ДЕРЕВНЯ ЛЬЗИ
В семидесятые годы прошлого века работала я в Институте геологии Арктики. Как научное и учебное заведение Институт ежегодно, летом и осенью, посылал определенное количество сотрудников на смычку с глубинкой, для работы в «подшефном хозяйстве». Вместе с Институтом цитологии мы «опекали» некое «хозяйство» - колхоз ли, совхоз? Бог весть. Центральная усадьба «хозяйства» находилась в поселке Хвалово Волховского района Ленинградской области, а лагерь для шефов – в деревне Льзи, километрах в трех от Хвалово.
Обычно посылали тех, что помоложе, без седин и званий, хотя и доктора наук,случалось, выезжали на смычку.
Быт был глубинно-примитивный – деревянные бараки коек на тридцать, с удобствами во дворе, летняя кухня, завтраки-обеды-ужины в любую погоду – на улице, под дощатым навесом за длинным столом. Кашеварили добровольцы, мыли посуду по очереди, бельишко стирали в реке, там же мылись, если погода была теплая, а в хваловскую баню ходить было лень. В целом ежегодная сельскохозяйственная повинность воспринималась как дополнительный отпуск.
Название деревни давало повод для зубоскальства. Здесь завязывались романы, чаще всего скоротечные, но иногда заканчивавшиеся новыми браками.
Молодежь была условно молодой: выпускники вузов трех-пяти- летней давности, аспиранты, недавно защитившиеся кандидаты наук. Студенческая юность уже осталась позади, но воспоминания еще были свежи, возникал соблазн вернуться на несколько лет назад хотя бы психологически.
По вечерам, а то и всю ночь, палили костры, пели под гитару, благо барды были свои, лично знакомые (из геологической среды вышли поэты: Глеб Горбовский и Вячеслав Лейкин, популярный бард Александр Городницкий, а в то время, о котором пишу, в институте работал Олег Тарутин, уже вступивший в Союз писателей).
Геодезистка Александра была старше меня раза в два, но почему-то мы подружились. Уходили с ней далеко от лагеря, не боясь заблудиться, искали нетронутые россыпи черники, и в результате каждая из нас увезла в город литров по десять варенья. Как-то мы нашли редкую для Ленобласти дикорастущую валерьяну. Иногда собирали грибы, отдавали на кухню, и повариха Рая, в обычной жизни оператор ЭВМ, варила супчики.
Дочь Александры за пару лет до этого вышла замуж за однокурсника-кубинца и улетела с ним на Остров Свободы. В лесу, километров за несколько от человеческого жилья, Александра рассказывала мне о жизни на Кубе. Голод, карточки на все, отсутствие одежды и необходимых мелочей вроде электрических лампочек, пуговиц, ниток, скрепок, бумаги – тотальный дефицит всего. Даже для Советского Союза 70-х это звучало фантастично! У многих из тех, кто ненавидел Сталина, а над Хрущевым и Брежневым смеялся, почти не таясь, Фидель вызывал романтическое восхищение. Однако обязательные политинформации в начале каждого рабочего дня… На фоне детской проституции и нищеты большинства населения… СССР вкачивал деньги в кубинскую экономику, но шли эти деньги на «войну»…
Однажды, выходя из лесу с полными банками черники, мы своим неожиданным появлением напугали маленькую ветхую старушонку, которая тащила здоровенную сушину, впятеро длиннее, и, кажется, раза в два тяжелее ее самой. Увидев нас, она бросила свою ношу и попыталась спрятаться, но неудачно. Мы постарались ее успокоить и предложили доставить сушину по назначению. Бабка долго отказывалась, но потом махнула рукой и показала, куда тащить – дом ее, старый, но еще крепкий, стоял на краю деревни. По дороге выяснилось, что именно ее так напугало: баба Дуня, как она представилась, решила, что «городские» непременно донесут властям, что она без спросу и бесплатно тянет из лесу дрова. Ситуация была абсурдная. Тот, кто жил в СССР в 70-е годы, помнит, что воровство тогда стало нормой жизни – неизбежность его по умолчанию закладывалась в зарплаты продавцов, поваров, официантов, фармацевтов и т.д. и т.п. Такой был, как теперь сказали бы, общественный договор. Именно тогда родился перл народной мудрости «кто что охраняет, тот то и имеет».
Позже мы поняли, что с головой у бабы Дуни не очень хорошо: она жила событиями многодесятилетней давности, ее окружало прежнее жестокое время, которое не казалось, а действительно было ее личной реальностью. Весь недальний путь до избы, пока мы тащили сушину, старуха пугливо озиралась и приговаривала: «Смелые вы девки! А не то увидят, накажут вас…»
В собственном дворе она немного успокоилась, пригласила нас в дом, предложила чаю. К чаю, заваренному на травах, впрочем, очень вкусному, не было в буквальном смысле ни-че-го. Как бывшая колхозница баба Дуня получала семнадцати-рублевую пенсию. Килограмм сахара стоил в то время один рубль, сливочного масло – три рубля шестьдесят копеек, килограмм самых простых конфет – полтора рубля, печенья – от одного до двух рублей. «Пейте, девки, пейте, – приговаривала баба Дуня, - водичка дырочку найдет!»
Мы повадились ходить к ней гонять чаи, посетив магазин в Хвалово и накупив хлеба, сахара, печенья и карамели. Баба Дуня, уставшая от одиночества (в деревне ее считали не вполне нормальной и не жаловали), раз за разом сбиваясь с одного на другое, пересказывала нам события своей жизни. В конце концов, сложилась более или менее связная картина страшной и одновременно обычной судьбы советской крестьянки.
Она родилась в небогатой семье, но была работящая и собой недурна. Родители удачно просватали дочь за парня из большого села из семьи потомственных сапожников. В доме был достаток и порядок, все шло хорошо, только детей Бог не давал. Так прожили молодые два-три года, и пришла беда – понаехали начальники из города, началось раскулачивание. Семью выгнали из большого хорошего дома, не разрешив ничего взять с собой. Разлучили молодых со старшими, и выслали в разные стороны. О судьбе свекра и свекрови Дуня с тех пор ничего не слышала, а самой ей с мужем почему-то разрешили вернуться в родную деревню к отцу с матерью. Тех, как бедноту, не тронули, но заставили вступить в колхоз. Дунин муж, человек молодой и сообразительный, понял, что перечить новой власти опасно, нужно подстраиваться. Он окончил курсы ликвидации безграмотности и стал работать в колхозе то ли учетчиком, то ли счетоводом. А через несколько лет вступил в партию и стал председателем колхоза.
Дождливым осенним вечером Дуня не дождалась мужа с работы. Не пришел он ни на следующий день, ни через неделю. Из района приезжали милиционеры, искали. Но не нашли. А весной, во время ледохода, к Дуниным мосткам прибило льдину. В лед вмерзло тело мужа. Его убили из обреза и выкинули в реку. А детей у них с Дуней так и не родилось.
…Однажды на закате я брела по проселочной дороге недалеко от деревни. Был теплый и пыльный летний вечер: только что по этой дороге вернулось на ферму колхозное стадо. Я смотрела под ноги, чтобы не вляпаться в коровью лепешку, иначе, наверное, не заметила бы, как с одной обочины на другую переползает матово-черный змееныш – двухголовый! Я замерла. Фотоаппарата не было, а если б и был, я бы, пожалуй, о нем не вспомнила. Змейка шустро скользнула в придорожную канаву, слегка качнулась трава – и все. Наваждение? Вечернее солнце ослепило глаза? В лагере знакомая биологиня из Института цитологии, к которой обратилась в недоумении, пожала плечами: «Вообще-то в живой природе что угодно можно встретить…»
РАССКАЗ ФИНСКОГО ПАСТОРА
Эту историю рассказал знакомый финский пастор – человек, которого хочется назвать талантливо-религиозным.
В 70-е годы он туристом приехал в Советский Союз и случайно познакомился с русской девушкой. То, что произошло между ними, принято называть любовью с первого взгляда. Девушка оказалась верующей христианкой, и смысл ее русского имени – Вера, произвел на финна глубокое впечатление. Они провели вместе несколько дней, а потом молодой человек вернулся домой.
Началась переписка, продолжавшаяся не один год. Оба понимали, что их отношения должны завершиться браком. Иначе и ему, и ей придется соглашаться на пожизненное одиночество. Представить себе брак с кем-то другим оба не могли. Проблема заключалась в том, что отец молодого финна, бывший военный летчик «Зимней войны», как был уверен сын, ни за что не позволил бы ему жениться на русской девушке. О событиях и последствиях той войны в Финляндии помнят до сих пор, а в 70-е обида и гнев были еще сильнее – в живых оставалось большинство участников и свидетелей тех событий…
Молодые люди договорились положиться на Божью волю, молиться и надеяться. Наконец сын решил признаться отцу, что хочет ввести в семью русскую – а иначе останется навсегда холостым. Отец недоверчиво выслушал его и… обрадовался! «Господь меня простил, - сказал он, - теперь у меня будут русские внуки…»
Оказалось, что во время войны отец, тогда молодой летчик, участвовал в атаке на советское судно, шедшее под Красным Крестом. Судно затонуло, кто мог, спасался вплавь на чем пришлось. В пылу боя летчик на бреющем полете расстреливал из пулемета беззащитных людей. А потом в течение нескольких десятилетий ему снились их лица…
Молодые люди поженились и родили троих сыновей. С годами глава семьи стал пастором. В начале перестройки, самые голодные и нищие времена, он занимался организацией в Финляндии отдыха для ленинградских детей.
НЕВЫДУМАННАЯ ИСТОРИЯ
Это невыдуманная истории началась еще до войны, в конце тридцатых. В семье военнослужащего росло двое сыновей. Старший – обычный ребенок, у младшего – синдром Дауна. Как нередко случается в таких семьях, отец и муж не выдержал – ушел.
Жена пыталась его вернуть, писала слезные письма, рассказывала о детях – все бесполезно. Потом началась война, он оказался на фронте. Там, как опять же нередко бывало, возник «военно-полевой роман» с молоденькой медсестричкой. И после войны образовалась новая семья.
В семье родилось двое мальчиков. Старший – обычный ребенок, младший – с синдромом Дауна. Эту семью он не бросил, тянул детей, сколько мог. После его смерти (и смерти младшего больного сына) старший сын, разбирая отцовские бумаги, обнаружил давние письма от первой жены, умолявшей не бросать семью…
Что стало с той, первой семьей – неизвестно. Погибли они во время войны? Оказались за границей? Бывшая жена вновь вышла замуж, сменив фамилию свою и детей? Попытки найти их оказались безуспешными. Старший сын от второго брака, побоявшись рисковать, решился родить одного-единственного ребенка, который уже вырос и вступил в брак. У него, в свою очередь, тоже растет единственный ребенок…
ЛИЯ ИЗ ФЕРГАНСКОЙ ДОЛИНЫ
Лия, еврейка из Ферганской долины, живет в городе Атланта, штат Джорджия. Когда на ее родине начали стрелять, всем, кто смог доказать еврейское происхождение, было позволено эмигрировать в США.
Здесь безопасно, но скучно. Лия почти не выходит из крошечной двухкомнатной квартирки в социальном доме: она не умеет водить машину, а без машины тут никуда. Развлечения ради Лия готовит национальные (отнюдь не еврейские, а узбекские) блюда. Моя мачеха делает ей маникюр – не спеша, по-соседски. С Лией они приятельствуют…
Лия рассказывает историю своей жизни – тоже от нечего делать. Рассказывает отстраненно, так, как будто это происходило не с ней, а с каким-то другим, не слишком близким, человеком. Мы, все трое, почти ровесницы (во второй раз отец женился на женщине много моложе себя), но кажется, что мы с мачехой, учившиеся в Ленинграде в семидесятые годы, жили в какой-то другой стране, не той, где жила Лия.
Евреи в Ферганской долине не афишировали свое еврейство. В сущности, их жизнь ничем не отличалась от жизни соседей. Причудливый сплав средневековья и «совка» определял судьбы: девочек выдавали замуж подростками, многоженство считалось нормой. Лия говорит: «Мне родители сначала дали образование, а потом выдали замуж». Мать пришла на урок русского языка в седьмом классе, взяла за руку тринадцатилетнюю дочь, кивнула учительнице – продолжай, мол, урок, а я ей хорошую работу нашла, работа ждать не будет – и увела в больницу. В больнице освободилось место медсестры. Вовремя подаренный барашек (два? три? десять?) позволил главврачу принять на свободную вакансию семиклассницу.
Лия проработала в больнице два года. От природы сообразительная и неробкая, с хорошими руками, она многому научилась за это время. Через два года ее «отдали» (тоже за барашка?) на последний курс медучилища. Так к шестнадцати годам она получила государственный диплом медсестры. И только тогда ее просватали! Причем не за старика, а за цветущего тридцатилетнего мужчину, у которого она к тому же оказалась первой и единственной женой.
Лия родила троих детей. Сейчас старшая дочь живет в Америке, младшие сыновья в Израиле (куда делся муж? Уехал с сыновьями в Израиль? Умер?).
В США Лия уже несколько лет. Но английский язык так и не выучила. Подтвердить здесь свой медицинский диплом она не может, так как нужно сдавать экзамены на английском, а она бы их и на русском вряд ли пересдала. Лия смотрит телевизор – русскоязычный канал, болтает по телефону с родственниками, стряпает. Мачеха делает ей маникюр, которым, кроме нас, честно говоря, некому любоваться. За стенами социального дома разворачивается чужая, малопонятная и неинтересная жизнь.
Ферганская долина осталась не просто в другой стране – в ином космосе. Да и существует ли она еще? Кто знает…
Наталья Абельская. Родилась в 1957 году в Сибири, живет в Петербурге. Окончила Ленинградский государственный университет по специальностям «Экономическая кибернетика» и «Возрастная психология». Работала программистом, учителем, школьным психологом, журналистом. Член Союза журналистов СПб, Международной федерации русских писателей. Автор книги стихов «Авторский лист». Стихи и проза публиковались в различных альманахах и антологиях в России и за рубежом. Редактор русской версии международного журнала «Диалог Евразия» (Стамбул).
