышки охраны, хозяйственные помещения, компрессорные, эстакады, вытянутые по склону сопки почти на сто метров… Лагерь стоит среди круглоголовых, «марсианских», красно-коричневого оттенка сопок – у подножья одной из них. На вершине ее штольни, в которых добывали оловянную руду. За штольнями колючая проволока и вышки охраны, похожие на скворечники – глухо обшиты досками со всех сторон, только маленькое квадратное окно с видом на лагерь. Все вышки соединялись с управлением лагеря телефонными проводами – на растрескавшихся столбах висят их ржавые обрывки. К подножью руду спускали по эстакадам – деревянным желобам, часть из них сохранилась полностью – они тянутся под очень крутым углом наклона, катившиеся вниз обломки рудной породы набирали бешеную скорость, человека могли снести и переломать в кроваво-костяную муку. Деревянные каркасы промышленных приборов, с помощью которых камни дробили. Уродливые конусы из сваленной отработанной породы. Жилые бараки по типу традиционных русских изб – внутри нары вдоль стен и печи-«буржуйки». В бараках для начальства, кроме нар и печей, грубо сколоченные столы, табуреты и крючки, чтобы закрываться изнутри. Вокруг разбросаны рыжие от ржавчины детали металлических механизмов: шестеренки, крупные болты, клинья, крепления. Кроме русских, среди заключенных были венгры, японцы, эстонцы, греки, финны, сербы, гуцулы и литовцы.
Чтобы добраться до «Днепровского» от Магадана на автомобиле надо потратить, как минимум, 5 часов. Нашу группу из трех человек, занимающихся изучением литературы русской эмиграции в Китае, лагерь интересовал из-за харбинского писателя Бориса Юльского. Юльский отбывал наказание в «Днепровском» с 1949-го по 1950-й. В 1950-ом бежал. Дальше его следы теряются. Архивы ГУЛага сообщают лишь, что Юльский Борис Михайлович бежал и не был найден. Поэтому даты его жизни пишут – «1911-1950?».
Биография Юльского, как у многих действительно талантливых писателей, – отличный материал для творчества. Он был активистом Всероссийской фашистской партии, ярчайшей фигурой богемы Харбина в 1930-х, служил в лесной полиции, которая стрелялась в маньчжурских сопках с китайскими бандитами «хунхузами», 5 лет провел в колымских тюрьмах.
Родился он в Иркутске. В 1919-ом его семья вынуждена была эмигрировать, спасаясь от советской власти, в Китай. Поселились в Харбине. В 1933-м, Юльскому был 21 год, впервые опубликован его рассказ – в эмигрантском харбинском журнале «Рубеж». Назывался рассказ – «Черт». Что касается названий – проза Юльского не оригинальна, никакой особости, яркости, блеска. «След лисицы», «Тайга», «Зверь и огонь», «Поезд на юг», «Счастье»… Такие названия не привлекают внимание сразу. Зато сами тексты – легкие ритмичные предложения, масса деталей из жизни русской эмиграции в Китае, точные и емкие описания героев и событий, подвижные, понятные любому истории. Его лучшие тексты написаны как результат трех лет службы в Русской лесной полиции.
В 1931-ом Харбин и вообще вся китайская Маньчжурия были оккупированы японской армией. В то время в Китае продолжалась гражданская война. В маньчжурских сопках и тайге действовали банды хунхузов. Они, по сути, были настоящими хозяевами сопок и тайги. Банды состояли из воров, убийц, солдат разгромленных армий, просто неудачников всех мастей. Они контролировали производство опиума, торговые операции, облагали данью местное население, похищали людей, чтобы затем получить выкуп, грабили и убивали русских эмигрантов. Причем хунхузы совершали свои акции и в Харбине, крупнейшем городе Маньчжурии. Чтобы противодействовать им, русские эмигранты стали активно сотрудничать с новыми японскими властями (сами японцы предпочитали иметь дело с русскими – китайцам доверяли значительно меньше, ведь китайцы считали их оккупантами). Летом 1932-го был сформирован первый вооруженный отряд Русской лесной полиции. Лесная полиция базировалась на постах вдоль линии Китайской Восточной железной дороги и крупнейших шоссейных дорог. Неофициально ее называли «Зеленый легион».
В «Зеленый легион» попадали бывшие офицеры и солдаты «белых» армий, жандармы, буйная эмигрантская молодежь. Юльский стал «легионером» в 1938-ом. По инициативе японцев. Харбинский поэт Валерий Перелешин в своих воспоминания написал: «Японское начальство, спасая Юльского от самого Юльского, послало его в глухой таежный район Тооген возле самой советской границы. Надежда была на то, что там Юльский не достанет кокаин». Да, Борис Юльский злоупотреблял наркотиками – в первую очередь, дорогостоящим экзотическим, из Южной Америки, кокаином. Поразительно, что в его прозе герои-наркоманы отсутствуют. Одновременно портились его отношениями с руководством Всероссийской фашистской партии, в которой он состоял с 1932-го года и работал штатным сотрудником партийной газеты «Наш путь». Японцы старались держать под контролем дела русской эмиграции – ими было создано специальное Бюро российской эмиграции в Маньчжурии, где на каждого эмигранта составлялось дотошное личное дело. Вероятно, они признавали за Юльским литературный дар и вмешались – по-своему спрятали его от кокаиновой погибели, глупых и ненужных скандалов, дрязг.
Хунхузы – это хорошо вооруженные банды, это опытные и меткие стрелки. Чем глубже в тайге стоял полицейский пост, тем ожесточеннее действовали вокруг хунхузы. Происходили полноценные бои между русскими полицейскими и бандами. Устраивали друг на друга засады. Подразделение Юльского, конечно, тоже перестреливалось с хунхузами. Харбинский писатель, спасенный от передозировки наркотической, мог легко погибнуть от передозировки свинцовой. В промежутках между боями и патрулями он много и хорошо писал. Бревенчатая казарма, лютые морозы, как в русской Сибири, зимой и мириады гнуса летом, таежная мощная растительность высокими стенами вокруг, тесный мужской коллектив «легионеров», обязательная чистка оружия, посменное дежурство по кухне – такова обстановка, в которой Юльский занимался текстами. Лучшие свои рассказы он объединил в авторском цикле под названием «Зеленый легион» – они все о службе Русской лесной полиции. Эти рассказы охотно публиковали эмигрантские журналы в Харбине и Шанхае.
В июне 1941-го Юльский возвращается в Харбин. Но на следующий год вместе с бывшими сослуживцами по отряду лесной полиции уезжает в новый переселенческий поселок на реке Тайванхэ – в том же районе Тооген, теперь отлично известном и понятном ему. Это было собственное желание – капризный фальшивый город уже не привлекал. Мощь и дикость природы (да и опасности борьбы с хунхузами, наверняка, тоже) тянули к себе. Из отдаленного поселка Юльский продолжал отправлять новые рассказы в журналы – их публиковали. Начал цикл рассказов «Новая земля». Одна из русских газет в Харбине в 1944-ом писала: «Беллетрист Б. М. Юльский очень доволен своей жизнью в Тоогене. Охотно он рассказывает о своих литературных планах: «Прежде всего, хочу написать цикл рассказов под общим заголовком «Новая земля», наподобие «Зеленого легиона», с той лишь разницей, что «Новая земля» будет посвящена тайге и ее поселенцам». В заключение наш собеседник передаёт, что уже окончил повесть «Берёзовая роща», которая им уже отправлена в Харбин».
Позже в харбинском «Рубеже» опубликуют краткое авторское предисловие к «Новой земле»: «Это новая серия рассказов, объединенных общим заголовком и сюжетом, но отдельных по содержанию, посвящается пионерам Тоогенского района, создающим новые русские поселения там, где до настоящего времени бродили только дикие козы, табуны диких кабанов и волчьи стаи. Эти рассказы пишутся там же, в таёжном бараке, где люди, похожие на героев Джека Лондона, строят новую жизнь на новой земле, которую природа щедро одарила своими богатствами».
В сентябре 1945-го в том же поселке на реке Тайванхэ Борис Юльский был арестован советским СМЕРШем. В ноябре Военным трибуналом Приамурского военного округа приговорен к 10 годам за антисоветскую деятельность и выслан в лагерь в Магаданскую область. 13 августа 1950-го года совершил побег из лагеря «Днепровский». Что дальше – неизвестно. Выжил или погиб? Писал ли новые тексты в лагере? сохранились ли они? – что самое главное – никакой информации. Самый талантливый писатель русской эмиграции в Китае – он же имеет самую загадочную биографию.
При жизни не была издана ни одна его полноценная книга. К 100-летию со дня рождения Юльского, в 2011-ом, Владивостокское издательство «Рубеж» выпустило первую его книгу – «Зеленый легион». Туда вошла половина из рассказов, опубликованных ранее в эмигрантских газетах и журналах. Книга получила массу престижных литературных премий, а Юльский – посмертное признание в родной России. В министерстве образования России обсуждается вопрос о включение текстов Юльского в обязательную школьную программу. На Дальнем Востоке его рассказы из цикла «Зеленый легион» начали изучать на дополнительных уроках литературы.
2014-й год. Приморский край, деревня Дерсу. Русский этнограф, специалист по коренным малочисленным народам Дальнего Востока Александр Рыбин узнал продолжение истории Бориса Юльского после побега из «Днепровского».
Деревня Дерсу была основана в советское время – в 1930-х, когда удэгейцев насильно переселили с их родовых стойбищ в деревни и навязали колхозы. В окрестностях Дерсу традиционно селились удэгейцы из рода Кялундзига – поэтому неофициально ее называли Кялундзиговка. Старики в Дерсу-Кялундзиговке появлялись исключительно для участия в важнейших общественных мероприятиях – празднование Первомая, «Седьмого ноября» или для встреч с партийными гостями. В остальное время они продолжали жить на старых стойбищах. Молодежь в деревне училась и работала.
В 2014-ом Александр Рыбин во время очередного визита в Дерсу общался с местным старожилом удэгейцем Александру Догдовичем Кялундзигой. Александру Догдовичу шел 93-й год. 20 лет он уже живет холостяком. В деревне, кроме него, осталось еще 5 стариков – русские и удэгейцы. Молодежь и люди среднего возраста уехали в другие, более крупные поселки. Дерсу-Кялундзиговка стала неперспективной – при том очень удаленной от основных транспортных артерий региона. Местный колхоз закрылся. Заниматься охотой и рыбалкой в здешней тайге и затем везти добытое на продажу в город – невыгодно. К старикам в деревню обычно на лето приезжают дети с внуками и правнуками – на отдых. Зимой автомобильной дороги в деревню нет. Электричество – от общественного генератора – его включают на несколько часов в день. Александр Рыбин регулярно приезжает в деревню, чтобы пообщаться со старожилами, доставить им необходимые продукты, книги и журналы. Привез Александру Догдовичу книгу Юльского «Зеленый легион». Далее приведу рассказ самого этнографа.
***
Догдович (так его называют родные и близкие, так он сам представляется при знакомстве) до сих пор отлично видит – никакие очки не нужны. Листает книгу – мельком прочитывает вводную статью о биографии писателя. Просматривает заглавие и говорит: «Да я знаю этого мужика». И рассказывает, как в середине 1950-х – точного года он не вспомнил – общался с Юльским.
Борис Юльский бежал из магаданского лагеря «Днепровский» не один – с японцем по имени Татсуро, харбинским другом, офицером-советником Русской лесной полиции. Полгода они готовились к побегу. Японец настоял, что бежать нужно летом и ни в коем случае зимой. Решили – в августе: еще не слишком холодно, достаточно солнечных дней и медведи уже сытые и ленивые – медведей на Колыме, как комаров, их надо обязательно учитывать – когда они сыты, то с человеком связываться не будут. Полярный день заканчивается – ночами бывает темно, проще прятаться от погони. И еще один важный момент – в августе в тайге легко найти пропитание. После окончания смены они остались в штольне на вершине сопки. Пока другие заключенные спускались к подножью, где перед бараком управления проводилась перекличка, Юльский и японец, перерезав колючую проволоку ограждения, бежали. Охрана с вышек их не заметила. Они бежали на юг – потому что к северу регулярно патрулируемая автодорога на Магадан. На юг – дикие, незаселенные места. Идея была в том, чтобы добраться до Китая или Кореи, а оттуда в Японию. И Юльский, и Татсуро имели отличный опыт выживания в тайге. Они охотились, установив примитивные ловушки, ловили рыбу запорами из длинных прутьев. В смысле еды – совсем не бедствовали. Но очень боялись натолкнуться на людей.
Передвигались исключительно пешком – пользовались только звериными тропами. Пока было тепло, жили в землянках и шалашах, которые строили сами. Первую зиму провели в заброшенном тунгусском зимовье, где по углам стояли мрачные деревянные идолы со стеклянными глазами. Идолов не трогали. Целая зима под круглосуточными стеклянными взглядами.
Много подробностей путешествия на юг Юльский не рассказывал. «Да и я не пытал, – заметил Догдович, – человек вроде законы тайги знает, дурного делать не принялся бы». С кой-какими охотниками все-таки встречаться приходилось. Но охотники – не милиция, допросов не устраивали, делились, чем могли, и расходились по своим сторонам.
За несколько лет Юльский добрался до Приморского края – до стойбища на реке Иман, где жил отец Догдовича. Татсуро к тому времени погиб – провалился под лед при переходе через горную реку. Попал в полынью и сильное течение быстро затащило его под толстый, непробиваемый панцирь льда. Борис Юльский не помнил, сколько дней он потратил, пытаясь отыскать тело японца. В тумане отчаяния бродил вдоль реки, пробивал полыньи, выкликал друга – безрезультатно.
Познакомился с отцом Догдовича осенью. Через несколько месяцев – «шибко трещали в деревьях морозы» – с самим Догдовичем. Втроем они жили, охотились, рыбачили. Так длилось полтора года – две зимы и одно лето.
Догдович, как полагается удэгейцу, прямолинеен и до наивного честен. Рассказывает все подробности жизни беглеца Юльского, какие знает. «Подругу он тут тоже себе приискал. Была у нас одна блаженненькая – пока тепло одна по тайге шастала, ни тигры, ни медведи ее не обижали, боги и духи ее берегли, настоящая блаженная. С ней он крутил. Говорил мне: «Смотри, Сашка, какая у нее восхитительная проволочно тонкая талия». Прям так и говорил – «восхитительная проволочно тонкая талия». Необычно – потому я и запомнил. А мне чего смотреть, я эту самую талию вдоль и поперек пораньше него исщупал».
Юльского, однако, мучила невозможность быть собой – писателем Юльским, публиковать рассказы, общаться с другими писателями, растрачивать время в литературных кружках. Он писал – много и исступленно. Удэгейцы специально для него приносили из Дерсу чистые школьные тетради. По вечерам читал Догдовичу и его отцу. «Хорошо писал, про тайгу, про то, как люди с ней ладят – нужно писал». Но не было возможности публиковать, отправлять в журналы и издательства тексты и объявлять, что Борис Юльский их творец. Не было признания масс, сотен глаз поклонников и поклонниц, писем с благодарностями. И это мучило его, от этого сильнее всего страдал – вероятно, единственное, от чего он страдал, живя с удэгейцами на реке Иман. Догдович описывает своими оборотами: «Душа у человека шибко болела», «черти крепко его иногда ели – лицо все почернеет и глаз не видно совсем», «бывало, замолчит вдруг, как камень, и не разговоришь его – несколько дней молчит».
Юльский признался, что хочет идти в Японию. По весне собрался – взял выделанную тигровую шкуру, завернул в нее тетради с текстами, самодельное копье, больше ничего – и пошел дальше – на юг. Он верил, что в Японии он снова сможет стать собой – писателем Борисом Юльским. Однако, достоверно известно, что такой писатель в Японии не появился.
