Вместе с ней я гулял несколько вечеров по Кабулу (строго до 20 часов – после этого времени обитателям города, женщинам и иностранцам особенно, не рекомендовалось появляться на улицах: талибы выходили на охоту). Она, повторяясь и повторяясь, рассказывала мне, что ненавидит Афганистан и хочет отсюда уехать. Я попытался ей помочь сделать российскую визу. Но ржавая гнусная бюрократическая машина России не позволила мне сделать для афганки Сомае приглашение для российской визы – слишком много бумаг, слишком много условий, которые ни я, ни мои друзья не могли выполнить.
Сомае была зарегистрирована на сайте «каучсерфинг.орг» (международная социальная сеть самостоятельных путешественников) – единственная на весь Кабул, на весь Афганистан каучсерфер-афганка – другие либо местные мужчины, либо, если женщины, то иностранки. Собираясь в Кабул, я написал ей – предложил встретиться. Она быстро ответила – согласилась и написала номер телефона.
Пока я с двумя своими компаньонами по путешествию (москвич Дима и уйгур из Китая Анвар) ехал на такси от Кундуза до Кабула, набрал Сомае смс (у меня сохранилась симка афганского оператора от недавней поездки в Мазари-Шариф), что к вечеру буду в Кабуле. «Замечательно, когда приедешь, позвони мне» – ответное сообщение. Но это еще не значило, что мы с ней обязательно встретимся. Тут надо понимать среднеазиатский менталитет – сказанное, написанное совсем не значит сделанное; до последнего момента человек говорит тебе, медово улыбаясь, «да, да, конечно, дорогой», а в последний момент находится масса важнейших причин. Поэтому стоя в парке Шари-Нау, Кабул, центр его, перед кинотеатром «Синема Парк», спустя два дня, я не был уверен, что Сомае все-таки увижу – сговаривались о месте и времени встречи, созвонившись.
«Синема Парк» похож на типовой кинотеатр, построенный в советской провинции. Перед главным входом стоял настольный футбол – оборванцы-дети лупились на нем. На стене кинотеатра – афиши индийских фильмов, нарисованные вручную: распирающиеся от мускулов герои-мужчины, а позади них, за их плечами испуганные женщины. Сомае звонит: «Извини, опаздываю где-то на час. Ты подождешь?» – ну вот, начинается, Средняя Азия, чему удивляться. Подождал. Из кинотеатра, после окончания сеанса, выталкивались довольные зрители – сплошь мужского пола: от подростков до старичков – длиннополые рубахи, шаровары, на ногах шлепанцы, на шеях намотаны платки-паласы. Они обязательно улыбались мне и уже раздражали своим однотипным вопросом «how are you?». Я намотал пару кругов по парку, чтобы афганцы отстали.
Стою снова перед входом в «Синема Парк». Через смятую, пробитую ограду-решетку идет миниатюрная низенькая девушка – вся в черном, брюки, кофта, черные солнцезащитные очки, волосы под платком, лицо открыто, за спиной черный рюкзачок. «Hello, Sasha. I’m Somae. How are you?» – и протягивает паучью ручку.
Мы гуляли, прошагивались по Шари-Нау, смотрели петушиные бои – снова только мужчины сидели и стояли плотным кругом, в центре, растопырив крылья, наскакивали друг на друга до первой крови петухи. Сомае призналась, что первый раз гуляет в этом парке – сюда женщинам без сопровождения мужчины нельзя. Сухая пыльная земля, тощие деревья, забитые мусором арыки. «Поедем в другой парк. Тут не очень красиво», – предложила она. «Хорошо. В другой парк можно добраться пешком? Или на автобусе? Понимаешь, у меня не так много денег, на такси тратиться не хочу», – объяснил я. «Все нормально. Я заплачу. Ты же в Кабуле гость», – и взгляд непроницаемых черных очков.
Глаза ее я увидел через пару дней. Мы сидели в саду Бабура. Вход в сад – 15 афгани для местных, 250 (5 долларов) – для иностранцев. Сомае попросила в кассе, чтобы явился менеджер, и объяснила ему, что я гость, путешественник, что можно с меня возьмут плату, как с местного. «Менеджер – мой знакомый», – сказала она мне позже. Она заплатила за меня 15 афгани.
Сад Бабура – место отдыха для «среднего класса» Кабула, есть фейс-контроль, бедноту, попрошаек внутрь не пускают. Вооруженная охрана бродит по дорожкам, патрулирует. Сидели на зеленой травке, под низкими молодыми деревцами (деревья, посаженные во времена самого Бабура, вырубили в 1990-е годы, во время Гражданской войны, на дрова) семейства чисто одетых афганцев – у женщин лица открыты, мужчины без бород, редко в усах. Я расстелил свой платок-палас и мы расселись тоже под деревом в отдалении от всех остальных. Сомае сняла платок и очки, сказала «Ненавижу все это. Ненавижу Афганистан, потому что здесь должна прятать свои глаза и волосы. Ужасная страна». Глаза ее – блестяще-черные, раскосы – значит, в ней была кровь хазарейских, узбекских или туркменских племен, не таджикских, не пуштунских – у тех глаза европейские. Правильно уложенная косметика. Она даже закатала рукава до локтей паучьих ручек – другие посетительницы сада себе такой свободы не позволяли.
Она рассказывала…
Родилась в Иране. Родители ее сбежали туда из Афганистана после ввода советских войск. До 17 лет жила в Иране. После свержения талибов, оккупации Афганистана американцами и их союзниками, ее отец решил, что пора ехать на Родину. Семья летела с промежуточной посадкой в Кандагаре. «Ужасный город. Ни одной женщины на улице, представляешь? Ни одной. Мужчины с длинными бородами. Кажется, оттуда талибы никуда не ушли. Мне стало страшно». Поселились в Кабуле. Она быстро нашла работу актрисы. В общем-то, это было не сложно. Забитые, загнанные во время правления талибов женщины боялись лишний раз показывать свою самостоятельность. Оккупация американцев нравов не изменила – женщины подавлялись по-прежнему, как при власти талибов. Редких работающих женщин доставляли от дома до работы и обратно автобусами с охраной – чтобы по пути их не покалечили и не похитили религиозные фанатики. В кино критически не хватало актрис – тех, кто решится показать свое лицо, демонстрировать свое лицо. Сомае снималась в фильмах, стала известна. Я был свидетелем, как к ней, когда мы шли по Куриной улице, главной туристической, подбежали две афганские девчушки и попросили сфотографироваться с ней – они ее узнали, героиню одного из местных сериалов. Но ей по телефону стали угрожать талибы: «Перестань сниматься в фильмах, не позорь своей женской чести, иначе убьем». Сомае сказала, что она пока не работает, но это временно. «Я обязательно буду актрисой. Хочу стать известной актрисой именно тут, в Афганистане. Тут – моя Родина. Хочу стать примером для афганских девушек».
Рассказывала, что не верит в Аллаха. Что религии – глупость, от них самые страшные беды в мире. Что отец ненавидит её за отказ от ислама. Но мать на её стороне, прямо не говорит, против отца не идет, но дочь поддерживает. Из-за вражды с отцом ей пришлось уйти из дома – сейчас снимает свою квартиру за 500 долларов в месяц. «Сколько?» – спросил я. «500 долларов, - повторила она. – А ты сколько платишь тут за жилье?» – «Вообще ни копейки. Меня и двоих моих приятелей приютил местный каучсерфер. Мы живем в его офисе вместе с гатарбайтерами пакистанцами» – «Там грязно, наверное» – «Нам много не надо: чай вскипятить, крыша над головой и чтобы вещи не украли». В социальную сеть путешественников «каучсерфинг.орг» она попала случайно: познакомилась с европейцем здесь, в Кабуле, он предложил зарегистрироваться, сказал, что с помощью «кауча» можно легко и дешево путешествовать по Европе. Сомае мечтала о Европе. Мечтала поехать туда и получить местное гражданство, заработать много денег и помочь своей сестре безвозвратно выбраться из Афганистана. «Муж сестры – настоящий шайтан. Мучает ее, как талиб. У нее дочь, она поэтому не может сбежать от него. Мне надо помочь. Деньги решат проблему сестры: чтобы она уехала из Афганистана вместе с дочерью». Сомае попробовала однажды нелегально уехать из Афганистана в Евросоюз. За крупную взятку ее вместе с десятком беженцев-мужчин, афганцев и пакистанцев, засунули в фуру большегрузного автомобиля и везли 5 дней. «Я ни минуты не спала. Сидела в углу и следила, чтобы мужчины не пробовали ко мне приставать». Выгрузили в Греции. Через три дня ее поймала полиция, депортировали в «спокойный и стабильный», как решили греческие власти, Афганистан.
У нее был бойфренд, кабулец. Однако вместе они не жили, он даже не приходил в гости – «Соседи осудят, что незамужняя девушка водит к себе мужчину». Летали в Индию – оказалось, что гражданам Афганистана индийцы визы выдавали проще, чем русским. «В Индии были мои самые счастливые дни». С бойфрендом она меня не познакомила – был ли он? Однажды она зарассуждалась, что хотела бы свободных отношений с мужчинами, как в Европе (о, Европа! – не США, не Австралия, воплощением рая на Земле она мыслила Европу).
Отвезла в свой любимый ресторан: иранская кухня, кальян, окраина Кабула с чистенькими особняками, при том минимум колючей проволоки, полиции, солдат, фешенебельный район исключительно для афганцев, который талибы не взрывали и не обстреливали. Сюда она заезжала с подругами, тут можно было сидеть девушкам, женщинам без мужчин, никто не осудит – «Настоящее иранское место». Мы уселись на тахту с ногами, обувь скинули и я предложил, что помогу ей получить российскую визу, напишу для нее приглашение. «Сколько ты хочешь за свою помощь?» – спросила она. «Нисколько. Мне нетрудно» – «Правда? Ты совсем не хочешь денег за свою помощь?» – «Нет. Пойми: у русских «да» значит «да». У русских не так, как у вас в Средней Азии. Если говорю «денег не надо» значит не надо» – «Спасибо».
Мы ездили на зеленое, между лысых острых гор озеро Карга – главное место загородного отдыха кабульцев. Из города ехали автостопом. Я ловил автомобиль и говорил на дари фразу, которой меня научила только что Сомае: «Довезете бесплатно до Карги?» Водитель попутного микроавтобуса совсем не говорил по-английски. Мы сидели на задних сиденьях, водитель поворачивался, улыбался и задорно кивал. Проезжали мимо длинной глиняной стены, за ней сложенные из кусков полиэтилена, нетесаных камней, рваных ковров, матрасов, разного мусора шалаши – жуткий смрад. «Лагерь беженцев из Кандагара и Гильменада, – объяснила афганка. – Один раз я приезжала к ним с едой. У меня потом все руки были исцарапаны, они выдирали еду из моих рук, они живут, как животные, хуже. Американцы и ООН нисколько им не помогают».
Вдоль берега Карги длинными рядами лотки с жарящейся и варящейся едой, ленты дыма и пара, люди рассаживались кушать на стульях за столиками, на тахтах, на земле. В озере не плавал ни один человек. На старом, с дикими камнями в качестве надгробий кладбище танцевали молодые ребята, включив музыку в автомобиле на полную громкость. Мы забрались до половины горного склона – рыжая земля, острые камешки – и пили дрянную газировку и заедали ее дрянной закуской. «Тебе не нравится? Я думала эта еда больше тебе понравится, чем афганская – она европейского стандарта».
Через пару дней Сомае свыклась и ездила со мной по городу в автобусах или автостопом. В автобусах она садилась на одну лавку со мной, вжималась к стене, чтобы я садился с другой стороны, закрывал ее от других мужчин. Другие женщины, каждая в бледно-голубом мешке паранджи, лицо закрыто сеткой-чачван, сидели либо со своими мужчинами, либо друг с другом. Свободных мест хватало – мужчины, подростки, парни сидели по одному на лавках, но к ним, к незнакомым мужчинам, женщины не подсаживались, нельзя, местный харам-запрет. Получалась следующая картинка: полупустой дребезжащий автобус, сидят мужики, рядом с ними свободные места, стоят-качаются на поручнях женщины. Ко мне часто обращались – и молодежь, и старички – расспрашивали, почему я еду в автобусе. «Потому что дешевле, чем в такси» – «У тебя нет денег на такси?» – «Нет. Я студент в своей стране. У вас много зарабатывают студенты?» – «Нет» – «И у нас – нет. Надо экономить». Спрашивали о Сомае: «Она тоже из России?» – «Да. Но она не говорит на английском и дари. Знаешь что-нибудь по-русски? Спроси ее» – «Нет, не знаю русского». Все время со мной ее лицо было открыто – черные очки и платок на волосы – паранджей, сеткой-чачван лицо не закрывала.
Кроме Сомае, у меня были и другие дела в Кабуле. С Димой и Анваром мы пытались получить транзитные визы в Иран. В первой половине дня мы лазили по местным достопримечательностям, базарам, саманным изогнутым окраинам. По ночам, ночи напролет разговаривали с гастарбайтерами-пакистанцами из Пешавара. Их интересовало все: начиная креплениями на наших рюкзаках, заканчивая ценой жен в России и Китае. В итоге визы нам получить не удалось. Заканчивались транзитные афганские визы. Пора было решать. Анвар решил лететь в Урумчи, в родной Синьцзян-Уйгурский автономный район Китая. Дима – в Москву. Я – в Душанбе, в то время моим постоянным пристанищем была столица Таджикистана.
Последний вечер с Сомае. Мы долго бродили, разговаривали о чем-то, ехали в маршрутке по домам – попутной и ей, и мне. Она сказала: «Да, я хочу в Россию. Если там живут такие же люди, как ты, Саша, я хочу попасть в твою страну».
Когда я вернулся в Душанбе, я обзванивал местной российское посольство, ФМС в России, посольство России в Афганистане. Выходило, что если я хочу написать приглашение для иностранного гражданина, чтобы он приехал ко мне в гости, в мою страну, я должен иметь официальную постоянную работу, зарплату размером гораздо выше минимальной, государством утвержденной, оплаты труда, написать приглашение я могу только в отделе ФМС по месту прописки. Выходило, что государство не дает мне адекватной возможности пригласить к себе иностранного гражданина. Пакость ситуации состояла еще и в том, что ни один из моих друзей, находившихся в тот момент в России, не соответствовал требуемым стандартам для написания приглашения.
С Сомае я каждый день созванивался, пока узнавал подробности получения приглашения. Своими путями она узнала, что сделать российскую визу в Кабуле за деньги стоит от 5 до 6 тысяч долларов. «Саша, у меня нет таких денег. Я не смогу сама сделать визу. Помоги мне. Я хочу жить свободно, как ты», – может, фразы и звучат наивно и глупо для обывателя московского и всероссийского, но их говорила по-английски киноактриса из Кабула по имени Сомае. Когда я сообщил, что приглашение оперативно сделать не получается, она пропала. На звонки больше не отвечала, не отвечала и на сообщения по интернету.
Снова она проявилась осенью. Она написала краткое письмо, что она в Москве, что надо встретиться, номер московского мобильного. Ровно в то же время я был в северной, сербской части города Косовска Митровица. В Косовской Митровице стояли сербские баррикады и сербы охраняли их от иностранных солдат КФОР и полиции ЕУЛЕКС. В Косовской Митровице стреляли, взрывали, убивали. В тот день, когда я приехал в город со своей русской подругой, албанец расстрелял в спины троих сербов – один погиб. Мы стояли и разговаривали возле баррикады через главный автомобильный мост с журналистом ОРТ Евгением Барановым, когда мимо, истеря мигалками, промчалась «скорая помощь». Через несколько минут Баранову позвонили и сообщили – не приходя в сознание, один серб умер. Я помню имя того парня – Сава Мойсич. Его хоронили на следующий день: гроб поставили перед баррикадой, высокий носатый православный священник махал кадилом, тысячи молчаливых людей провожали гроб до кладбища.
Сомае ответил, что не знаю, когда буду в Москве, что даже не в России сейчас, но могу попросить друзей помочь ей – какая помощь требуется? Она не ответила. У меня не было времени задумываться и расстраиваться по тому поводу. Через полтора месяца я уже оказался в Сирии, где война зачалась, где армия пыталась окружить и отрезать Хомс, Хаму и Идлиб.
Сомае стала для меня одной из… одной из тех, кого я увидел среди войны, жительница внутри войны, конфликтующего региона. Матери сербских парней, погибших в Косово, молодые девушки-христианки в сирийском Алеппо, бывшие школьные учительницы из сепарирующейся, малайско-мусульманской провинции Яла в Таиланде. Сомае не отвечала, у меня не было с ней никакой связи, и она встала в этот длинный список увиденных и встреченных мной людей.
Она снова появилась в статье журнала «Русский репортер». Два с лишним года спустя. Оказалось, что она-таки получила российскую визу и попала в Россию вместе со своей сестрой и ее дочерью. Что ее истории, рассказанные мне и рассказанные журналисту «Русского репортера», не совсем сходятся – ну да зная менталитет Средней Азии, скажу, что ничего страшного, в Средней Азии не назвали бы подобное обманом. Сомае, в конце концов, вернулась в Кабул зимой 2012-го, в сжираемый войной Кабул. Русскому журналисту она сказала, что должна вернуться туда из-за матери. Пусть так. Это – Средняя Азия, в ней нет прямых линий, прямыми линиями ее не понять.
P.S. Автор материала в «Русском репортере» подтвердил мне, что афганка, с которой я общался в Кабуле, и героиня его материала – одно и то же лицо (я отправлял ему ее фото).
«Серая лошадь», 2014
Александр Рыбин. Родился в 1983 году в Тверской области. Тексты публиковались в альманахе "Илья", в интернет-журналах "Пролог", "Русский переплет", в "толстых" журналах "Слова", "Сибирские огни", "День и ночь", "Дарьял", "Аврора" и "Караван" (Иран).
