Джонатан Сакс: Великое содружество. Наука, религия и поиск смысла. Перевод Бориса Дынина0

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Почему это имеет значение Перевод Бориса Дынина Глава 6 Человеческое достоинство Что [есть] человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его? Не много Ты умалил его пред Ангелами: славою и честью увенчал его. Псалом 8 С таким трудом добытое презрение к себе человека. Ницше. К генеалогии морали[1] Человек — это изобретение недавнее. И конец его, быть может, недалек. Мишель Фуко [2] Пико делла Мирандола (1463-94) был одним из отцов итальянского Возрождения. Родился он в аристократической семье, был вундеркиндом, освоил латинский и греческий языки в раннем возрасте и получил право на титул папского протонотария (первого секретаря высшей судебной инстанции) в десятилетнем возрасте. Первоначально он намеревался сделать карьеру в Церкви и поступил в университет Болоньи изучать право, но вскоре заинтересовался философией, изучение которой продолжил в университетах Феррары и Падуи. В 1486 году он закончил свои монументальные 900 тезисов, Conclusiones philosophicae, cabalasticae et theologicae, охватившие весь спектр человеческого знания, и приложил к ним «Речь о достоинстве человека», ставшую манифестом Возрождения. В ней он утверждал, что человек является центром творения, единственное существо, кроме самого Бога, кто не имеет завершенного характера. Наделенный свободой, он может подняться выше ангелов или упасть ниже животных. По словам Пико Бог обратился к первому человеку: «Не даем мы тебе, о Адам, ни своего места, ни определенного образа, ни особой обязанности... Образ прочих творений определен в пределах установленных нами законов. Ты же, не стесненный никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь. Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души и в высшие, божественные».[3] Никто не выразил достоинство человека более возвышено. Торжественная «Речь» Пико напоминает нам, что гуманизм Ренессанса изначально был религиозным. Его герои: Микеланджело, да Винчи, Брунеллески, Гиберти и их современники восторгались возможностями науки и техники. Они исследовали восприятие пространства и вновь открыли перспективу. Они изучали методы строительства и создали архитектурные шедевры, как Собор Святого Петра в Риме по проекту Микеланджело. Да Винчи изучал анатомию человека и использовал ее знание в своих эскизах и картинах. Очарованный возможностями технологии, он заполнял тетради проектами изобретений, опередивших на века его время: подводные лодки, летательные аппараты и др. И в то же время титаны Ренессанса были глубоко верующими людьми, что так прекрасно выразилось в их творчестве: в росписях Микеланджело на сводах Сикстинской капеллы, в «Тайной вечере» да Винчи, в барельефах Гиберти на бронзовых дверях баптистерии собора во Флоренции. Они объединяли страсть к науке и к религии и не видели конфликта или противоречия между ними. Итальянское Возрождение было новым открытием христианской Европой классической традиции Древней Греции и Рима. Но в нем был и другой элемент, явно звучащий в «Речи» Пико. В ней прозвучало традиционное еврейское прочтение библейского нарратива о творении и о первых людях. Там нет ссылки на первородный грех. Человек есть образ и подобие Бога, прежде всего, тогда, когда использует свой ​​интеллект и способность раскрывать тайны бытия. Именно наши свобода и творчество связывают нас с Божественным. Каким образом Пико пришел к такой интерпретации сущности человека, ранее осужденной в христианстве как пелагианская ересь? Почти наверняка это было результатом его встречи в Падуе с еврейским ученым по имени рабби Элиа дел Медиго, который обучал его ивриту и арамейскому, познакомил с Вавилонским Талмудом и классическими еврейскими комментариями Библии и даже с Каббалой, еврейским мистицизмом.[4] Такие встречи случались редко. Христиане не искали еврейской учености. Евреи со своей стороны были сдержанны в обучении христиан. Оба в итоге пострадали за свою дружбу. Пико был обвинен в ереси, а Элия впал в немилость у итальянской еврейской общины. «Торжественная речь» Пико была поворотным моментом в истории Запада, ибо она ознаменовала разрыв с традицией христианской мысли, восходящей как к Платону, так и Павлу, учивших о контрасте между телом и душой, плотью и духом, тьмой Земли и сиянием Небес. Человеческая личность заражена грехом. Человеческая жизнь обречена на коррупцию. Только посредством божественной благодати люди могут добиться чего-либо. Мы существа падшие, беспомощные, не способные искупить себя. Все мы грешники. Не это услышал Пико в первых главах Бытия, и в результате заложил основы религиозного гуманизма, оказавшего громадное влияние на художников Возрождения. Последующие годы были самыми плодотворными в долгой истории сложного сплетения Афин и Иерусалима в душе европейской цивилизации. Греческая страсть к красоте встретилась с библейской верой в человеческие возможности, и эта встреча создала в живописи, архитектуре и литературе величественные шедевры ума, нетленные фрагменты бесконечности. Пико воспринял одно из главных откровений еврейской Библии: наше подобие Богу больше всего заключено в нашей свободе. Падение Пятьсот лет спустя мы сталкиваемся с совершенно иной оценкой характера и достоинства человека. В 1997 году была опубликована декларация Международной академии гуманизма с подписями, среди других Фрэнсиса Крика, одного из первооткрывателей ДНК, Ричарда Докинза, социобиолога Э. О. Уилсона, писателя Курта Воннегута, философа У.В. Куайна. Ее предметом была допустимость клонирования человека и неприкосновенность научных исследований. Подписавшие Декларацию объяснили свою позицию в следующих словах: «Какие же моральные проблемы может породить клонирование человека? Некоторые религии учат, что человеческие существа фундаментально отличны от других млекопитающих – что божество наделило людей бессмертными душами, придав им ценность, несравнимую с ценностью других живых существ. Утверждается, что природа человека уникальна и священна... Насколько может судить научная мысль, вид Homo sapiens принадлежит к царству животных. Способности человека, как представляется, только по степени, а не качественно отличаются от способностей высших животных. Богатство мыслей, чувств, упований и надежд человечества возникает, по всей видимости, из электрохимических процессов в мозге, а не из нематериальной души, способы действия которой не может обнаружить ни один прибор... Тот взгляд на природу человека, который коренится в мифическом прошлом человечества, не должен быть нашим главным критерием при принятии моральных решений о клонировании».[5] Итак, в нас нет ничего необычного. Мы являемся частью природы, не более того. Там нет ничего свидетельствующего о существовании души, и нет ничего из «богатого репертуара» произведений человеческого духа, что выделяет нас из других форм жизни. Наши надежды, мечты и идеалы «возникают из электрохимических процессов в мозгу», чем мы и являемся. Примечательна явная потеря чувства величия и возможностей человека, которые оживляли гуманизм Возрождения. Эта потеря достоинства человека глубоко укоренена в научно-популярной литературе. Мы стали «голой обезьяной», «генетическим процессом производства ген», организмом среди организмов без свободы или добродетели. В нас нет ничего священного и уникального. Согласившись с этой историей происхождения человека, трудно не почувствовать, что мы потеряли больше, чем получили. Ибо какая польза человеку, если он покорит мир и при этом потеряет свою душу? Как это произошло? Это была драма в нескольких актах, разыгранных на протяжении нескольких веков. Сначала Коперник открыл, что Земля не является центром Вселенной. Солнце не вращается вокруг жилища человечества. Земля движется вокруг Солнца. С течением времени первоначальный сдвиг парадигмы был расширен во много раз. Солнечная система не является центром галактики, и галактика является лишь одной из миллиардов других. Великая для нас Земля оказалась пылинкой на поверхности бесконечного пространства. С продолжительностью времени случилось то же, что с пространством. Ньютон в семнадцатом веке все еще мог принимать шесть тысяч лет за примерный возраст Земли и посвящать много времени на вычисление точной даты ее рождения. Однако наблюдения за слоями горных пород и сохранившимися в них окаменелостями отбрасывали эту дату все дальше и дальше – до сотен тысяч лет, затем до миллионов, а затем до четырех с половиной миллиардов лет а рамках почти четырнадцати миллиардов лет Вселенной. Если так, то первые главы Библии не могут пониматься в буквальном смысле текста. Вселенная не была создана за шесть дней. Вся история человечества есть только мгновение ока, а то и меньше. Вселенной удалось выжить в течение миллиардов лет без Homo sapiens, человека разумного. Как же тогда мы можем претендовать на роль конечной цели мироздания? Потом пришел Спиноза. Он объяснил нам, что в той степени, в какой мы являемся физическими существами, мы подчиняемся физическим законам, все из которых имеют характер необходимости. Таким образом, свобода, самый большой подарок Бога человечеству, отделяющий нас от животных, просто иллюзия. Существует, по сути, только одна форма свободы: сознание необходимости. Философ становится мудрее, усваивая, что вещи не могли быть иными, чем они есть. Спиноза подготовил почву для целого ряда детерминистов разных направлений. Каждый из них определял ход истории как результат действия той или иной силы. Силы представлялись разными, но все детерминисты сходились в одном: мы являемся тем, чем являемся, потому что не можем быть другими, а всякая противоположная мысль есть просто иллюзия. Маркс утверждал, что вся человеческая история сформирована экономическими силами и стремлением господствующих классов поддерживать свою гегемонию. Религия, которая утверждает нечто иное, сама является инструментом этих классов и используется этими классами для убеждения угнетенных принять свою судьбу как волю Бога, примириться со страданиями в этом мире в надежде на обещанное вознаграждение в будущем. Потом пришел Дарвин с шокирующим откровением, что люди даже не являются sui generis – единственными в своем роде существами. Они есть не образ Бога, но только ветвь приматов, близкие родственники обезьян и шимпанзе. Возможно, есть некоторые различия в степени между людьми и другими животными, но не по существу. И другие животные, сказал Дарвин, обладают чувствами, используют язык и даже имеют какое-то самосознание. Потом пришел Фрейд с откровением о подсознательной сфере темных инстинктивных влечений, работающих под поверхностью нашего ума. Нами движет Эрос и Танатос, сексуальный инстинкт и инстинкт смерти. Мы хотим убить нашего отца и жениться на нашей матери. И это было источником самой религии. Когда-то давным-давно молодые мужчины племени собрались вместе, чтобы убить своего отца, альфа-самца. Совершив убийство они испытали глубочайшее раскаяние, «возвращение вытесненного», чем и являются Бог и голос совести.[6] Религия, сказал Фрейд, есть невроз навязчивости у человечества.[7] Наконец, последними к настоящему времени пришли неодарвинисты с их атакой на оставшуюся вещь, которой люди еще могли гордиться: на их альтруизм, на их готовность жертвовать собой ради других. Это не так, доказывают социобиологи. Человек, в конце концов, есть только результат производства одного гена другим. Какие бы истории мы ни рассказывали, наше кажущееся альтруистическим поведение есть только способ обеспечения нашего генетического выживания производством следующего поколения. В действительности мы помогаем членам своего рода лишь в той пропорции, в которой они разделяют наши гены. «Поскребите альтруиста, – говорит Майкл Гизелин, – и обнаружите лицемера».[8] Но и это не все. Неодарвинисты схватились за случайность хода эволюции, за случайность генетической мутации, создающей разнообразие материала, с которым работает естественный отбор. Стивен Дж. Гулд сделал вывод, что если бы лента эволюции была бы переиграна, не факт, что Homo sapiens возник бы вообще.[9] Так что не только возникновение человека не было уникальным актом божественного творения, но само его существование есть чистый случай. Таким образом, мы не представляем собой ничего особенного, наша планета не имеет значения, наше существование просто пауза во времени. Наши благородные мысли скрывают примитивные намерения. Нет свободы, только необходимость. Нет истины, только господствующий нарратив. Нет моральной красоты, только корыстная борьба за выживание. Все это напоминает мысли Гамлета в один из его мрачных дней: «А что мне эта квинтэссенция праха?».[10] Есть нечто удивительно странное здесь. В течение всего периода, когда разыгрывалась драма разочарования в человечестве, его достижения в познании и контроле над миром поднимались выше воображения всех предыдущих поколений и все более быстрыми темпами. Как же происходит так, что чем выше достижения человека, тем ниже его мнение о себе? Как всегда, наиболее проницательное наблюдение высказал Ницше: «Разве не в безудержном прогрессе пребывает со времен Коперника именно самоумаление человека, его воля к самоумалению? Ах, вера в его достоинство, уникальность, незаменимость в ранговой очередности существ канула в небытие — он стал животным, животным без всяких иносказаний, скидок, оговорок, он, бывший в прежней своей вере почти что Богом ("чадом Божьим",”Богочеловеком")… Со времен Коперника человек очутился как бы на наклонной плоскости — теперь он все быстрее скатывается с центра — куда? в Ничто? в”сверлящее ощущение своего ничтожества"?»[11] Ницше отозвался словами: «с таким трудом добытым самопрезрение» в человеке», ибо нет ничего само собой разумеющегося здесь. Не есть ли это научный эквивалент первородного греха? Стали ли ученые новыми священниками, предлагающими спасение от усугубившегося падения человека? Ницше опубликовал «К генеалогии морали», откуда взяты эти слова, в 1887 году. С тех пор научное самоуничижение, систематическая настойчивость в представлении нас ничем иным как репродуктивными устройствами, слепо копирующих себя, только усиливалось. Но результат совершенно необоснованный. Тот факт, что мы занимаем небольшое пространство во Вселенной и существуем короткий отрезок времени во Вселенной ничего не говорит о нашей значимости или отсутствии таковой. Да, у нас есть темные побуждения, но у нас также есть высокие идеалы, и иногда сила последних поднимает нас над притяжением первых. Нет никакой логики, заставляющей нас принять «герменевтику подозрения»[12] марксистов, фрейдистов и неодарвинистов, убеждающих нас, что мы на самом деле не думаем то, что говорим, и что все человеческое общение есть либо обман или самообман. Проще говоря, их логика есть просто цинизм, подрывающий доверие, от которого зависят человеческие отношения и институты. Это больше, чем просто придирка. Марксизм и дарвинизм потребовали от человечества самую высокую цену в человеческих жизнях когда-либо востребованных идеями. Позвольте мне внести ясность. Сказанное ни в коей мере не означает, что Маркс и Дарвин одобрили бы то, как другие воспользовались их идеями. Они пришли бы в ужас. Но мы не можем забывать, что марксизм привел к советскому коммунизму и сталинской России, и социальный дарвинизм был одним из главных вдохновителей Гитлера и нацизма. Как много людей погибло в результате марксистского учения, мы никогда не узнаем. За годы только сталинского террора по приблизительным оценкам погибло 20 миллионов человек в лагерях и при насильственных перемещениях населения. Многие погибли в результате преднамеренно созданного голода, другие в процессе рабского труда. В начале 1930-х ЦК Коммунистической партии приняло решение перейти от ограничения эксплуататорских тенденций кулачества к ликвидации кулачества, как класса, что привело к неисчислимым смертям. Это был режим неограниченной жестокости и беспощадности. Сталин организовал казни и убийства многих своих коллег, в том числе Троцкого. Режим поддерживал постоянную атмосферу страха с помощью тайной полиции, информаторов и показательных процессов. Те, кто исполнял преступные приказы, знали, что может придти день, когда их постигнет та же участь. Это был самый длинный кошмар из всех когда-либо разыгравшихся во имя высоких идеалов, и, действительно, потребовалось очень много времени, прежде чем марксистские попутчики на Западе признали, что они поклонялись «падшему богу».[13] Что касается гитлеровской Германии, мы не продвинемся в понимании феномена нацизма, рассматривая его как изолированный уникальный случай человеческого падения или нормализуя его в согласии с фразой Ханны Арендт как «банальность зла». Гитлер и его сторонники сформировались под влиянием многих факторов, и было бы неправильно выделить какой-либо один из них в качестве решающего. Но связь между социал-дарвинизмом и попыткой уничтожения евреев, цыган, умственно и физически отсталых является несомненной.[14] В «Моей борьбе» Гитлер сказал: «Более сильная раса изгонит слабых, ибо стремление к жизни в последнем счете ломает все смешные препятствия, проистекающие из так называемой гуманности отдельных людей, и на их место ставит гуманность природы, которая уничтожает слабость, чтобы очистить место для силы».[15] В неопубликованной записи 1928 г. зависимость от дарвинизма программ евгеники, включавших детоубийство, очевидна: «В то время как природа позволяет выжить в борьбе за жизнь лишь немногим наиболее здоровым и выносливым из большого числа живых организмов, люди ограничивают число рождений, а затем пытаются сохранить живыми всех, кто рожден, без учета их реальной ценности и внутренней силы. Человечность поэтому является только рабством у слабости и тем самым, по существу, самым жестоким врагом человеческого существования».[16] Дело не просто в том, что Гитлер впитал эти идеи, будь то через Ницше, Спенсера, Геккеля и других писателей. Они были широко распространены среди интеллектуалов того времени. Идеи евгеники, селекции людей и стерилизации умственно отсталых, а также тех, кто так или иначе был объявлен непригодными, впервые были выдвинуты троюродным братом Дарвина сэром Фрэнсисом Гальтоном. Его поддержали среди прочих Герберт Уэллс, Джордж Бернард Шоу, Джон Мейнард Кейнс, Вудро Вильсон и Теодор Рузвельт. Принудительная стерилизация некоторых групп лиц исполнялась в тридцати штатах Америки между 1907 и 1963 годами. Только последовательная реализация этой программы в масштабе нацистского геноцида привела к признанию ее неприемлемости. В Германии эскалация евгенических программ была плавной. Началась она с принудительной стерилизации «неполноценных элементов». Потом последовали убийства «неполноценных детей» в больницах, «неполноценных взрослых» (психических и физических инвалидов) посредством угарного газа в специальных центрах, и затем геноцид в концентрационных лагерях смерти. Программа проводилась полностью при участии врачей и психиатров, лишь горстка из которых возражала. В конечном итоге она был остановлена в августе 1941 года из-за протестов, в основном со стороны церкви.[17] При чтении обширной литературы о том, что Клаудия Кунц назвала «совестью нацистов», рационализировавшей их действия, бросается в глаза, что основой этой совести были не только конкретные идеи социал-дарвинизма: сильные устраняют слабых, арийская раса должна быть защищена от загрязнения и т.д., но также преклонение перед авторитетом науки, что бы ни было признано за науку. Вы должны были только указать, что евреи (или цыгане или поляки) были раковой опухолью в теле Германии и, следовательно, подлежали хирургическому удалению, и ваша совесть вас не тревожила - как будто наука заняла место откровения, в котором не могло быть сомнения. Вот, к примеру, слова, произнесенные в 1940 г. Конрадом Лоренцом, членом нацистской партии, впоследствии получившим Нобелевскую премию за работы по экспериментам на животных: «Расовая гигиена должна быть более последовательной, чем это имеет место сегодня, в радикальной элиминации морально низших человеческих существ... В доисторические времена человечества отбор на выносливость, героизм, социальную полезность и т.д. происходил исключительно действием враждебных факторов. Эту роль должна взять на себя человеческая организация. В противном случае человечество при отсутствии селективных факторов будет уничтожено дегенеративными явлениями, подобными тем, что сопровождают доместикацию животных».[18] Язык спокоен, бесстрастен, деловой. «Гигиена», «дегенеративные явления», самоочевидное «должна». И простой вывод: мы должны уничтожить или мы будем уничтожены (психически неполноценными детьми и так далее). Чтобы выжить в Освенциме, Примо Леви должен был пройти проверку его научной квалификации для работы на соседнем химическом заводе. Экзаменатором был инженер Паннвиц с докторской научной степенью. Вот как Леви описывает встречу: «Паннвитц — высокий, худой, светловолосый; глаза, нос, волосы у него именно такие, какие и должны быть у всех немцев; он восседает за старинным письменным столом. Я, хефтлинг 174 517, стою в его кабинете, самом настоящем кабинете, сверкающем чистотой и порядком, и боюсь пошевелиться, чтобы ничего не испачкать. Закончив писать, он поднял глаза и посмотрел на меня. С того дня я много думал об инженере Паннвитце. Мне хотелось знать, как он ведет себя в личной жизни, чем занимается после работы, когда покидает полимерную лабораторию и уже не обязан демонстрировать свое индогерманское превосходство. Став снова свободным человеком, я мечтал встретить его, но не для того, чтобы отомстить, а из любопытства, чтобы разобраться в тайне человеческой души. Дело в том, что посмотрел он на меня не таким взглядом, каким человек смотрит на человека, и, если бы я мог до конца разобраться в природе этого взгляда, словно направленного через стеклянную стенку аквариума на существо из другой среды обитания, я бы разобрался и в причинах великого безумия Третьего рейха. В эту минуту все, что мы привыкли говорить и думать о немцах, полностью подтвердилось. В голове, посылавшей приказы голубым глазам и холеным рукам, я прочел: «Этот экземпляр передо мной бесспорно относится к виду, подлежащему уничтожению. Однако прежде, в порядке исключения, следует удостовериться, нельзя ли утилизировать его хотя бы частично»».[19] Знание того, что произошло в России при Сталине, в Китае при Мао и в Германии при Гитлере, необходимо для понимания проблем нравственного сознания в двадцать первом веке. Это были эксперименты, осуществленные под влиянием идей, выработанных западными интеллектуалами в девятнадцатом веке. Они были призваны заполнить вакуум, оставленный широко распространившейся потерей веры в Бога и в религию. Я не хочу сказать, что секулярные схемы спасения хуже религиозных. Такие аргументы недостойны серьезных умов. Религии, в том числе авраамические монотеизмы, принесли также и вред, в то время как наука и техника, в целом, принесли огромную пользу. Цель этой главы заключается просто в том, чтобы отметить, насколько хрупким является понятие человеческого достоинства и как легко оно может быть потеряно на пути научного мышления. Деморализации и опасные идеи Повторю: нельзя винить Маркса, Дарвина и Фрейда за то, во что другие обратили их идеи. Тем не менее, они по своей сути были опасными идеями. Почему? Во-первых, есть что-то внутренне бесчеловечное в менталитете левого полушария. Научный ум живет в отчуждении, анализе, разложении целостности на составные части. В центре внимания не партикулярное, не этот человек, не эта женщина, не этот ребенок, но всеобщее. Наука в себе не имеет места для сочувствия или содружества. Это не значит, что ученые не чуткие и не любящие люди. Они люди как люди. Но когда наука становится идолом и религия отвергается, тогда принимаются определенные решение элиминировать из рассмотрения человеческие чувства ради чего-то высшего, благородного, большего. Но от туда до ада остается короткая дистанция. Во-вторых. Ницше справедливо спросил: «К чему вообще мораль, если жизнь, природа, история ”неморальны”?».[20] В природе нет морали. Ни добро, ни право, ни долг или обязанность не вплетены в ткань вещей. Там нет возможности вывести из того, что есть, то, что должно быть. В Талмуде говорится: если бы Бог не дал нам Его заповеди, «мы могли бы учиться сдержанности у кошки, трудолюбию у муравья, супружеской верности у голубя, и хорошим манерам у петуха».[21] Также мы могли бы учиться дикости у льва, безжалостности у волка и ядовитости у гадюки. У каждой цивилизации есть пути определения и предупреждения катастрофических форм поведения, есть какой-то способ установления границ дозволенного и требования: «Ты не должен». В мифологических обществах они устанавливаются посредством табу. Иудейско-христианское наследие содержит божественные установления. Есть определенные вещи, которые вы не должны делать, каковы бы ни были последствия. И это потеряно в современную эпоху. Хайек назвал «пагубной самонадеянностью» мысль, что мы знаем лучше, чем знали наши предки как просчитать последствия, как обойти запреты, которые они соблюдали, и добиться того, чего они не сумели.[22] Подрывая классические представления о человечности, марксистские, дарвинистские и фрейдистские взгляды на человека трагически разрушили ограничительные нормы поведения человека. Они сделали это по-разному, но все три подорвали силу: «Ты не должен». Если нет ничего святого, то нет и ничего кощунственного. Когда нет Судьи, нет справедливости. Остается только эффективность и воля к власти. Третий момент, не менее важный. Наука не может в себе и в выводах из себя раскрыть человеческое достоинство, потому что достоинство основано на человеческой свободе. С самого начала еврейская Библия говорит о свободной воле Бога, не ограниченной природой. Он создал человека по образу своему и даровал человеку ту же свободу, неограниченную природой, велев ему, но не запрограммировав его, делать добро. Весь библейский проект от начала до конца посвящен раскрытию путей, на которых уважается свобода в личных отношениях, в семьях, общинах и народах. Библейская мораль есть мораль свободы, ее политика есть политика свободы, и ее теология есть теология свободы. Концепция свободы выходит за сферу науки. Наука не может что-либо сказать о свободе, потому что миром науки являются причинно-следственные связи. Камень не может свободно падать или не падать. Молния не выбирает, когда и где ударить. Научный закон связывает одно физическое явление с другим без вмешательства воли и выбора. В сфере, в которой развивается наука о поведении человека, происходит неявное отрицание свободы человеческого поведения. Свобода является иллюзией. Именно таков смысл учений Спинозы, Маркса и Фрейда. Но если свобода является иллюзией, то и человеческое достоинство, основанное на ней есть иллюзия. Наука не может не лишать человеческую личность святости и тем самым открывает ворота к ее возможному осквернению. Мы свободны. Мы знаем это так же верно, как мы знаем что-либо еще. Мы знаем, что значит выбирать между альтернативами, взвешивать варианты, просчитывать последствия, обращаться к нашей совести, спрашивать совета у других и так далее. Тем не менее, на протяжении всей истории люди находили почти бесконечные аргументы против свободы выбора. Это был не я, это была воля богов или влияние звезд, или злых духов, или фортуна, удача, случайность. Это наше воспитание или влияние друзей, или экономические обстоятельства, или генетическая наследственность. Отказ от свободы восходит к первым людям в Эдемском саду. Спрошенный о своем грехе, Адам обвинил Еву, а Ева обвинила змея. Наши оправдания становились все более изощренными с течением времени, но они остаются тем же самым – отговорками. Проблема свободной воли обсуждается уже почти двадцать пять веков. Платон был озабочен ею. И Аристотель. Павел говорил о ней с большой страстью в послании к Римлянам. Но о ней было сказано уже в начале книги Бытия. Бог видит озлобление Каина и его готовность совершить тяжкое преступление. И Бог предупреждает его, сказав, что, хотя он охвачен сильными эмоциями, он должен контролировать их: «И сказал Господь Каину: почему ты огорчился? и отчего поникло лице твое? если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним» (Быт. 4:6-7). Мы можем выразить эти слова сегодня на техническом языке. Каин испытывает возбуждение в миндалевидной железе, так называемом «рептильном мозгу» с его подъемом и спадом реакций, в том числе гнева. Бог призывает Каина использовать его префронтальную кору с ее способностью придать мышлению более рациональный и совещательный характер, чтобы выйти за пределы своих индивидуальных непосредственных интересов в данное время и в данном месте. Неврология показала нам, где в мозгу происходит борьба за свободу, но она не показала нам саму свобода, которую мы можем осознать только интроспективно изнутри. Опасности, заключенные в сайнтификации («онаучивании») человеческой личности, не исчезли. Они облеклись в новые формы. Одной из них является интенсивное использование психотропных препаратов, таких как риталин для контроля настроения и поведения. Нельзя сказать, что есть что-то плохое вообще в использовании лекарств для лечения заболеваний, например, синдрома дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ), но мы должны быть озабочены риском квалификации все более широких областей эмоциональной жизни как анормальностей, подлежащих лечению, а не как реакций, которые следует поддерживать как элементы морального и этического самоконтроля. В той степени, в которой мы подвергаем поведение человека воздействию лекарств, мы отрицаем его свободу и ответственность. Можно предвидеть время, когда идеи свободы и ответственности станут проблематичными. Если это произойдет, уголовное правосудие: законы, суды, судебные процессы и наказание потеряет смысл, и правонарушители будут подвергаться лоботомии как в 1940-х и начале 1950-х годах. Правосудие исчезнет, ​​и на его место придет социальный контроль. Наступит «прекрасный новый мир» по предсказанию Олдоса Хаксли, в котором люди больше не имеют целей, не мечтают, не любят, но только живут в состоянии постоянного умиротворения, вызванного воздействием наркотиков, изменяющих сознание и порождающих виртуальные ощущения, что стало возможным уже сегодня. Нас удерживает не встать на этот путь только убеждение, что мы свободны, что счастье, которое мы обретаем своим усилиями, стоит больше, чем экстаз вызванный наркотиками, стимулированный серотонином.[23] Но нет никакой гарантии, что мы всегда будем думать так. Если человеческие существа являются лишь организмами в мире организмов, и ничто не отличает нас от животных, то нет ничего, что могло бы оправдать максиму: «относитесь к человеку как к цели, а не как к средству». Высшей иронией современной секулярной этики является то, что люди рассматриваются в ней как правообладатели, потому что являются автономными личностями, способными выбирать. Но эволюционная психология и неврология подрывают саму идею о нашей свободе выбирать что-нибудь вообще. Противоречие, заключенное в самом сердце секуляризованного видения человечности, не может поддерживать это видение бесконечно.[24] Не случайно, что свобода занимает центральное место в еврейской Библии, но только незначительное место в анналах науки. Отношение души к телу или ума к мозгу аналогично отношению Бога к физической Вселенной. Если есть только физическая Вселенная, то есть только мозг и нет ума; если есть только физическая Вселенная, то нет и Бога. Иллюзорность существования Бога и иллюзорность существования человеческой свободы идут рука об руку. Утверждение свободы в противовес вечно звучащим, постоянно меняющимся отрицаниям ее является отличительной чертой авраамического монотеизма как особой философии. Мы свободны. Мы – «выбирающие животные». «Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое» (Втор. 30:19). Жизнь есть выбор. В этом факте заключается наше достоинство. Если у нас нет свободы, что отличает нас от животных, которых мы убиваем для наших нужд, иногда даже просто ради спорта? Что делает нас личностями, не вещами? Если мы отрицаем свободу в теории, в конечном итоге мы потеряем ее на практике, как это произошло в нацистской Германии и сталинской России и может еще случиться в новых и непредвиденных обстоятельствах. Ради человеческого достоинства наука должна сопровождаться другим голосом. Не в оппозиции к ней, но голосом того, что когда-то мы называли душой, голосом защищающим нашу человечность. Нет большей защиты человеческого достоинства, чем слова самой первой главы Библии, осмеливавшейся назвать человека «образом Божьим». (продолжение следует) Примечания [1] Friedrich Nietzsche, On the Genealogy of Morality, ed. Keith Ansell-Pearson, trans. Carol Diethe, Cambridge, Cambridge University Press, 1994, Third Essay, 25:115. [2] Michel Foucault, The Order of Things: An Archaeology of the Human Sciences, New York, Vintage, 1973, p. 387. [3] Oration on the Dignity of Man (1486). The text is available at: http://www.wsu.edu:8080/~wldciv/world_civ_reader/world_civ_reader_1/pico.html. See Ernst Cassirer, Paul Oskar Kristeller and John Herman Randall, Jr, The Renaissance Philosophy of Man, Chicago, University of Chicago Press, 1948; M. V. Dougherty (ed.), Pico della Mirandola: New Essays, Cambridge, Cambridge University Press, 2008. (См. русский текст: http://psylib.org.ua/books/_pikodel.htm) [4] On del Medigo see Jacob J. Ross, Sefer Behinat ha-dat, Tel Aviv, Tel Aviv University Press, 1984; Harvey Hames, ‘Elijah DelMedigo: an archetype of the halakhic man?’ in David Ruderman and Giuseppe Veltri, Cultural Intermediaries: Jewish Intellectuals in Early Modern Italy, Philadelphia, University of Pennsylvania Press, 2004, pp. 39–66. [5]Free Inquiry Magazine, vol. 17, no. 3, 1997; see Leon Kass, Life, Liberty, and the Defense of Dignity: The Challenge for Bioethics, San Francisco, Encounter Books, 2002. (См. русский текст: http://vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/MEN/CLONE_4.HTM) [6] Sigmund Freud, Totem and Taboo, London, Routledge, 2001. (З. Фрейд, «Тотем и табу») [7] Sigmund Freud, The Future of an Illusion, New York, W. W. Norton & Co., 1975. (См. З.Фрейд, Будущее одной иллюзии) [8] Michael T. Ghiselin, The Economy of Nature and the Evolution of Sex, Berkeley, University of California Press, 1974, p. 247. [9] Stephen Jay Gould, Wonderful Life, New York, W. W. Norton & Co., 1989, p. 51. [10] Shakespeare, Hamlet, Act 2, scene 2, lines 303–12. [11] Nietzsche, On the Genealogy of Morality, Third Essay, 25:113. 9 (См. Ф. Ницше, «К генеалогии морали. Рассмотрение третье») [12] Термин заимствован из работ Поля Рикёра. See his Freud and Philosophy: An Essay on Interpretation, New Haven, CT, Yale University Press, 1970. [13] The god that failed. A Confession.1949.Сборник статей видных писателей того времени, разочаровавшихся в коммунизме (Louis Fischer, André Gide, Arthur Koestler, Ignazio Silone, Stephen Spender, and Richard Wrigh). (Примечание переводчика) [14] Наиболее впечатляющим анализом предмета является Richard Weikart, From Darwin to Hitler, New York, Palgrave Macmillan, 2004. See also Dennis Sewell, The Political Gene, London, Picador, 2009 [15]Adolf Hitler, Mein Kampf, Munich, 1943, pp. 144–5, quoted in Weikart, From Darwin to Hitler, p. 211. [16] Quoted in ibid., p. 215. [17] Полностью история изложена в Robert Jay Lifton, The Nazi Doctors, 2nd ed., New York, Basic Books, 2000, especially pp. 80–95. [18] Quoted in ibid., p. 134. [19] Primo Levi, Survival in Auschwitz, The Nazi Assault on Humanity, New York, Collier, 1961, p. 96. (см. русский текст Примо Леви, «Человек ли это?» – http://www.rulit.net/books/chelovek-li-eto-read-222927-25.html) [20] Friedrich Nietzsche, The Gay Science: With a Prelude in Rhymes and an Appendix of Songs, trans. Walter Kaufmann, New York, Vintage, 1974, p. 344.(См. Ф.Ницшеб «Веселая наука») [21] Babylonian Talmud, Eruvin 100b (Вавилонский Талмуд, Трактат Эрувит 100б.) [22] Friedrich A. Von Hayek and William Warren Bartley, The Fatal Conceit: The Errors of Socialism, Chicago, University of Chicago Press, 1989. [23] Эту мысль замечательно выразил Роберт Нозик в мысленном эксперименте с «машиной для производства личного опыта» в книге «Анархия, государство и утопия». (Robert Nozick in the passage about the ‘experience machine’ in Anarchy, State, and Utopia, New York, Basic Books, 1974, pp. 42–5) Если бы нам предоставили бы возможность провести жизнь подключенными к машинам, способным имитировать поток приятных переживаний, которые нельзя было бы отличить от реальных, предпочли бы мы это реальной жизни? Нозик предполагает, что мы ответили бы: "Нет" [24] See Nicholas Wolterstorff, Justice: Rights and Wrongs, Princeton, NJ, Princeton University Press, 2007. Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #9(178)сентябрь2014 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=178 Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer9/Dynin1.php