На следующий день после разговора с Профессором Кайсаров пришел к Зелинскому и сказал, смущенно огладив ухоженную татарскую бородку:
– Виктор Андреевич, я должен поставить вас в известность, что буду баллотироваться на должность директора. – И встретив несколько недоуменный взгляд, добавил: – Думаю, было бы непорядочным не сказать об этом заранее.
Пятилетний срок директорства Зелинского подходил к концу, и неделю назад были объявлены очередные выборы.
– При чем тут порядочность, Сергей Айварович? – пожал плечами Зелинский. – Вы доктор наук, имеете полное право. Только зачем вам это? Да и Ученый совет вряд ли вас поддержит. Никто не захочет раскола.
В последнем директор был почти стопроцентно уверен. Кайсаров не слишком давно работал в институте и одной ногой оставался в университете, где находился под немалым влиянием своего учителя, профессора Мун Лисена, «скромно» предпочитавшего, чтобы его именовали просто Профессором. По этой причине Кайсаров был не слишком популярен в институте.
– По большому счету мне этого и не нужно, – охотно согласился Кайсаров, – но так уж сложились обстоятельства. А если честно, в этом заинтересован наш ректор.
«"Наш" ректор! – усмехнулся мысленно Зелинский. – Он по-прежнему мыслит себя в первую очередь сотрудником университета, хотя у Мун Лисена работает всего лишь на полставки. Не знаю, чего уж там хочет ректор, но Лисен, конечно, был бы очень рад директорству Сергея Айваровича. Сейчас на него работает только лаборатория Кайсарова, а при успехе будет работать весь институт. Ежу понятно, откуда растут ноги. Но для отвода глаз (и для усиления нажима) назван ректор».
– Ради Бога! Имеете право, – повторил он с улыбкой.
– А насчет Ученого совета не все так однозначно, – продолжал Кайсаров как по бумажке. – Тем более, что Совет может и две кандидатуры выдвинуть. Настоящие выборы будут на Отделении, а вы сами знаете, как к вам Ладонников относится.
Зелинский знал, как к нему относится председатель Отделения академик Ладонников. Пять лет назад, когда Виктор Андреевич в первый раз баллотировался на должность директора, Ладонников открыто выступил против, и Зелинский прошел лишь каким-то чудом, получив перевес всего в один голос. Знал Зелинский и то, почему академик поступил именно так. Его попросил об этом бывший директор института Белотуров. Белотурову исполнилось семьдесят, и он не имел права быть вновь избранным директором, но если выборы не состоятся, он мог бы остаться исполнять обязанности. Ладонникова и Белотурова связывали многолетняя дружба и не один ящик совместно выпитой водки. Знающие люди говорили, что и тот и другой могли шутя выпить по две бутылки.
– Я вас понял, – кивнул Виктор Андреевич. – Если это все, то спасибо за информацию.
– Пока все, – тихим, но металлическим голосом произнес Кайсаров. – Я постараюсь отговорить ректора, но боюсь, что мне это не удастся. Поэтому, как порядочный человек, я должен был прийти и сказать.
С этими словами он поднялся и вышел из директорского кабинета. Зелинский несколько минут переваривал полученную информацию, которая, конечно же, взволновала его, а затем направился в соседний кабинет, который делили между собой ученый секретарь Любовь Марковна Буре и заместитель директора Татьяна Георгиевна Окунева, его первые советчицы.
– Хорош гусь! – со свойственной ей эмоциональностью воскликнула Любовь Марковна, тряхнув пышной прической. – Под Лисена нас всех хочет уложить!
Ярая патриотка института, она никогда не скрывала свой антипатии к Кайсарову. Татьяна Георгиевна, натура более прагматичная, заметила осторожно:
– Я думаю, что дело не только в Лисене. Не исключено, что ректор действительно имеет на нас свои планы. Не зря ведь Ладонников в последнее время к нему зачастил. – И она вопросительно посмотрела на директора.
«А ведь действительно не зря, – подумал тут Виктор Андреевич. – К нам в институт за пять лет ни разу не приехал, а в университет – как на работу».
– Надо срочно проводить Ученый совет! – заявила Любовь Марковна. – Пока Кайсаров не подготовился. Давайте прикинем, кто может проголосовать за него. – И она тут же начала загибать пальцы. – Он сам – раз, Лисен – два, Белотуров – три…
– Кораблева может проголосовать, – подсказала Окунева, – они дружат.
– Ну, не так уж и дружат! – не согласилась с ней Буре. – Он к ней чай заходит пить, но и Виктор Андреевич заходит и даже чаще.
– Все равно, она натура деликатная, ей будет трудно голосовать против. А если голосование будет «мягкое», то проголосует за обоих.
– Или воздержится, – добавил Зелинский. – Что в итоге сработает на Кайсарова.
– Не забывайте, что есть еще Петренко, – напомнила ученый секретарь. – У него докторская на выданье, а без одобрения Лисена ее к защите не примут. Ему наверняка сделают предложение, от которого он не сможет отказаться. Так что, если Кораблева дрогнет, Кайсаров может и пройти.
– Я с Василиной поговорю, – пообещала заместитель директора. – Раскол нам не нужен. Нас нынешний директор вполне устраивает.
Василина Кораблева была ровесницей Окуневой, пришла в институт с ней одновременно, последние годы руководила группой химиков. Характер она имела ровный, приветливый, люди к ней тянулись и все звали ее по имени (кроме, конечно, непосредственных подчиненных).
– А вы срочно пишите своим знакомым академикам и просите письма поддержки, – посоветовала Буре, в упор глядя на как-то притихшего директора. – Я думаю, что упоминание Кайсаровым Ладонникова – не просто фигура речи. Да и Белотуров еще своего последнего слова не сказал.
Бывший директор два года как уволился, перешел в другой институт, не смог сжиться с изменением своего статуса, и, зная его самолюбивый характер, нетрудно было ожидать от него действий, направленных против преемника. Тем паче, что и слухи об этом ходили упорные.
На том и порешили. Заседание Ученого совета устроили через неделю, быстрее не получилось. Совет собрался в полном составе, повестка, как полагается, была объявлена заранее. По регламенту, вначале надо было определить – каким будет голосование: «мягким» или «жестким». В первом случае на Отделение выдвигались две кандидатуры, независимо от набранных ими голосов (лишь бы не ноль), во втором – одна. Теоретически был и вариант невыдвижения ни одной кандидатуры (при определенном числе воздержавшихся), но он всерьез не рассматривался.
Голосование по форме «мягкая» – «жесткая» было открытым, и Кораблева, как и предполагалось, продемонстрировала свою «деликатность» – воздержалась. Неожиданно для Зелинского спас положение Петренко: он проголосовал за жесткую форму.
Было интересно, с какой научной программой выступит Кайсаров, что предложит изменить в работе института. Накануне он опять встретился с Зелинским и с деланно сокрушенным видом объявил, что ему не удалось отбиться от ректора, и вдобавок пояснил, что ректор действует в полной договоренности с Ладонниковым. А сегодня, перед самым началом заседания Ученого совета, в кабинет Зелинского зашел сам Профессор – как всегда подчеркнуто элегантный, в белом костюме и белых же остроносых туфлях – и, опустившись в предложенное кресло, промолвил с добродушной улыбкой:
– Виктор Андреевич! Вы же умный человек! Не позорьтесь! Будет лучше, если вы сами снимите свою кандидатуру. Наверху все решено, Ладонников на этот раз полностью контролирует ситуацию, вас в Отделении не выберут.
– Посмотрим! – улыбнулся в ответ Зелинский. – Без боя я не сдамся. – Он не стал спрашивать, почему «наверху» приняли такое решение. Ответ восточного человека был ему очевиден: «наверху» виднее.
Сейчас, на Ученом совете, тоже явно просматривался сценарий заранее проработанного решения. Не важно, кто и что явно говорит, важно – кто и как тайно проголосует. Когда Кайсарова спросили, что в научной тематике института он планирует поменять, он, ничтоже сумняшеся, ответил, что в ближайшие годы ничего менять не намерен. Спрашивается тогда, зачем институту менять директора, если новый будет полностью продолжать линию старого? Белотуров счел своим долгом все же выступить и четко обозначить, на чьей он стороне, отметив, что при Кайсарове институт сможет теснее взаимодействовать с университетом, что всем и так было понятно. Университетский же завкафедрой Мун Лисен дипломатично заявил, что его устраивают обе кандидатуры. Не было сомнений, что заявление сие было лукавым.
Кайсаров набрал четыре голоса из десяти. Кораблева, сидевшая рядом с Окуневой, на ее глазах вычеркнула его фамилию из бюллетеня. Четвертым «за» был голос Петренко. В этот же день он самолично каялся перед Зелинским, и, утирая платком вспотевшую лысину, объяснял, что ему поставили ультиматум: Лисен пообещал, что пока жив, не допустит его к защите. Зелинский на него даже не обиделся. Слаб человек, своя рубашка ближе к телу.
Кайсаров же, сразу после заседания Ученого совета, в коридоре, подошел к Виктору Андреевичу и сказал со странной, почти победной улыбкой:
– Но я все равно буду директором! Это решено! Вы же умный человек, должны понимать. А выдвинуть меня могут и в другом месте.
Виктор Андреевич ничего на это не ответил, но в этот же день разослал письма трем академикам, которых знал лично и которые знали его и его научные работы. Электронная почта работает быстро, и через несколько дней у него на руках имелись серьезные бумаги от серьезных людей, а оригиналы этих бумаг, как и полагалось, отправились к Ладонникову. Зелинский полагал, что председатель Отделения, при всей своей властности, не рискнет проигнорировать мнение трех членов Академии. Выждав нужное время, он поехал в Отделение и напросился на прием к председателю. Тот принял его без лишней вельможности, что делало ему честь, предупредив лишь, что у него мало времени.
– У меня к вам всего лишь два вопроса, – успокоил его Зелинский. – Наш институт выдвинул меня на должность директора. Научный центр выдвинул Кайсарова. Правда ли, что вы поддерживаете Кайсарова?
Ладонников несколько мгновений испытующе смотрел на Зелинского. Они были практически ровесниками, по образованию оба физики, оба в начале своей научной карьеры занимались примерно одним и тем же – компьютерным моделированием молекул и атомных систем. Они и внешне были во многом похожи, только Ладонников чуть пошире в плечах и седина в его шевелюре только-только начала пробиваться, а голова Зелинского была бела, как созревший одуванчик. И еще имелось одно заметное отличие: Виктор Андреевич не носил усов, а Валерий Иванович носил и холил. Ну, а если говорить не о внешности, то различия между ними имелись более существенные: Зелинский всю жизнь продолжал заниматься моделированием, получил известность среди специалистов, его неоднократно приглашали работать за границу; Ладонников же еще в молодости пошел по административной линии, сравнительно быстро стал директором, академиком, а затем и председателем Отделения, но не переставал ощущать свою подспудную ущербность как ученого: его не знали за рубежом, его почти не цитировали. А этого наглеца, который ни разу за пять лет к нему не приехал, цитировали!
– Да, это правда, я поддерживаю Кайсарова! – ответил Ладонников с прямотой римлянина, потому что причин лгать не видел. Человек лжет из страха, а с чего бы ему, академику и Председателю, бояться рядового директора? Это все равно как льву бояться зайца.
– Тогда второй вопрос, – продолжал Зелинский. – Почему?
– Потому что вы ведете институт не туда, – уверенным тоном отвечал Ладонников, и в этой уверенности чувствовалась заготовленность ответа. – Мы с вашим ректором на эту тему неоднократно разговаривали.
«Они с ректором разговаривали! – с внутренним сарказмом, не поведя бровью, отреагировал Виктор Андреевич. – С человеком, не имеющим никакого отношения к Академии! Почему же не со мной? Не с директором института? За пять лет ни одного разговора, ни одного замечания, ни одного даже формального упрека – и вдруг: «ведете не туда!»
– Вы чересчур сильно увлекли сотрудников моделированием, – пояснил Ладонников, по-видимому почувствовав, что должен подпереть свое мнение конкретикой. – И вообще, вы физик! Институт материаловедения должен возглавлять материаловед!
Зелинскому неожиданно стало весело. «Так вот оно что! – подумал он. – Обыкновенная мелкая зависть! Не удался сам как моделист, хочется удавшемуся напакостить. А ведь в институте кроме меня моделированием лишь полтора человека занимается, остальные все на эксперименте. Да и моделирование – не грех никакой. Сейчас все понимают: в нанотехнологиях без моделирования делать нечего».
Было очевидно, что спорить с Ладонниковым бесполезно: все равно как ягненку с волком тягаться. Но не отреагировать на последнюю реплику академика Зелинский не смог.
– Но вы ведь тоже не химик, – сказал он с ехидцей в голосе. – А руководите институтом химии.
Ладонников едва заметно смутился, но холодно ответил:
– Да, но я всю жизнь работаю в химии.
– А я – в физике твердого тела, которая является основой материаловедения. – Зелинский заметил, что Ладонников привстает с кресла, давая понять, что время аудиенции заканчивается, и быстро произнес: – И, все-таки, я считаю, что вы не правы, Валерий Иванович!
Председатель Отделения посмотрел на него с плохо скрытым удивлением и, чуть помедлив, ответил лаконично:
– Выборы покажут!
Едва посетитель покинул кабинет, Ладонников позвонил начальнику управления кадров и попросил принести папку с выборными документами Зелинского. Посмотрим, посмотрим, с чего этот заяц так расхрабрился!.. Ага, так и есть: три письма с поддержкой от академиков. Одно из Москвы, другое из Питера, третье с Урала.
– Вы их будете зачитывать вслух? – спросил он кадровика.
– Ну, да, – кивнул тот. – Процедура, сами знаете.
«Имена все известные, авторитетные, письма зело хвалебные, – подумал Ладонников, мрачнея. Кое на кого могут подействовать». Он хорошо помнил моральную оплеуху, полученную им пять лет назад, когда он прямо выступил против кандидатуры Зелинского, а того все-таки избрали. Одним голосом, но избрали! Не дай Бог, сейчас это повторится, авторитета ему не прибавит, а свои перевыборы тоже не за горами. Конечно, с ректором есть договоренность, но своя голова дороже. А уж Кайсаров ему вообще ни брат и ни друг!
– Оставьте мне эту папочку, – попросил он начальника кадров. – А будете проходить мимо кабинета Телушина, попросите его ко мне.
Анатолий Семенович Телушин работал в Отделении Главным ученым секретарем. Должность эта была в основном бумажная, канцелярская, он ее не любил, тянул через пень колоду, совмещая с научной работой в одном из институтов. На эту должность никогда не было много желающих, и четыре года назад, когда нужно было найти замену безвременно ушедшему секретарю, Ладонникову с трудом удалось уговорить Телушина, соблазнив его званием члена-корреспондента, почти автоматически прилагавшегося к должности. Однако за эти четыре года Анатолий Семенович так мастерски продемонстрировал свою непригодность к секретарской работе, что Председатель все чаще мечтал от него избавиться и только искал подходящей возможности. Такая возможность появилась недавно, когда объявили выборы в несколько институтов, и на одну из директорских вакансий вообще не оказалось претендентов. Институт этот находился в Ясногорске, был крошечным и самым отсталым по всем показателям. Телушин предпочел бы просто вернуться в свой институт, где у него почти сиротствовал отдел, да и кафедру в местном «политехе» не хотелось бросать, но характер он имел слабый и не осмеливался сказать начальству «нет». Но и «да» он пока что не сказал, ссылаясь на то, что не может уговорить жену на переезд из столицы региона в далекую тьмутаракань – почти сутки езды поездом! Сейчас у Ладонникова родился для него дополнительный аргумент.
Телушин вошел, грузно опустился на предложенный стул и выжидательно посмотрел на Председателя. Взгляд его по обыкновению был грустен и почти обречен. Ослик Иа да и только!
– У меня для вас есть хорошая новость, Анатолий Семенович! – бодрым голосом начал Ладонников. – Я хочу отменить выборы директора в Институте материаловедения и слить его с вашим институтом – разумеется, после ваших выборов и утверждения. Тогда у вас будет институт вполне солидных размеров, и вы смело сможете претендовать на звание академика.
Взгляд Телушина заметно оживился, он вдруг даже телом постройнел, подобрался.
– Да, да! – подтвердил председатель. – Вы не ослышались. Я буду рекомендовать вас на звание академика. И сами знаете, это почти стопроцентная гарантия.
Телушин вдруг часто заморгал, лицо его сделалось пунцовым. Он давно уже слышал шутку, бродившую по Академии: «Чтобы стать членом Академии, надо иметь заслуги не перед наукой, а перед академиками». И в этой шутке была лишь доля шутки.
– Мне надо подумать, с супругой посоветоваться, – привычно пробормотал он.
– Думать тут нечего! – жестко оборвал его Ладонников. – Я знаю многих член-коров, даже в Москве, которые с огромной радостью согласились бы, не задумываясь. А вы как всегда очень медленно соображаете! Получить академика – это все равно что выиграть пожизненный билет в бизнес-класс, в ВИП-класс! Почет, привилегии, неубиваемая прибавка к зарплате! Вам уже шестьдесят пять, это ваш последний шанс! Впрочем, и единственный. Такие предложения дважды не делаются.
Телушин пожевал губами, сглотнул и тихо произнес:
– Я согласен.
– Ну, и ладушки! – улыбнулся председатель Отделения и лихо встопорщил усы. – Тогда готовьте к следующему Президиуму проект решения об отмене выборов по Институту материаловедения. Формулировка? В связи с планируемой реструктуризацией. Никто ничего не поймет, и это будет правильно.
Дальше начала работать академическая бюрократическая машина. Работала она со свойственной ей медлительностью и с обязательным прохождением каждого решения через уставный перечень инстанций. В частности, в Институт материаловедения уведомление об отмене выборов директора поступило лишь через месяц, после того как решение об этом было принято на Президиуме Отделения. Слухи о том, в чьих интересах это произошло, дошли, конечно, много раньше, и оказавшись по делам в Отделении, Зелинский не преминул зайти к Главному ученому секретарю.
– Да, – честно признался тот. – Ладонников мне предложил академика. От таких предложений не отказываются. Он даже квартиру в Ясногорске пообещал. То есть, деньги на покупку квартиры.
«Вот и кинули Кайсарова! – без горечи подумал Зелинский. – Кинули, как разменную монетку». Сергей Айварович уже подходил к нему и интересовался: писать ему заявление об увольнении по собственному желанию или директор будет искать свой повод? Смешной человек! Телушин тоже выглядел смешным и где-то даже жалким.
– Вы можете рассчитывать на мое сотрудничество, – заверил Зелинский, сам осознавая свою неискренность. И чтобы приглушить вранье, уточнил: – Я поддержу любое ваше начинание, при условии, если оно действительно будет вашим.
Анатолий Семенович вздохнул и развел руками:
– Увы! Есть еще и начальство!
Бюрократическая машина продолжала неспешно работать, Зелинский был временно назначен исполняющим обязанности директора, жизнь в институте продолжалась; сотрудники, всколыхнутые ожиданием тревожных перемен, постепенно успокаивались, привыкали к грядущей неизбежности. Так прошла зима, в течение которой Академия готовилась к событиям, для нее куда более важным: к выборам нового Президента Академии, к перевыборам председателей Отделений и других начальствующих лиц. Лишь к весне у Ладонникова дошли руки до выноса на Президиум вопроса о слиянии Института материаловедения с ясногорским Институтом машиноведения.
Перед поездкой на это заседание Зелинский советовался с разными людьми – как ему себя там вести. Окунева предлагала не возникать, не злить председателя Отделения и не ссориться с будущим директором объединенного института. Буре рекомендовала четко обговорить условия слияния: чтобы у материаловедов был статус филиала, со своим счетом и печатью, иначе не наездишься в Ясногорск за каждой бумажкой. Василина Кораблева посоветовала сходить в церковь и поделиться сомнениями с батюшкой. Зелинский так и поступил, тем паче, что уже года три ходил в церковь регулярно, почти каждую неделю. Сомнения у него действительно были. Он чувствовал, что его может занести, затянуть в перепалку, амбиции взыграют, гордыня, а пострадают потом сотрудники.
Духовник его, отец Александр, выслушал прихожанина, потеребил задумчиво русую бороду и ответил:
– А вы к совести своей там, на месте, прислушайтесь, Виктор. Как она подскажет, так и действуйте. Голос совести – это и есть голос Бога. А я буду за вас молиться.
Кораблева тоже пообещала молиться, и он поехал, перекрестясь. А точнее, полетел. Потому что это заседание Президиума было назначено на Камчатке, на фоне заснеженных вулканов. Возможно, чтобы народу было поменьше, чтобы вопросов лишних не задавали, чтобы волны потом пониже расходились. Все-таки, странное это было слияние: институт, вдвое больший по размеру, вливался в меньший, а не наоборот. Ну, и другие еще имелись странности.
Выступил Ладонников. Главным аргументом для слияния, а фактически для ликвидации Института материаловедения как самостоятельной единицы, он назвал уход института от задач, которые ставились при его создании двадцать лет назад. Правда, и само создание института он назвал исторической ошибкой, дескать не нужен в регионе институт такого профиля, так что лучше эту ошибку исправить. Его слушали уныло, никому этот вопрос был неинтересен, кроме разве пары-тройки людей, которым Зелинский был симпатичен чисто по-человечески. Виктор Андреевич сосчитал пульс: сто двадцать ударов. Точно так же колотилось его сердце два года назад, когда вдвоем с любимой своей женой Олей он коротал ночь в ледовой трещине во время восхождения на Тянь-Шане, не зная, доживут ли они до утра. Вчера, перед вылетом на Камчатку, Оля просила его не выступать, поберечь здоровье. Все равно, ведь, ничего не изменишь. Но сердце уже колотилось, честь и совесть толкали на трибуну, да и эти трое в зале ждали его слова.
Виктор Андреевич выступил. Он сказал все, что хотел сказать о слиянии институтов, а также персонально о председателе Отделения и о будущем директоре объединенного института. Что именно он сказал – это для истории не важно, ее местный ход был предрешен и неумолим. Однако Ладонников и Телушин тут же рванулись на трибуну с оправдательными речами, и победителями они при этом не выглядели. Последнее, впрочем, не помешало молчаливому большинству проголосовать так, как им было заранее предписано: тем более, что голосование было открытым. Голосов против не было, воздержались два человека. Хвала им! Такова наша жизнь: даже для того, чтобы воздержаться от высказывания своего мнения, надо иметь мужество.
Виктор Андреевич измерил пульс: семьдесят ударов. Ну, вот, он сделал то, что велела совесть, и может жить спокойно. За директорское кресло он никогда не цеплялся, а умения моделировать атомные системы у него никто не отнимет. Телушин же много раз пожалеет, что взвалил себе на плечи такую обузу: два института, разделенные ночью пути. Он и одним-то институтом руководить не пробовал, а тут сразу двумя. Впрочем, сегодняшнее голосование – еще не последняя точка. Окончательное решение о слиянии институтов должен принять московский Президиум, а это произойдет не раньше избрания нового Президента. Сейчас московским академикам не до этих мелких глупостей, у них проблемы посерьезнее. Да и после избрания будет хлопот полный рот, академическая улита движется не быстро.
По приезду отец Александр сам позвонил Виктору Андреевичу.
– Ну как? – поинтересовался он озабоченно. – Что решили по вашему институту?
– Что хотели, то и решили, – спокойно ответил Зелинский. – Я выступил, совесть у меня чиста. А что будет, того не миновать.
– Не отчаивайтесь, – сказал священник. – Бог своего слова еще не сказал. Он всегда проявляет себя неожиданно.
– Я и не отчаиваюсь. Я не чувствую себя проигравшим.
В мае в Академии выбрали нового президента, в июне Зелинский собрался в отпуск. Каждое лето они с Олей ездили в горы. Буквально накануне отъезда, уже укладывая рюкзаки, включили телевизор. Министр образования и науки давал интервью. Дума только что обсудила законопроект (сразу в двух чтениях) о реформе Академии. Будущий закон предполагал отделение институтов от Академии, а также трехлетний мораторий на их реорганизацию и на новые выборы в академики. Судя по уверенному виду министра, закон будет вскоре принят, и академики окажутся генералами без полков и дивизий.
– Как думаешь, хорошо это для нас или плохо? – настороженно спросила Оля. Она тоже работала в академическом институте, и было ясно, что, говоря «для нас», она имеет в виду рядовых научных сотрудников.
– Будущее покажет, – пожал плечами Виктор Андреевич. – Могут и дров наломать. Но представь, как кусает локти бедолага Телушин! Дал загнать себя в Ясногорск и теперь ничего не получит. А академические генералы, конечно, многого лишатся. Они ведь так привыкли чувствовать себя неприкасаемыми!
Тут вдруг позвонила Василина.
– Вы телевизор смотрите?
– Смотрим.
– А Бог-то есть, оказывается! Дошли наши молитвы!
– Я и не сомневался, – ответил Зелинский. – Только Он совсем не то, что мы о Нем думаем. Наши молитвы нужны не Ему, а нам. А еще нужнее – чистая совесть. А происходит всегда то, что должно произойти. В этом и есть Бог.
И Зелинские продолжили сборы.
