* * *
Неотвратимо сбываются сны –
нет в том ни воли моей, ни вины,
но неизбежно всплывают со дна
новых ночей – за волною волна...
Вспыхнет вопрос и погаснет ответ.
Радости мне во всеведенье нет.
Чтоб ни свершилось на этой земле –
катится мир по кривой колее.
Вещие очи открою во мглу
и ничего изменить не могу.
Из-под ресниц поглядит пустота.
Скорбным молчаньем замкнуты уста.
И, узнавая улыбку твою,
в гулких глубинах души утаю,
что про тебя примерещилось мне
ночью минувшей во сне.
* * *
Здесь звёзды ярче, а судьба ясней.
Сквозь снег сгущаясь, обещает вечер –
минуем перевал и от ремней
освободим натруженные плечи.
Я здешний космос издавна люблю.
Какой бы век ни заступал на смену,
здесь знают цену тёплому жилью
и сухарю ржаному знают цену.
Товарищ старый, нам не привыкать!
Захочешь жить – сумеешь обучиться
надёжному искусству выживать,
и вправе этим навыком гордиться.
* * *
Ты покинул мои времена.
Ты вернулся в свои города.
В камне вырезаны письмена.
Никогда. Никогда. Никогда.
Пахнет травами тёплая ночь.
Дышат кони за кругом костра.
Улыбается юная дочь
в глубине кочевого шатра.
Ты покинул мои времена
сизым соколом, чёрным орлом.
Затерялись мои племена
в нижнем мире ячменным зерном.
Ты вернулся в свои города
из объятий любимой сестры.
Не найти у дороги следа,
где стояли родные шатры.
Над железобетонной землей
отдыхает стальной небосвод,
и тоска твоя жёлтой змеёй
на могильнике старом живёт.
* * *
Духом густых приворотных отрав
вечер клубится в углах паутинных.
Рядом с пучками лекарственных трав,
ящерок дохлых и шкурок змеиных
связки пустых, обессмысленных слов
под потолком невысоким повисли.
Старческий кашель настенных часов –
будто ответ на бессонные мысли.
Пред образами слепыми чадить
изнемогает оплывший огарок.
Где ж ты, колдунья? Хочу возвратить
я твой недобрый и щедрый подарок.
Что ж ты, когда на пороге твоём
дерзкая, злая девчонка стояла,
сразу не отговорила её
и настоящей цены не сказала?
Толком не растолковала, что за
зелий твоих золотистую пряность
выстынет льдинно очей бирюза –
выболит боль, но отрадует радость.
Где ж ты, колдунья? Теперь своему
как я смогу ремеслу разучиться?
Поворотилась избушка во тьму.
Расхохоталась полночная птица.
Хочешь, не хочешь – во веки веков,
истинные узнавая названья,
надо вываривать смыслы из слов,
в новые переплавлять заклинанья.
Разве что в эти же двери опять,
силам неясным своим доверяя,
добела сжав кулачки, постучать
девочка не побоится другая...
ЧИТАЯ СУНЬ-ЦЗЫ
Не нами – предел обозначен
и путь к отступленью закрыт.
Пусть добрые боги заплачут,
и лучшие взвоют миры!
Тревожный призыв порубежья
на дальних клубится холмах.
Наш час полыхнёт неизбежно
зарёй на червлёных щитах.
Подымешь над строем десницу –
и рядом полечь нам костьми…
Но истинный суд совершится
не между людьми и людьми.
Хулой и хвалой голосистой
не сразу молва отшумит…
Смотри же, какой серебристый
туман по ложбинам парит!
Пора нам – удачи изведать,
проведать врагов и друзей,
но должно сначала – победе
в душе утвердиться твоей!
НОСТРАДАМУС
Не наше дело – времена и сроки…
Тысячелетья бренные миры
летят, летят, летят в тартарары,
в пространстве прорезая след глубокий,
и гаснут где-то на краю сознанья
единого… Не знаю, почему
доверчивому страху моему
так сладостны пустые ожиданья.
Как будто в этом космосе уютном –
стол, книжный шкаф, диван, окно во двор –
совсем случайным гостем до сих пор
я чувствую себя ежеминутно
и не имею права никакого
писать за этим письменным столом
и любоваться видом за окном,
где ящик мусорный – пуп зданья мирового.
Когда-нибудь – когда? – дом хрупкий мой
неведомо чьей волей возведённый,
разрушит архитектор огорчённый,
как посредине детской мальчик злой –
из кубиков построенную башню,
затем, что отступает воплощенье
от замысла. Капризным вдохновеньем
нечаянно отмечен день вчерашний…
Но ничего наверно – неизвестно
И сказано – не наше дело знать.
И во вселенной нам существовать,
как в четырёх стенах, темно и тесно,
несмело уповая лишь на то,
что, как ни виться судьбам и дорогам,
наградой заблужденьям и тревогам
нам Некто явит лик. Или Никто?
Но солнце аккуратно утром каждым
в прокуренную комнату мою
заглядывает. И, вздохнув, встаю
из-за стола. Встречая день, отважно
распахиваю мутное окно
и утешаюсь, что вполне возможно –
оракул прав, но толкованье ложно,
а вычисленье не завершено.
Ряды таблиц ошибками чреваты…
Напрасно беспокойным существом
на повороте ждать очередном,
что близятся предсказанные даты.
И ощущать – кручина человечья
упрямо зреет за твердыней лба.
Взыграет ли последняя труба,
обещанная сбудется ли встреча?
* * *
Погибая, промерзая до костей,
дверь плечом:
– Открывайся, сезам!
Как бы не до скончания дней
аномальным простоять холодам.
Всю последнюю декаду февраля
врёт бесстыдно календарь. Может быть,
заартачилась планета Земля
круг за кругом Солнца около плыть?
Шестерёнка ли какая-нибудь
заедает в механизме мировом?
Вот и падает в термометрах ртуть.
Во всеведенье привычном своём,
дорогой Механик, не подкачай,
подкрути чуток, подладь, подшамань
колымагу эту древнюю – чай,
и оттает наша тьмутаракань.
И ныряя с мороза в тепло,
пса в жильё запущу со двора:
– Нам, приятель, с тобой повезло –
есть где лапы отогреть до утра.
* * *
Такая снежность – боязно смотреть
на белый свет. Морозным колокольцем
в неторопливом воздухе висеть
слепое и невидимое солнце
не замолкает с самого утра.
Зигзагом льдистым – полыньи оправа,
подправленная донышком ведра.
Горячий чай, настоянный на травах,
неосторожно нёбо обожжет.
Пообещает пирогов к обеду
пузатой печки полукруглый рот.
Когда-нибудь я все-таки уеду.
Но не сегодня. И не завтра. Нет.
Не жди, пожалуй, раньше воскресенья.
И не сердись. Необходимо мне
побыть еще немного в заточенье
невозмутимой этой белизны,
прореженной карандашами сосен.
Торжественные снятся даже сны –
и каждый неизбывно снегоносен.
Хоть сто причин внезапных назови,
я не вернусь, пока необратимо,
вдали твоей заботливой любви,
предчувствием чудесным одержима,
сама с собой не перейду на ты...
С крыльца тропинка храбрая ныряет
в сугроб, надеясь, что до темноты
на поезд проходящий успевает.
* * *
Мыши бумагой шуршат в столе.
Слепнет окна слюда.
Раз, наверное, в двести лет
кто-то приходит сюда.
Вместе с эхом гранитных плит
взбирается на крыльцо.
Долго связкой ключей гремит,
отстёгивая кольцо.
Входит.
Плащ с капюшоном – в шкаф.
И над рабочим столом,
чёрную линзу глазницей зажав,
склоняется тусклым лицом.
Невнятно бормочет в седые усы,
злой радикулит кляня,
и как механические часы
снова заводит меня.
И начинают звёзды кружить.
И петь – пружины орбит.
А если ухо к груди приложить,
то сердце в груди стучит…
