Бог мой, где Ты? Письмо ортодоксу веры, писателю и философу*+2

Сергей Сергеевич, достопочтенный и хороший господин Чоружий, обращаюсь на правах давнего корреспондента и радиослушателя философских диалогов на Эре! И опять призываю - не насаждать в какой бы то ни было мере и форме губительное для славян верование, никоим образом прямо и косвенно не утверждать его. Вновь настоятельно советую прислушаться к заветам столпов славянской духовности – Пушкина, Гоголя (автора «Вия»), Достоевского и Блока. В который раз напоминаю о факте историческом – Святую Русь можно уподобить детской пищалке, выдыхающей звуки «уйди-уйди». Коль скоро иудео-христианство так и не пустило глубоких корней в сердцах обитателей Восточной Европы, то не следует, убеждал я неоднократно, его реанимировать. С гражданским запалом гуманизма не устаю вопрошать, по какому праву время от времени окормляете соплеменников моей страны душком закоснелого учения? Убедился, что взывать к совести, к уму – как об стену горох. Обращение к философу от христиан решил внести в аудиторию. Вдруг до вашего слуха и сердца мыслителя, писателя долетит людской голос читателей Библии. В недавней авторской передаче на радио вы изрекли оглушительную благоглупость. Решаюсь наконец-то без церемоний ткнуть вас, что называется, носом в скудоумную реплику о Боге – возможно, это поможет вам выйти из давно не стиранных пеленок веры. Стыд показаться персоной, не обладающей мужеством и глубиной мышления, быть может, пресечет желание выказывать приверженность ущербному учению в философических диалогах. Избавит от намерения носить крест поверх одежды, т.е. косвенно обнажать интеллектуальную ограниченность. Кстати заметить, и безвкусие. «Мы любим вас», «я люблю вас» выплескивается в эфир от щедрот вашей души. Звучит дешевенько. Уж лучше бы это был голос мании величия. Бог и Творец «На какой-то стадии творческого развития, - провозгласили вы, - Бог создал материю». Хлестаковская лихость декларации позволяет открыть страничку занимательного богословия. До сотворения материи на каком отхожем промысле Промыслитель «творчески развивался», набирался ума-разума, духовно рос в откровениях «творчества»? «Стадиям» предшествовал божественный инфантилизм? «Развивался» по заранее продуманной программе иль двигался к вечным великим истинам методом проб и ошибок? Что удерживало Творца от решительного шага и что надоумило создать материю, как говорят одесситы, вдруг и таки? Небесные подмостки вопросом «быть или не быть» оглашались? Возможно, на решительное деяние Господа подвигла рефлексия? «Прощайте времена беспечных «стадий», - мысль озарила однажды Творца, - творчески, чую, «развился» вполне, пришла, знать, пора праха наваять, да на него поставить трон Создателя вселенной. Как подобает Богу, удобно в славе наконец воссесть!» В предполагаемых «стадиях творческого развития Бога» скрывается на редкость несусветная блажь в собственном соку пародии. Творческое созидание – вековечная сущность Бога. Можно сказать, имя Творца. Исток бесконечного созидания. Если работа Создателя никогда не дойдет до финала, то дела Его не имеют «конечной стадии» «в начале» времени, с какого Он «начал сотворение». Слово и словцо верования Чему Иегова («Он дает становиться») «давал становиться» и существовать на «стадиях», предваряющих сотворение материи? Может ли Господь до некой «стадии» не иметь Имя, не пребывать в статусе Иеговы – решительно ничему не «давать становиться»? Не творить, но задним числом прослыть Творцом? По ортодоксальной версии «творческого развития» Бога до момента сотворения материи, резонно резюме: в начале было слово, и слово было у Бога, и слово было – Бог убогий, небесный недомерок, в «стадии» речевого лепета до Слова творчески «недоразвитый». Что, кроме Слова, таит сценарий интеллектуальных и свободных повелений Творца? Только замыслы Слова! То-то текст Библии пестрит рефреном: «И сказал Бог». «Слово у Бога» не может быть не полновесным и прийти к Творцу после акции. «Слово у Бога», сказано, «было в начале». И Слово исчерпывается деятельным в полную мощь Творцом. А значит, Бог истинный не может пребывать в предбаннике творческого пространства и без предмета творчества – материи. Кстати заметить, пространство – атрибут материи. Если это непреложная истина, соблаговолите объяснить, в какой нематериальной бутылке джином обретался Создатель до прихода часа «творческой зрелости»? Мысль, намерение, дело в том же Слове обнажает сознание Творца. Вне спячки и заторможенности. Живой и свободный разум. Неизбывно созидающий. Загляните в начало второй главы Бытия. Косвенно здесь признается истина: в начале было Слово. «И не было на земле,- сказано в тексте,- всякого полевого кустарника, полевой травы, дождя и человека». Ничего не было, но все перечислено с прочим «в начале», до очередного акта созидания. Вы допускаете неожиданную кумуляцию качеств Создателя: в «стадиях творческого развития» а-ля Сергей Сергеевич Чоружий на Творца снизошел, чур не ерничать, ...дар Божий! Истинность Бога проверяется простой констатацией: мир продолжает «становиться» после акта его сотворения. Но в Его руках «сотворять» и «становить» - акции одного смысла. Значит, под ногтями Творца уже чернели следы материи мира, существовавшего в таком же «становлении» до «начала» «сотворения» этого. Живому Богу необходимо от века «стоять» в творчестве. Предлагаю открыть Библию. Вечность и Творец Деяние Создателя в каждое мгновение – проекция Слова до начальной «стадии» творчества. И естественно, с материей – без нее, без предмета «становления», Творец теряет Имя – непременно действенный, неизменно явленный, живой знак вечности. А она Вечному сопутствует извечно. И в роли метафорической и метафизической супруги изначально чревата плодами неустанных бдений Бога. Когда бы то ни было, она не может быть бесплодной. Или пустой. Ну, в самом деле, если сейчас вечность нечто длит, стало быть, она никогда не была иной – никогда не начиналась, не стартовала с некого нуля. На то она вечная. Изначально. Заглянем в первую главу Бытия: Творец создает мир из кирпичей в виде событий-дел, «дней». Вне времени. И, значит, каким бы длительным ни было строительство каждого из «дней», они всего лишь знаки, предметные отметины существования мира. В каких координатах? Очевидно, в одних со всем во вселенной преходящим – в вечности. Вот и вся наша планетарная система войдет в вечность как одно событие – как «день один», как миг существования «неба и земли»: однажды, когда «светила небесные» погаснут, «вечер дня» совместится с «утром» возгорания этих светил в этом мире в тот-этот «день один». Вот почему проходные дела Господа по «дням», как и весь «день один» бытия нашего мира, начинаются с «вечера»: «И был вечер, и было утро: день один». Ибо, по Библии, читаемой иудеями с «конца», время существования нашего мира во времени не разворачивается, а напротив – от некогда начавшегося «вечера» свертывается, возвращается в сингулярный момент его возгорания – в «утро» зачина мира. «Вечер» и «утро дня» существования нашего мира совместятся в одно вневременное событие. А пока мы живем во времени, текущем совсем не вперед – поглощая себя, время тикает к мигу завода часиков иудаизма – к началу единого, одного «дня» жизни нашего мира. Только отрезки времени на этих часиках – «день», миг, эпоха или год – заменены на дела Творца. События в нашем мире толкутся на месте, вместе с Иеговой не уходят из мига зарождения мира. Вместе с вечностью Элохиму не дано пребывать в векторной системе того же времени. Бог – инстанция вне «стадий», процессов, смешно сказать, возраста. Он всегда тут и сейчас – в ежемгновенном «становлении» мироздания. Стоит у входа-выхода в вечность шагов бытия. Извольте видеть, по Моисею. Смерть и вечность Но почему все же существование нашего мира подойдет в финале не к «вечеру», а к «утру» «одного дня» жизни? Потому, подсказывает добрая Библия, что в последний миг «вечера», в час угасания среды нашего обитания, наступит «утро» нового мира – начнет пульсировать новая жизнь. На том же принципе неизменного «становления»: в каждое мгновение мир отвергает себя, чтобы тотчас «стать» опять, предстать вновь только-только созданным. Мир спасительно постоянно «умирает», чтобы неизбывно «рождаться». Существование вселенной покоится на остроумном парадоксе: она никогда не изведется, никогда не начиналась, но в каждый миг своей жизни, говоря языком антропометрии, «умирает» и тотчас «рождается». Миру не ведома «смерть» как зло, в материи она – живительный инструмент, залог бытия вечно живого мироздания. В это «здание», как «в ту «реку, не войдешь дважды». Рискну изречь, уверен, давно избитый афоризм: в одном лишь вечен мир – он переменчив. Вечность привечает шаги смертно-бессмертного мира и дает им забвение. По тексту Моисея, она не знакома с временем. Но допустим, «жизнь вечная», процесс вне или без времени - возможен. Пожелавшему «жизни вечной» необходимо для начала стать всего-то бессмертным. Этому субъекту можно посоветовать научиться клонировать себя или постоянно менять износившиеся части бренного тела. Но где уверовавшие в «жизнь вечную» назипы и сергеи отыщут во вселенной уголок, не знающий «смертной» жизни «праха»? Где в мироздании найдется закут с вечно негаснущими «светилами», планетарная система без начала, - «вечера», и конца, - «утра», существования. Дела Иеговы на почве «праха» в объеме всех «дней» творения нашего мира «в прах возвращаются»: на могиле почившего мира может вырасти новое дерево жизни. По Моисею. И по науке, именуемой астрономией. Царство «вечной жизни» разве что возможно при условии сотворения его из недвижной, мертвой материи. Но такого непреобразуемого материальчика в живой вселенной не отыскать. «Жизнь вечная» – сомнительное словосочетание в толках патристов.Этакий корм для рыбешек в аквариуме веры. Смерть и Бог На старуху с косой христиане навешивают ярлык проклятья и «греха». Но до ужаса отвратная усердствует, по Писанию, в технологии Божьего «становления». По крайней мере с четвертого (совмещенного с первым) дня творения. В этот день Господь назначает человекам вековать под знаком четверки, символа жизни и смерти до библейских времен. В Бытии читаем: «И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной... для знамений, и времен, и дней, и годов». Но внимать «знамениям», отмечать и помнить «времена и дни», отсчитывать «годы» жизни – удел смертных. «Возвращение в землю» обитателей рая, как видим, предопределено. От дней появления на свет Божий Адам и Ева попадают в раз и навсегда заведенный порядок мира, в установленную «небом» – «знамениями» астрологии – норму жизни на «земле». Но на обозначенную небом карту судьбы человеков очи нашей парочки еще не «открылись». Естественно, к «соответственным («стоящим рядом») животным» еще не пришло «знание». «Человеками» они еще не «назвались» – себя, как это принято у людей, не поименовали. И не обрели возможность считать свои «годы». На «земле», «в начале» отделенной от «неба». По первой фразе Библии: «В начале сотворил Бог небо и землю», можно подумать, что Землю не следует относить к разряду небесного тела. Но, как всякая планета, наша родная (уж ближе некуда) занимает частичку космоса и, безусловно, принадлежит «небу». Но не случайно Писание отделяет ее от «неба», более того, «называет» элементом стихии творения – «землей». С «дней» появления на тверди небесной Земля живет в стихии разрывова и наползаний плит тверди земной вплоть до образования бездонных разрывов, вулканических поясов и гигантских горных массивов, периодических оледенений в вихре прихотей космической погоды. Совсем не приспособленнаяой к устроению рая. Разве что - временно. Для читателей Библии с низким уровнем критического мышления – пожалуй, где-нибудь на «востоке». В местности, по библейскому описанию, загадочного рельефа: здесь четыре(!) реки текут вспять – вытекают(!) из реки с верховьем в самом Эдеме и омывают мифический край с четырех сторон. Русла водных потоков, понятно, непостижимым образом не пересекаются. «Счастливым» обитателям царства бессмертия определённо не дано «наблюдать часы» с циферблатом какой угодно метрики: миллион лет меньше, миллион животной жизни больше не сделают существование сожителя вечности менее постылым, ничего в его бытии не поменяют. В нашем мире значимость вечности можно измерить ценностью мгновения, к какому без натяжки позволительно свести жизнь человека. А также и целого мира. А райскому существованию аксиология чужда: на седьмом небе счастья «времена и годы» в механизме времени не «тикают» – закоснело стоят. «Знамения» здесь бессмертным не адресуются, не приглашают безвольных внести временные перемены в недвижный покой вечности. Поток эйфории тут беспрерывен – «останавливать мгновение» бессмысленно. В нашем мире счастьем такой жизни, ни дать ни взять - райской, Господь одаривает за здорово живешь идиотов. Назип Сергеевич, сделайте одолжение, проявите фантазию, скажите, с какой мольбой, по какой духовной потребности взовете к Богу в житии за гробом? Посетитель этого мира, полагаю, жаждет утешения. А в бессмертии пожелаете совершенствования? По какому, позвольте спросить у философа и психоаналитика от антропологии, внутреннему стимулу, с какою целью? Абы в райском загробье жить слаще, дольше? В царстве поверженного зла на какой коллизии, писатель, перестанете строчить психомагическую графомань? Господь, полагаете, человеков преобразит. Но память персональную – характеристическую черту личности, сознание индивидуальности, при этом у них не отберет? Думаете, Творец не покалечит творческий потенциал и свободу спасенного? Чем безгрешный хамит назипов будет отличаться от интеллектуально стерилизованного сергея чоружего? Словом, как некий дьяк Андрей Ткачов, из украинских «писателей не читатель», с кастрированной памятью, после покаяния очищенной от грехов, скажем, зависти, злобы и прочая, доподлинно узнает, что именно он, а не Андрей Кураев, дьяк и «писатель» из приполярных широт России удостоен вечной жизни среди лишенных памяти персонажей Елисейских полей? Уже надумали, как сносно вечность коротать? Или уповаете на Бога, полагаете, Он не позволит в смертельной скуке бессмертия сдохнуть вместе с мухами? «Поставил Господь на востоке у сада Эдемского Херувима и пламенный меч обращающийся». Задумал перекрыть доступ к раю? Нет, косвенно дает добрый совет: вообще не искать на землях Двуречья верховье пяти рек – горное плато если не с ледником, то основательно заболоченное. Не ищи напрасно, советует Господь легковерному, нечто мифическое: фиговый листок в виде «пламенной» железяки из города Чугуева никогда ни фига не прикрывал. То-то и по сей день между Тигром и Евфратом никому не привиделся «пламенный меч». Смерть и мир Может ли мир существовать без инструмента, именуемого смертью? Вопрос хорош тем, что на него можно не отвечать. Если его не задает ребенок. О смерти патристы толкуют с воровской простотой. Бог, говорят, может все, вполне может мир в бессмертии держать. В Писании, говорят, премудрым Соломоном сказано: «Смерть вошла в мир завистью диавола». Добро, допустим, и в самом деле, до «грехопадения» отдельно взятую в космосе Землю институт смерти не посетил. Вокруг миры куролесят, в прятки играют с черными дырами, планеты коченеют в космическом холоде, их калечат шальные астероиды, а там, глядь, звезда загорелась негаданным взрывом. А на нашей планете благодатью Бога в просторах как минимум пятиста миллионов лет никакая живность не приказывала жить долго, а реальные глубоко научные свидетельства палеонтологии о смерти и вымирании животных до прихода в мир человека и «греха» – вранье календарей. И пусть в те «дни» животные харчились по райскому меню от Господа: «всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому гаду пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу». То есть птерозавры и птицы с ветки на ветку в природе той поры порхают, приматы – прыгают, а полакомиться фигой, побегом, листочком и козявкой – ни-ни, живись все плотоядное исключительно «травою». Даже вшей, пойманных на теле собрата, приматы не потребляют – наказал заветом Бог в насекомых видеть «пищу» скоромную. Животные – создания с особым слухом, наказам Бога по части «пищи» подчиняются беспрекословно. Кроме змея, тот «самый хитрый», никогда травою не живился. Память мира хранит картину идиллическую: там и тут животным, включая отряды саблезубого зверья и ядоносных змей, пришла охота подкормиться – волк и овечка, удав и кролик пасутся рядом, а Бог и воинство светлых ангелов Его с травинки каждой убирают моль, тлю, кузнечиков, богомолов и коровок божьих – ни одна душа живая не должна попасть в пасть травяной утробы, быть раздавленной копытом плотоядного мастодонта. Яйца глистов с травою глотать разрешается: у созданий из этих яиц нет иного способа «стоять» в этой жизни, а вне кишечника перекантоваться до «грехопадения» какие-то миллионы лет совершенно невозможно. С точки зрения «добра» – не чисто, да что поделаешь, гельминтов Творец определенно любит. А вшей, клопов, созданий всех кровососущих Он возлюбил открыто – до времени позволил им потреблять и тем немножечко, совсем чуть-чуть, в симбиозе бытия плоть «вкушать» и так ее, «бессмертную», слегка мертвить. Жизнь чуть вшивая, смертная немного, может считать себя не зараженной, не беременной грехом на весь живот? Великому мудрецу позволительно слыхом не слыхать об апоптозе – программируемой смерти клетки. Видать, слух у пророка не прорезался. Господь определенно Соломону, «заповедал», мол, заруби на носу, посвященный: уже на стадии эмбрионального развития клетки зародыша приносят себя в жертву – «дают стать» организму. И все ж допустим, Творец создавал мир дважды. До «грехопадения» – Бог весть как удерживал в состоянии бессмертия. Другой мир, смертный – скрытным (Писание умалчивает о способе преображения) мановением с подачи коварного дьявола «хитро» поставил на нем печать «проклятья». По какой логике? Ведь Всеведающий определенно предугадывал «грехопадение». Тогда зачем, спрашивается, временно установил бессмертие? К тому же, Адам и Ева не могли хоть как-то оценить сладость райского существования, поскольку не обладали способностью «знаться с жизнью» вообще. В блажи незнания они попросту не могли войти во «вкус» осмысленного бытия. Ведь в раю, до «прозрения», они не дозрели, не доросли до сана человека. В животном состоянии им было, как нынче говорится, совершенно пополам в каком, смертном или бессмертном, мире коптить небо без царя в голове. Без «знания». «Зло», «грех» и смерть в райском существовании Адама и Евы не присутствуют. И вовсе не потому, что эти категории еще не «вошли в мир завистью» Божьего ангелочка, а по слепоте воззрения на мир, «незнанию» человеками «хитростей» среды обитания. В частности, они попросту не «знают», что значит «смертью умрешь». Будь смысл ухода из жизни открыт им, Господь не стал бы вламываться в открытую дверь – «открывать» глаза на непреложный закон «возвращения в землю». Всего рожденного. Что в результате «грехопадения» потеряли Адам и Ева? Ответ: рамки животного существования. Утратили «незнание» сторон бытия. Прозрение ввело их в мир с координатами смертности, опустило на «землю» с прорастающими на ней от века «терниями и волчцами» – знаками «зла» и «проклятия земли». История «падения в грех» сводится не к потере заведомо не входящего в материальный мир бессмертия, а к свиданию с реальностью, с космосом, мерцающим меж «быть и не быть». «Грехопадение» – рождение человека в пеленках сознания. «Знание» открывает ему предельно жестокий, но в высшей степени разумный принцип бытия. Бессмертие у людей отбирает не Бог, а ко всему холодное и напрочь безучастное, существующее вне всякой морали, «знание». Несомненно, Моисей перепел древний, в Двуречье рожденный, стих: боги, вы дали нам знание, и не дали бессмертие. Сказано, хочешь изменить мир – измени себя, хотя бы по-иному взгляни на мир. Рекомендация бесспорная. На все времена. В разговорах о «грехопадении» патристы с невинной «хитростью» «не открывают глаза» на утверждение, верное и в обратной формулировке: если ты преобразился, мир прими, каков он есть. Чему и следуют Ева с Адамом. В «грехопадении» первочеловеки обрели новую ипостась, в реалиях этого мира открыли качество бытия. Пресловутое отступничество свелось к эволюционному скачку существа отряда человеков из состояния животного в ранг разумно мыслящего. Особь открыла способность персонального существования в сфере разума. По тезе Парменида: «мыслить и быть – одно и то же». Сказать по-современному: быть – существовать в поле информации. Сказ первых четырех глав Библии Моисей разворачивает внутри Божьего мышления о бытии. Об этом далее. Смертный и Бессмертный В конце третьей главы Бытия откровение людского сознания регистрируется как истина в последней, высшей инстанции. «И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло». В тираде Господа глагол «стал» – слово ключевое. Человек изначально задумывался «по образу и подобию Творца». А «стал подобным», восходя по ступеням преображения от «соответствия животным», включая «самого хитрого среди зверей полевых», до «противостояния» («враждебности», по тексту) им «соответствием» Богу. «Адам стал» в имени «человека» не с подсказки или повеления, а благодаря внутреннему и свободному побуждению «вкусить и стать». Форма Божьего признания позволяет утверждать, что Адам не сравнивается с Господом, а перечисляется в уподоблении. «Адам стал», мог бы сказать Господь, «в качестве одного из Нас». Совсем не случайно «грешники» были облачены в «кожаные одежды» от Бога. Новый человек вышел из природы, «стал» «подобно Богу» над ней в обретенном «облачении», и приблизился к Богу – через поры новой и живой ризы духом соединился с Ним. Даже будучи атеистом. Между прочим, Господь одевает небесной одеждой людишек в состоянии полной глухоты – они не слышат Его гневные упреки. А не слышат Его пени – не ощущают себя провинившимися, ослушниками, «сорный» и «грешный» мир воспринимают как должное. Обретаются в изначально им данном мире – попадают в повседневность с голосом Творца, открытом лишь внутреннему слуху. Лишь – посвященным. С наслаждением цитирую начало пятой главы Бытия.: «Вот родословие Адама: когда Бог сотворил человека, по подобию Божию создал его, мужчину и женщину сотворил их, и благословил их, и нарек им имя: человек в день сотворения их». Пятая глава заговаривает о «родословии Адама» так, будто в первых четырех речь о «становлении человека» еще не заводилась. Вместе с тем текст повторяет ранее сказанное, где надо, ставит смысловые акценты. Речь идет о рождении «человека в день сотворения» его. Приходится признать, Господь «благословил человека» накануне «грехопадения», предвкушая его ослушание. В самом деле, Бог не мог обещать «владычество над всею землею» существу, не вкусившему «плодов знания». Говорить о «родословии Адама» до «грехопадения» нет никаких оснований: во все эпохи («дни») райской жизни он не «рождал» Богу и себе «подобного сына», такого как Сиф, в мир пришедшего «по подобию и по образу» родителя (начало пятой главы). Толковать о генеалогии возможно по рождении основателя рода. В данном случае – человека. «Адам и жена его» появились на свет Божий, скажем еще раз, после того, как у них, новорожденных, «открылись глаза», после того, как они, в отличие от «соответственных скотов», «узнали, что наги». Утром, на стыке шестого и седьмого дней творения. О рождении разумно мыслящего можно с определенностью говорить, ссылаясь на возраст Адама, отмеченный в этой же пятой главе. Время утробной жизни человека, «дни» (эпохи, эры) эволюционного «становления» с пуповиной, приросшей к природе, как к детскому месту в материнском лоне, естественно не входят в годы жизни по рождению. В противном раскладе годы, прожитые Адамом, должны исчисляться миллионами (по меркам Библии – тысячами). Итак, поскольку последний штрих (облачение в «кожаные одежды») в сотворении человека был сделан Творцом после «грехопадения», само пресловутое вхождение людей в «грех» и следует относить к моменту и «дню сотворения человека» – рождению в этом мире. Другими словами, человек смог стать собою, стать «подобным Богу», нарушив Его завет. С Божьей помощью: Адам и Ева сотворили себя в просторе Божьей свободы. По воле сказавшего: «сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему». С кем «сотворим»? Кто входит в компанию и кампанию синергистов и «сотворителей» Божьего подобия? Ответ: свободой связанные «помощники» – «подобные» в творчестве Бог и человек. Существо, пришедшее в мир с «закрытыми глазами», не могло в околоплодных водах бытия подхватить бациллу «первородного греха». Повивальными хлопотами Господа «душа живая» попадает в пеленки небесной выработки. Еще бы, в бытие вошел один из носителей Имени! В «родословии человека» это произошло «в день сотворения его». А у Господа Бога время замысла и час рождения человека – «день один». Господь не дает повода видеть в Нем ни сурового наставника, ни доброго попечителя. На исходе шестого дня творения, в начале дня сегодняшнего Господь заключил: «...хорошо весьма». И к истории «грехопадения» приставил позитивно вздернутый хвостик. «Хорошо весьма», сказал, взирая на мир с любовью. Человече, сказал, благодарно ликуй, взирая на мир глазами «подобного». А если грусть к тебе пришла, «откупори» глаза, да перечти пленительное Моисея Бытие. «Хорошо весьма» – в одобрении итогов шестоднева патристы усматривают, должно быть, успешный подступ Господа к готовности во спасение «возлюбить мир», Им «проклятый» накануне дня седьмого. И тем завершить созидание мира не в качестве чуда совершенно божественного, а в неком подобии ситечка для заварки чая: экстракция из сергеев и назипов просочится сквозь ячейки покаяния, не уверовавшие в жизнь вечную – в огне, в планетарном содрогании как отбросы заваренного чая смешаются с прахом. По благой вести. В этом дивно прекрасном мире у человеков нет, никогда не было, повода для покаяния перед Богом. Свобода и «свободный выбор» Свободой, и ничем иным, может задаваться и наполняться творчество Создателя. Ортодоксальные уловки мышления допускают связь между фундаментальным устройством мира и бытовыми поведенческими штучками – «завистью диавола», искусом Адама-Евы из области гастрономии. По совершенно примитивной схеме. А-а, вкапался, ничтожный, может сказать своему созданию Бог, гордыней искусился, пренебрег заветом, ужо тебе, злосчастный – изволь в этом мире страдать! Господь великий, могучий и благородный может, оказывается, впадать в ярость по пустячному казусу из области диетологии. С загадочной мотивацией. На вопрос, по какой нужде Господь Бог затеял возню с тестом на послушание свободно идущего в сан «Божьего подобия», верующие разного уровня посвящения отвечают безапелляционно: вопрос глупый, Бог знает – зачем. У Господа Бога, пожелавшего без какой-либо просьбы человеков стать наставником, допустим с превеликой натяжкой, есть потребность оценивать своеволие воплощений свободы. И предположим с еще большей натяжкой, намерение преподать горделивым воспитанникам жестокий урок соответствует их вине. И запросу духа для Бога открытой души. Ну и наказал бы виновников персонально. Мог бы Адаму «сказать, говоря»: ага, отступник, «познал плод древа жизни» – с ядом проникшего в тебя «зла» изволь отныне «из праха взятый» «в прах возвращаться», «смертью умирай» среди безгрешных и сохранивших право на бессмертие братьев меньших – так Я, Господь твой, справедливо умножу страдания твои в жизни рядом с ними. Но непослушание свободного чада так распаляет Его, что потоком смерти из тайного схрона Он насыщает «землю проклятьем». И вот итог: мироздание покоится на принципе, возникшем не по органично присущему ему способу существования, не по свободному велению Творца быть материи такой, какой она может быть, а в результате, извольте видеть, «свободного выбора» умом недомерка, существа, не ставшего человеком вполне. И светоносного херувима, покинувшего Господа с признанием: в «свободном выборе» всему во мне от Бога предпочитаю сатанизм – преподношу сюрприз прозрению Всевышнего! Господь дарует, утверждают уверовавшие в Бога, «право свободного выбора» между послушанием и ослушанием. В конечном счете человеки вкупе и влюбе с грехом «выбирают» Бога, источающего любовь. Послушание могло дать результат, с христианской кочки зрения, катастрофический: безгрешных миловать не надо, бессмертным Бог не нужен. Вот Бог и подвигает «выбрать» историю, так сказать, под Него. Под намеченный Им план спасения. Дабы Голгофу возвести на подложке «грехопадения». То-то в душеньках обитателей рая Господь специально недовинтил по паре завитушек, не вложил в головушки убогих немного «знания» для предпочтения «добра» «злу». То-то в их «свободном выборе» обнажается духовная нужда быть падшими. Господь, уверяют верующие, запрещает «вкушать плод познания», удерживает человеков от падения в «грех»... из любви к ним. Но любовь истинная, заметим, не проверяет предмет своего расположения на верность, не ставит условий для проявления взаимности. Наипаче любовь Бога. Ах, люблю тебя, чадо мое! - мог бы сказать Любящий предтече человека разумного, да пребудешь ты со Мною веки вечные – не дам «завистнику» повода запустить смерть в мир. Будь ты разумом прозревшим, смог бы оценить меру Моего неравнодушия: разрешаю тебе ходить передо Мной в чем мать-природа родила, как то скотам пристало. Но Господь не выказывает любовь к, скажем, похотливой обезьянке бонабо и живущим на ее теле вшам – эти организмы на их стадиях эволюции Божественно совершенны – они знак искусства бытия. От Создателя. Как тот же еще не вкусивший «плод знания» человек. Но не любит Господь животный мир рая. Здесь не вознесется Ему осанна. Вот и не отнял Он у дьявола «право свободного выбора». Чтоб уж наверняка входящий в звание человека пал! И обрел основание для любви Господа. В трактовках патристов Господу позволительно, что называется, сыграть в поддавки. Должно быть, к вящей славе Спасителя мира. Ну не от планиды же, не по велению щуки из глубин воды над твердью приваливает к Господу фарт в ответной Жертве утолить вспыхнувшую любовь к человекам! Диву даешься, в какие глубины святой простоты-тупости посвященным нужно впасть, чтобы глубокомысленно суесловить о плане спасения. Ведь вот же в этом проекте «грехопадение» предусмотрено, востребовано перспективой Его любви к человекам с греховным первородством. Вдуматься, в основу великого этического учения христиане негласно закладывают тезис о непричастности Господа Бога к «грехопадению». Их премудрое боговидение позволяет принять нарушение завета за сюрприз, подброшенный Богу «свободным выбором» дьявола и человека. Пока Господь почивал после трудов шестоднева, а возможно, в покое шабата прохлаждался утренней свежестью на тропинках рая, хвать, за спиной Вездесущего и везде же Присутствующего любимые чада дешевенько пали. Бог ведает – зачем. В отношениях Господа и человека патристов не интересует, кто есть ху. Бог есть Бог, балаболят, и не соотносят лик и поступки Его в зеркале элементарного богословия. Сергеи, назипы и хамиты запросто уподобляют Бога петушку, давшего согласие попасть в ощип и в борщ: им не кажется невероятным перевод Творца в ранг рядового персонажа истории «грехопадения», в добровольного заложника поступка «диавола» и парочки с еще «слепым» умишком. Этическая сомнительность процедуры тестирования на послушание иудео-христианами не замечается: «диавол» искушает легковерных с разрешения Всевидящего, на Его глазах! Нет? Куда же Он себя на этой акции послал? «Так должно было случится» в сюжете с участием Бога всегда нужно расширять до констатации: «так случилось по воле Автора этой истории». Ведь «самая печальная история на свете», история «грехопадения», открыта Автору-Господу до начала ее воплощения-реализации, а Персонаж истории «грехопадения» не может быть как будто Богом – быть объектом воздействия и влияния сторонних сил. Господь, Автор и Персонаж в самом действии – прямо и косвенно Бог. Дьяволу, Адаму, Еве, Иуде Господь дает, говорят верующие, «свободу выбора». Но как Автор сюжетов с участием этих персонажей итоговый «выбор» делает Он, совершает его предварительно. Как всякий автор, подвигает героя, того же Адама, Иуду, сделать роковой «выбор» по авторскому замыслу. Как, скажем, великий моралист Толстой видит сюжетный ход своего романа в аморальном намерении Карениной уйти из жизни. Гениальный автор дает персонажу своего сочинения совершить («выбрать») поступок, уже вошедший в замысел его сочинения. Автор «Евгения Онегина» дает Татьяне Лариной «удрать(?) штуку» – войти в истинную историю романа. Господь в любом эпизоде задуманного «сказа» («И сказал Бог…») о мире – залог свободного шага истории, явление свободного духа бытия. Воля Бога, носителя абсолютной свободы, не может зависеть от поступков и побуждений персонажей, созданных Его творческим замыслом. В сюжете «грехопадения» патристы отводят Творцу роль драматическую. Без страха Божьего, без должного благочестия перед Господом Богом возносят Его на подмостки спектакля в декорациях рая. В театре христиан Ясновидящему без оговорок позволительно, например, «возвать» к Адаму: «не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?» В этом храме веры Господу Богу разрешается перед вдруг оглохшим Адамом изобразить состояние гнева. Почему Господь так досадует? Еще не ведает за собой роли Спасителя? А если Ему открыто пространство и время, если по плану спасения человеков все идет по задуманной канве, зачем в эпизоде наказания впадает в раж лицедейства? Ответ определенно подрывает расклад истории «грехопадения». Всякая драма строится на заблуждении действующих лиц. А финал любого повествования приносит персонажам кое-какие прозрения. Но Господу Богу не дано, не свойственно заблуждаться, а сам Он – тотальное откровение, выказанное Им в том самом Слове. Именно посему о Боге невозможен какой-либо рассказ. От Его лица – тем более, Он остался «в начале». К Нему не надо идти, от него не нужно уходить, ибо Слово Его осталось «в начале» абсолютно развернутым и совершенно завершенным. Когда Бог «отделил небо от земли», «когда еще не было» ничего, «и не было человека», все уже было «сотворено» – Им «названо» (начало второй главы). Все в мире «названо-создано» в сингулярный момент времени. В гармонической связи всего, ибо Создатель «сказал» сразу все о живом организме с именем бытие. Как «сказал» о «человеке в день сотворения его». Как «назвал» в тот же «день один» «самого хитрого среди зверей полевых». В одном «дыхании жизней» «назвал» все создания. Естественно, в целостном разуме бытия. Внутри него они «заговорили» на исходе шестого дня творения. Как передвигался «самый хитрый среди зверей полевых», когда Адам «называл» его? Естественно, «ходил на чреве своем». А когда «хитрое» создание заговорило с Евой? Вопросы неуместны, змей создание ползучее – таким он вошел в мир в «день сотворения» его, в пятый день творения. Но Создатель обрекает змея «ходить без ног» за «согрешение», совершенное им на исходе шестого дня творения. «Ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей», сказал Господь змею, «за то, что тот сделал это» – подтолкнул Адама-Еву к ослушанию. Но в «проклятии перед всеми скотами и перед всеми зверями полевыми» он уже «ходит на чреве своем». Значит, кара небесная «самому хитрому среди зверей полевых», быть может, самому изысканному среди них, носителю древнего символа жизнетворения, сопутствует ему от века. Грядущее в истории его «становления» неизбывно оставалось в прошлом: «ты будешь ходить», как пристало змею, адресовано ему в «день сотворения его». День кары Господней и день зачатия сливаются в «день один» жизни змея. И всего живого, включая человека. Жизни без отмщения, кары и «проклятия». Во взаимодействии со средой обитания змей «нахимичил» себя таким, каким задумал его Создатель в «день сотворения его». «И будешь есть прах во все дни жизни твоей» – «хитрое» создание «во все дни своей жизни» потребляло «прах» (под «прахом» следует подразумевать «плоть»: «ибо прах ты и в прах возвратишься», говорит Бог о человеке). В гастрономических пристрастиях змей потрафлял себе вопреки заповеди, накануне Господом адресованной ему: «и всякому (гаду) пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу». По разуму, отпущенному змею бытием (существованием в просторе разума, воли и свободы Творца), его «душа живая» следовала не наказам свыше, а возможности быть, состояться в божественной способности «ходить на чреве своем». Потребляй он «пищу травную», объемы «чрева» исключили бы возможность «ходить» на нем. «Самый хитрый» («хитроумный)» свободно следовал к виду создания с печатью восхитительного «проклятья» Творца. Итак, ситуация «грехопадения» – затаилась в замысле Творца о мире и человеке. Но там, в истоке возгорания мира, все «названо» в перспективе движения по линии истины, в соответствии с тем, что будет востребовано свободной «душой живою», что ей внутренне требуется, чтобы «стать» Божьим созданием. Без греха. И в этом смысле «грехопадение» не может быть отступлением от воли Творца, напротив в своеволии человеков следует видеть свободное воплощение «подобия Божьего». Как змей «во все дни жизни своей ходил на чреве своем», во все времена в этом мире «ел прах», никогда не потреблял «пищу травную», так «человек в день сотворения его», задуманный Творцом в «подобии Ему» – свободно шел по ступеням интеллектуального роста к обладанию «знанием добра и зла». Скажем еще раз, все явленное в нашем мире приходит в него как проекция «и сказал Бог» в предвосхищающем все Слове. По Библии. И по мысли философов с древнейших до новейших времен. Творец, источник и носитель свободы, дарует обитателям рая именно свободу. А с ней святое право освобождения от необходимости «выбирать» дорогу к разуму своей «живой» души». Творческую свободу, а иная от Бога не исходит, не выбирают – ей предаются, в ней по дару от Него творят. В ее пространстве обретают откровение – она приносит озарение, на свободном вздохе души открывает соприсутствие Богу. «Выбор» может обрадовать или огорчить – можно всего-то купить кота в мешке, к примеру, на самых свободных выборах. Как признано, вера Богу лежит вне «выбора» – разум в этом шаге доверяется раскрепощенному «абсурду». То бишь акции творчества. Что в конечном счете в раю «выбирают» свободой одаренные? Прежде всего, свободомыслие. Ведь в «день сотворения подобного Богу» Он «назвал» человека «Адамом» («мыслить»). И Адам идет в ученое звание («зная добро и зло») «подобия Бога» стезею интеллектуального роста от «называния соответственных ему скотов» до «называния» самоё себя. Дьявол и серое вещество А мне он является прежде, чем успеваю развернуть иную мысль о Боге. Вот только подумал, отчего коварный клеветник не захотел выиграть пари у Господа по поводу Иова – вопреки наставлению «не трогать душу» праведника мог слукавить. Копни глубже, умник! С Богом хитрить бесполезно, Ему все умыслы открыты. Роль палача исполнил безупречно. К этому в пьесе Иова свелась моя «хитрость». Согласись, сам Господь дал Иову согласие сыграть Себя, исполнить роль Всевышнего в «откровении» пророка. Ну не Иов же дерзнул пригласить Господа на подмостки своего замысла. По каналам богодухновения Бог открыл автору и персонажу пьесы пружину действия: страстотерпец, душа твоя превратится в ристалище Моей победной схватки с дьяволом, в твоей роли распятого на кресте страданий реплики в духе «да минет меня чаша сия», «Боже мой! Отчего Ты оставил меня?» исключаются. Словом, Господь подвигнул Иова на запись протокола о благоволении Бога к страдальцу веры на основе договора: не вознесешь на Меня хулу – стадами скотов воздам. Или откровение Иова о чем-то другом? О любви Господа? Кого Бог любит, в праведниках держит, на верность может полагаться, на того науськивает дьявола? Меня держат за «противника» Господа. Мнение огульное, клеветническое. Лжи в Его адрес не отпускал, Им сказанного не извращал. Врагу Бог не станет давать поручения, уж точно не держал бы меня в качестве искусителя, орудия интеллектуальной атаки на Иова, Иисуса. Вообще я не числился бы в ряду «сынов Бога» (первая глава откровения Иова). Во мне давно зреет умысел открыть «хитрость» нашей связи. К тому же хочу очистить имя Господа Бога моего от нашлепок слепой веры. Вот начало моей хвалы Отцу. Апория о возможности Творца поднять созданный Им неподъемный для Него камень рассыпается легким, как сон легчайший, замечанием: Господь не участвует в экспериментах, не проводит показательных выступлений, не лицедействует, не играет в кости. У Господа Бога, завершенной и действенной гармонии, нет необходимости в дополнительном самоутверждении. Его не может занимать суетное желание кому-то что-то доказать. Богу истинному не ведомо действие понарошку, хоть какая-то демонстративность. Всему и вся «Он дает стать» и далее везде «становиться» по внутренней потребности. Ну-кась, может сказать иному созданию, задумал обрести бессмертие – да станет космос обетованием твоим.! Замыслил для начала залететь на Альфа Центавра – вали, то есть – с Богом! Взращивай у копчика рулевые перья для успешного полета. В Книге Иова все нити действия исходят от Бога и сводятся к Нему. Вдуматься, именно Господь испытывает праведника. Дьявол – орудие проводимых изуверств над «непорочным, справедливым, богобоязненным и удаляющимся от зла». Ангел небесный истязает преданного Богу с разрешения и в присутствии Всемогущего. Господь в этой истории не изменил приверженности «присутствовать везде». Если перед нами Бог истинный, спрашивается, зачем Ему, состоянию полноты и завершенности, утверждаться на мелочи? Что Ему Иов, что Он дьяволу? Во-вторых, почему для проявления победительной силы Ему необходимо мелочное противостояние дьяволу? В-третьих, зачем кого-то подвергать проверке с привлечением дьявола, коль скоро Он проницает все и вся? Зачем Господу Богу позировать и рисоваться в этой пьесе? Сочинение Иова следует относить к жанру готической комедии-буфф. Действие Книги раскрывается в одной сценической картине. Посыпав соль на раны Иова, в паузах заливистого смеха, кривляний и прыжков дьявол кричит в рупор из сложенных у рта ладошек: взгляни, Всевышний, на потеху, по Твоему наказу, к душе подопытного не прикасаюсь, с Твоего позволения погубил детей страдальца, терзаю язвами! Иов ногтями разрывает до крови гнойные раны, в ритме звучных ударов лба об пол молитвенно выкрикивает: да будет воля Твоя, Отче, молю, от лукавого не избавляй! В качелях над Иовом и дьяволом Господь, «говоря» в тон дьявола: сын человеческий, не хлебом единым живущий, в тебе, возлюбленный, мое благоволение! Сцены искушения в пустыне – чистый фарс. Вдуматься, в этой показухе сам Господь поручает мне проверить, подлинно ли Святой Дух привел ко мне в пустыню «Иисуса, исполненного Духа Святого»! Вдруг Святой Дух «покрыл» не ту деву? И в облике Иисуса Святой же Дух вдруг Иуду предо мной представил? Мне надо высмотреть, как «Ангелы служили Ему» (от Марка, первая глава), не нарушая аскезу испытуемого? Иисусу или Христу в Богочеловеке «служили», когда в ночи откликались на просьбу, скажем, подать ночную вазу, чтоб справить нужду в размерах прихоти физиологии? Картина видится в красках пародии: Иисус, Святым Духом зачатый, Святым же Духом крещенный, Святым же Духом ко мне приведенный в лишениях «исполняет правду (от Матфея, третья глава), а Христа Ангелы ублажают акридами с диким медом. Божеское и человеческое в Христе разделяется так четко, что части передо мной являют себя автономно? Кому нужна проверка на духовную стойкость? Господу Богу? Зачем в таком случае к действию привлекать дьявола? «Хитрый» может слукавить, не проявить должный искусительный пыл и язвительность. Но прежде всего не будем забывать, что Господь наш обладает даром проникновения в извивы и потаенные замыслы ума и сердца кого бы то ни было, тем более речь идет о духовно с Ним сопряженном Иисусе. По признанию: «Я в Отце и Отец во Мне... Говорю не от Себя – Отец, пребывающий во Мне». В родственных связях рука может руку мыть мылом семейной любви, здесь нужен досмотр принципиального врага? Но идет ли разговор об искусе на уровне Иисуса или простого смертного, Господу абсолютно не обязательно требовать от подданного справку о результатах анализа духа, в данном случае Святого Духа, по дьяволу. Для идущего к Нему достаточно внести исправление в главную молитву: Отец небесный, молю, «введи меня во искушение» пуще дьявола! Если Всевидящему застило очи прозрения. Итак, кого, зачем привел ко мне в пустыню Дух? По дороге к Богу смертному необходимо сполна довериться сначала дьяволу, чтоб знать наверное, насколько душенька его духовно огнеупорна? Искушения дьявола проверяют верность Богу полней, надежней, чем до глубин души проникающий взгляд Господа? По какой оказии враг Бога признан обнажать веру сынов Бога, проверять их готовность попасть в загробье?. В христианской доктрине дьявол – штука сомнительного толка. Из сказаний Исайи, Иезекииля о людишках с неблагодарным сердцем генезис Люцифера с определенностью не выстроить. В иудаизме Бог держит дьявола среди подданных, в христианстве – удостаивает звания главы армии непримиримых врагов. Ума не приложу, почему Господь одному и тому же явлению позволяет облачаться в разные оперенья? Зачем вознес и терпит зверя христианского окраса? Вопрос неправильный, скажут христиане, Богу ведомо – зачем! А Богу, добавят, надо доверять. Притом настолько, что Сергею Чоружему, Андрею Кураеву и прочим боговедам с назипами от философии не стоит утруждать собственные мозги чтением Библии. Всякий ангел задумывается Господом посланником Его воли – знаком Божьего намерения, выражением силы небесной. Всякий ангел – луч в сиянии Божьей славы. Не может, например, херувимчик «на востоке у сада Эдемского» отбросить «пламенный меч обращающийся» и оставить пост без охраны – воля Бога это ведь не хухры-мухры. Не пристало Господу размахивать раскаленной железякой, херувиму – в самый раз, но бдеть «на востоке» это творение из чистого эфира будет так ревностно, как если бы на его месте стоял сам Господь. Часть и целое в растворе Творца равны. Словом, не может луч Божьего света (в виде ангелочка) надломиться и сиять в сторону (быть противником) источника свечения. А у патристов, пожалуйста, задуманный Богом прекрасный «ангел света» может явить себя химерой с безумным желанием занять трон Вседержителя. У патристов, пожалуйста, и на Бога приходит проруха: порой Отче черт-те что отчебучит. С бантиками сбоку. Например, воинство восставших ангелов. Однажды напузырил бестелесных наобум, без назначения, как масть пошла. Духом пустые «выбрали» себя – на крыльях измены потянулись к Люциферу. Все созданное Господом с полным правом может считать себя подарком миру, называть себя Эммануилом – «со мною Бог», вещать. А плохие ангелы в отлете от Бога в небе нечаянно выписали: «с нами чушь собачья». Тем более невероятная, что Господь (видать, по доброте души!) одарил своего противника практической силой. Достаточной для подрыва земного шара атомной бомбой. Да Бог его, видать, по ручкам шаловливым бьет. А по мелочам гадить разрешает. Человеков искушать, например. И быть при этом добрым, чистым, любящим. А сказано: «Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть». Дьявол «начал быть без Него»? Или Господь, как в анекдоте, в творческом раже может просто по «клавишам ...дячить»? Однажды не хуже глокой куздры ...ячил, ...дячил – бац, сюрпризом «штука удалась» – могущественный царь мира дольнего возник! «Начал быть»! Но не от Него. И продолжает быть – раз уж начал быть. Раз уж помогает объяснить происхождение зла в мире, а икону христианского божка выставить в окладе спасения. По христианской доктрине, дьявол сам себя «выбрал» по той самой «свободе». Сам злом себя нашпиговал. Прогуливался он как-то огородами язычества, глядь, среди «терний и волчцев» Зевс лежит, а из серого вещества расколотой его головы выливаются в космос слова и мысли разные. Поганый дьявол плохие эти эйдосы на свой ус и намотал. Интеллектуально обогащенный вернулся в монотеизм. Злоба, хитрость, свирепость, кровожадность, смерть... «названы», по раскладам патристов, дьяволом. Откуда еще к миру, заряженному добром и любовью Бога патристов, могут присобачиться категории зла? А без красок зла мир «проклятьем» не покроешь. Но прежде всего, ничего не «назовешь». Между тем из времен без начала открытый космос насыщен распахнутым настежь разумом Творца. Слово изначально и сполна Творцу было соположенным. Без рубрик, колонок, иерархии, каких-то пометок полезности, отметин добра и зла. Как знаки дела-логоса – беспрерывного творчества космоса. Духом, что веет, где хочет. Из праха и мусора взращивая цветы бытия. Как в поэтической речи. Бог открывается там, подсказывает Иов и Моисей, где царит свободомыслие. Лешие, шайтаны, черти, дьявольские ангелы и прочие языческие кикиморы не могут собою привносить в мир хоть зло, хоть добро – в рамках монотеизма они не обладают силой созидания. С другой стороны, демоническим херувимам не дано «свободно выбирать» зло из плоти мира – та же смерть не существует вне технологии бытия, а зло – отделенным от добра. Всяческая дьявольщина не может явить себя результатом «свободной» фаршировки поляризованным, чистым злом. Скажем еще раз: в свободе нет места «выбору» – все живое в этом мире ей предается, пребывая в ней предметом творчества. Божественная свобода в мир приносит позитив – даже зло в ее пространстве живительно зажигает жизнь. В свободе, разуме и воле Творца не может пребывать некий изъян в пику Ему. Все в руках Творца должно привести к созиданию с результатом «вот, хорошо весьма». «Он дает становиться» тому, что может, желает в нем, этом лучшем из миров, существовать от века полновесно. С тотальной благодарностью Творцу за право и возможность быть явленным. Мир Он сотворил таким, каким он может быть. Хошь не хошь. Повода для тягомотных размышлизмов о теодицеи этот мир не дает. В материи монотеизма дьяволу нет места. А сатанизм подле Бога есть! Как черта мышления. Вновь откроем Книгу Иова. Прежде всего в этом сочинении следует видеть миф. И не более. Но самый божественный жанр повествования о бытии. Прочтение Книги в ином ключе превращает «откровение» в откровенно примитивное чтиво о могущественном персонаже, склонном с пылом инквизитора проверять приверженность смертного великому этическому учению. Миф и Слово Мифы пишутся, по давнему поверью, на небесах, без ссылок на Единого вдохновителя творчества во все века. И во времена язычества в мифах Он оставался неназываемым не потому, что человеки поклонялись идолам, а не Ему, истинному и актуальному. Особенность мифологического рассказа о каком-то аспекте бытия под сенью Неба в том и состоит, что исключает какое-либо именование или повеление свыше. Хоть и в эру язычества именно Он инициировал тексты о связи «неба и земли», изначально Им «отделенных». Или «сотворенных» раздельно. Не сказано: «сотворил» мир. Сразу «сотворил» «небо» и «землю» раздельно. Мифы «пишет» Господь. Не я пишу стихи, признаются все великие поэты. Не мы написали наши мифы, могли бы сказать целые этносы. Ясно, свет разума с небес на Землю мифами проливает Творец. Ясно, небесный соучастник мифотворчества узаконил право возникших текстов быть изысканно «хитрыми» – «называть» стороны, аспекты, векторы, состояния бытия языком символов, быть табличкой на веренице входных дверей в этот мир, от Бога, с «неба», на «землю». Единить материю и Бога. Во все времена. Мудрому мифу нет дела до того, по какой фантазии ума и сердца человек поклоняется небу, какому количеству прописанных там обитателей. Мудрость мифа выше намерения сказать верующему, мол, мил человек, твои языческие божки только помечают аспекты и краски твоего существования, они – проекция сторон и побуждений твоего бытия, сверх того никакой пользы от них нет, мотай-ка ты в единобожие, а там, как придет охота Господу «возлюбить мир», вообще поймешь, для какого кастинга ты появился в этом мире. Мудрость мифа обращена и к атеисту: изволь, говорит она ему, счастливо живи в безверии, устраивайся в этом мире по своему разуму. Мифология – приглашение к искусству бытия с приложением каталога его состояний. Разве не в том же смысле вне религии человеку служит вся литература? Или современная беллетристика уже не входит в корпус мифологии? Миф – жанр свободный, можно сказать, абсолютно. Этому виду рассказа о бытии, о Божьем продукте, нет нужды называть Имя. Даже противопоказано. Чтобы весть с небес не превратилась в предписание. А оставалась отпечатком, следом, знаком истинной свободы. От Бога истинного. И Бог в свой черед может сказать о мифах: не Я их пишу. На странице бытия это, человече, протоколы твоего существования. Это заметы твоего сознания. Итак, в мифе Бог не «называется» – низводится до уровня сюжетных атрибутов, кодирующих представляемый рассказ. Со-Автор мифов являет в них не Себя, властного и могущественного, а вне времени и религии - сознание. Состояние, в каком пребывает бытие. Ведь к сказу об этом сводится совокупное содержание всех мифов. Книга Иова для прочтения, считаю, открыта. Ее смысл прост: Господь поощряет «омрачающие Провидение» мысли богохульного Иова. Традиционно праведные друзья страдальца «говорят обо Мне, - признает Господь, - не так верно, как раб мой Иов». В сомнении о разумности Божьего вмешательства в дела житейские «враждующий» («Иов») взыскует Бога верней, чем обладатели смиренной верой замороженного разума. Господь не «возбраняет слову» сатанинского разума Иова – оно от «духа и дыхания» Его. Разговорный жанр сочинения, «приглашающего к враждебности» в открытом диалоге, «вскрывает» дух интеллектуальной свободы Иеговы. Разве у Всевышнего могут быть границы, табу, запрет на «прикосновение» к рассеянным по миру «семенам знания»? И разве вздор, парадокс, «сатанински враждебное» сомнение не помогают утвердить истину от Бога? За кулисами драматического действа Книги чудится продолжение дьявольского диалога меж «клеветником» и «враждующим».: - Между нами, ты можешь сказать, что есть Бог? - Доступная твоему разумению мысль о Господе. Всякое размышление, включая идею Бога, непременно сопровождается вопросами, ибо такова диалоговая сущность мысли. Внутри здравого помысла о Господе, естественно, таится искусительный «противник», не обязательно с именем «иов» или «дьявол». Жанр Бытия – мифологический. Этот факт, слава Богу, признается авторитетами в среде христиан. Но читать этот текст по законам его создания иные философы из христиан не желают. Больше того, они не видят в мифах тексты, записанные на небесных страницах Слова. Моисей прибегает к языку мифов вовсе не потому, что у него нет более понятного для читателя его времени способа письменного обращения. Миф – божественная форма дождя мудрости, идущего из Слова с самого «начала». С «неба» на «землю». Дождя все еще не прекращенного. Вот почему текст Моисея не следует читать вне контекста первой заглавной и программной фразы Божественно мудрой Библии: «В начале сотворил Бог небо и землю». К званию «писатель», каким вы, Назип Хоруживич, без смущения награждаете себя после каждой рекламной паузы философических диалогов, автоматически добавляется уточнение – «не читатель». Вы не обременяете себя погружением в смысловые глубины целостного, сюжетно организованного текста Бытия. Нелепо думать, будто внеположная Богу сила может подвигнуть Творца на какую-то акцию. Еще несообразней предполагать, что чуждая Ему мысль, движение может войти в созданный мир. Ничто, никто не может переиначить «начальный», а в нем финальный, замысел Слова. По тексту Моисея, каждый миг настоящего – явление будущего, пришедшего из прошлого, из некогда всего «названного» Творцом на всю растяжку грядущего, высший и последний миг которого может быть прерван в явленном настоящем. Так Господь дает «становиться» тому, что Им задумано «в начале», но сейчас «именуется». И может быть «названо» мышлением («Адамом») человека. Миф – повествование о состоянии мира и «живой души» в нем. О существовании вне временных характеристик. Миф транскрибирует Слово, открывает смысловую связь между миром и его «названиями» «в начале». Все мифы писались, пишутся в одной небесной канцелярии, посему они перепевают друг друга. Смысл мифа возгорается в конкретной, изумительно филигранной стыковке символов сюжета. Изъять, подменить в нем словечко нельзя. «Дерево жизни» и его «плоды» Предлагаю раскусить плод «дерева жизни», открыть смысл символа добиблейской мифологии в контексте Бытия. Почему для Адама и Евы «свободный выбор» дороги к «греху» (и статусу «Божьего подобия») привязан к определенному указателю – «дереву жизни»? По мнению экзегетов, неважно, по какому поводу поселенцы рая выказывают Богу непослушание и горделивость: предмет запрета, к величайшему удивлению, «старцы» не включают в коллизию внутреннего состояния существа, идущего из шкуры «соответственного животным» в «одежды» от Бога. По их толкам, «дерево жизни» в «становлении» Адама и Евы – что-то вроде формальной ловушки, с позволения Всевидящего - подножка дьявола на пути человеков к существованию по плану спасения. Связь жизни Адама, Евы с «деревом жизни» в раю не усматривается. Патристы эту связь исключают, во всяком случае, не задаются вопросом, какими нитями бытия ось «жизни» рая связана с его поселенцами. Ведь живут они не в стеклянном боксе – в природных условиях, контактируют с окружением, «называют» его, «возделывают и хранят». По наущению Бога. Здравомыслие ставит вопрос: что, «дерево» не растет на почве «жизни» Адама и Евы, его ветви не входят в крону бытия? По какому дьявольскому наваждению в названии «дерева посреди сада Эдемского» присутствует слово «жизнь»? Среди множества советов не впасть в «грех» Господь вполне мог в тот же четвертый день творения «заповедать человеку, говоря»: гадить в раю разрешаю, где тебя нужда прихватит, но листья «дерева жизни» в качестве подтирки исключи, «смертью умрешь в день, когда к листьям дерева познания добра и зла прикоснешься» с оскорбительным непотребством. Адаму и Еве предоставляется «свободный выбор» гигиенического средства. И горький повод свести смысл всей жизни к убийственному сокрушению и необходимости покаяния: в «свободном выборе» подтирки неуважение к Богу можно проявить не менее эффективно, чем в сфере гастрономических побуждений. В раскладе «грехопадения» ничего не меняется. Даже коварный вопрос змея останется уместным. Подлинно ли Бог запретил, может заметить «клеветник», использовать листья всех деревьев рая в качестве подтирки? Посмотри, может Еве сказать, как шелковисты эти листья для интимного использования? Впрочем, Ева может и не влипнуть в зачин великого этического учения. Возьмет и предугадает изыск Пантагрюэля. «Грехопадение» минет род человеческий. Истолкование отчуждения райской жизни Адама и Евы запретом Бога на право безотчетного бытового акта (поел вопреки гастрономическим наставлениям Всевышнего, оправился с нарушением гигиенических заветов Вседержителя, предался утехам секса с противной Праведному раскованностью бонобо…) обитателей Эдема, как видим, поддается пародии: падение в «грех» выявляется результатом гадания (орел или решка) без внутренней необходимости «грешников» включаться в подобную игровую затею. Сюжетная схема «падения» в любом варианте «свободного выбора» сохраняется: дьявол якобы отворачивает людишек от Бога – падшим амба, а принципиальная позиция Господа в эксперименте приносит Ему сюрприз – роль спасителя. Все в той же перспективе: когда Творец вселенной «мир возлюбить» восхочет. Очевидно, предмет запрета должен входить в структуру сюжета «становления», быть частью коллизии мифологического сказа, затрагивать внутреннюю жизнь персонажа. В противном случае, «завет» формализуется: для успешного «грехопадения» с «деревом жизни» что угодно можно вытворять. К заветному дереву Господь запретил даже «прикасаться». Почему? «Читатели» Бытия из приполярных широт на этот счет не задумываются. А лыко запрета в строке завета будит вопрос: каким на вид быть в таком случае «дереву жизни»? По условиям «возделывания» без «прикасания» одно из деревьев в саду должно быть не ухоженным, не подрезанным, «неприятным на вид», с дичкой на ветвях. А по тексту, «среди деревьев рая» оно роскошно плодоносит «хорошими для пищи» плодами, «возделанное приятно для глаз» – его, видать, красиво подрезали. Очевидно, по внешнему виду и плодам его не отличить «среди других деревьев рая». Да неужто от времени закладки сада Бог наш Господь сам «возделывает дерево жизни» в задумке наверняка «хорошо» «вожделить» Адама и Еву на отступничество по плану спасения? (Если поверить протопопу, сподобленному подслушать диалог Отца и Сына накануне сотворения мира, вече о судьбе человеков было коротким. Авва, Отче, простонал Сын, да минет Меня чаша сия! И сказал Отец: надо, Сыне, надо! Эту мольбу подави по воплощении: человеческая слабость в Тебе не отделима от силы Бога, должна подавлять стенания.) Случайностей не бывает только в романах, сказал великий прозаик. Мог бы добавить: в мифах – тем более. Эпическое повествование такой формы не позволяет залететь в него и словцу ради пущей описательности. Миф – добротнейшая проза, в ней все частности рассказа влиты в контекст сюжета до растворения в нем. Смысл мифа порождается одновременной «стрельбой» всех «ружей» изложения. Словом, корневая система «дерева жизни» в сюжете Бытия безоговорочно переплетена с нитями, связующими все детали повествования. По законам прозы. Кирпичи для Муму Герасим извлек из безропотной своей «немоты», роковой поезд Карениной выскочил из депо ее души. А в Бытии «дерево жизни» беспременно вырастает на почве рассказа о «становлении» Адама и Евы. В подлинной литературе и живописи нет фона действия как задника и занавески – есть место события. На этом основании можно утверждать, что в первых главах Бытия все эпизоды доктринальны – повествование пронизано мыслью о связи «неба и земли», о привязке земной души к Богу. События всех дней творения, эпизоды второй и третьей глав включены в символическое нисхождение с небес к земле, а от нее – вверх, к небу. Рассказ в этих главах построен на перепеве и повторе деталей текста. Это слитное, непрерывно льющееся повествование. А патристы не включают, например, эпизоды «привода к человеку помощников» в сюжет «грехопадения». Между тем, эти эпизоды «помогают» «вскрыть» имя Господа нашего Бога, высветить путь человеков к знанию добра и зла в имени «одного из Нас». Единство времени, места и действия – прежде всего, это о Слове, связном, целостном, внутренне мотивированном. Охваченном одним рациональным и свободным действием Создателя: причинно-следственная связь «названного» Творцом в сингулярное мгновение обязывает видеть в тексте Бытия гармонию лексем. Моисей прекрасно демонстрирует смысловое единство и текстовую открытость первых глав Библии на «родословии» змея. И человека. В одном временном событии. В одном действии Творца. В начале второй главы можно, например, предсказывать появление в мире разумно мыслящего создания, призванного «возделывать землю» неуклонно, по «проклятью» третьей главы, «в поте лица»: обработка земли без «удобрения» в каплях «пота» не будет продуктивной, не станет называться «возделыванием». И тут же, в начале второй главы, при желании можно прочитать: и не было на земле змея, которого задумал Господь Бог сотворить безногим, чтобы в шестой день творения бесподобная способность «ходить на чреве своем» «самого хитрого среди зверей полевых» стала… «проклятьем» небес. «Карою», Богом задуманной в предисловии сотворения мира, «наказанием» – нормой жизни, формой «хитрого» вживания в мир. И свободного существования. В «становлении» змея, живой клетки истории «грехопадения» в Божественном изложении Моисея, содержится вся информации о фигурантах целостного организма бытия в рамках первых трех глав. Аналогия из области генетики, считаю, совершенно уместна: по одной клетке организма можно все сказать о ее носителе. Эволюционное «становления» «стоящих в одном ряду» текст Бытия фиксирует в истоках братского «соответствия», в одном на все живое «дыхание жизней». Уже в Божьем замысле о мире «хитрые» братья предаются «проклятию» свободы. Вместе с ними все живое запускается на вольные дороги бытия. На веточки воображаемого дерева жизни. С отметинами генеалогии. С зарубками, в частности, интеллектуального и духовного роста Адама. Возникает вопрос: почему воображаемое на этой основе дерево жизни не может быть «деревом жизни», сюжетной деталью первых глав Бытия? Вполне может. А на нем все живое может расти, как говорится, под себя, по внутренней потребности, допустим, без ног – свободно, с подачи Творца. Как только светила небесные в четвертый день творения обозначили стороны света, так «на востоке» в саду Эдемском «произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи». «И заповедал Господь Бог человеку, говоря…». В завете не упоминается запрет на «прикосновение к плодам дерева, которое посреди рая». Естественно, нельзя съесть плод, не «прикоснувшись» к нему еще на дереве. Но в шестой день творения «сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним». В речи жены присутствует странный пассаж: «не ешьте их и не прикасайтесь к ним» – к плодам «дерева, которое среди рая». Со слов «жены», в завет входит запрет на «прикосновение» к плодам на «дереве жизни». Тексту богодухновенному пристало быть исключительно прямодушным, а он откровенно «хитрит». Рассказчик позволяет Еве не точно обозначать топографию «дерева жизни». Для нее оно находится не «посреди», не в центре рая, а теряется «среди» деревьев Эдемского сада. Можно предполагать, что Ева отведала «плодов с дерева жизни», не «прикасаясь» к «дереву». Откушала безнаказанно? Очевидно, вкус запретного фрукта Ева «познала» после поглощения плодов с деревьев того же вида, что выросли «посреди» сада. Иначе она не смогла бы узнать, сколь «хороши для пищи» плоды «дерева жизни».Вкусовые качества какого бы то ни было продукта на вид не определяеются. Вот почему заветное дерево к моменту разговора со змеем остается для Евы еще «неприкасаемым» – запретные плоды она вкушала, «давала» мужу, не притрагиваясь к дереву-символу. И Адам те фрукты поглощал, не находя на них примет заветности. Возможно, не ведая, с какого дерева они сорваны. Змей и сатанизм Вопрос змея («…подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю?»), по мнению ортодоксов, извращает завет Господа. Ни в коей мере! «Хитроумный» подмечает противоречие между заветом от четвертого дня творения и меню, утвержденным Господом в шестой день, перед выходом на сцену змея: «Я дал вам всякое дерево в пищу». Кроме того, коварный змей «обнажает» («хитрый» и «нагой» синонимичны) удивление, какое могла бы выказать Ева: если позволено срывать и вкушать плоды «дерева жизни» с других деревьев сада, могла бы подумать она, то почему Господь наказал мне «не есть их от дерева посреди рая»? Змей указывает на загадочность наказа Бога: к этим плодам под страхом смерти даже не прикасайся, а те же фиги-фиговины на других деревьях – ешь от пуза. Не без оснований растерянная Ева типологизирует «дерево жизни». Саженцем оно росло «посреди рая» – в центре сада. Деревом со спелыми плодами находится «среди деревьев» одного вида. В реплике змея скрыта каверза: «подлинно ли Бог» позволил вам, человеки, топать в бытие свободно, без ловушек, ограничений и смертельных последствий на шаге в сторону? Змей обращается к разумному мышлению собеседницы: по какой, вопрошает, логике, с каким смыслом Господь «заповедал, говоря»: вот «пища», а тут от этих же плодов – «смертью умрешь»! Точнее и проще сказать, змей подталкивает разум Евы к предметной работе интеллекта. Приглашает человеков в сферу разума – в область Божьего инструмента по устройству мира. В «знание» окружающей «жизни». Например, в змеиное «хитроумие», в нишу природы с табличкой: «самый хитрый среди зверей полевых». Еве остается признать себя частью разума этой «жизни». И войти в «подобие Богу». «Мысли жизни» войти в «жизнь» – в разум Евы. Господь удерживает Адама и Еву от шагов в «знание добра и зла», не советует вкушать «плоды знания». И с той же определенностью подвигает их к царству божественного «знания», в частности, в «называниях соответственных». Невозможно «называть животных», не обретая знания, не «открывая» глаза на мир, не набираясь мудрости природного существования. Не существуя внутри «знания» от Творца, едва ли что-нибудь «назовешь». Нельзя «называть», не присваивая «знание», не поворачивая зрачки глаз внутрь. По завету «владычествовать над всею землею» у человека должен вызреть острый аппетит к «плодам знания». В решении утолить жажду знаний грядущего владыки планеты Земля Господь Бог оказался у себя на поводу – «сводит» свое чадо с братьями меньшими на общеобразовательной стадии научения, на уровне высшей школы – с «женой», «называющей» и порождающей «подобие». Господь пожелал «видеть, как он (Адам) назовет всякую живую душу». «Назовет» уже «названное» Им. Идущий в «знание» очами Поводыря «увидит» поведенческие стороны «живой души». «Обнажит» ее привязку к миру. В искусстве существования безногий змей, например, счастлив и на миг не отрываться от груди родной земли. «Называть», тем обретать «знание», выясняется, невозможно без обнажения «злых» сторон бытия. Не все зверье в раю беспечно и наивно. Змей, однако, «хитрый», тот зверь - свирепый, этот – кровожадный, рядом – воплощение зла, вон – алчный… Им быть такими позволено Творцом. И значит, сам Господь наполняет душу и сознание обитателя рая звериными ликами мира. И подвигает к «подобию». На следующем шаге интеллектуального и духовного роста человека Господь «привел» «помощника, подобного ему». Пожелал подопечному «назвать» себя «человеком» (в конце второй главы Адам говорит: «Потому оставит человек…»). Обрести имя собственное. Очевидно, «человека» нарекла Адамом «приведенная жена». Дала имя, как принято, новорожденному. Для «родословия». «Жена» при этом совмещается со средой обитания: родившие Адама получают одно имя – «жизнь». Возымевший способность «мыслить» жену «называет» («И нарек Адам имя жене своей…») основательно насытившись «плодами знания». Под водительство Господа. «Помощь» Бога двойственна. «Не хорошо быть человеку одному», говорит Господь, и вводит подопечного в состояние оторванности от природы – в некотором смысле в «одиночество», во «враждебное» отношение к «соответственным». А в результате Адам теряет «одиночество» – обретает духовную связь с Богом, ведет диалог в имени-звании человека. Приходит к «весьма хорошему» итогу. С трагической окраской: у «подобного Богу» «открываются глаза» на драматическое переплетение в бытии «добра и зла», жизни и смерти. К «знанию» истинной картины и ценности бытия человека приводит Бог, возводит его в «подобие». Итак. Господь «заповедует, говоря», как говорится, и вашим и нашим: радикально не советует вкушать «плоды жизни» и настоятельно подвигает к «знанию добра и зла». Элементарная логика подводит читателя к совершенно определенному выводу: альтернатива между «да» (не вкушать) и «нет» (вкушать) равно противоречит синергии Бога в «становлении» человека. Следование запрету и отступление от него в равной мере будет противоречить заветному результату «становления» «живой души». Но позиция Творца, носителя абсолютной свободы, не может быть парадоксальной или путанной. И значит, удержание потенциально «подобного Богу» от шага в «познание добра и зла» и подталкивание тварного создания в облик «подобия Божия» не может быть позицией Творца. Очевидно, это всего лишь поэтапная и сторонняя, объективная оценка свободных устремлений садовника и обитателя сада Эдемского. Стороны состояния его сознания. А что при этом следует видеть в Господе Боге? Как ни крути, всего лишь ключ, открывающий состояние подопечного. ... «где ты?» и «где Ты?» К шестому дню творения «дерево жизни», как всякое дерево, «возделанное» в райском саду Адамом и Евой, «приятно на вид». Как у всякого натурального дерева в этом саду плоды его «хороши для пищи». К дереву-символу никто не «прикасается», но в нем, будто в зеркале волшебного Эдема, отражается состояние сада. Очевидно, состояние посадки проецируется на его квинтэссенцию – на показатели «возделаности» «дерева жизни». Жизнь, цветение и плоды сада – проекция интеллектуального роста, «становления» его «хранителя». «Хорош» сад – тогда его «возделывателя» можно уподобить плодам на «дереве»: символом трудов своих значится он в центре рая. В шестой день творения садовник уже достиг такой зрелости, что «прикосновение» (в самосознании!) к «плоду жизни» прерывает пуповину его привязки к жизни растительной – человек выходит из рамок животного существования, спелым плодом, уже «подобием Богу» закатывается «между деревьями рая». И «возымевший глаза и уши» слышит голос из открывшегося простора бытия: «где ты?». «Хранитель сада» «притронулся» к «возделанному» его перстами, к уже обретенному знанию – в человеческом существе проснулась рефлексия, способность продуктивного мышления. В животном, ставшем человеком, родилась мысль: в просторе творческой свободы Господа, я, мог бы сказать Адам, изваял себя! Волей-неволей «сад хранить» можно в кое-каком «знании добра и зла» среды обитания. «Возделывать» до рокового совмещения с «плодом» зрелой жизни – сокрушительным знаком возвращения в «землю ее семенем». Господь Бог предоставляет человеку не пресловутую «свободу выбора», а божественную свободу быть в этом мире явлением двойственной природы – оставаясь животным, подняться над «прахом» своего естества и осознать себя воплощением Творца. И текст Моисея представляет человека плодом «неба и земли», «фруктом», естественно созревшим на «дереве жизни», на символе его природного «становления» меж «небом и землей». Бог мой, ну можно ли восходить по ступенькам эволюции, и на каком-то этапе не обрести «знание» закона существования, органично вросшего в годовые кольца жизни? Может ли какое бы то ни было предметное явление бытия, тот же человек, не быть веточкой «дерева жизни»? И в росте на этом дереве может ли не «увидеть», не «узнать» вкус «плодов добра и зла», дозрев на его стволе до разумно мыслящего, до «подобного Богу»? Естественно, нет. Истинный смысл «грехопадения» растекся по «дереву жизни». С корнями в родящей «земле», с кроной, устремленной к «знанию» «неба». Невозможно, войдя в жизнь, не познать ее сладостно горький смысл. Зачем текст акцентирует поглощение запретного плода? Ответ прост: это момент условный. Человек вкусил «запретное» не натощак, но под знаком радикального преображения. «Вкусил» – «нагое» создание, «открывшее глаза» на мир, возвещает о рождении, о награждении метрическим документом с указанием житейской ипостаси – «богоподобный». В испуге пришедшего в мир из райского лона звучит мольба: заговори со мною, Боже, дай утешение, нужда мне «знать», что я Тебе, что Ты – мне? Разве не с этой целью мне, Адаму, Ты даровал способность «мыслить»!? Даже поверхностный анализ последующего текста убеждает, что Господь дает ответ на этот вопрос. «И узнали они, что наги…» И мысленно «обнажились» до вивисекции. Их земная плоть, ток крови в ней, «узнали», насыщен духом «неба». Вот почему в пролитой крови Авеля затаился «вопль к Господу», и она не была «принята землей». Начало животное и Божественное, «небесное и земное» соединилось в плоти человека. «Богочеловек» – в этическом учении христианства лексема из врущих. Понятно, во благо. Но это другой разговор. Человек есть единение ипостасей земного и небесного бытия в «живой душе». «И создал Господь Бог человека из праха земного», сказано во второй главе. Создал «в начале». Как «создавал всякую живую душу» в заклинании: «да произведет земля душу живую по роду ее». К исходу шестого дня творения одно из этих созданий «назвалось» по Слову, удостоившись «подобия Богу». С потрохами из ряда «соответствия животным». «Небо и земля» «в начале» Содержание первых глав Бытия охватывается первой, лучше бы сказать - заглавной, фразой Библии: «В начале Бог сотворил небо и землю». По новейшему исследованию, первое предложение Библии может быть прочитано и так: «В начале Бог отделил небо от земли». Во всех случаях, во-первых, «земля» есть небесное тело, она – частичка «неба». Ее невозможно «создавать» вне «неба» или «отделить» от него. «Небо и земля» зеркально симметричны: вода на тверди небесной и земной пребывает за (или под) «сушей» («твердью») неба и земли. Космически они равнозначны: их сферы влиты друг в друга, планету нашу можно считать точечным центром мира – все точки вселенной могут быть таким же ее началом. Во-вторых, «земля и небо» не вышли из «начала» – по сей день они друг от друга не «отделились», окончательно не «создались». Планета наша живет в космических струях магнетизма, черных дыр, гравитации, еще Бог знает в чем, отчего временами основательно содрогается вулканами, сокрушительными атаками небесных тел. В-третьих, их брачной, говоря языком антропологии, связью засевается жизнь. «При сотворении неба и земли» (начало второй главы) «пар с земли поднимался» к небу с жаждой на «лице земли» быть «орошенной» и «возделанной» – оплодотворенной «небом». На зов «земли» «небо» откликнулось: «да произрастит», ответило, «да произведет земля» – посеяло «семя», «землей» задуманное в Слове. Текст подчеркивает: трава и деревья на «земле» восходят из «семени», «посеянного» «небом». И по сей день жизнь на нашей планете зависит от все еще не завершенного «начала». Вот почему рождение мира не выключается из событийной цепи первых глав Бытия. Повествование сопровождается символикой вертикальных движений меж «небом» и «землей». Вчитаемся в начало второй главы. Трава, кустарник и дерево упоминаются, замечаем, в маятниковых вертикальных движениях. По знаку бесконечности и числу дел Творца за дни творения брачных скачков - восемь. С пометкою векторов встречных движений: с «неба» – дождь, от «земли» с травой, кустарником – человек, «плод на древе жизни». «Пар поднимался с земли и орошал лице земли». И в третий день творения «земля производит» «траву, сеющую семя и дерево плодовитое, приносящее плод, в котором семя его на земле». Изначально – «на земле». Но после восхождения зова «земли» к «небу». В четвертый день творения реверсные скачки по вертикали забрасывают нас на твердь небесную. Как в «день один». Опять в «начало» мира. В падении с небес возвращаемся на землю. Пятый день. «И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, и птицы да полетят над землею, по тверди небесной». Повторяем вертикальные взлеты второго дня творения. Но попадаем в другой уровень жизни меж небом и землей. Можем говорить о соответствии этажей растительного и животного мира на земле. В повторах замечаем, что восхождения имеют ступени (трава – дерево, пресмыкающиеся – птицы), а возвратное движение можно уподобить падению, скажем, «сеющего семени». Шестой день творения повторяет реверсы второго и пятого. И уж совсем в этот день не случаен перепев вертикальных перемещений в первой и третьей главах. «И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя;, – вам сие будет в пищу; а всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу». И птицам небесным, приматам и белкам, живущим на деревьях, не дал Господь в пищу каких-нибудь фиников, фиговых плодов или орешков – им предназначена «зелень травная». Этажи «пищи» соответствуют уровням эволюции животного мира: «стоящим напротив соответственного» назначаются в пищу «зелень травная» – первый шаг живой материи на земле первому шагу мира животных. «Плод древесный» – исключительно верхней ступени эволюции. Начало третьей главы повторяет реверсы шестого дня творения. С первой фразы. «Змей хитрее всех зверей полевых», но Господь назначил ему всего-то «в пищу зелень травную». «Плод древесный» дан в пищу животному большей «хитрости», с разумом «владения» «над всеми гадами, пресмыкающимися по земле» – опять речь о вертикали восхождения к разуму неба. Но теперь предметно – по «древу жизни». С плодами для идущего с Божьей помощью в божественную способность «мыслить», удостоится имени Адам. И речь о спелости «плода древесного» на заветном дереве и готовности интеллекта Адама «владычествовать над всею землею». «На земле». А значит, по схеме повторов, и это восхождение к «небу» должно завершаться падением на землю «сеющим семенем». В спелом плоде. А обретенное «знание» должно воспарить «падшего» над землею. Одновременно! «Грехопадение» именно так и завершается. Адам созревшей падалицей «дерева жизни» закатывается «между деревьями рая». И в сцене расследования Господь возносит Адама над землею, над «самыми хитрыми» носителями знания. Именует «одним из Нас». Веточка с текстом «вот родословие Адама» украшает «дерево познания» с плодами персонально драгоценного опыта проживания на свободно растущем «дереве». Для Адама до прозрения «дерево жизни» – категория вне оценок, для просветленного «знанием» это дерево становится «деревом познания добра и зла», стволом осознанного бытия. Одним словом, два «дерева» в тексте Бытия – один символ в разном восприятии. Бытие, так именуется, не будем забывать, текст Моисея. Значит, рассказ в нем должен идти о совершенно естественном развороте жизни, повествовании на вид анонимном – по творческому почерку Создателя представляемая картина обязана быть самоявленным продуктом абсолютной свободы, как пейзаж за окном нашей квартиры. Здесь все аутентично, подлинно до самых до корней возникновения, как само «дерево жизни». Оно в этой картине – объект и субъект истории, ибо сама эта история записана на этом самом «дереве», это его живой и непосредственный рассказ, выросший из пролога-побега в Слове, из ростка символа жизни, посаженного Господом. Значит, плод на этом дереве может быть наполнен исключительно соком естественности бытия. И принадлежать свободному току жизни, каждой клеточке которой, включая всех зверей полевых и человека, Господь предлагает явиться в бытии – и тем «назвать» себя – по доступной ему «хитрости» свободного существования. Чему сопутствует падение спелого «плода»? В третьей главе читаем: «И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю в прохладе дня». В «прохладе» утра – в час рождения «услышали голос», дарующий, насаждающий жизнь. Но в рождении упали, с «дерева жизни» низвергнулись к ногам Творца «плодом, в котором семя его на земле». Рождение принесло их в «начало», в мгновение зачина «из праха земного». Ибо Господь Бог, по тексту Моисея, не покидает «утро» рожденного мира. Чтобы, скажем, не прозевать наступление «вечера». Под видом генетической информации Господь внедряется в зародыш всякого семени. Иначе оно не сможет себя повторить – вновь взойти к «небу». Человек не стал исключением. «Адаму и жене его Господь сделал одежды кожаные» – нутро из праха облачил в сосуд небес. «И сказал»: жизнь человека включена в единение «земли и неба». И уточнил: «одежды кожаные» – «твердь небесная» на сотворенном из праха. В одном из толкований имя Господа привязывается к глаголу «падать»: «Тот, кто заставляет падать». С зарядом антигравитации. В павшем на землю «семени» заложена интенция: «восстану», Боже, по свободе, разуму и воле от имени «Я есмь». Ясно, от взора Ясновидящего Адам не может «скрыться между деревьями рая». Тогда в чем смысл «воззвания» в эпизоде падения человека в «прах», к ногам «ходящего в раю» (по земле!) Господа? В самом общем виде ответ звучит так: с участием Бога все совершается в единстве времени, места и действия. Место названо. Оно органично входит в действие: создание «из праха земного» под ногами с зарядом Божественного «дыхания жизни» здесь стало «душею живою». Время действия известно – к вечно нестареющему Иегове оно не приходит, от Него не уходит. Из Слова, точнее сказать в пространственно-временной символике – из «начала» неизбывно рождающегося мира, Бог Господь не выходит. Нам остается прикоснуться к мгновению перевода заготовки Иеговы из «в начале» в текущее событие. Адам в паре с Богом входит в явленное действие, задуманное Господом в прошлом, ставшим настоящим. Возникает резонный вопрос: как Адам воспринимает Иегову, как «называет» Его? Входит в действие Творца. Открывает сущность Имени. В Бытии Творец именуется Богом и Господом Богом. На необходимость двойного именования Творца указывает третья и шестая главы Исхода. Однажды в поездке я подслушал короткий разговор отца и сына. После купейной болтовни ни о чем затянувшееся молчание вдруг вспыхнуло голосом подростка: какой Он – Бог? Последовал, на мой взгляд, восхитительный ответ: а такой, какой нужен миру. К моей радости, разговор о Боге на этом завершился. У меня хватило такта не уточнять ответ, а так хотелось обронить ума завитушку: какой нужен миру свободы! Он, Господь Бог, и Я есмь, Бог твой Один из Нас, мог бы сказать Господь в текстах Исхода и Бытия, называет себя Богом, другой – Господом Богом, всегда оставаясь Иеговой. Не разделяясь в едином Имени, даже когда «один из Нас» говорит об одном из Нас в третьем лице. «Я» и «Он» в устах Творца не выходит из рамок монотеизма. В Евангелии Отец и Сын – два лица. В Моисеевом тексте Бог и Господь – Господь Бог, Иегова, одно Имя, разно явленное человекам. Все побуждения и мысли Творца открыты и свободны. У Господа нет нужды быть интриганом, кого бы то ни было испытывать или учить. Сущность Творца связана с глаголом «быть» И значит, раздвоение Имени не следует относить к разряду идеи, возникающей у Господа ситуативно, по какой-то реакции, прихоти. Очевидно, это раздвоение продиктовано сущностью Имени. И наоборот, Имя «вскрывает» связь между Богом, миром и человеком. Имя «одного из Нас» известно. Так что, второе Имя – «другой из Нас», оставшаяся часть Иеговы? Ясно, проблему раздвоения следует связывать с мотивацией разделения Иеговы на «Он» и «Я» внутри Имени. Остается выяснить, по какой необходимости Господь Бог принимает себя в Другом, оставаясь Единым. На первый взгляд, все просто. Иегова имеет, можно сказать, две нагрудные карточки. Одна из них предъявляется. Или утаивается. Все зависит от ситуации. В беседах с пророками по шестой главе Исхода Бог не отделяет себя от Господа. Но бейджик не показывает, должно быть, предполагает, что зрящий в корень читатель «вскроет» значение Имени. Контакт Господа Бога с Адамом, Евой наполнен синергией, а это уже особый «разговор». Перед пророками Иегова может назваться (в той же шестой главе Исхода) «Богом Всемогущим». Адаму, Еве такая визитка мало что говорит. Им, как говорится, на собственной шкуре надлежит «узнать» о своем существовании в бытии. И получить право пребывать в «знании» – со-знанием от Бога. На пути эволюции с отпечатками стоп человеков угадываются следы рядом идущего Господа. В следах «подобного Богу» и «подобного человеку» можно рассмотреть приметы сущности Иеговы. А идти рядом Он и «один из Нас» начали с первыми звуками небесного гимна в честь явления «образа Божьего» на «земле»: «сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествуют они… над всею землею». С кем «сотворим»? Попробую проникнуть в со-творчество Бога и человека от времен «в начале». Да, «заповедал Господь Бог человеку, говоря...» Но в четвертый день творения! Никакая тварь в эту пору в мир еще не заявилась. «Соответственный животным», по первой и третьей главам Бытия, станет человеком только в шестой день творения. И только в день и час своего рождения Адам, повторюсь намеренно, услышит «воззвание неба». Стоя рядом с Богом нашим Господом на земле. И тоже босыми ногами. По закону мифологического повествования Господь наш Бог может нечто «сказать, говоря» персонажу в каком бы состоянии тот не находился. В мифе «сказанное» только формально адресуется герою, прежде всего, даже исключительно – читателю. Вот почему в таком тексте психологическая подоплека действия отсутствует. Эпическое величие и утонченность мифологии порождается задачей описания ситуации, состояния действия. В побасенке, часто лишенной правдоподобия, в нашем случае, например, в диалоге змея и Евы, персонажи – функция смысловой нагрузки эпизода, символики рассказа. Мифология здесь более чем уместна: речь идет о бытии, о его сторонах. О, со знанием, знаете ли, можно над миром взлететь до господских до высот, а можно остаться, - чур меня, «знание»!, - в безмятежной блажи рая. И все, мой Бог, по воле Твоей!? На первый взгляд, сцена завета может показаться промашкой повествования. Человека нет на белом свете, но к его образу обращается Господь, в трезвом уме «заповедует». На разборке напомнит: «Я запретил тебе есть» плоды знания. И Адам не скажет, Господи, побойся Бога, Ты «заповедал, говоря», когда пребывал я только в замысле Твоем, дар слышать Тебя меня еще не посетил. Не скажет. Ко времени разборки Адам мог внять «завету» Творца. Как это ощутила Ева: «жизнь» («ева») в ней «знает», что значит «прикоснуться к смерти». Как «знает» всякая «живая душа», но на это знание у нее еще не «открылись глаза», не осветилось светом самосознания. Какое в Еве уже зародилось – она уже родила «подобие Бога». Богоподобная впустила в мир живую «мысль» – Адамом нарекла рожденного. Случайностей, сказано, не бывает только в романах. В богодухновенном тексте – тем более. В родословии людей Ева первой «задумалась» об имени первенца – родила и нарекла в «имени Бога». В сфере Его разума. Бог наш Господь всему зверью не дал «в пищу плоды деревьев». И как-то «заповедал» им полное зась на «плоды знания». Но «соответственным человеку» «запрет» (каким-то образом ими услышанный? может, ангелы палками, дикими криками отгоняли обезьян и птиц от фиговых деревьев рая?) не помешал чрезвычайно «хитро», до абсолютной бесхитростности, воспользоваться законами умной природы – существовать в ее разуме, быть естественной, безупречно разумной и восхитительно красивой частью среды обитания. К счастью, или к несчастью, но они с собой не познакомились – не «увидели» себя со стороны, не стали, как человеки, по отношению к себе «напротив». Их «знание» хитростей бытия пришло к собрату, вышедшему из одного с ними ряда. Это выясняется в диалоге змея и Евы. В живой природе нет смерти, вещает змей, есть цепь преображений. «Нет, не умрете», не лукавит, поэтому «хитрый». Скрытое для змея «знание» открыто Богу: оно «откроется» вам, человекам, как только «прикоснетесь», продолжает змей, к «плодам знания» – «вы будете, как Боги, знающие добро и зло». И Господь Бог продолжает: «зная добро и зло, стали одним из Нас», «стали» – по эту сторону падения в «грех». Бессознательное «знание» змея и сознание человеков разделяется условной чертой на открытое и еще недоступное использованию и постижению. Предсознание и сознание приходит к человеку из царства знания «хитрого змея». Бессознательное порождает предсознание жены, Ева дает жизнь сознанию Адама. В этом смысл цепочки падения «в грех». В этой цепочке Ева ближе змею, природе и Богу. Более того, она уже родила в Адаме Божью «мысль». Ну и если к тому же помнить, что человек мыслится «подобием Бога» уже в истоках сотворения, тогда без всякой натяжки диалог змея и Евы можно считать монологом божественно бесподобной жены. Змей изрекает мысли, принадлежащие «знанию Бога», читай – сознанию «одного из Нас». Без этой адресной привязки реплика змея не входит в ткань текста. Да и надо бы учитывать состояние, в каком Ева ведет беседу, понимает язык гада. Об этом далее. А текст Моисея необходимо читать слева направо и наоборот, и сразу – весь, будто пред тобой одна умопостижимая фраза. Как идея, как мысль Творца человек уже «в начале» включен в целостный Божий замысел жизни «живых душ». В одно изречение о мире с теплом бытия у очага «знания». «В начале» «сказанное» остается целокупным на все времена. Войдет во все дни творения, оставаясь в «дне одном». Имеющему уши остается услышать «голос Господа Бога» и в этом «воззвании» принять все «заветы». Как только имеющий уши обретет соответствующую способность «видеть» и «знать». В тексте третьей главы так и сказано: «И услышали голос Господа Бога…» До этого момента вообще «не знали» о существовании Бога. «Живая душа» была, жила, но пробудилась, как только у ее обладателя «открылись глаза». Как только «душа» узнала, что связана с Богом. А до этого Ева и Адам нечто «знали» интуитивно. Как выяснится, в гипнозе сна. Безотчетно. Смысл завета «не вкушать» в развернутой формуле «вскрылся» после «грехопадения»: рожденный «смертью умрет». (В этносах древности «завет» гулял в схожих формулировках. В прародительских глубинах африканской мифологии: останется бессмертным не рожденный. В мифе об Эдипе: носитель знания в миг рождения обрекается на смерть. Моисеева теза, повторюсь, перекликается со стихами Вавилонии: боги, вы даровали нам знание, и не дали бессмертие.) Глаза и уши «живой души» открывает «знание». Незнание – наоборот. (В третьей главе Бытия читаем: «И открылись глаза у них, и узнали они, что наги».) А «знание» от Господа Бога открыто весит на «древе жизни». Рви, когда захочешь, в количестве, пока интеллектуально не насытишься. Змей, опять же, исхитрился стать «самым хитрым среди зверей полевых». Хоть плотоядная тварь никогда не находила плоды деревьев съедобными. «Знание» свободно витает в среде обитания. Ума достанет – насыщайся. Ева прониклась «хитростью» змея, раскусила его природное хитромудрие, потому смогла заговорить с ним. Калеке от рождения не дано сознавать уровень своей разумности. Нельзя сказать, что самый «хитрый среди зверей полевых», представляя верхнюю планку природного ума «соответственных», не обладает «знанием». Еще как насыщен им. Но он его не «видит», так сказать, со стороны, ибо в отличие от человеков не вышел из него – не обладает способностью оперировать «знанием», ему не дано мышление вне сектора рефлексов. Его существование им неназываемо, его удел – досознание. Но это не значит, что природе в его особи нечего сказать Еве. Ей достаточно приоткрыть входную дверь в предсознание бытия. Имя у нее такое: она еще принадлежит непостижимому разуму «жизни», и она, пусть с предсознанием, уже вошла в сферу осознанного бытия. Божья мысль о жизни живых душ может быть воспринята на двух уровнях, не- и «называемом» или не- и осознанном. Змей не знает, что он «хитрый». Ева из бытия ею неназываемого, из существования в «соответственной шкуре» меньших собратьев перешла в житие с осознанием соприсутствия бытию. В облачении от Господа. Шагнула, предваряя мужа. Вот почему «змей», древний символ жизнетворения, начала жизни, повел диалог с матерью всех живущих. Очевидно, ничему живому Господь не дает советов, никого не настраивает на способ существования в той или иной нише природы. Элементарная этика не позволит Господу Богу распорядиться, например, судьбой гельминтов, и сказать им в напутствие: дабы в отличие от других созданий вы не утратили место райского жития и после «грехопадения», соблаговолите поселиться в кишечниках, в местах вечного тепла и сырости, обилия подготовленных к усвоению кушаний. Ну не пристало Господу Богу советовать паучку анофелесу стать сплошным, до кончиков лапок, копулятивным органом, чтобы свою гибель в лоне паучихи считать (по разумению насекомого?) проявлением жизнелюбия. Исключается, слава Богу, со стороны Господа рекомендации животным придерживаться определенных повадок в сфере репродуктивной. Хоть безусловно, создавая живое существо, Творец задает извивы фаллопиевых труб его половых и родовых трудов. Все «живое» умно, умнеет по внутренней потребности. «Живую душу» Господь ни на что не науськивает, она сама неосознанно «называет» себя, осваивая бытие. В одном и свободном «дыхании жизни» всех «живых душ». Членистоногому созданию, осе, к примеру, нужен собрат из, допустим, кузнечиков как питательная среда для кладки яиц. А саблезубому зверью и до «грехопадения» была нужна овечка, как большим рыбам – малые. Всем тварям Бога одвечная в добре и зле нужда в друг друге. Словом, чтобы «назвать» себя и быть «названной», «живой душе» необходимо быть частью живого организма бытия. Быть отпечатком, следом разума этого живого мира. Как это выказывает «самый хитрый» в диалоге с Евой: змей – часть разума, внутри которого он мог бы заговорить, как это не смешно, стань он человеком. В «назывании» животного Адам лишь фиксирует действенность «дыхания жизни». Он, так сказать, только фотографирует свободное «становление» существа, этапы работы твари над собой – отмечает, как она индивидуальным «дыханием» безотчетно «именует» себя «живой душой». Ему остается уловить «становление» Божьей твари – «назвать» ее. И тем ввести ее в жизнь. Как если бы ее «называл» сам Творец. Читаем во второй главе Бытия. «Господь Бог привел всех животных полевых и всех птиц небесных к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей». Но «чтобы Богу видеть» результаты интеллектуальной работы идущего в «одно из Имен», землянину необходимо видеть живую связь добра и зла в «душе живой» «открытыми глазами». И больше – «глазами, открытыми» «знанием» Бога: «название», рожденное разумом человека, должно Творцом приниматься как Им «сказанное» в мгновение «прихода» («привода») носителя «имени» в этот мир. Очевидно, после повеления: «да произведет вода, земля» «душу живую», последует, надо думать, наставление: и да будет она «приведена» к «имени». Созданием, умеющим «мыслить». Или средой, обладающей сознанием. Почему так, почему Господь Бог не стал давать «имена» «живым душам»? «Дыхание» дал, а «называть» не стал? Ведь Он творит, «говоря» чему быть. Почему принимает «названия», в какие твари, вползли, вошли, влетели в «имена» «хитрого», свирепого, кровожадного, злобного, тупого, похотливого, впрочем, гордого, доброго, утешного и милого, уродины и красотули…? По уму-разуму человека? Ответ: такой процесс именования «вскрывает» внутреннюю свободу в «становлении» «имени». Ни какой душеньке из «дыхания жизни» Господь Бог ничего не навязал, не назначил – всем тварям позволил существовать и «стать» в «имени» по их разумению. Включая животное, ставшее себе «враждебным». Все «души», впущенные Творцом в бытие, скажем еще раз, самодействием сотворили себя в адекватных нишах существования. По «хитрой» власти своего ума – части приватизированного разума среды обитания, по взятой в пользование части ноосферы природы. А значит, жизнь может считаться саморожденной. Понятно, рожденной искрой идеи, вспыхнувшей в Слове, Господом Богом лишь артикулированной. По Слову, что «было у Бога и было Богом». Но тут возникает ощущение неловкости: Творец предстает перед нами едва ли ни вне категорий креативности – Ему отводится роль знака действия, вектора акции, заданной, «сказанной» Словом. Если Мысль Слова, как всякая мысль, способна свободно вспыхнуть, как подобает мысли, связно и разумно, то действия Творца сводится к роли указателя состояния сознания, в каком пребывает бытие. Ведь Божье «знание добра и зла» органично входит в сферу существования «живых душ», в этом сознании они «именуют себя». «Называются». Вывод. Интегрируя в своем сознании сущности всех «живых душ», Адам создает общую «мысль», внутри которой живут по своим «именам» все «Господом Богом приведенные («в бытие впущенные») животные». Но если существует разум, «знающий» «имена» всего живого, то его с полным правом можно считать интеллектом, «назвавшим» эти «живые души». В Бытии так и сказано: как «мысль» Адама (тавтология допущена намеренно) «наречет» «душу живую», «так и будет имя ей». Но «назвать» – значит сотворить. И признать это существо реальным плодом «дыхания» свободы – Адам только фиксирует в своем сознании, так сказать, записывает «названия». И креативным сознанием Творца «именует. Так «вскрывается» сторона Имени. Значимость откровения признает Господь Бог: «Вот, Адам стал как один из Нас…». В «называниях» по невольному наущению и подсказкам бытия «стал» его интеллектуальным зеркалом: свободная творческая работа «неба на земле» породила бытие, а его разумное «дыхание» вошло в разум Адама. Словом, мысль бытия – Адам, и «мысль» («Адам») о бытии тождественны. Совершенно естественно: Слово родило мысль бытия, а она в живой ткани бытия родила «мысль» – свое «подобие». В «образе» своего существования явилась рефлексией. «Вскрытой» мыслью Иеговы – вестью миру о самосознании бытия. Сознании, «живые души называющим». «Сам себя познающий разум» – долгое время в тезисе Гегеля усматривал инъекцию надуманности. Как может, недоумевал, «мировой дух» изначально сполна «не знать сам себя», если речь идет о его «разуме»? Ответ нашел в тексте божественного мыслителя: бытие «вскрывает» Имя «мирового духа». По Моисею, «себя сознающее бытие» – одна сторона Имени «мирового духа». Она не отделима от другой, охватывающей предсознание мира – еще не обнаженное сознание-знание этого мира. По Моисею, жизнь мира и человека в нем включена в диалог сознания и «сознающего разума». Насколько помню учебу в коридорах советского ВУЗа, великий философ определял «мировой дух» без оговорок о его раздвоенности. А в Моисеевом тексте Иегова – «Он» и «Я», «Который будет» есть «Который есмь». Так Господь Бог именует себя в третьей главе Исхода (стих 14). Мне показалось, в многочисленных толкованиях (компиляцию из которых привожу) этого стиха не достает двух замечаний: откровение Иеговы следует принимать за палиндром по сути («буду который буду»), а в глаголе «будет» усматривать адресацию в «прошлое». Таков контекст первых глав Бытия: повествование строится на системе симметрично расставленных акцентов и символов одного смысла, вытекающих из «в начале». Окончание многих утверждений возвращает фразу в ее начало. Дух – внутреннее драматичная целостность. Его коллизию обнажает обладатель «одного из Имен». Как Богу, «назвавшему жизнь», Адаму, ошеломленному до потери дара речи в эпизоде «кары», в ясном сознании остается безропотно признать свое бессилие перед неумолимо, непостижимо жестокой властью законов мира. В стенаниях Бога льются невидимые слезы Адама – он и Он единятся одним Именем: здесь Бог не называет себя Господом, здесь «Он» – «Я». Адам в оснащении могущественного «знания Бога» поселяется в этом мире скорей для выживания, чем для жизни. Как все живое. В своем родословии. В мышлении людей наука давно усматривает проекцию разума мира, печать Логоса. Христиане, кстати заметить, приторачивают Слово к Богу, повторяют, «Слово было у Бога». Но в толкованиях первых глав Бытия умудряются и слова не обронить о Слове. К удивлению, не пытаются связывать «дыхание неба» с вольным «духом» в разуме и душах рожденных на «земле». Шурупят догмами, прибитыми в их головах гвоздями веры. Сергеями, назипами из пальца высосанной. В контакте человека и Бога в высшей степени примечательна деталь процедурного характера. Господь позволяет «нарекать», не проверяя эффективность мышления синергиста. Тварь входит в «подобие Божье» по единственному показателю интеллекта – способности «мыслить», быть Адамом. Допустим, Господь чувствует, какому интеллекту доверяется: Адам «слышит голос Господа», откликается на «воззвание». Но на исходе шестого дня творения «мыслитель» глохнет – вердикт Господа Бога не слышит совершенно. Бог, предавая проклятью Адама и мир, можно сказать, негодует, а в ответ ни гу-гу, ни единого признака вменяемости. И это существо, словно в награду за терпение, Господь отделяет от материального мира, «одевая в небесные ризы», удостаивает принадлежания «одному из Имен». Человеку присваивается Имя не по вере, не за послушание – достаточно уметь «мыслить». С химерой «самого хитрого» Ева поговорила, прям до чертиков, продуктивно, что называется, по душам. И диалог вела не только в присутствии Вездесущего, но внутри Его мысли о бытии, в импульсах мысли быть внутренне «враждебной», провокативной и диалогизированной. В ясном сознании освещать участки предсознания, и выходить из вотчины Иеговы «в облачении неба». Если поверить Моисею, вера Богу – откровение по Божьему дару глубины и мужества мышления. В гениальном сочинении Моисея Имя «вскрывается» читательской восприимчивостью. Вот почему текст Бытия столь сложен, и явно адресован умеющему читать – толковать символику повествования. И заключить: уже сама мысль о Боге – знак Имени. Даже у атеиста. Жизнь с Господом Богом – персональное ощущение роскоши разума, оснащенного «знанием одного из Них». Любовь и вера Создателю проявляются в индивидуальном искусстве бытия. Чтобы миру быть, ему, как цирковому эквилибристу, нельзя стоять на месте – беспрерывно должно «становиться», новым возгораться «началом». Богу нашему Господу нужно мир держать в динамической, сказать, стабильности: давать состояться по доступному этому миру в данный момент самосознанию. Словом, каким бы ни было бытие, «себя сознающим» или пребывающим в потугах «называний», Бог наш Господь остается в одном Имени. С двойным значением. Без разрыва сущности. Всегда. Мир и человек, его взгляд на бытие, могут меняться, Иегова – от века «в начале». Допустим, в определенной точке мировой истории некое создание дает повод заговорить о «себя сознающем духе», позволяет назвать себя объектом и субъектом (духом Гегеля повеяло?) мирового процесса. Так это вовсе не значит, что Господь в этот момент навешивает на себя бейджик со знаком «Я». Бог только «вскрывается» еще одним Именем, в двойном «назывании» Иегова был и до «грехопадения». Изначально, уже в Слове у Господа Бога «имя было» двойное и неразделенное, слитно объединяющее разум сознания и досознания. По этой причине ни одну из рук Иеговы нельзя назвать доминирующей, левша Он и правша до «грехопадения» в равной мере: десницею ведет Адама к «знанию», с такой же силой ошую сдерживает поступь эволюции, оставляя в досознании. Вовсе не по ретроградности. Надо думать, знание в Слове столь обширно, бесконечно, что сам Господь еще не перепробовал все его «плоды» – на этом свет стоит, в бесконечности «будет». А к чему бы Дух познавал себя? Текст из уст змея вполне допустим при некотором интеллектуальном усилии: из клубка «называний» он выполз в «одежде» «самого хитрого», будучи так поименованным еще более хитрыми, скажем, мозгами. В рамках здравого смысла гораздо сложней допустить, что пророчества произносит дьявол. С каким смыслом коварный не врет? Какой хитростью обрел информацию? (Может, сам Господь Бог навострил дьявола к подстрекательству? Экзегетам от христианства надо бы зарубить на носу: айсберги с детективной подводной частью в тексты кристально прозрачной мифологии не заплывают. Наконец, по каким приметам повествования можно говорить о присутствии дьявола в эпизоде «соблазнения»? Подсказку следует искать не в соломоновых «премудростях» – внутри текста.) Знание не может существовать вне некой операционной системы разума, вне умения мыслить, ему, например, не обойтись без воображения. В диалогизированном монологе Евы как раз и проявляется творческая фантазия, характеристика, «обнажающая» «хитрость» мышления существа в «одеждах неба». Животное, «стоящее напротив соответственных», этой особенностью мышления как раз, считается, и отличается. И по этой причине в человеке следует видеть союз зверя и Бога. По схеме Гегеля человек подводится к взгляду на себя и мир с вершины состоявшейся истории. Моисей фиксирует «взгляд» Адама на мир у подножья истории, с «начала» биографического родословия человека. С платформы «знания», равно принадлежащего Адаму до и после прозрения. Но с разной артикуляцией. «Но знает Бог», сказано накануне «грехопадения». И в реалиях этого мира – в качестве Бога, «как один из Нас», Адам «стал знать»! Обнажился как «мысль», себя сознающая. А до этого был ею в скрытом виде. Существовал исключительно в качестве объекта бытия. Существо, ставшее человеком после прозрения, приобретает ранг субъекта бытия, орган «знания» Иеговы. В этом высший смысл преображения существа, именуемого человеком, его скрытой и открытой связи с Иеговой. И далее в эволюционной поступи Адама не прекращаемой. Говорящий змей невидаль не большая, чем речистые курочки рябые, стрекозы и муравьи. Тем более в сновидении Евы. Где, как не во сне, можно почувствовать, что Бог, «заповедуя, говоря», запрет на прикосновение к «дереву познания» не упомянул, но определенно хотел подчеркнуть деталь завета? В атмосфере сна Ева уловила мысль Бога. (окончание следует) Редакция благодарит Георгия Фомина за помощь в техническом редактировании статьи. Напечатано в альманахе «Еврейская старина» #3(82) 2014 berkovich-zametki.com/Starina0.php?srce=82 Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2014/Starina/Nomer3/Babichev1.php