Язык идиш в Петербурге. Культурно-исторические сведения0

(продолжение. Начало в №8/2014) Никому не нужная война завершилась свержением монархий в России, Германии, Австро - Венгрии, Турции и Италии. Образование демократических республик могло быть и в России целью всего народонаселения Империи, в особенности страдавших от бесправия меньшинств, в частности, евреев. Запоздалый демократический коренной переворот в условиях затянувшейся мировой войны бурно приветствовали в Петербурге массовыми демонстрациями под красным знаменем и манифестациями с разными лозунгами. Активно и организованно выступали под бело-голубым флагом еврейские политические объединения, в подавляющем большинстве - „сионисты", тогда как „бундисты" (как еврейские социалисты, пропагандисты и д и ш а ) оставались в меньшинстве. Это было характерно для Петербурга, ведь революционно настроенные евреи предпочитали тогда примкнуть к р у с с к о й социал-демократической партии. А громкая борьба за и д и ш как национальный язык разворачивалась в провинциальных глухих городках упразднённой „Черты оседлости" в Польше и Литве и на местном уровне - в Новороссии и Бессарабии. Большой всплеск пробуждения воинствующей „народности", обуявшей многие меньшинства, в особенности - латышей, эстов и финнов (но не евреев) был канализован диктатурой „большевиков", которые повсеместно были в меньшинстве, в особенности - среди элиты просвещённых столичных евреев. Их-то стала, как «буржуазию», коей признавалась вообще вся русская интеллигенция, вытеснять молодая некомпетентная, но жёсткая с о в е т с к а я власть, в порядке так называемой „классовой борьбы", исключающей всякую демократию и законность, предпочитающей на всех уровнях крайнее н а с и л и е. Во главе борьбы, её активистами, оказались лица, освободившиеся из ссылок и тюрем, осуждённые за терроризм и другие преступления, не только политические. Среди алчущих деятельности были и провинциальные е в р е и с местечковыми „революционными" воззрениями на мир. Они не удовлетворились дарованной свободой, а хотели применить долго ущемлённое своеволие, и быстро провести насилием „социалистическую революцию," которую проповедовали начётчики «марксизма» в тесных кружках и тюрьмах. А именно они собирались: отменить чужую частную собственность (которой сами лично не владели), передать всё и всякое имущество, например, фабрики, дома, магазины, мастерские и даже парикмахерские ранее ненавистному, а теперь уже н о в о м у государству или отменить частную собственность совсем. Требовали разделить землю помещиков, их имущество и раздать „народу", бедным, и тем самым сделать всех р а в н ы м и и счастливыми.... Таковы были настроения. Вожаки собрались в столице, в больших городах, чтоб навести новый порядок вместо старого царского. Хотели, захватив "власть на местах", учредить в стране республиканский строй, наподобие Франции, (союзницы в войне против Германии) или принять „Основной Закон", конституцию, как в Америке, куда многие евреи продолжали бежать из России от погромов. Силой отрядов из вооружённых дезертиров, уставших воевать на фронте, власть в столице и следом - в Москве и в других крупных городах, захватили восставшие большевики, социалисты-революционеры и другие примкнувшие к ним сторонники насилия, сулившие мирному населению высшую справедливость и сытый мир, равенство и братство... Такими привлекательными лозунгами группа экстремистов, главари возникших партий и толпы, под красным знаменем „диктатуры пролетариата" направили население на путь политического бесправия и принудительного труда. Этот „советский" эксперимент стал всемирным бедствием, узаконенным указами из Петербурга, затем - из Москвы, ставшей столицей огромной, усталой, законопослушной страны. Делегаты с мест, прибывшие на обещанное ещё «Временным правительством» „Учредительное собрание", были разогнаны вооружёнными отрядами. Совещание не состоялось. Петербург стали покидать, отправляясь в эмиграцию, бывшие общественные деятели, а вскоре и власти принялись высылать за границу или расстреливать неугодных противников т а к о й революции, интеллигенцию, народолюбивых учёных, т.е. э л и т у . На стыке XIX и XX веков в разгаре, в зените просвещения евреев на общественных началах, не столько по причине Мировой войны 1914 года, сколько вследствие скоротечной революции 1917 года наступил недолгий, но яркий кровавый з а к а т старой, «буржуазной» (т.е. не дворянской и не пролетарской) к у л ь т у р ы, озарённой отдельными вспышками на черном небосводе не только, но, в особенности, евреев ... * Свободная общественная деятельность еврейской э л и т ы в Петербурге прекратилась, очевидно, н а в с е г д а. * Советские правительственные комиссары в Петербурге открыли для меньшинств, например, для финнов и эстов, для латышей, а также для евреев несколько школ. Но эти учебные заведения не нашли нужной поддержки со стороны высших властей и населения. Их деятельность вскоре сворачивалась. Окрепла среди евреев давняя склонность к р у с с к о й ассимиляции... За и д и ш как народный язык ратовали бывшие сторонники „Бунда", влияние которых было сильно в Польше и Белоруссии, но не в России, не в Петербурге. Язык «и в р и с» и „Сионизм", даже социалистический («Поалей Цион»), поддерживавший революцию, был объявлен враждебным советской власти. «Национальным» языком в с е х евреев был указом признан и д и ш. (Он стал обязательным даже для бухарских евреев в Туркестане, родной язык которых был таджикский. Это привело к опасным недоразумениям в Ташкенте, пока тамошние местные власти не решились отказаться от насаждения идиша среди среднеазиатских и кавказских евреев). „Национальный вопрос", в частности, еврейский, подлежал компетенции грузина Джугашвили-Сталина. Поначалу он дружил с руководящими большевиками-евреями, которые вовсе не были заинтересованы в идише (Троцкий указал, чтоб просителей по еврейским делам к нему не допускали, ибо он, мол, себя евреем не чувствует). Сталин, назначенный Лениным комиссаром по делам меньшинств и теоретиком по „национальному вопросу", пришёл к выводу, что евреи не составляют „н а ц и ю" ввиду отсутствия у них общенационального языка. До поры до времени Сталин смирился с теми руководителями, которые местами покровительствовали сторонникам и д и ш а. В тех местах, где густо проживали евреи, как в Белоруссии и на Украине, были открыты школы для еврейских детей, родной язык которых был и д и ш , ставший государственным. Доселе подобного не было на свете н и г д е. Однако для осуществления такого постановления требовалось сначала готовить учителей по всем дисциплинам и иметь для этого специалистов-языковедов идиша. Откуда бы им взяться в России? Учёных-филологов для языка идиш в России не было. В Петербурге имелись специалисты еврейского происхождения, знавшие идиш с детства, но эти люди не хотели заниматься этим „жаргоном". (Один крестился и стал профессором по Библии в православной Духовной академии, другой принял лютеранство и стал профессором в Петербурге — Ленинграде по германистике, третий, говоривший по-русски с идиш-акцентом, не крестился, но, примкнув к коммунистам, стал учёным по этнографии, не еврейской, конечно, которую знал с детства, а арабской (которую обнаружил в Средней Азии во время II Мировой войны, будучи там в эвакуации). Некоторые учились уже в Ленинградском университете и вышли как коммунисты в профессора русской литературы). Язык идиш оказался в Петербурге предметом неакадемическим, что при наличии в вузах Ленинграда многих евреев-филологов представляет в связи с темой настоящего очерка социологический и п с и х о л о г и ч е с к и й интерес. Итак, пришлось привлечь для идиша местных любителей, а также приглашать в Минск и Киев знатоков из Польши, которая отделилась от России, отвергнув её опасную революцию... Подлинные знатоки идиша (хотя и без дипломов) прибыли в Советскую Белоруссию и на Украину с искренним намерением помочь построить новые учебные заведения и создать пособия для идиш-образования, получив при этом государственную оплачиваемую должность, что было невозможно в капиталистических странах. Открылись научно-исследовательские учреждения, издавшие солидные работы о языке и литературе идиш. Некоторые из приглашённых преподавателей приняли советское гражданство, но вскоре были арестованы как „шпионы" по злобному доносу своих же коллег и „ликвидированы". Другие, сохранив своё иностранное гражданство, поспешили вернуться в Польшу. Открывшиеся было вузы для культуры идиш стали быстро подвергаться „чисткам" и очень скоро свернули свою обнадеживавшую деятельность в силу повышения партийной бдительности среди евреев и в порядке якобы «обострения классовой борьбы» в стране. В этой зловещей обстановке еврейские молодые люди не стремились к исследованию языка и д и ш, вообще истории культуры евреев, предпочитая другие филологические, даже экзотические специальности. Страна была маниакально превращена большевиками в арену террора, перманентной внутренней борьбы... Положение евреев во всех отношениях было трагично, ибо за пределами отсеченной от Европы советской страны проживали миллионы евреев, живших и д и ш е м, ставшим за границей, в Польше, Литве, Латвии, языком свободной культуры и науки. Это несчастье изоляции было обусловлено догматизмом, невежественным фанатизмом еврейских коммунистов и низким уровнем общей культуры советских властей. Евреи не смели обладать общим прошлым и стремиться ради будущего к международному сотрудничеству в мире. Даже переписка с иностранными учёными или родными преследовалась. Идиш подвергся и з о л я ц и и и нарастающей русской жаргонизации. Предоставленные евреям гражданские, по-советски „классово" урезанные на общих началах, права действовали относительно недолго, лишь при жизни одного межвоенного поколения. Именно тогда „товарищи евреи" (бывшие „жидовские морды") как меньшинство, почувствовали себя в напуганной "белым и красным террором" массе защищенными от унижений. Они получили доступ к просвещению и к наукам, к любым профессиям. Но материальная жизнь этого двадцатилетия была тяжелой для всего населения города, даже для функционеров партии. Эти лица были чувствительно ограничены догмой „партмаксимума", который предполагал, что надо сдать государству всё в ожидании получения „по потребностям", т.е. всем поровну, но временно - „по возможностям", как гласил тогда г р о м к о лозунг коммунизма, а чуть позже тише, со скользкой оговоркой - „по труду"... Это в принципе допускало, что простой рабочий мог получить от государства - единственного и всеобщего хозяина - больше, нежели партработник... Однако было неясно (и об этом спрашивали!), сколько стоит тот или иной труд и каковы должны быть потребности скромного труженика (речь шла о насущной еде!), состоящего на службе у государства. Провозглашенный порядок оказался скоро наивно утопическим, оставшись, однако, еще надолго идейно привлекательным. Сначала официально установленный (кажется, неравный!) „партмаксимум" тихо угас. При оплате труда «вождям» давались всяческие привилегии и поблажки, открывшие путь к неравенству и коррупции, к разворовыванию „ничейной", ибо государственной, общей собственности, а также к вопиющей безответственности при издевательском соблюдении формализма и бюрократизма в межличностных отношениях. В этих условиях намеревались строить новое общество в м и р о в о м масштабе. Новое советское государство нуждалось в рабочих, в образованных специалистах для индустрии... Молодежь, в особенности еврейская, уже давно желала отделаться от старого быта и стать „сознательной", в новом русском духе, т.е. повторять хлёсткие лозунги, хвалить единственную партию, веря на слово в планы и любые обещания ораторов- большевиков. Бедные юноши и девушки, которые едва читали, но говорили на и д и ш, пустились прочь от родителей, от семейств в местечках и подались в большие города, в Москву, Петербург, в Харьков, Киев, столицу Украины, и в Минск, столицу Белоруссии, дабы там учиться, все равно чему, и, получив высшее образование, недоступное им до советской власти, „выйти в люди" наравне с другими. Тогда-то расчленили старые университеты, открыли много институтов, разных, небывалых в мире, но нужных стране специальностей. Были созданы при учебных заведениях «рабфаки» ( факультеты не рабов, а рабочей молодежи), где стали готовить для учебы в высших школах молодых людей, которые раньше не смогли получить среднего образования. Доступ в университеты евреям был ранее затруднён разными правилами, и учеба стоило дорого. Но под эгидой советской власти молодые люди с „привилегией" происхождения из бедной семьи, так сказать, из „пролетариата", могли при желании получить высшее образование. У евреев это были дети ремесленников, сапожников, портных, носильщиков (упаси боже, только не местечковых „богатеев", т.е. бедных лавочников или, еще хуже, - раввинов). Бедняки могли попасть в именитые учебные заведения, учиться бесплатно и даже получить маленькую стипендию, чтобы облегчить голод... Дети служащих, «приказчиков», получавших плату за труд, считались принадлежащими к классу „эксплуатируемых трудящихся". Им надлежало начать в городах „пролетаризовываться", отработав год-другой на заводе, фабрике или отслужить в „Красной армии". После этого, «перековавшись» и будучи уже „подкованными идейно", можно было получить право жить в Ленинграде и в других городах, поступить в „ВУЗ" (т.е. в высшее учебное заведение), в институт, учиться и стать членом комсомола. Ибо только рабочий, пролетарий может, согласно марксистской доктрине, иметь правильную „надстройку", нужную „ленинскую" идеологию... Таким путём дети рабочих и крестьян могли поселиться даже в Москве и в бывшем Петербурге, переставшим, правда, быть столицей, но зато удостоившимся имени Ленина, ставшим Ленинградом. Здесь формировалось новое п р и ш л о е поколение (не только еврейского), провинциального происхождения, так сказать, здоровых граждан, людей с в о б о д н ы х (вероятно, от культурного наследия). Говорилось, что именно для этого поколения требуется создать новую, с о в е т с к у ю культуру (между прочим, в том числе на языке идиш), отличную от досоветской и зарубежной. Возникла идея: учредить евреям в Крыму, или пусть даже на Дальнем Востоке, в девственном Биробиджане, где евреев никогда не водилось, автономную, именно земледельческую область (как в Палестине), но с и д и ш как языком официальным, государственным... Так хотели о з д о р о в и т ь экономически и духовно еврейский народ на социалистических началах... Этого формально требовала тогда партия ВКП(б) и „Евсекция" (нехорошо было говорить „фракция", безопаснее называть „секция") Третьего Интернационала, призванного готовить в с е м и р н у ю революцию, как это представлял себе Лев Троцкий. Забегая вперед и оглядываясь назад, можно признать, что после победы демократических революций в России, Германии, Австрии и Венгрии всеобщая окончательная с о в е т с к а я социалистическая революция в остальной Европе и Америке казалась делом возможным, но для России одной эта идея оказалась историческим заблуждением, став на деле непоправимой роковой ошибкой... Еврейская культура коммунистам уже не была нужна вовсе, и они ее никогда не понимали, хотя среди вождей были лица еврейского происхождения, однако лишенные еврейского просвещения. Впрочем, у большевиков- интернационалистов было слишком мало других культур, кои историки старались истолковать упрощенно, марксистко-ленински, бинарно, амбивалентно, поверхностно, одним словом, „к л а с с о в о". Языки, правда, должны были служить средством для агитации и управления, но без, а, пожалуй, в н е сопутствующего языкам менталитета, их питающего мировоззрения, культуры, вытекающей и з н у т р и, из языка. Дефицит этот обошелся очень дорого, он обернулся огромными расходами денег и крови на поверхностную пропаганду ради внедрения в сознание людей предвзято упрощенной, утопической идеологии. Еврейские местечковые юноши и девушки, следуя ленинскому и сталинскому призыву строить новую жизнь, не любили материнский, родной язык (маме-лошн) и д и ш и весь местечковый уклад жизни (ведь взрослая ностальгия появляется позже!). Они возлюбили русский язык, а также его культуру, ассимилируясь сверх требовавшейся меры, согласно навязчивому учению Ленина о противоборствующих д в у х русских извечных культурах: „передовой" и „реакционной". А что подразумевалось под ними конкретно, оставалось решать «диалектически», т.е.на усмотрение властей, цензоров, смотря по ситуации. Это стало делом вкуса, экзегезы ученых критиков, обособившихся от старой ф и л о л о г и и новых «литературоведов» - данников „партийности". Молодые евреи практически понимали, еще говорили на домашнем идиш, но почти не читали и не писали на языке любящей и любимой мамы, которая и сама едва ли читала светские книги вообще, а на идиш - тем более. Ведь и литературы по вкусу на этом языке было тогда еще очень мало. Собирались по субботам в кружке слушать чтеца. Читающих мужчин на идиш было всегда немного, и просто чтение развлечения ради а не „изучение" (лернен) считалось делом несерьезным. С любопытством издавна читали еврейские газеты, чтоб узнать «что слышно на свете»... Надо знать, что языку идиш вообще стали учиться в некоторых школах лишь в 20- годах XX века. До и после этого межвоенного двадцатилетия идиш в России и СССР познавали понаслышке.. Поначалу большевики требовали, чтоб были учебники для школ всех меньшинств одинакового, единого содержания, по общей равной для всех языков программе (и даже методу!). Д о л ж н а была быть письменность, словесность «социалистическая по (обязательному) содержанию, (но) и национальная (только) по форме», т.е. по языку, которая должна была служить просвещению „отсталых" классов и меньшинств, не только евреев местечек, но вообще миллионов крестьян. Ради этой всесоюзной программы власти относительно щедро содержали писателей, отдельных людей творческого интеллектуального труда и массово шкрабов (т.е. школьных работников, понятие „учитель" сначала применялось выспренно к учёнейшим вождям правящей Партии). Учителя были призваны служить „проводниками" постановлений правительства, играя роль „духовной элиты" на местах, в сельском масштабе и выше... Такой курс был правильным логически, но, к сожалению, не психологически. Учитывать же географические и исторические предпосылки для понимания действительности, для просвещения, уже говорить об этом было опасно, т.к. влекло за собою обвинение в пропаганде некой „исключительности", даже национализме, что было недопустимо вообще, но прежде всего - у евреев, которым и так всячески внушали идею религиозной, банально понятой „избранности". Молодежь ряда поколений, напротив, стремилась быть, или хотя бы казаться, такими, „как все". (То, что раньше евреи осуждающе называли „ассимиляцией", потом, гордясь, считали „прогрессом"). В советском Ленинграде евреи и прочие „нацмены" стыдились громко говорить на любом языке, кроме русского. Языковая и вместе с тем духовная преемственность угасала уже во „всеобуче". Жизненно необходим был „ликбез" (т.е.ликвидация безграмотности), нужно было обучение элементарной грамоте, чтобы читать и хотя бы уметь расписываться. Но именно это следовало делать разумно в е д и н с т в е с воспитанием, признавая наличие неодинаковых предпосылок, устанавливая потому несколько промежуточных, долгосрочных психологических, педагогических з а д а ч. На достижение этого советской власти всегда не хватало интеллигентного терпения и знаний... Откровенно тенденциозный учебный предмет, такой как „и с т о р и я", был введен в программу только в 30-е годы (без всякого упоминания российских евреев, которых, как и другие народы, тогда левацки вообще л и ш и л и собственного прошлого, «долгой памяти» о событиях до ХХ века). Лишь постепенно был, так сказать, реабилитирован Петр Великий... (Предложенная во время войны ленинградским историком из Саратова проф. Мавродиным с о в е т с к а я канонизация наряду с Марксом—Энгельсом - Лениным императора Николая Первого как "государственника"- патриота была ввиду войны отложена на более подходящее время. Для начала ограничились лишь многообещающим критическим намёком со стороны Сталина. Это было воспринято как задаток для р е в и з и и «истмата» по части оценки внешней империалистической политики русского царизма; а сие откровение служило марксистам как бы опорной скамеечкой под ногами смертника, подымающегося на виселицу. Ведь на цитаты опиралась вся философская «теория истории»...). Идеологическая индоктринация держалась на б и н а р н о й „вульгарной социологии" (Покровского) как средстве внедрения „классового", по возможности, вненационального сознания. Такой подход к истории России был отменен вкупе с социологией вообще в конспекте учебника по истории от имени Кирова и Сталина как директивное у ч е н и е. (Вскоре Киров был убит, а по обвинению в причастности к преступлению были ликвидированы те большевики, которые предпочли бы видеть вождем не Сталина) Население обязано было освоить "Краткий курс истории ВКПб " (изданный в переводе на многих языках, также на идиш), его догматику и конфузную «философскую» четвертую главу. Восхищаясь этим сочинением, академики стали величать Сталина «корифеем всех наук». На это масштабное мероприятие было потрачено много времени и средств, увеличив число и п р е с т и ж историков в СССР... А жизнь шла своим чередом. Перед самой войной, когда подросло в Ленинграде поколение всё еще еврейских новых горожан, стали приглашать из местечек бывшей „Черты оседлости" уцелевших там от зверств „гражданской войны" и голода на Украине уже состарившихся родителей, чтобы помогли растить в н у к о в... Эта в т о р а я (после наезда молодежи на учебу) волна уже пожилых евреев почти ничего общего не имела с коренным, столичным, „петербургским", э л и т н ы м еврейством. Они говорили между собою дома на идиш, чтоб не поняли внуки, так что нормальной п р е е м с т в е н н о с т и (как у русских) от дедушек и бабушек евреи в Ленинграде, да и не только там, не имели. Это важно знать. Иногда на семейных праздниках, чаще - при встречах в синагоге и на кладбище можно было слышать какой-то и д и ш. Набожность в основном выродилась, ее трудно было соблюсти. На самом деле остались лишь „пережитки", непонятные бытовые обряды, исчезающие якобы под воздействием антирелигиозной пропаганды (кстати, очень слабой на идиш, хотя главарем безбожников был поставлен Сталиным старый большевик, еврей Емельян Ярославский, для этого к его услугам имелись достаточно попов-расстриг и еврейских «эпикурейцев»). Для населения Ленинграда начался длительный процесс „врастания" коренных неозлобленных „бывших", равно как благонамеренных интеллигентов, в подлинно новую, не совсем социалистическую действительность, и, пожалуй, не в такую, как хотелось романтически настроенным народолюбцам мирного времени до большевистского переворота. Эта несозревшая, постоянно пронизанная противоречиями действительность принуждала русских интеллигентов к уступкам с приступами толстовского покаяния перед „народом". Будучи готовы к творческому «труду и обороне», они мало щадили, как некогда говорили, «живота своего»... Для молодых людей, пришедших из деревни, как говорилось иронически, но благодушно, „от сохи" с обширных просторов, равно как для евреев, прибывших из тесных местечек, начался процесс „а к к у л ь т у р а ц и и", т.е. приспособления к неведомым возможностям в таком большом, а в переносном смысле - великом граде, как бывший Петербург, еще не «разрушенном до основания» и не «перестроенном в новом духе», как пели в бодрых песнях. Для большинства прибывших на учебу жизнь начиналась с диплома вуза. Работа была им обеспечена по чересчур быстро приобретенной специальности, что снизило ее профессиональный уровень и элитарный престиж. Остальным (а это было большей частью прибывшие, а подчас бежавшие из голодающей провинции или от „коллективизации" люди) надлежало в Ленинграде добровольно „трудоустроиться". Много евреев среднего возраста оказались в Ленинграде в силу родственных связей. Они устраивались работать в сфере торговли и обслуживания. Ими умеючи создавались артели из „безмоторных кустарей- одиночек", а также „промышленные кооперации" по их унаследованным профессиям: сапожники, (они по-советски назывались обувщиками), портные и швеи, часовщики, маляры, умельцы починить „примусы", сделать ключи к дверям (не квартиры, а комнаты, где в каждой проживала целая семья в тесноте, но бодро, хотя иногда в обиде). У советских людей было немало новых радостей, как то: исправно текущая из крана вода, горящие «лампочки Ильича», удача д о с т а т ь (купить) продукты без карточек и вне большой очереди, когда мимоходом «выбрасывали», т.е. «отпускали» (раньше говорили «продавали») нужные дефицитные товары, даже «ширпотреба», или получение билета на выдающийся спектакль и концерт без «нагрузки»(т.е. без нужды купить ненужные билеты на что-нибудь, куда-нибудь ради выполнения «финплана») Чтоб пойти в театр, женщины старались одеться в «выходное» - раньше говорили, в «вечернее» - платье, а мужчины-евреи для этого берегли в нафталине «субботний» костюм и начищали дефицитную обувь «гуталином», что «интеллигенцией» с неприязнью ощущалось в зале, но это снисходительно прощали, ибо все понимали, в каких условиях люди живут и что посещение театра или концерта есть свидетельство тяги к «культуре». А это надо было в те времена всячески культивировать... Здесь подобраны слова и упомянуты вещи нового тогда б ы т а, той группы горожан, которые очень старались уподобиться благовоспитанному кругу «приличных» людей. Новички равнялись на уцелевших «интеллигентов», создавая фундамент будущей э л и т ы советского общества, которую рабочий народ журил как «буржуев». Им сначала нелегко жилось. Но постепенно бывшая, дореволюционная «интеллигенция» опростилась в поведении, да и в р е ч и, скромно сидя и стоя в очередях, чтоб как-нибудь удовлетворить свои уступчивые умеренные потребности... Для доставания дефицитных билетов - (цены были доступны!), - требовались «связи», именуемые пошло, в одесском жаргоне - «блат», который почитался иронически «выше Совнаркома»... Этими явлениями серьезно занимается европейское народоведение. Ввиду длительного отсутствия социологии как науки русские этнографы уделяли внимание лишь деревенскому, крестьянскому люду, но не горожанам, т.е. не «мещанам». Хотя требовалось заниматься «гегемоном», т.е. «рабочим классом», но советским этнографам, несмотря на сочинение соответствующих диссертаций, это очень плохо удавалось ... Та категория «бывших», к которым причисляли, глядя со стороны, огульно в с е х евреев, носила с дореволюционных времен отрицательное «клеймо». Оно исходило от аристократической, дворянской знати. И это проникло столь глубоко, что даже Горький, будучи «босяком», самородком (в отличие от Чехова!) смотрел на «мещан» глазами «аристократа», (кем ни в каком смысле не был), хотя и старался подчас мыслить, проповедовать по-«пролетарски», по-советски. Из этих наблюдений - их можно расширить и углубить—вытекает п о н и м а н и е положения е в р е е в в таком городе, как Петербург. Станет очередным заблуждением, если евреи в настоящем или в оценке прошлого примкнут к ошибочной оценке культуры, осуждая ее по-русски и по-советски, как «мещанскую», в дурном смысле слова, поддавшись той пропаганде, которую создавал ходульный, ложный «пролеткульт», культ еврейских трудящихся-пролетариев. Это губило во всех смыслах слова идиш-литературу, в частности, - журналистику, да и вообще культуру, чего недопонимают еще и теперь историки. Впрочем, еврейской публике было всегда (и есть сейчас тоже!) «не до этого», т.е. не до вдумчивого самопознания ... Многие занялись сбором „утиля" т.е. вторичного сырья, иные занимались скупкой-продажей подержанной одежды - в тени, перед тем как этот промысел был освоен госторговлей в виде коммерческих и „комиссионных магазинов", где после войны торговали «трофейной» одеждой. Эти магазины, или «точки», управлялись крепкими „завмагами", товароведами и непременно (для контроля) - бухгалтером, а то еще и счетоводом, кассиром. (При такой непроизводительной бюрократии и принуждении где-то служить безработица быстро исчезла, что располагало многих к социализму). Эти люди назывались „прослойкой" (ибо правомерны были только два класса людей: рабочие и крестьяне), а к л а с с о в а я принадлежность работников торговли и обслуги (среди них было много евреев) после недолгой НЭП («Новой Экономической Политики, ленинского ревизионистского отступления ) была с п о р н а... Советские учёные сочли нужным выступать как догматики и отступлений опасались. В высокой экономической теории торговля вообще не предусматривалась. Пришлось завести множество с л у ж а щ и х (к ним относились и те лица, кои раньше служили чиновниками в разных государственных присутствиях). Еврейские служащие между собой говорили, пожалуй, и мыслили, считали деньги на и д и ш, им не хватало слов, они относительно быстро переходили на русский язык через живое общение... Их дети уже учились в единых русских школах, стремясь получить среднее и высшее, даже (евреям столь чуждое) военное образование, если в семье не было „лишенцев", т.е жертв „классовой б о р ь б ы", не смевшей затухать, а наоборот, обязанной раздувать сей священный огонь, который должен был ярко гореть красным пламенем, освещая повсюду притаившихся «врагов», которых надлежало „разоблачать" и карать б е с п о щ а д н о, т.е. «принципиально». Вступив в комсомол и в партию, молодые люди этого в т о р о г о поколения „ленинградцев" становились привилегированными «спецами», „грамотными инженерами" (значит, имели, получали место и безграмотные?!). Благодаря деловым, научным способностям, становились и „ответработниками", (значит, были и безответственные?!). Оставаясь пожизненно „номенклатурными" кадрами и глубоко аполитичными людьми, они-то и формировали некую, не интеллектуальную, артистическую, а лишь чиновничью «б у р ж у а з и ю» - по образу жизни и мыслей, но (за неимением иных доходов), состоящую на службе у партийных наместников, т.е начальствующих «товарищей», будучи верной, интеллигентной о п о р о й высших вождей крепнущего режима. Сказанное относится к социологии жителей Ленинграда, которой не было и нет. Число е в р е е в среди этой категории было поначалу, в 20-30 ых годах, непропорционально значительным, но оно шло, по очень разным причинам, местами и временами заметно на убыль. Всему постоянно увеличивающемуся населению города пришлось заново устраиваться ощупью в совсем новых, часто меняющихся условиях, которые стали на ходу создаваться „сверху". Образовалась система „вождизма" со строгим режимом иерархии, «наместничества» (или временщиков), сверху донизу, и это во всех областях, включая «творческие союзы». Этот строй именовался по-русски заимствованными словами „демократический централизм", а по-итальянски и по-немецки употреблялись иные термины, синонимы как «фашизм»... В порядке принудительного „уплотнения жилплощади" появились во множестве не „коммуны", как у обездоленной творческой интеллигенции, а «коммунальные» квартиры-общежития и взаимно враждебная секретная платная или добровольная слежка жильцов. А это деморализовывало людей смлада... Говорить и читать „бог знает что" по-еврейски было небезопасно. У людей наследственной бывшей „элиты" бывали книги. В шкафах стояли справочники вроде энциклопедии Брокгауза и Ефрона и „Граната" (в создании которых участвовал Ульянов-Ленин, и потому оба издания не сразу были устранены, оказавшись малодоступными в „спецфонде"). Вышла в свет официозная „Большая Советская энциклопедия", требовавшая от читателя и владельца повышенной бдительности, ибо приходилось по указанию цензуры вырывать или заменять страницы, замазывать тушью опальные имена... „Еврейская энциклопедия" в частных руках удерживалась, если владельцы ее не сдавали из осторожности или за ненадобностью, а то и из-за безденежья, в антиквариат. За справками к ней обращались, кажется, очень редко. Еврейскую энциклопедию и некоторые другие книги вроде «Истории евреев» Греца продавали в «Торгсине» за валюту зарубежным туристам. На виду они нигде не стояли. Еврейские знания евреям уже до войны не требовались. Приобретали всячески доступные, актуальные советские издания, среди них - кое что на и д и ш. На этом языке говорили, писали, печатали книги и читали сотни тысяч евреев Европы вплоть до второй трети XX столетия, но на родине этого языка, на Западе Германии, он угас вследствие перехода просвещенных евреев на немецкий язык литературы, театра уже в XVIII веке, в ходе процесса ассимиляции. Однако идиш сохранился дольше в Средней и Восточной Европе и приобрел особенности, о которых можно судить ныне на основе письменности. Звуковых свидетельств живой речи очень мало, ее носителей - немногим больше. Что же касается п р о и з н о ш е н и я написанного согласными буквами по библейско-еврейскому правописанию идиша как явления письменности, то в этом отношении нет желанной ясности. Можно полагать, что в процессе продвижения с Запада на Восток Европы библейский текст и, соответственно, заимствования из него в идише произносились и читались в Европе иначе, нежели евреями ближнего Востока и вавилонского Двуречья, Палестины и Северной Африки. И вообще в Арабских странах язык и культура коих оказывали унифицирующее воздействие на всё население Средиземноморья и сопредельных территорий, включая Испанию и Португалию, где возродилась еврейская высокая поэзия, ставшая литургической. Там её читали и произносили „акающе", вместо „о" говорили „а", вместо „с" в известных случаях читали „т" и др. То был „съфардский" (испанский) говор. О степени его исконности ведутся споры. Среди немецкоязычных евреев сложился или закрепился „а ш к ъ н а з с к и й" говор, звучавший близко к греческому со строгими правилами произношения гласно читаемого священного, а потом и профанного писания. Именно это произношение остаётся обязательным для заимствований в язык и д и ш библейско-еврейских и арамейских слов из языка Талмуда и более поздних литературных произведений. Эта норма держалась и в обновлённом древнееврейском языке иврис периода "Просвещения", соответственно и в идише ХIХ века. Однако в самом начале XX века, когда возник вопрос о „национальном" или „народном" статусе языка евреев, так сказать, о родном языке европейских евреев, он был недальновидно, но зато альтернативно весьма политизировано, решён. „И д и ш" был сочтён в немецкоязычных странах обреченным, а языком письменности у евреев должен был оставаться и в р и с — обновлённый древнееврейский, книжный язык литературы. Этот язык должен был стать языком "старо-новой" еврейской Страны, о которой мечтали веками, но стали строить лишь так называемые "сионисты", т.е. приверженцы Теодора ГЕРЦЛЯ, в самом конце XIX века. Им хотелось, чтоб новое поколение евреев загодя усвоило древний книжный язык и упрямо сделало бы его разговорным и живым. Мол, негоже будет произносить этот н о в ы й язык „и в р и с ", как это делалось в с т а р ы х молитвах. Россиянин, пламенный словотворец, любитель и глашатай обновления языка, Бен Иегуда (Елиэзер Перельман, 1858-1922) случайно услышал иное акающее произношение библейского языка и, полюбив его, стал пропагандировать такое „съфардское" произношение среди сионистской ашкъназской молодёжи, ранних пионеров в Палестине, думавших на идиш, но говоривших на иврис с ашъкназским произношением. Бен Иегуда своего добился: государственным языком в Израиле стал не идиш и не немецкий, как, вероятно, предполагал Герцль, и не иврис, лелеянный одесскими „Любителями Сиона", прасионистами, а именно, съфардский и в р и т. Может статься, что это произношение звучало для европейского уха более экзотично, но тем самым оно стало причиной многих недоразумений и орфографических ошибок. Консонантное написание сохранило в свое время родственное единство иврита и идиша, но, тем не менее, побудило искать разумную практическую орфографию для обоих языков. Спор о п р а в о п и с а н и и для идиша в XX веке остался нерешённым при жизни тех миллионов убитых, которые мыслили, говорили и писали на этом языке. Диалектные отличия в самом идише сначала не сказались на едином написании по-разному произносимых слов. Разность говоров определялась преимущественно произношением гласных. Следует отметить, что в Петербурге говорили на виленском диалекте идиша, с элементами балтийско-немецкого произношения, близкого к говору евреев Белоруссии, лишившемуся долгих гласных, что способствовало одинаковому написанию этимологически разных по смыслу слов. Это виленское «литовское» произношение, в отличие от разных выговоров идиша в Варшаве, на Украине, в Галиции, стало почти нормативным. Надо напомнить, что еврейский просветитель Мозес МЕНДЕЛЬСЗОН в своём н е м е ц к о м переводе Пятикнижия 1780 года пользовался еврейским алфавитом, придерживаясь, однако, правил н е м е ц к о г о правописания. Этим он желал обучить евреев хорошему немецкому языку, считая идиш „жаргоном", существование которого достойно истинного сожаления и, пожалуй, порицания. Есть основания полагать, что в Петербурге, где отнюдь не все евреи владели немецким, сочли язык Мендельсзона очищенным языком и д и ш, и этому правописанию стали следовать более просвещённые евреи России и Австро-Венгрии в XIX веке. Советский переворот в России проявился как спешная мода в языке на усеченное словотворчество (вроде „замком по морде", что означало заместитель комиссара по морским делам), т.е. слоговые сокращения в речи всего населения, но острее всего - в русской... Советская власть спешила жить, сомневаясь в долговечности успеха ее революции Широкая идеологизированная мелкая борьба в весьма узком кругу публицистов за идиш как национальный язык „трудящихся евреев" разворачивалась в провинциальных городках уже бывшей „Черты оседлости", а также в столицах Польши и Литвы. На местном же уровне, в Белоруссии, Украине, Одессе и Новороссии, соседней Бессарабии, Волыни, где ради демонстрации причастности к революции имели место горячие выступления на идиш, но без ясной программы... Еврейская грамотность на литературном языке и в р и с была в пылу „классовой борьбы" огульно ниспровержена как „реакционная", отслужив евреям во всем мире две т ы с я ч и лет... Порыв более или менее воинствующей „народности" обуял даже в Петербурге некоторые меньшинства, искони населявшие определенные территории Российской Империи, например, эстов и латышей, не имевших никогда своей государственности (в отличие от финнов, получивших значительную автономию и независимость от Швеции как „Великое княжество" русского царя-самодержца Александра Первого), но зато образовавших, подобно казакам, свои боевые полки. Они-то решительно воздействовали на ход событий в „гражданской войне", в столице и стране, стремясь к известной независимости от балтийских немцев (потомственных владельцев землёй их родины), надеясь на российскую демократическую Республику. Вследствие провозглашения независимости демократических республик Латвии и Эстонии была предоставлена меньшинствам, между прочими - и евреям, «культурная автономия». После отражения попытки большевиков свергнуть молодое эстонское правительство эсты Петербурга, ярые сторонники советской власти, стали обустраиваться в Ленинграде всерьез и надолго. Открылись школы для их детей, организовались и самодеятельные общества культуры во всей округе. Активность всяких меньшинств была властями воспринята с подозрением в оппозиционности и вскоре канализована однопартийной диктатурой большевиков, которые везде, особенно в Петербурге, были в м е н ь ш и н с т в е . Среди столично образованных евреев об и д и ш е вовсе не пеклись, несмотря на то, что среди лидеров партии большевиков были заметные евреи, однако то были провинциалы, вероятно, без всякого еврейского образования. Тем не менее, была обновлена школа на идиш, очевидно, для пришлых семейств, родом из Белоруссии и Украины. Еврейская школа вскоре свернулась изнутри. Напротив, школы и общества эстов в Ленинграде и области существовали почти вплоть до поголовного истребления этого племени ярых коммунистов как „троцкистов" в 30-ые годы. Жесткая, так парадоксально называемая „советская", а по сути - „вождистская" власть стала вытеснять интеллигенцию русскую, а также польскую и еврейскую, в порядке или, вернее, в беспорядке „классовой борьбы", сведенной в тридцатые годы к шпиономании. Во имя мелочной „высшей исторической справедливости" эта власть исключила всякую демократию и законность, предпочитая на всех уровнях крайнее насилие. В о ж д и этой строго централизованной власти (ныне актуализованной как „вертикальная") над миллионами легко заменимых „винтиков" бюрократической машины никогда не составляли э л и т ы в полном социальном смысле слова. Лишь выборная, сменная о п п о з и ц и я могла бы тогда еще быть или стать элитарной. Однако всякая оппозиция, даже в мелочах, например, в делах любого искусства, литературы, вообще, культуры (что имело значение для относительно узкой части столичного населения) преследовалась „подавляющим", во всех качествах, меньшинством. Это анонимно почиталось „диктатурой пролетариата". Среди вождей бывали призваны некоторые весьма популярные политические лидеры... Проведенная второпях декретом „ленинская" реформа русского правописания, упразднив буквы, Ъ, Ять, Ижицу и Фиту, не включила одним же махом латинскую букву Н, вместо которой писали Г. Но какое-то время еще читали „по-украински" как придыхание, или в родительном падеже - как „в", например, в слове „сегодня", а не как „г" в словах „газета", „гусь". Так читали и неправильно говорили курсанты „ликбеза" на митингах, потому что так, мол, напечатано. Орфография и орфоэпия редко совпадают... Оказывается , латинская буква Н очень нужна в русском именно при написании и правильном произношении заимствованных из немецкого слов, вроде названия города „Гамбург" и др. При написании по-русски имен собственных „Ганс" и еще хуже «Гитлер» (имя; которое даже офицеры-победители не умели правильно произнести, так что некоторые писали и читали Хитлер, а другие, например, во Франции, писали по-русски Итлер, что вызывало трудности). Так, например, в Ленинграде был Дом культуры имени Газа. Опрошенные люди полагали, что имя дано газу (как в слове «газпром»), хотя газ не имеет имени, а только химическое название. Дворец культуры и м е н и воды, железа или бумаги трудно принять. Газ появился в Ленинграде из сланца довольно поздно. Дом культуры носит имя заслуженного немца, который писался, кроме того, с двумя А. Без латинского Н трудно обойтись. Особенно страдали те советские граждане, между прочим и евреи, которые воспринимали в идише иностранную информацию из русских источников. Пользуясь кириллицей вместо латиницы, тюркоязычные, ираноязычные и прибалтийские народы СССР, у которых звук Н имеется, были вынуждены для латинской Н, равно как и для соответствующего звука родного языка, ввести дополнительно диакритический знак над или под буквой X, что могли бы когда-нибудь разумно сделать и в русской графике. Имена собственные евреев по этой причине в русскоязычных документах подвергались искажению, что приводило в дальнейшем к неверному чтению и написанию в паспортах имен Геня, Галина и др. Так например, фамилия „Гутнер" происходит от слова „Ни!" (во множественном числе „ИИ", т.е. шляпа, как в варшавском диалекте также в единственном числе). Потому появились такие имена в русском и на идиш, как Геня, Галя (с буквой Г как в слове «газета»). Отсюда немецкое имя НШег означает на идиш «торговец шляпами», что на русский может быть переведено как Шляпкин, Шляпников. Кстати, один красноармеец, удостоенный медалями и орденом, стал после войны чистильщиком сапог. Он попробовал как-то заговорить с клиентом на идиш, рассказав, как он воевал против этих «немцэс», слова «дойч» или «тайтш» в лексиконе этого ленинградского жителя не было... Этот краткий экскурс нужен ради профилактики досадных ошибок в печати на языке идиш и даже для фиксации корректного имени в российских загранпаспортах, соответственно - в случаях смены гражданства... Жаль, конечно, что реформатор русского правописания не задумался интернационалистски над лингвистическими последствиями влияния русской р е в о л ю ц и и на целый ряд языков. Русская недостаточная реформа орфографии оказалась ныне чревата бастардами. Ее исподволь пытаются реставрировать, вводя „ твердый знак" не только в середине слов вместо уродливой „декретной" запятой, но теперь уже (в рекламных целях) даже в окончании. Он красуется в слове „банкъ" для подтверждения солидности, твёрдости новой конторы, и в именах собственных купцов на восстановленных вывесках лавок, где появились такие монстры, как «Синебрюхофф» или «Смирнофф». Причины этого раболепия должны заинтересовать п с и х о л о г о в вовсе не таинственной „русской души", впрочем, как говорится, чужая душа - потёмки.. Поздние «германизмы» в идише могут пролить яркий свет и на рождение потока ненужных щегольских а м е р и к а н и з м о в в ново-русском. Русская большевистская языковая реформа тотчас воодушевила еврейских общественных деятелей реализовать давние, схожие проекты реформы правописания языка и д и ш , который неожиданно быстро был объявлен одним из государственных, став обязательным для школ и издательств как „родной язык" (маме лошн) в Белоруссии и на Украине, в тех районах, где евреи обитали густо и подчас составляли большинство населения местности. Петербург таким местом не был. Но все же в Петербурге, Москве и в новых столицах, где собрались военные беженцы, освободившиеся политические узники и левые активисты из провинции и зарубежных стран, было несколько начальных школ с преподаванием языка идиш, хотя подготовленных для этого учителей не было. Приемлемой для всех, нормативной грамматики и устоявшегося правописания языка идиш в России, да и на всем свете, не было и нет... В этом нужном деле царил „принципиальный" сильно политизированный произвол отдельных специалистов, партийных управленцев от образования, (у коих оно было в дефиците). Этим занялись универсальные высшие партийные власти, которым всегда есть до всего дело. Надо рассмотреть языковые события на еврейском „культурном фронте" того времени в связи с историей языка идиш не только при советской власти. Начну, пожалуй, сбоку, с предложения ввести л а т и н и ц у вместо библейско-еврейского шрифта для написания идиша и даже иврита. Такие проекты имели место еще до революции в России. В пользу латинизации выступал зачинщиком Филип Манш, а в 1888 году - уже известный, хотя еще молодой „идишист" Носн Бирнбаум, а также творец эсперанто Заменгоф в 1909 году. Латинизовать идиш хотели позже в СССР и другие деятели. (См. Шэхтэр в монографии 1999 года о правописании идиша). За европеизацию и в р и т а легкомысленно выступил небезызвестный российский воинствующий сионист- ревизионист, по-русски ассимилированный националист Владимир Жаботинский, вероятно, под влиянием турецкого реформатора Кемала Ататюрка. Эти проекты у евреев ввиду вызывающего святотатства еще не осуществились. Кстати, даже для написания и печати профанной литературы раньше пользовались курсивом, а не квадратным шрифтом, как печатали Библию и молитвенники (сидур) В революционном порыве к интернациональной уравниловке (теперь сказали бы „глобализации") были потуги латинизировать и русский язык, а когда это не удалось — (хотя обстановка была подходящая для всяких реформ!) — Тогда решили хотя бы шрифтом отгородить от влияния западного, „буржуазного" мира „народы ислама" с их многовековой арабской письменностью, так как после революции они стали переходить на латиницу. Ввиду этого Указом Сталина они были принуждены русифицироваться кириллицей и стать доступней цензуре.. Это новшество удалось лишь в СССР. (Едва ли оно удержится после распада этой страны и потери престижа России. Последуют ли татары, узбеки, азербайджанцы и другие тюркоязычные, а также таджики и осетины, прочие ираноязычные народы т у р е ц к о м у примеру, придерживаясь в новых независимых республиках л а т и н и ц ы, или все вместе, включая Турцию, „исламистски набожно" вернутся к неадекватной арабской азбуке, п о к а неясно . Это деликатный вопрос к деятелям культуры и политики). Следует отметить, что бухарские евреи, родной язык которых таджикский, фарси, пользовались в письме между собою, елико возможно, только библейским, не латинским и не русским шрифтом. На грузинский и армянский алфавиты серьезных покушений, кажется, не было. Это заслуга или вина большевиков Грузии и Армении, которые по разным, не только религиозным причинам не сочувствовали сближению по-кемалистски революционной Турции с советской Россией. Но, может быть, то был дар родного Сталина грузинам, заодно армянам в силу того, что он сам поздно овладел только русским языком, сохранив акцент... Остались безуспешны несмелые верноподданнические попытки в Москве заменить "лютеранскую" и „католическую" латиницу православною кириллицей для латышского языка (ещё до революции!), а позднее, под нажимом советской власти, - также в карело-финской печати. Пагубные колебания в произношении р о д н ы х языков под влиянием русского алфавита в школах СССР ещё слабо изучены, а в и д и ш е уже (а в иврите е щ ё ) не успели развернуться вовсе. В преподавании идиша в школах было важнее обучить отнюдь не произношению (чего у евреев нигде и никогда не делалось), а н а п и с а н и ю слов. Тут возникали вопросы, но общепризнанного ответа не было и нет. Спорили о том к а к, по правилам какой орфографии написать на идише еврейскими буквами н е м е ц к и е по происхождению слова, что составляло подавляющую часть лексики. Мнения разошлись в том, следует ли слова, использованные в идише, как немецкого, так и древнееврейского происхождения „идишизировать" или оставить их в том виде, как они писались в Библии и в старых книгах раннего идиша. Решение этого вопроса требовало начитанности и знания того, о т к у д а слово происходит и, как его произносить, ч и т а я. У кого не было традиционной еврейской образованности, чтоб писать и читать библейскую лексику, тем было и есть безнадежно трудно. Просветителям хотелось помочь людям стать грамотными на идиш, вообще культурными евреями. Реформа должна была з а д а ч у облегчить, но не упразднить ее. В угоду „трудящимся", т.е. малограмотным евреям, жившим идишем, предпочтение реформаторов было отдано (как ни парадоксально, в стандартизации письма), произношению, фонетике, а не этимологии. Хотели писать „как слышат", а читать и говорить как „написано"! Это был явно порочный круг, который некогда удерживался в театрах, а ныне внедряется в идиш семинарах России и Германии некоторыми учителями идиша, не усвоившими язык на слуху. В этом крылась причина бедствий обучения идишу в школах во время краткой, но бурной межвоенной эпохи. Произвольно опирались на семейную привычку, на какие-то отдельные, местные говоры, а подчас курьезно - на произношение чиновных влиятельных лиц, страдающих хроническим насморком. (Так вместо морфологического окончания инфинитива - эн слышалось назальное „м", и полагали, что так будет правильнее писать). Сказались и другие несуразности идиотикона. Все эти нововведения были серьезно обсуждаемы и одобрены „Всесоюзными съездами деятелей еврейского образования", начиная с первого съезда уже в 1920 году в Москве. Соответствующие постановления были приняты в 1929 году украинским, а следом - всероссийскими комиссариатами и еврейскими секциями компартии. Этим увенчалась острая длительная дискуссия. Были отвергнуты «за ненадобностью» конечные дублетные (в окончаниях слов) еврейские буквы м, н, ф, ц , выполнявшие примерно ту же функцию, что и „ъ" в русском языке. Издательства и школы в СССР были обязаны придерживаться утвержденных советским правительством единых орфографических правил для идиша. Но споры продолжались разными средствами еще в опасные 30-ые годы. Тогда некоторые языковеды старались заручиться поддержкой своих предложений со стороны функционеров грозных ведомств (подробности см. Шэхтэр, стр. 22). Были изданы в 1932 году два орфографических словаря, один в Киеве, другой в Москве. Эти справочники отнюдь не идентичны. (Издание словарей возобновилось уже в 60-70ые годы без особой необходимости, но зато из конъюнктурных, политических соображений советского засоренного русицизмами образца, даже в ГДР). Исконный произвол и разногласия в этом деле остались. Здесь нет нужды разбираться в методологии еврейского правописания, вообще в тогдашнем советском языкознании. Достаточно будет узнать, что в итоге дискуссии главный лингвист идиша, Вайнгер, покончил жизнь самоубийством, вероятно, не дожидаясь ареста и расстрела. Его по-партийному настойчивое предложение устранить конечные еврейские буквы вошло в худую плоть и в непролитую, уцелевшую бледную кровь советской идиш-орфографии. (Можно лишь шутя сожалеть, что при жизни идиша не были в русском обезврежены буквы „ГПУ", именно там был ликвидирован грамотный, культурный этимологический принцип еврейского правописания, вкупе с его сторонниками). Главное расхождение относилось к вопросу, как писать на идиш библейско- еврейские слова, которые левацки считались „буржуазно-раввинскими" - (это словосочетание было калькой русского термина „поповско-кулацкий"),- и уже потому были обречены на истребление и замены русицизмами. Это касалось той трети словарного состава идиш, которая делала язык е в р е й с к и м . Многие стремились в быту и агитпропе вкоренившиеся древне-еврейские и арамейские слова, пока они ещё существуют в народной речи, писать на и д и ш. В этом нет ничего предосудительного. Например, французские и немецкие заимствования пишут ведь по-русски кириллицей, в основном фонетически, т.е. как слышали, кстати, необразованные люди. Так поступили латыши с латиницей, следуя русскому примеру, в отличие от эстонского, где, например, имена собственные немцев, англичан и французов пишут так, как это принято у них, стараясь эти слова корректно произносить. Как вообще писать по-русски слова международной лексики, выраженной латиницей, для написания слов и имен из тех языков, которые пользуются вообще и н ы м шрифтом, вроде арабского, китайского, японского и др.? Это давно наболевшая проблема и для русского языка, и для других языков, которые пишутся кириллицей, тем более - для и д и ш а.. Почему бы „идишистам" не спросить (как это делают англичане): к а к надлежит писать определённое слово, имя? ... (Не зря писатель и мыслитель Бернард Шоу завещал свои средства на введение нового правописания, правда, догадываясь, что в консервативной Англии его деньги не достанутся никому, а пойдут на иные благотворительные цели. Хотя реформа английского была необходима, как можно судить уже по языку американцев...) Суть достигнутого в ходе дискуссий соглашения в вопросе об орфографии и д и ш а представляет и теперь какой-то интерес для учёных, хотя молодое поколение советских языковедов рано, при первой же утилитарной возможности, отвернулось от идиша и попутно - от культуры тех миллионов евреев, говоривших на идиш, которых теперь уже нет. Идиш является ныне реликтом угасающей культуры, которая предстаёт в виде н е м о г о печатного наследия недавнего и, увы, недолгого прошлого. Итак. В чем была и ещё остаётся суть расхождений по вопросу некогда назревшей, а ныне только виртуальной необходимости реформы?. Это, в о-п е р в ы х, правописание еврейскими буквами н е м е ц к о й основы словарного состава идиша с опорой на фонетику или на этимологию меняющегося языка н е м ц е в, которые и сами испытывают затруднения от частых реформ. Редактор и писатель Цедербаум, а также Шолом Алейхем как популярный издатель, рекомендовали пишущим на идиш как можно ближе придерживаться правил современного им Х!Х-ХХ века. литературного немецкого языка, которого большинство евреев Восточной Европы не знало.Так поступили издательства.. Но, как ни странно, для изучения языка и д и ш в нынешних условиях исторически и методически целесообразно сперва усвоить основной, хорошо программированный курс н е м е ц к о г о языка (содержащий фактически множество слов и грамматических структур идиша). Этого можно достигнуть в аудитории за 94 часа, пользуясь учебником Кесслера—Левина и методом, не прибегая к переводу на родной (русский) язык. В о-в т о р ы х , реформаторы были озабочены также правописанием на идише слов б и б л е й с к о г о, древнееврейского и арамейского талмудического компонента. Надо ли придерживаться исконного литературного еврейского написания, независимо от того, как эти слова произносятся на и д и ш ? На этот старый вопрос трудно и сейчас дать н о в ы й, волею судеб, окончательный о т в е т для многим желательного будущего. Требовались интеллектуальные усилия и материальные средства, а рассуждая исторически, нужна была большая воспитательская, просветительская работа через школы, печать и т е а т р . А для этого было нужно в р е м я и объединенное старание нескольких поколений просвещенных евреев и элиты, заинтересованных в идише. Но этого не было дано, в частности, в СССР, где дела культуры были всегда с п е ш н ы. Легче казалось огульно отвергать мнения „буржуазных", т.е. зарубежных языковедов, и издавать декреты по регулированию языков с позиции казенной „классовой борьбы". Сложившуюся роковую ситуацию в „идеологизированном" отношении к словарному составу идиш можно охарактеризовать следующей талмудической притчей. У одного человека (т.е. иудея), были д в е жены — (моногамия, как у христиан, была введена среди ашкъназов силой ,,заклятия" (=херем) рабби Гершома, авторитетнейшего ученого из Майнца, в конце первого тысячелетия) ‑ одна старая, другая молодая. Первая со своей стороны выщипывала с головы мужа черные волосы, а другая со своей стороны удаляла седые. Так что муж оказался л ы с ы м с обеих сторон! Так случилось с советским идишем. Из самых чистых, всегда идейных соображений одни стали истреблять древнееврейские элементы идиша как „религиозные пережитки". А другие ополчились против правописания немецких слов в идише (по немецкой орфографии!), вообще против новых заимствований из немецкого и других „буржуазных", „фашистских" языков, всегда, как известно, хронически во всём враждебного „Запада"... Что же осталось в словарном фонде пролетариев, трудящихся евреев и коммунистов для рьяной бдительности, для священной „классовой борьбы" на „языковом, культурном фронте" ? Уцелели давние славизмы, полонизмы и стали эпидемически размножаться р у с с и ц и з м ы, калькированные, буквалистские пересадки русского советского жаргона, в жаргон идиша. Этот язык стал быстро „социалистическим", (а точнее, русским) по содержанию и якобы, „национальным " по форме, в точнейшем соответствии со сталинским учением о народной советской культуре... Агония идиша была медленной, а гибель миллионов евреев от нашествия нацистов быстрой. Ещё в 30-ые годы прошлого века была выработана разумная система идиш- правописания институтом, созданным в Берлине в 1925 году. Вскоре этот институт переселился в Вильно (тогда Польша) под научным руководством д-ра Макса Вейнрайха, а в ходе Второй мировой войны ‑ в Нью Иорк, как «ИВО» (Идишер Висеншафтлехер Институт). Это было компромиссное правописание идиша, отчасти этимологическое, отчасти фонетическое, причем произношение в целом было и остается нерегулируемым. После гибели миллионов носителей идиша в Европе, а также отхода от него ряда поколений в Америке проблема писания и прочтения напечатанного на этом языке почти утеряла некогда широкую актуальность. Глобализация или американизация грамматики и лексики европейских языков, а главное рост не только специфически еврейского «аналфабетизма», делает тему „Идиш в Петербурге" практически м а л о, но культурно-исторически и филологически всё ещё в е с ь м а полезной, поучительной. (продолжение следует) От редакции: заказать книгу Исидора Левина "Идиш в Санкт Петербурге" можно у автора: giselalevin@yahoo.com Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #9(178)сентябрь2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=178 Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer9/ILevin1.php