Мария Игнатьева
ПОСЛЕДНИЙ СЕКРЕТАРЬ ВЕНИАМИНА КАВЕРИНА
Евгений Шварц записал в дневнике: «Ни тени предательства, ни попытки бросить товарища в трудную минуту, отказаться отвечать на его горе мы не видели за все тридцать лет дружбы от Каверина. Мы отводили на нём душу ещё и потому, что недостатки его были так же ясны и просматриваемы, как и всё его существо. И вдруг поняли – жизнь показала, время подтвердило: Каверин – благородное, простое существо. И писать он стал просто, ясно, создал в своих книгах мир несколько книжный, но чистый и благородный». Тот же образ – простой, чистой, благородной личности – возникает в воспоминаниях последнего секретаря Вениамина Каверина, Лилии Белинькой.
Л.Н. Белинькая – выпускница исторического факультета МГУ (кафедра истории южных и западных славян), ученица выдающегося слависта Ильи Ильича Толстого, внука Льва Толстого. Благодаря его влиянию, Лилия Белинькая стала специалистом в области сербскохорватского языка, гидом «Интуриста». Ещё студенткой Белинькая запомнила просьбу своего учителя собирать для него парные слова русского и сербскохорватского языков, которые звучат одинаково, но не совпадают по значению (межъязыковые омонимы), так как он задумал составить словарь «Ложные друзья». Он не успел осуществить задуманное. Спустя почти полвека ученица начала собирать такие слова и составила словарь, который посвятила памяти своего учителя. Сейчас Лилия Наумовна работает в сербской (термин «сербскохорватский язык» перестал употребляться по политическим мотивам) редакции радио «Голос России».
И вот они перед нами: 85-летний писатель – живое, смешливое, деятельное и благородное существо. Его секретарь – молодая, образованная женщина, с чувством юмора, с обострённой способностью сопереживания. И «герой» этих записок – так названа в предисловии, не вошедшем в журнальный вариант, – дружба писателя и его секретаря: таланта и поклонницы, автора и читательницы, мужчины и женщины. Плодом этой дружбы стала нежность, осветившая последние годы жизни одного и зрелость другой, и – эти воспоминания.
Перед читателем – частные записки одного любящего существа о другом. Такое отношение предполагает первенство субъективности, а значит, и приоритет эмоций, а не рассудка, главенство лицá над событием, здесь тональность важнее, чем звук. Главное свойство этих записок – естественность тона. Женская память лучше сохраняет отрадные сердцу воспоминания (признания в нежности, одобрение, благодарность), но она же не даёт исчезнуть голосу, смеху, переживанию. Важно и то, что в данном случае эта субъективность совершенно свободна от сентиментальности и самомнения: «Я не чувствовала ни малейшего напряжения, общаясь с Вениамином Александровичем. С ним так легко было быть самой собой, не стараясь казаться лучше и умнее, чем есть на самом деле. И разница в интеллекте совсем не угнетала». Не менее важно, что собственно литературный строй определён живым и безупречным стилем.
Недаром и сам В. Каверин считал, что его секретарь должна писать прозу. И удивился, услыхав, что у неё нет потребности сочинять. Однако, пусть и против воли, Лилия Белинькая стала писательницей: доказательством тому являются и её письма (отрывки из них приводятся в публикации), и эти воспоминания, и записки о сербском монахе Досифее (они ещё ждут своего издателя). Каверин оказался прав.
Лилия Белинькая
КАВЕРИН В ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ
Т.Ю. Хмельницкой
Дело в том, что к его душевному складу присоединяется загадочная черта, которая убедительно доказывает, что в природе многое решительно сопротивляется любому объяснению.
В. Каверин «Верлиока»
Вот и наказана я за то нетерпение, с которым листала страницы разных воспоминаний, искренне недоумевая, почему автор так много внимания уделяет собственной персоне. Я относилась с иронией к предположениям о том, что напишу воспоминания: о Вениамине Каверине писали и ещё напишут серьёзные учёные, литературные критики. Что может тут добавить последний секретарь? Однако во время литературных чтений, посвящённых памяти Ю. Тынянова и В. Каверина в Пскове в октябре 1989 года пушкинисты супруги Парчевские, живущие у самого Святогорского монастыря, и ученица Б. Эйхенбаума и Ю. Тынянова Тамара Юрьевна Хмельницкая[1] убедили меня, что следует записать всё, что я помню, что всегда найдётся кто-то, для кого эти записки представляют интерес[2].
Достояние моё, которым я могу поделиться с другими, – трогательная дружба – ею удостоил меня Вениамин Александрович. Не без сомнения решаюсь я обнародовать слова, сказанные им по моему адресу, и делаю это лишь потому, что слова эти не столько отражают мои достоинства, сколько выражают его снисходительность, благородство и нерастраченную способность светло и романтично воспринимать окружающее.
В секретари Каверина я попала прямо из гущи читательской массы.
Много лет тому назад моя близкая подруга Наташа Зейфман разбирала архив Вениамина Александровича. Он очень тепло написал о ней в предисловии к книге «Вечерний день». Остались они друзьями и после завершения работы в архиве.
И вот летом 1986 года у нас с Наташей состоялся такой забавный телефонный разговор:
– Лилька, Каверин просил найти ему секретаря. Мне пришла в голову безумная мысль, что это можешь быть ты!
– Ты что! Я не могу. Я ничего не понимаю в архивах.
– Дура! Это же Каверин!!!
Решили, что я попробую поработать секретарём. У меня как раз начался отпуск (вообще-то, я работник «Интуриста»), а Наташа за это время подыщет настоящего секретаря.
Итак, подруга везёт меня в Переделкино представить Вениамину Александровичу. Помню своё «олимпийское» спокойствие – надо полагать, это была защитная реакция на случай, если мой дебют в роли секретаря окажется неудачным.
…Посёлок в хвойном лесу, никогда не запирающаяся калитка, а посреди большого заросшего травой и деревьями участка кустом сирени стоит дом (так уж он необычно окрашен).
Дом небольшой, скромный и очень уютный. Кабинет, столовая, детская, кухня, крошечная библиотека (впрочем, книги свободно располагаются по всему дому) и устроенная в виде зимнего сада веранда – на первом этаже, да две маленькие спаленки на втором – вот и весь дом. И мебель в нём не служит украшением, а используется по назначению, даже шкаф орехового дерева – из него то и дело достают чашки – в доме всегда гости.
На стенах картины: привлекает внимание портрет В.А. кисти Бориса Биргера.
В романе «Перед зеркалом», который Каверин считал своим лучшим романом, почти в самом конце его есть прелестная сцена, в которой запечатлён творческий процесс. Заканчивается она словами: «Детские, прозрачные крылья писали сами себя, и вообразить портрет без них было уже невозможно». В день знакомства с В.А. я, конечно же, не подозревала, что такой портрет не просто игра воображения, но существует на самом деле. Это и есть портрет Каверина кисти Бориса Биргера. В.А. сам сказал мне об этом много позже.
…Каверин отдыхает, а мы сидим на веранде, тихонько разговариваем, ждём, когда он проснётся. А вот и он. Радостно устремляется к моей Наташе, протягивая руки.
Вскоре Наташа уехала, а я осталась знакомиться с архивом и привыкать к своим новым обязанностям.
…Вениамин Александрович запнулся на моём отчестве, и я предлагаю называть меня просто по имени, ведь я Наташина подруга. «Нет, – возражает он. – Так удобнее. А то чувствуешь себя каким-то Мафусаилом».
Впрочем, вскоре возражение отпало само собой вместе с отчеством.
* * *
Отдыхаем, и я произношу: «Вот не думала, что буду пить чай с живым классиком!» И тут В.А. рассмеялся – весело и открыто, запрокинув голову. Так хорошо рассмеялся, что я потом часто ловила себя на желании рассказать что-нибудь забавное, чтобы снова и снова видеть, как он смеётся.
* * *
Уже в следующий раз, а это было 22 июня 1986 года, В.А. продиктовал мне письма к другу, затем к женщине, которой был когда-то увлечён, и я как бы оказалась в его внутреннем мире, куда он меня так естественно, с таким доверием ввёл.
* * *
В июле 1986 года, желая сократить путь от станции до дома, я решила пройти лесными тропинками, запуталась в них и опоздала минут на двадцать. За это время В.А., по его словам, придумал сюжет нового романа:
– Я назову его «Силуэт на стекле». Я однажды видел такой силуэт. Между героями романа большая разница в возрасте, её брат настроен против них…
* * *
Я прочитала вёрстку «Заветной черты» и несколько дней в себя прийти не могла…
– Ненашев – это немножечко вы?
– Это автобиографическая повесть.
* * *
Прошёл месяц, кончился мой отпуск, а мы с В.А. и не вспоминали, что я пришла помогать ему временно, пока не найдут настоящего секретаря. Установились отношения доверия, дружбы, приязни.
Я не чувствовала ни малейшего напряжения, общаясь с В.А. С ним так легко было быть самой собой, не стараясь казаться лучше и умнее, чем есть на самом деле. И разница в интеллекте совсем не угнетала.
* * *
Работали мы обычно в библиотеке: В.А. диктовал, сидя в кресле, а я сидела на детском стульчике у низкого плетёного столика за портативной пишущей машинкой. Я старалась как можно лучше и быстрее выполнить работу – разложить по конвертам и папкам письма, статьи, газетные вырезки…
Однажды, уже заканчивая «конвертирование» документов, слышу, как В.А. (он в это время стоял у стеллажа с папками) произносит:
– Если бы вы знали, как вы мне помогаете!
– Чем же? – я это спросила, не прерывая работы, чтобы уточнить, какое из моих занятий он имеет в виду.
– Самим своим существованием.
Запомнилось, что все три слова начинались на «с».
* * *
Как правило, мы видимся дважды в неделю – моё основное занятие тоже требует много сил и внимания, а то и служения. И вот я сообщаю В.А., что уезжаю на две недели сопровождать группу священников и мирян Сербской Православной Церкви во время их поездки в Москву, Загорск, Владимир, Суздаль, Ленинград и Тбилиси.
В.А. со вздохом соглашается ждать моего возвращения, а мне и самой кажется, что две недели – это целая вечность.
* * *
8 – 9 октября 1986 года
Дорогой Вениамин Александрович!
Начиная писать это послание, я подумала: «И ты, Брут… присоединился к атакующим славного мэтра письмами». Но, видно, такая у Вас планида. Да и письма мои выгодно отличаются от других тем, что не требуют ответа…
Сейчас мы в Ленинграде. Представляете, гуляю по Невскому в обрамлении двух монахов – отца Алексея[3] и отца (скорее сына) Досифея. Это моя постоянная компания. Отец Досифей, олицетворение духовности, сказал мне: «Сестра Лиля, когда вас близко нет, у меня возникает ощущение пустоты». Этот царский подарок требует соответствия, теперь я хожу на все службы и скоро наизусть буду знать литургию.
До следующего репортажа Вашего личного «собственного корреспондента». Ваша «сестра Лиля».
* * *
Вернувшись в Москву, звоню в Переделкино, чтобы сообщить о своём скором приезде. В ответ слышу:
– Лиля, приезжайте скорее, я, как и ваш спутник, чувствую без вас пустоту.
* * *
Как всегда, работаем, и вдруг В.А. говорит: «Лиля, я хочу сделать вам предложение, но думаю, что вы его не примете…» Пока я ошалело соображаю, что к чему, В.А. продолжает: «Я хочу съездить в Псков на празднование двухсотлетия гимназии, где я учился, теперь школы №1 имени Леона Поземского. Я хотел бы, чтобы вы меня сопровождали». Уразумев, в чём дело, я радостно кричу: «Конечно, поеду! С вами хоть на край света!»
* * *
Поездка эта состоялась в октябре 1986 года. Кроме секретаря, В.А. сопровождал сын, учёный-вирусолог Николай Вениаминович Каверин.
В.А. был очень оживлён, всё ему было интересно: и торжественное заседание, посвящённое юбилею, на котором он выступил с приветственным словом, и экспонаты удивительного музея, посвящённого выпускникам гимназии (затем школы №1), и встреча с читателями (он подарил Детской и юношеской библиотеке – теперь это библиотека им. В. Каверина – своё восьмитомное собрание сочинений), и проект памятника литературным героям – двум капитанам, – который представил ему молодой архитектор В. Бурыгин из Ленинграда (скульптор М. Белов не смог приехать в то время в Псков).
* * *
Разговор по телефону:
– Лиля, вы отнесли письмо в Союз писателей?
– Конечно. Ещё вчера. Не волнуйтесь, Вениамин Александрович.
– А я и не волнуюсь. Мне просто захотелось с вами поговорить. Сейчас по московской программе телевидения передают концерт «Виртуозов Москвы». Вы смотрите эту передачу?
Был перерыв, и мы поговорили о том, какую радость приносит нам оркестр Владимира Спивакова. В.А. и позже не раз упоминал о наслаждении, которое испытывает, слушая «Виртуозов Москвы».
* * *
Иногда я застаю В.А. весёлым, оживлённым, а иногда он жалуется на бессонницу, на плохое самочувствие. Как-то, расставшись с В.А., я места себе не находила от беспокойства – так ему нездоровилось. И тут мне позвонили из редакции «Московских новостей» с просьбой съездить в Переделкино уточнить какое-то место в интервью (только я могла найти в бумагах нужный текст). И вот мы с редактором отдела культуры Ольгой Евгеньевной Мартыненко на редакционной машине едем к В.А. Я вдвойне счастлива: застала его поправившимся и полюбила умную и тонкую Ольгу Евгеньевну.
* * *
– Когда вы будете в следующий раз?
– Когда хотите.
– Я хочу, чтобы вы были всегда!
* * *
23 мая 1987 года
Дорогая Алла Алексеевна![4]
Прошёл уже целый месяц после юбилея[5], а я всё никак не напишу Вам о нём.
Во время творческого вечера в ЦДЛ В.А. выглядел просто великолепно, был, как всегда, элегантен.
Сначала В.Д. Оскоцкий рассказал о том, что написал В.А. после своего 80-летия, которое, кажется, недавно отпраздновали здесь же.
Затем Наталия Сац, со свойственным ей темпераментом рассказала, что узнала о вечере часа за два до его начала и приехала прямо с репетиции поздравить В.А.
В.А. сказал, что задумал этот вечер не как традиционный юбилей, когда обычно юбиляру затыкают рот, а как вечер встречи с друзьями и читателями, вечер вопросов и ответов. И вечер действительно получился удивительный: тёплый, непосредственный, искренний.
Ученик В.А. В. Савченко прочёл несколько страниц из неопубликованных (пока) воспоминаний, затем прорвались с поздравлениями и приветственными адресами Алексин и полярники, потом В.А. отвечал на вопросы. Тактично, но неуклонно В.А. отстранял всё, что не касается литературы, как то: нужно ли переносить на другое место скульптуру Мухиной «Рабочий и колхозница», как он относится к неформальному объединению «Память» и т. д. А на вопрос, почему до сих пор не отменено Постановление ЦК относительно Ахматовой и Зощенко, сказал, что сам удивляется этому. «Но я же не член ЦК, чтобы предложить отменить его», – добавил он.
А умного вопроса, посвящённого литературе, мы так и не дождались. И тем не менее почувствовали весь каверинский арсенал: глубину мысли и чувства, иронию и юмор, такт и бесконечное личное обаяние.
В конце вечера Борщаговский сказал, что день выдался особенный: вышла «Неделя» с рассказом Яшина «Рычаги», «Дружба народов» №5 с продолжением романа Рыбакова «Дети Арбата» и «Знамя» №6 с булгаковским «Собачьим сердцем». «Какое отношение имеет ко всему этому Вениамин Александрович? – задал он риторический вопрос и сам же на него ответил: – Самое непосредственное!»
Никто не заметил, как прошли два часа. В конце вечера прочли записку: «Дорогой Вениамин Александрович, Господи, разве можно словами выразить, как мы Вас любим!» Вот такой аккорд в финале!
Всего Вам доброго. Не перестаю удивляться Вам и восхищаться Вашей энергией. Ваша Л. Белинькая.
* * *
В июле 1987 года мы едем в Дубулты, в Дом творчества писателей имени Яна Райниса, где В.А. будет отдыхать недели три.
В это же время здесь находятся Даниил Гранин, Константин Ваншенкин и Инна Гофф, Сергей Антонов с женой Наташей и внучкой Татой, актёр Тараторкин с семьёй, поэтесса Маро Маркарян, Чаковский и другие литераторы и актёры.
* * *
Мы много гуляем, особенно по пляжу. Присаживаемся отдохнуть. Запомнилась улыбка В.А., восторженная и нежная, с которой наблюдал он, как малыш, похожий на канатоходца, – раскинув ручонки, балансируя ими, – делает первые шаги.
– Как вы любите детей!
– Я их просто обожаю!
* * *
В.А. пересказал мне разговор, при котором я не присутствовала. Судя по всему, Даниил Александрович Гранин пошутил по поводу того, что В.А. в кедах: «Вениамин Александрович, вы бегать собрались?»
– Он хотел надо мной посмеяться, а я не сообразил ему сразу ответить: «Да, я бегаю, и очень быстро, и вам даже на вашем “Зубре” меня не догнать. Что называется, остроумие на лестнице!»
Уже позже, перед самым отъездом, Гранин спросил, могут ли они с В.А. поговорить, и тот ответил, что у него другие планы – собрался читать. Даниилу Александровичу и в голову не могла прийти истинная причина отказа, а я уверена, что всё дело в шутке, которой он, разумеется, не придал никакого значения.
* * *
В это время года день длится долго, и В.А. перед сном хочется прогуляться. Заканчиваем прогулку у памятника Ленину. Садимся на скамейку позади монумента – над нами нависает каблук огромного ботинка. Говорим о трудных временах, о том, как удавалось выжить.
– Меня всегда спасал жадный интерес к жизни.
* * *
16 июля 1987 года
Слушаем «Реквием» Верди в Домском соборе. Рядом с нами мается дитя – восьмилетний внук драматурга Алёша. Я шёпотом называю части «Реквиема».
Услышав долгожданное слово, мальчик встрепенулся:
– Что, уже последний куплет?
Мы потом долго со смехом вспоминали этот «последний куплет».
* * *
В.А. с увлечением качается на качелях и уходит с пляжа только потому, что «мальчишки смеются».
А вечером мы слушаем в Соборе органные пьесы Брунса, Баха, Мендельсона, Степиньша.
* * *
Во время прогулки В.А., смеясь, декламирует эпиграмму Е. Шварца:
Каверин Вениамин
Бил быт,
Был бит.
Вне себя от гнева,
Так и гнул налево.
А теперь Вениамин
Стал примерный семьянин.
* * *
Вечер необыкновенно тихий. Во время прогулки В.А. рассказывает о том, как люди в тридцать седьмом находили силы смеяться и шутить. Поёт:
Однажды лунной ночью
Стоял большой колхоз.
И к этому колхозу
Кулак вдруг подполоз.
– Это импровизация Шварца. Вообще, он меня сначала не любил, потому что я ему устроил сцену ревности в связи с тем, что он женился на бывшей жене моего брата. А я был пьян и наговорил глупостей. Дурак был!
– Зачем же устраивать сцену по поводу бывшей жены?
– В том-то и дело, что она ещё не была бывшей!
Смеётся…
Позже в ответ на вопрос, удачен ли был этот брак, ответил:
– Чудный брак! Катя была самой красивой женщиной, которую я когда-либо видел.
– А как же Лиля Брик? Вы так о ней говорили…
– Там было что-то восточное, а Катя была русской красавицей.
* * *
В библиотеке В.А. берёт Тургенева для себя и Стивенсона для меня. Говорит, что многому у него (Стивенсона. – Л.Б.) научился, что этот автор, к сожалению, недооценён.
– Вы должны мне быть благодарны за Стивенсона. Это подарок. Будете вспоминать, когда я буду уже там…
* * *
В Центральной билиотеке Дубулты состоялась встреча с читателями. В.А. с удовольствием принял это приглашение. Он отметил, что в молодости придавал большое внимание таким встречам, сейчас же они стали редки в связи с его преклонным возрастом. На просьбу читателей оценить свой стиль ответил:
– Пишу, вкладывая всю душу. Ценю стиль классический, простой, без украшений. Труд это тяжёлый. Я труженик (без преувеличения). Это не подвиг, я просто не могу иначе… Вообще же, интереснее всего было писать в восемнадцать лет.
Говоря о новых произведениях «Печальный детектив» Астафьева, «Белые одежды» Дудинцева и «Дети Арбата» Рыбакова, В.А. отметил:
– Тематический подход заслонил эстетический, как было в двадцатые годы с ОПОЯЗом. Он несвойствен литературе, это ведёт к ограничению. Тематический кругозор подсказан издательскими планами, а задание чуждо искусству.
Далее В.А. сказал, что он не сторонник преждевременных оценок.
– Я помню славу Павленко, Корнейчука… Время как песочные часы…
На вопрос о том, возможно ли в отрыве от родины сохранить себя как художника, В.А. ответил:
– Смотря какая личность. Аксёнов, например, увлекается новаторством – читать трудно. Конечно же, отъезд за границу выбивает перо из рук.
Кто-то из читателей заинтересовался тем, был ли В.А. знаком с Пильняком.
– Был знаком, но не любил. Несомненный талант, но странный.
* * *
Возвращаемся с концерта в Домском соборе в Риге. Слушали Моцарта.
Переезжаем реку Лиелупе.
– В ней утонул Писарев.
–?!
– Несравненно большая потеря для литературы ранняя смерть Лермонтова. Писарев чёрт-те что писал… Ниспровергал Пушкина. Юрий Николаевич[6] говорил: «Писаревщиной, как корью, каждый должен переболеть».
* * *
Во время прогулки В.А. просит напеть ему мелодию романса «Я встретил Вас». Слушает. Сам подпевает. Далее следует просьба спеть «В лесу прифронтовом»: «С берёз неслышен, невесом…» Я уже пропела все слова, какие знала, и не один раз, а В.А. всё не мог наслушаться…
* * *
В.А. сидит в кресле в нашей гостиной (она же моя спальня) и читает Тургенева. Я в это время хлопочу по дому (уж и не помню, что я в это время делала). Ловлю на себе взгляд В.А. Он улыбается.
–?
– Лиля, я сам удивляюсь, я от вас совсем не устаю.
Глаза его лукаво прищурены.
– А ведь не было женщины, от которой бы я не уставал!
* * *
При возвращении с прогулки приятная встреча: седая женщина с открытым интеллигентным лицом подходит к нам и благодарит В.А. за выбор профессии, о котором она никогда не пожалела. Это Валентина Павловна Попова, доцент микробиологии из Воронежа. В 1952 году она прочла «Открытую книгу» и поступила в медицинский институт. В.А. с чувством целует ей руку.
Позже, размышляя об этом случае, он произносит:
– Значит, я вмешиваюсь в жизнь читателей? Это свойство литературы двадцатого века…
Вечером того же дня у нас в гостях Сергей и Наташа Антоновы. После их ухода В.А. произносит:
– Порядочный человек и хороший писатель.
* * *
Привожу с базара уйму разных подарков для родных В.А. Он радуется как ребёнок.
– Вениамин Александрович, вы заметили, что у нас с вами вкусы совпадают?.
– Вкусы у нас совпадают прежде всего в том, что я нравлюсь вам, а вы нравитесь мне.
И В.А. розовеет от смущения.
– Остаётся поздравить друг друга с хорошим вкусом!
Смеёмся…
* * *
Вечером гостим у Нины Васильевны и Валентина Дмитриевича Оскоцких[7] в пансионате «Правда». Вениамин Александрович оживлён, прекрасно себя чувствует, разрумянился… Сидит он в кресле тёмно-вишнёвого цвета, и жаль, что некому было его тогда написать: получился бы изысканный живописный портрет в тёплых тонах…
Нас провожают. По дороге речь идёт об особенностях 1937 года – звонишь приятелю, а отвечает незнакомый голос… О Горьком: по мнению В.А., в нём было что-то разбойничье. Сталин боялся, что он может выкинуть что-то неожиданное. Отсюда вероятность отравления.
Обращаясь к Валентину Дмитриевичу, он добавляет:
– Я много ещё мог бы написать! Есть концепция «чаковщины», концепция о сходстве литературы двадцатого века и литературы восемнадцатого века, да и другие идеи…
* * *
1 августа 1987 года в нашу размеренно-лирическую жизнь, нисколько не нарушив её гармонии, ворвалась шаровая молния в облике Мариэтты Чудаковой[8]. В.А. оживлён, он и двигается энергичнее.
Во время прогулки по пляжу он убеждает Мариэтту не сдерживать себя как художника при создании «Жизнеописания Михаила Булгакова».
Она же замечает по поводу статьи В.А. «Факт с живыми последствиями» в «Московских новостях»:
– Не вписывается цитата Пастернака о том, что поэзия – та же проза…
– Тут я покривил душой. Рыбаков не любит и не понимает поэзии…
А вечером в Соборе, опять же втроём, наслаждаемся органной музыкой: слушаем Баха, Клерамбо, Франка, Вальтера.
* * *
Вениамин Александрович взял с собой в Дубулты рукопись литературных воспоминаний под названием «Эпилог», написанную заведомо «в стол» в семидесятые годы. Теперь появилась надежда её опубликовать. Это страниц семьсот машинописного текста. Я читаю рукопись по ночам, не могу оторваться.
Знакомится с ней и Мариэтта. Обсуждаем вопрос, где опубликовать, и я предлагаю показать рукопись Ольге Евгеньевне Мартыненко… Дело кончается тем, что в «Московских новостях» появляется статья под названием «Над потаённой строкой». Но об этом позже.
* * *
Разговариваем о книге «Два капитана», которую я считаю маяком для людей того страшного времени, о чём и сказала Вениамину Александровичу.
– Книгу оценил даже Сталин. Со слов Тихонова, он отметил, что роман приключенческий, но на психологической основе. Для него это тонкое замечание!
О том, что книга эта помогла ему живым выйти из «Большого Дома» в Ленинграде, В.А. написал в «Эпилоге».[9]
* * *
Вениамину Александровичу показала свои стихи поэтесса Мария Сухорукова. Он раскритиковал их как неоригинальные.
И вот Маруся (как зовёт её за глаза В.А.) передаёт мне стихотворение, посвящённое самому Каверину (он отдыхал в это время). В столовой он подходит к их с мужем столу, благодарит её и целует.
Возвращаемся в свой номер, и я шутливо ворчу:
– Я вам тоже стих сочиню!
– Вам не надо. То, что вы делаете, похоже на стих.
* * *
Из моего письма Наташе Зейфман: *…Вениамин Александрович всё время был мил и очень добр. Его вежливость иногда меня просто поражала. Он не работал, и это непривычное для него безделье позволило ему рассказать мне много интересных историй. Кроме того, я увлечена его новой книгой, которую он, впрочем, написал ещё в 1975 году (рукопись). Одна глава из неё – о Пастернаке – вышла в №8 «Знамени».
Мы всё время проводим вместе, и я, надеюсь, что это не покажется тебе странным, немного устала от него. Впрочем, это не значит, что я так уж горячо желаю поскорее избавиться от его общества.
Всё, что я написала о нём, он сам продиктовал мне и мог бы ещё много написать о нашем милом времяпрепровождении. Но, думается, в этом случае мне уже не о чем будет рассказать при встрече.
Он очень жалеет, что ты в своё время не попыталась завести с ним роман, но, к сожалению, эту твою ошибку теперь уже трудно исправить.
Он шлёт тебе сердечный привет, а я крепко целую тебя. Привет Косте, обнимаю ребят.*
От звёздочки до звёздочки – прелестная шутка В.А. Я задумалась над письмом, и он предложил мне свою помощь. Храни!
* * *
Приезжаю в Переделкино после двухнедельного отсутствия (по болезни).
– Моё место ещё не занято?
– Оно никогда не будет занято!
* * *
Я принесла В.А. новый ремешок для часов и сказала, что с помощью этого подарка буду держать руку на его пульсе. Спрашиваю, что он собирается делать со старым ремешком.
– Выброшу.
– Дайте лучше мне.
– Зачем?
– Пусть будет у меня. Ведь вы его долго носили?
– Лет пять.
Лукаво улыбается.
– Хотите, дам старые подтяжки?
* * *
В.А. диктует так быстро, что я еле успеваю печатать. Переспрашиваю:
– Что? Регина Владимировна?
– Вообще-то, я сказал «Ирина Владимировна», но этот вариант интереснее.
Так и стала одна из героинь романа «Над потаённой строкой» зваться именем моей любимой учительницы истории, из-за которой я и стала историком.
* * *
Пока я перед сном накладываю ему на ногу компресс, В.А. произносит:
– Я начинаю верить в Бога. Иначе кто же мне вас послал?
– Больше некому.
– Или дух Лидии Николаевны. Она любила меня и желала мне добра.
* * *
14 октября 1987 года
Дорогая Алла Алексеевна!
Я понимаю интерес псковичей к Вениамину Александровичу как к писателю и человеку и постараюсь как могу удовлетворить Вашу любознательность.
Дети Вениамина Александровича Наталья Вениаминовна и Николай Вениаминович – серьёзные учёные, профессора, доктора наук. Она – в области фармакологии, лауреат Государственной премии за открытия в области создания сердечных препаратов, он – вирусолог[10].
Вениамин Александрович предпочитает жить не в Москве, а в Переделкино, на даче, где находится круглый год.
В июле я сопровождала Вениамина Александровича в его поездке на отдых, в Дом творчества писателей имени Яна Райниса в Дубулты. Вениамина Александровича интересно слушать, с ним интересно разговаривать, с ним интересно молчать… Один из секретов его обаяния состоит в том, что он сохранил особенности, присущие людям разного возраста. В нём органично сочетаются озорной и упрямый мальчишка, пылкий и стремительный юноша, зрелый и опытный мастер, мудрый мыслитель.
Мы много гуляли, бывали на концертах и выставках. Каверин, по его словам, увлёкся отдыхом. Врачи сказали, что он «годен к строевой службе». А ведь он участник войны, кавалер восьми орденов и медалей, в том числе двух боевых! Вениамин Александрович был военным корреспондентом в звании майора.
Теперь он снова работает. Повесть «Силуэт на стекле» появится в одном из номеров «Знамени». А Вениамин Александрович пишет роман, в основе которого лежит судьба писателя, необычайный характер которого давно занимал его воображение. Это Борис Лапин, журналист и беллетрист, оставивший ряд своеобразных книг, в которых действительность причудливо соединяется с воображением. Эта книга сложилась из нескольких сюжетов, отразивших далёкие друг от друга стороны жизни страны, и не только нашей. Действие происходит в Москве, Ленинграде, на Кавказе, на Памире, на Камчатке, в Испании и т. д.[11]
С уважением, Л. Белинькая.
* * *
По словам В.А., он ни разу в жизни не сел за письменный стол небрежно одетым, без галстука.
Всё, что он написал, – а это восьмитомное собрание сочинений (вообще-то, набралось бы на все двенадцать томов, – считал В.А.), – было действительно написано рукой. С моим появлением В.А. стал диктовать свою прозу, но всё же сначала писал главу за главой в толстой тетради. Диктуя, он что-то изменял, вставлял, потом редактировал машинописный текст.
* * *
Остаюсь в Переделкине. Вечером смотрим передачу о Феллини. В.А. потом вспоминает о Чарли Чаплине, его фильмах. Напоминаю, что один из них описан в «Силуэте на стекле».
– А я забыл! Вы знаете мои произведения лучше, чем я.
– Как и положено секретарю.
– Какой вы секретарь! Вы близкий друг! Повезло мне в старости. Мне хорошо с вами… Так спокойно… Это союз надолго.
* * *
В шутку предлагаю В.А. назвать книгу, посвящённую письмам читателей и его ответам на них, «Выбранные места из переписки…». Смеётся.
После раздумья:
– Не надо пытаться сравниться с великими.
– Это вам не помешало назвать рассказ «Ревизор»!
Опять смеётся.
– Это рассказ оппозиционный. Сумасшедший рассказ!
* * *
24 октября 1987 года
Сербия
Уважаемая и дорогая сестра Лиля.
Сообщаю Вам, что пока нахожусь среди живых на этой земле. Каждый день я с Вами мысленно, мои видения особенно ярки в тишине средневековых стен, и мне кажется, что я в Загорске. Иногда я испытываю непреодолимое желание поговорить с Вами и тогда переношу свои чувства в дневник.
Я назначен игуменом одного крупного монастыря, что меня очень огорчает, так как превосходит мои возможности и способности – я влюблён в тишину, скромность и бедность – а эта ответственность неумолимо бросает меня в водоворот светской жизни. В связи с этим я ужасно страдаю в душе своей. Вашему папе и дочери Людмиле передайте мой привет и моё уважение. Как поживает старый писатель господин Вениамин?
Дорогая моя матушка, примите выражение моего глубочайшего уважения и любви к Вам от Вашего сына Досифея, который не знал, что существует сыновнее чувство большее, чем к родной матери. Досифей.
В.А. дочитал перевод письма, который я сделала специально для него.
– Какие красивые отношения!
* * *
Как-то В.А. попросил меня прочесть рукопись. Ему накануне позвонила вдова его друга, чтеца Дмитрия Журавлёва, с просьбой ознакомиться с машинописным вариантом писем из туруханской ссылки Ариадны Сергеевны Эфрон своей тётушке Елизавете Сергеевне Эфрон. В.А. себя плохо чувствовал и попросил, чтобы письма прочла сначала я.
…Когда же я сказала, что у меня нет слов выразить потрясение, испытанное при чтении этих писем, В.А. сам схватился за рукопись. Прочитав её, он написал редактору «Невы» Никольскому письмо и рекомендовал опубликовать письма Ариадны Сергеевны, что и было сделано.
Составительница книги писем Ариадны Эфрон «А душа не тонет» Руфь Борисовна Вальбе, близкий друг семьи Эфрон, с тех пор в шутку зовёт меня своим талисманом.
…О письмах и воспоминаниях А. Эфрон
Скажу коротко: они поразили меня.
Подобных описаний северной природы я никогда и нигде не читал.
Незаурядная личность Ариадны Сергеевны, заброшенной в далёкий Туруханск, видна в них с выразительностью, которая говорит о её оригинальном, тонком таланте. Эти письма не могут оставить равнодушным ни одного мыслящего и тонко чувствующего человека. Читаются они с захватывающим интересом. Трагическая судьба Марины Цветаевой отбрасывает зловещую тень на всех её близких, и эта тень видна в постепенном узнавании об их участи.
Я почти уверен, что ваша редакция, как и все редакции нашего центра, перегружена, но эта рукопись может смело состязаться с любой, лежащей в портфеле вашего журнала.
В случае, если Вы согласны ознакомиться с рукописью, я немедленно пришлю её Вам.
Крепко жму руку, В. Каверин.
9.11.87 г.
* * *
25 декабря В.А. рассказывает мне свой сон:
– Мы с Лидией Николаевной в чужой стране. Это огромный дом, где нам нет места для ночлега. Никуда не пускают – всё занято. Вдруг как-то удаётся пристроить Лидию Николаевну. Не попрощавшись, она исчезает, и я понимаю, что так надо. Решаю обратиться за помощью к Сталину, больше некуда. Знаю, что меня к нему не пустят. Жду, когда кто-нибудь выйдет из приёмной, чтобы проскользнуть туда. Проскальзываю. Сталин – не Сталин. Это какой-то маленький, жалкий, сморщенный, жёлто-седой старик. Он лишь бессильно разводит руками.
– Я вас понимаю, – говорю я и выхожу.
И всё-таки ночлег мне предложили. Но надо заплатить триста рублей. Вот на этом я и проснулся.
* * *
– Вам пора домой. Как это ни странно, я прошу вас меня покинуть.
* * *
Разбираю часть архива, привезённого из города. В это время В.А. у кардиолога. Вернулся он в хорошем настроении:
– Кардиологи встретили сердечно!
– Как я рада, что вам лучше! Я вяну от страха, когда вы плохо себя чувствуете, и вновь расцветаю, когда поправляетесь.
– Мы обогащаем друг друга нашими встречами.
Прощаемся.
– Мой друг… Спасибо за всё… за ласку… (вдруг, вспомнив, смеётся) и за работу…
* * *
В.А. отвечает на вопросы булгаковской анкеты для журнала «Советская литература» на иностранных языках.
Отметил свободу творчества, к которой сам стремился всю жизнь и которой, увы, не достиг.
Я пытаюсь возражать:
– Ваши читатели не поверят. То есть поверят в вашу искренность, но не согласятся с вами.
– Я не могу поставить себя рядом с Булгаковым, с Заболоцким. Это совсем другой класс.
* * *
Снова остаюсь в Переделкине. На этот раз мы слушаем музыкальную трагедию Евстигнея Фомина «Орфей». Как-то я рассказывала о том, что бетховенское звучание впервые появилось в России ещё до Бетховена. В.А. заинтересовался, и я принесла пластинку. Имя Е. Фомина и его музыка стали для В.А. настоящим открытием.
Утром следующего дня В.А. взял том «Литературной энциклопедии», чтобы подробнее прочитать о драматической судьбе либреттиста Якова Княжнина.
* * *
25 февраля 1988 года
Ашхабад
Вениамин Александрович, дорогой!
Первый приступ письмописания я почувствовала ещё в самолёте, увидев сверху немыслимой красоты лукоморье. Потом была пустыня, испещрённая многочисленными следами рек и ручьёв (и когда они успели там протечь?), дальше показалось прозрачно-бирюзовое озеро, а в нём ядрышком ореха (по цвету и форме) островок, а вот какой-то лунный пейзаж с жёлтыми донцами безводных озёр. И вот тут мимо нас деловито проехало облако с радугой на горбатой спине. А ниже виднелась отара овец – кучевые облака (вид сверху). А вот и квадраты хлопковых полей – земля эта обитаема.
Я брожу по уютному, приземистому городу, который столько лет сопротивлялся моему с ним знакомству, впрочем не подозревая об этом.
Забредаю на базар, покупаю великолепную лепёшку, отщипываю кусочки и ем их, как когда-то на базаре Пушкин ел груши, «никем не стесняясь».
Только вернулась в гостиницу, стало темно (вдруг, сразу, по-южному). Устроила себе роскошный ужин: курага, лепёшка и кресс-салат. «Кутёж князей», да и только (это уже Пиросмани)!
До свидания, Ваша Лиля.
* * *
17 марта 1988 года
Утром иду от станции к сиреневому домику. Заборы украшены мохнатыми снежными гирляндами, тающими на глазах; под ногами лужи.
Встречаю В.А. во время прогулки в сопровождении его близкого друга, вдовы философа Валентина Асмуса Ариадны Борисовны.
При моём приближении В.А., поздоровавшись, говорит:
– Вы хорошая писательница.
– Вы, наверное, получили моё письмо из Ашхабада?
– Да. Оно доставило мне большое удовольствие. Небо написано широко и свободно. И о городе тоже.
– А кто вдохновил? Это от стремления поделиться с вами.
* * *
Снова дежурю в Переделкине. Слушали симфонические поэмы Чюрлёниса «Море» и «В лесу». Пришли к выводу, что в музыке автор более традиционен, чем в живописи.
В.А. был знаком с творчеством Чюрлёниса, по его словам, только по репродукциям и сожалел об этом.
* * *
25 марта в «Московских новостях» вышла статья О. Мартыненко «Над потаённой строкой», посвящённая рукописи В. Каверина, названной им «Эпилог».
Прочитав эту статью, директор издательства «Московский рабочий» Дмитрий Валентинович Евдокимов выразил желание опубликовать рукопись.
* * *
Я неделю отсутствовала, и В.А. встречает меня словами:
– Лиля, у нас все дела стоят!
– Секретаря гнать надо!
Приложив мои руки к своей груди, В.А. с улыбкой, но серьёзно отвечает на мою шутку:
– Я со своим секретарём расстанусь только вместе с жизнью!
* * *
С 4 по 6 июня 1988 года в Резекне проходили IV Тыняновские чтения, и В.А. – как один из инициаторов регулярного проведения научной конференции, посвящённой Ю.Н. Тынянову, и её постоянный участник – прибыл туда для участия в чтениях.
В.А. чувствовал себя неважно, и организаторы постарались обеспечить ему «щадящий режим» – прогулки на свежем воздухе в окрестностях города. В.А. наслаждался живописной природой Латгалии.
Ещё в Пскове он познакомился с журналисткой и краеведом Тамарой Васильевной Вересовой, она прибыла в Резекне и сделала множество фотографий, на которых В.А. запечатлён во время отдыха на природе, а также описала этот день в очерке, посвящённом В.А. Каверину, в книге «В начале жизни школу помню я».
* * *
Месяц спустя мы уже были в Дубулты – снова гуляли по пляжу, бродили по знакомым тропинкам, говорили и смеялись, только вот сил у В.А. заметно убавилось…
* * *
О Шварце: Он был бесконечно выше меня по тонкости, по такту…
* * *
О Войновиче: Жаль его. Талантливый, умный, милый.
* * *
О Чаковском: Он блестящий организатор. Этого у него не отнимешь. «Иностранной литературой» зачитывались, когда он был редактором.
* * *
Во время принятия хвойно-морской ванны:
– Блаженство! И спать сразу хочется. Я себе представил фантастический рассказ: человек уснул в такой ванне, а проснувшись, обнаружил, что планета изменилась. Люди изысканно вежливы. Мужчины ходят с тросточками, женщины в высоких шляпах. Все очень приветливы.
* * *
Перед сном:
– Всё же самые сильные впечатления у меня со времён войны. Я когда просто лежу и думаю, вспоминается именно то время. Сколько ещё нерассказанного! Иногда обычная песня, «В лесу прифронтовом» например, вызывает яркие воспоминания – неожиданные встречи, совершенно неожиданные… Я вам когда-нибудь расскажу…
* * *
Утром подходят две женщины, мать и дочь.
– Какая вы счастливая. Вениамин Александрович держит вас за руку. И так целый день.
Говорят о любви к его книгам, к нему самому. В.А. тронут.
* * *
– Завтра я продумаю вариант, который вы записали. Я так привык работать, что долго ничего не делать не могу. Сам с собой обсуждаю. Я пока не придумал основную идею, стержень «Автопортрета». В романе «Перед зеркалом» – становление художника и человека, «Над потаённой строкой» – записи, свидетельство времени.
* * *
Говорим о Тютчеве – его жизненном пути, значении личной жизни, отношения к женщинам для его творчества, о необыкновенно точных и тонких наблюдениях, о том, что он, как это ни удивительно, не испытывал влияния Пушкина…
Разговор возник в связи с тем, что мы наблюдали необыкновенно красивый закат: «Лишь где-то на западе бродит сиянье…»
В.А. часто цитирует это стихотворение Ф. Тютчева. С ним связано и название книги воспоминаний, вышедшей в 1982 году, – «Вечерний день».
* * *
– Мне как-то странно и непривычно, что я такой старый и плохо хожу. В душе я чувствую себя молодым.
* * *
Нашу маленькую компанию снова украсила своим присутствием Мариэтта Чудакова. В разговоре с ней о Заболоцком и Гроссмане В.А. отметил, что В. Гроссман был тяжёлым человеком, мог незаслуженно обидеть. Как-то, придя к В.А., сказал: «Посмотрим, как живёт средний советский писатель!»
Мы с Мариэттой стали дружно доказывать, что имелось в виду «средний по доходам». Далее в разговоре В.А. согласился с мнением Мариэтты о сходстве образов Ромашки и Рогожина.
Речь зашла о статье Мариэтты, о том, что критика занимается не тем, чем надо, что некоторые критики так талантливо пишут о пустом (Л. Аннинский о Проскурине), что наносит вред литературе.
– Горький считал, что занятия литературой – высшая форма грамотности. В этом смысле Проскурин – результат литературной учёбы Горького, – говорит В.А.
В руках у Мариэтты томик стихов Георгия Иванова, упомянутого в разговоре в качестве третьеразрядного поэта. На вопрос Мариэтты, не виделся ли В.А. с Одоевцевой[12], он ответил, что не желает с ней видеться. Терпеть не мог её и раньше.
– Лживая женщина. В воспоминаниях много лжи. Как была дурой, так и осталась. Я не желаю таким образом оживить дорогие мне двадцатые годы.
Я же, вспомнив стихи Г. Иванова «Над розовым морем…», спросила мнение В.А. о Вертинском.
– Талант огромной силы, но писал в жанре, который я не люблю.
Разговоры В.А. и Мариэтты Чудаковой были настолько пронизаны эрудицией, юмором, остроумием и взаимопониманием, что не было никакой возможности их записать или запомнить…
* * *
– Я давно хочу написать двойную жизнь – одна состоит из видений. Он в этом запутывается.
* * *
В.А. передаёт сюжет рассказа «Автопортрет».
– Тогда он берёт револьвер уснувшего брата и идёт убить её. Но застаёт её уже мёртвой… Я не объясняю причин её смерти.
Его арестовывают в этот момент, обвиняют в убийстве, судят и отправляют в лагерь. Потом это уже сломленный, спившийся, опустившийся человек. Я придумал такой поворот, потому что не могу убить человека!
– Благодаря этому вещь приобретает социальное звучание, вписывается в определённое время – осуждение невинного.
– Я это и искал.
* * *
О Викторе Некрасове:
– Прелестный был человек! Всегда что-то придумывал. Он взял с собой (в Ялту, кажется) кинокамеру, придумал пьесу, и все мы её разыгрывали.
* * *
21 сентября 1988 года
Хабаровск
Дорогой мой Вениамин Александрович!
Докладываю: скучать и хотеть вернуться я стала уже по дороге в аэропорт. А потом, продремав часа два в самолёте, я неожиданно проснулась. Оказалось, вовремя: прямо к началу свето-цветового спектакля – заоблачного восхода солнца. Сначала облака далеко внизу казались тёмной пашней, потом ледяными торосами студёного моря (даже разводы между ними напоминали полыньи). Но вот выкатился красный диск солнца, и вся эта многослойная толща холодного пара заиграла всеми оттенками розового и золотого цвета. Какими словами описать это движение, кружение масс, смещение, скрещение их путей? Восторг и благоговение!
А перед посадкой прямо рядом с самолётом возникла огромная снежная гора, похожая на Фудзи, парящая в воздухе. Такое облако!
…Город приятный, зелёный. Любуюсь спокойной красотой очень серьёзной реки с легкомысленно-амурным названием.
До свидания, сеньор мой. Будьте здоровы. Уж Вы постарайтесь, пожалуйста. Ваша Лиля.
* * *
29 сентября 1988 года
– Ваше письмо из Хабаровска доставило мне большое удовольствие. Вам надо писать.
– У меня нет творческого воображения.
– Надо писать документальную прозу. Вам удаются пейзажи.
– Но у меня в этом нет потребности.
– Тогда другое дело.
Невозможно описать выражение лица В.А., когда он произносит эту фразу. С одной стороны, уважение к нежеланию писать, с другой – такое недоумение…
– Вы не пробовали переводить?
Я недавно для собственного удовольствия и для своих друзей перевела несколько рассказов писателя Момо Капора.
– Покажите!
Я привезла рассказы «Дети небоскрёбов» и «Актриса». В.А. очень понравился первый рассказ. Он долго хохотал над ним. А когда я спросила о недостатках перевода, он задумался, рассмеялся и сказал:
– Нет в нём недостатков!
Второй рассказ не понравился. Он посвящён талантливой актрисе, которой справка о поступлении в Театральную академию нужна лишь для самоутверждения: доказать мужу, что она для него пожертвовала карьерой актрисы. В.А. такой подход не приемлет, и не было смысла спрашивать о качестве перевода.
* * *
8 октября 1988 года
В этот день в Переделкине состоялась беседа с директором издательства «Московский рабочий» Дмитрием Валентиновичем Евдокимовым о рукописи «Эпилога». После его ухода:
– Ангел во плоти! Это самое лучшее, что можно было мне сказать и сделать за всю мою жизнь!
Затем В.А. отметил его интеллигентность, сказал, что замечания Дмитрия Валентиновича умны и деликатны.
* * *
В больнице прогуливаемся по коридору. Пересказываю наш разговор с Наташей Зейфман:
– Меттер[13] о вашей помощи Зощенко сказал «содержал».
– Это преувеличение…
Всё же видно, что В.А. растроган.
– Я как-то сказал Федину: «Пошли ему тысячу рублей». Он послал. Я был влюблён в него в юности. Это был эталон энергичного человека, – со смехом: – Однажды во время писательского собрания Брыкин (партийный деятель) стал говорить о том, что Тынянов пишет на исторические темы вместо того, чтобы освещать жизнь колхозов. Федин взял стул и пошёл к нему через весь зал со стулом в руках. Его удержали. Брыкин перепугался.
Красавец был! А что из него сделали?
* * *
19 апреля 1989 года Вениамину Александровичу Каверину исполнилось восемьдесят семь лет. В тот день я не смогла выбраться в Переделкино, но у В.А. побывала приехавшая из Пскова Тамара Васильевна Вересова. Она сфотографировала именинника в кругу его родственников, сама снялась с ними. Думаю, это последние фотографии Каверина – жить ему оставалось менее двух недель…
Умер В.А. в ночь на 2 мая от сердечного приступа, в кардиоцентре.
Во время гражданской панихиды в ЦДЛ о нём ёмко и точно сказал Фазиль Искандер: «Жизнь и творчество Вениамина Александровича Каверина доказывают, что в России можно жить долго, столь же долго оставаясь хорошим писателем и порядочным человеком».
Не знаю, делал ли кто-то ещё фотографии во время похорон В.А. Каверина – я видела только фото, сделанные Т.В. Вересовой, фотолетописцем последних лет его жизни.
Гроб с телом автора «Двух капитанов» несли на плечах юные моряки, они же после погребения прошли мимо могилы парадным шагом под звуки «Варяга». Трогательное и незабываемое зрелище!
* * *
25 октября 1989 года Г.Ф. Николаеву[14]
Дорогой Геннадий Философович!
…Хочу поблагодарить Вас за ту радость, которую Вы доставили Вениамину Александровичу своим письмом. Оно пришло недели за две до его смерти. Вениамин Александрович целый день думал и говорил о нём, всем его показывал с гордостью. Особенно дорого ему было то, что письмо содержало краткий критический разбор его романа. Он сетовал, что критики обходят молчанием его произведения.
Ещё раз спасибо. Пусть Вас утешает мысль, что Вы подарили Каверину одну из его последних радостей.
С уважением, Лилия Наумовна Белинькая, секретарь В.А. Каверина.
* * *
22 декабря 1989 года
Сербия
Дорогая моя матушка.
Недавно мне удалось раздобыть книгу господина Вениамина «Два капитана», вероятно, первое издание на сербском. Прочитал её с необычайным удовольствием. Своей дорогой и незабываемой матушке желает истинного и непреходящего добра всегда преданный сербский сын Досифей.
* * *
20 июня 1990 года
Онега – Москва
Вениамин Александрович, дорогой!
Хочу рассказать Вам о поездке на Соловки. Ведь это ничего, что Вас уже нет? Думаю, Вы знали, что останетесь со мной, пока я жива.
Из Онеги мы плыли на Соловки на маленьком теплоходе. Я думала о тех, кого везли сюда в трюмах… Неискупимый грех!
…И вот, подобно Китежу, вынырнули из моря купола обители… Два дня мы прожили на острове в кельях, где раньше жили монахи, потом заключённые… Их присутствие я чувствовала всё время нашего пребывания на Соловках. Душа сочится болью…
«Строители» нового мира с маниакальным упорством крушили созидаемое веками. Какие души надо иметь, чтобы не почувствовать это чудо? «Легавые души, дырявые души!» Косматые души!..
В Кремле, конечно, многое сделано реставраторами. Но глазу пока ещё больно видеть следы разорения. Не хочется заканчивать письмо на такой грустной ноте, поэтому я расскажу об одной радости, ожидавшей нас по возвращении в Онегу.
Саги достоин крутобокий Кий-остров, убежище патриарха Никона (правда, он тогда ещё не был патриархом). Несколько часов мы посвятили поездке туда.
Я очень соскучилась. Спасибо Вам за то, что Вы были и есть в моей жизни.
Ваша Лиля.
P.S. Мои письма Вениамину Александровичу отражают естественное желание поделиться впечатлениями со старшим другом, душевно близким мне человеком. Эти письма писали сами себя. Позже я побывала во многих странах, но источник вдохновения стал уже недосягаем.
Конечно же, Вениамин Александрович мне писем не писал, но я храню как богатство подаренные им книги с автографами. Если их сложить в хронологическом порядке, то можно проследить развитие нашей с ним дружбы. В начале моей деятельности в качестве секретаря Вениамин Александрович благодарит за работу «помощника и друга в знак глубокой симпатии с недавней, но горячей привязанностью», год спустя он дарит книгу «дорогому другу, украшающему мою жизнь, с любовью». Мне особенно дорога надпись на обороте фотографии: «Дорогой, милой Лилечке на память о счастливых днях на Рижском взморье – с признательностью и нежностью. В. Каверин». Спустя ещё год Вениамин Александрович дарит своему секретарю книгу «с неизменной, до конца моих дней любовью». «Новое зрение. Книга о Ю. Тынянове» была написана в соавторстве с Владимиром Новиковым. Подаренный мне экземпляр хранит автографы обоих авторов. «Дорогому другу, бесценному помощнику Лилечке с благодарностью за самый факт её существования. В. Каверин. С уважением присоединяюсь. Вл. Новиков». В. Каверин умел дружить равноправно – на одной из книг надпись: «Родной Лилечке, другу и помощнику, без которой автор этой книги не может представить себе ни жизни, ни работы…»
Последнюю книгу я получила в подарок от Вениамина Александровича 29 апреля 1989 года, в нашу последнюю с ним встречу. Это была незадолго до того вышедшая из печати повесть «Силуэт на стекле», которую он мне продиктовал. Надпись короткая: «Моей Лиле, преданому другу с любовью. В. Каверин». И изменившийся почерк, и написанное с одним «н» слово «преданному» говорят о плохом самочувствии Вениамина Александровича. Через два дня его не стало…
1989, 1999 гг.
Москва
[1] В свои студенческие годы Т. Хмельницкая была участницей семинара по современной прозе, который вёл Каверин в Институте истории искусств. Эйхенбаум и Тынянов любили поручать своим старшим ученикам самостоятельную работу, продвигающую их теории и изыскания. Каверин вёл семинар по современной прозе, а Борис Бухштаб – по современной поэзии, особенно подробно останавливаясь на творчестве Мандельштама и Пастернака (Прим. Т. Хмельницкой).
[2] Собственно говоря, кое-какие записи у меня уже были. Не надеясь на память, я записала некоторые его мысли, наши разговоры. Мне хотелось их помнить как можно дольше и точнее.
[3] В честь канонизированного Русской Зарубежной Церковью царевича Алексея.
[4] А.А. Михеева – заведующая Детской и юношеской библиотекой в Пскове.
[5] 85-летие В.А. Каверина.
[6] Тынянов.
[7] Оскоцкий В.Д. – литературный критик, литературовед.
[8] Чудакова М.О. – российский литературовед, критик, писательница, мемуарист, общественный деятель.
[9] В. Каверин «Эпилог», «Московский рабочий», 1989, с. 241.
[10] С 1988 г. – член-корреспондент АМН СССР.
[11] Роман «Над потаённой строкой». Эта часть письма отредактирована самим В. Кавериным.
[12] Одоевцева И. – настоящее имя – Ираида Густавовна Иванова (1895 – 1990), поэтесса, прозаик.
[13] Меттер И.М. (1909 – 1996) – русский писатель.
[14] Николаев Г.Ф. – главный редактор журнала «Звезда».
