Из города в степь
Андрею Канавщикову
1.
Это всё прошлого тени на быстрой воде,
Как верно сказал ты о перелистнутой странице.
Тьма опять надвигает. Но в новой Орде
Не отличить кизяка от пиццы,
Кольца в губе и пупке — от креста,
Христа — от куста,
Чу́ма — от ЦУМа, от саранчи — туриста.
Степь к океану стелется, так же, как он, пуста,
Ветер венчает их нищим разбойным свистом!..
2.
С юга, из Тартара, крепнет косматый рёв.
Злоба хтонических чудищ опять возрастает,
И перед Троей уже не выкопать ров,
Гнев тектонических плит нас убийцами быть не заставит
Или мишенями — это уже всё равно,
Ибо, как с собственной тенью, с врагом ты связан.
Здесь не бывает победы, лишь вечное крутят кино
Пессимизм диалектики, путь дракона, спор дуба с вязом.
А вековых стихий неустранимый гнёт
Дикое поле колышет, как и во время óно.
Вновь половецкая гарь русских юношей ждёт,
Чтобы они прикрыли братьев своих — тевтонов.
В спину балтийский меч, в грудь из степи стрела —
Вот оно, наше пред Богом бодрое самостоянье!
На перекрёстке миров вахту судьба дала:
Стой, россиянин, здесь и не стыдись призванья!
Веруй, что Промысл есть — в степь слабака не шлют.
Снова рубить острог, делать засеки надо.
Хаос азийский вновь не укротить кремлю,
Если в душе твоей не воспоёт отрада!
* * *
Старость планеты? Декартова мёртвая даль?
Или простая одышка эпикурейца-века?
Нет воздуха. Глубины нет. Деталь
Поглощает внимание человека
Целиком. Все силы. Он замирает, как жук,
Напоровшийся на устрашающую находку.
И душа выводит первый попавшийся звук,
И дыханья хватает едва на хокку.
Нечто зимнее
Безлунная, чёрная ночи плева,
Когда промерзает река до каменья,
Когда от мороза трещат дерева,
Как будто бы в печке полярной поленья.
Когда ледяная слюда шелестит,
Пылают сугробы, скрипит под ногою,
И звёздное небо угасшее спит,
Пугая миры чернотою нагою,—
Тогда торжество выползает из нор
Немого, слепого и бьющего насмерть,
И нечто вершит над тобой приговор,
Как будто ты штрих, нацарапанный наспех,
Как будто ты зряшная малость во мгле,
Нечаянный вывих безглазого вихря,
Как будто тебя во вселенской золе
Песчинкой втоптал мимоходом антихрист...
И ты вспоминаешь Иова и зов
Всех тех безымянных, насытивших почву,
Воздетые руки почивших отцов,
Веками кровавый зияющий прочерк
На нашей странице из книги судеб;
Их головы — нищих миров мостовая!
И наша незрячесть их держит в узде,
Всеобщей незрячести потакая...
Так зимняя сила взывает ко мне,
И морок теснится к душе человечьей,
И дух, отразясь от холодных камней,
Страдая, сгущается чистою речью.
Безмолвие этих жестоких полей,
Наскучив собою и призрачной властью,
Однажды отступит от воли своей
И сдастся навек человечьему счастью.
* * *
Творец, косноязычие прости —
Мной правит страх, и путь к Тебе неведом...
Я не пойду за клобуками следом,
Тебя люблю, но нет к Тебе пути.
Прости, что я талдычу об одном —
Бьёт по рукам и режет сердце смертность,
Не радуют индийская инертность
И европейский инвалидный дом.
Прости меня, что некуда идти —
Ведь я родился снова до потопа,
И праязык газетного Эзопа
Повытоптал душевные пути...
Дикарь, я, первобытствуя, глазел
На отблески божественного света,
В истории мелькавшие, и это
Культурой называл, благоговел,
Творя кумир... Но медленная Лета
Облизывала ржавым языком
Мой идол, оставляя жалкий ком
Исходных чувств в моём пещерном соло,
Распята Бога, человека гола
И неизменно разорённый дом.
* * *
Легко вообразить себя творцом,
Кусочком света в стынущей округе,
Когда она вселенной подо льдом
Мерещится сквозь мельтешенье вьюги.
Но по весне, когда уходит лёд
И сложность жизни ближе и виднее,
То смерть в обнимку с нею предстаёт
Неотвратимей, проще и страшнее.
И тяжесть знанья, как свинец крыла,
Грозит полёту, с волей в бой вступая,—
Так залитая солнцем повела
Тропа в горах, над скалами, по краю...
И времени безжалостный контекст,
Тебя вбирая безымянной строчкой,
Как паводок влечёт, и твой протест —
Бессилье предложенья перед точкой...
А жизнь уже набросана вчерне,
Но груз тоски, усталости и страха
Препятствует почувствовать вполне
Наивное величье патриарха...
Не жалуйся, на судьбы не греши:
Ты на секунду задержал паденье
До мёртвой точки, гибели души,
И этот миг был мигом сотворенья.
И Бог — Он разве от тебя далёк?
Ведь Он дождался чистоты звучанья,
С тех пор как голос твой Его привлёк
Из бездны нестерпимого молчанья...
Он первый чтец того, что в глубине
Твоей души до звука дозревает:
Она, как жизнь, написана вчерне —
А Он на эти всходы проливает
Последний свет, садовник и отец,
К последней встрече, к выходу готовя,
Когда спадёт завеса наконец
И возвестит иное голос крови,
Когда поймёшь, что жизнь — впереди,
А то, что было,— только обработка...
И ты прильнёшь доверчиво к груди
Вселенной, улыбающейся кротко...
Мы и они
Ровный Запад! Для нас ты загадка:
У тебя и в колдобинах гладко,
И в руинах — осанка порядка.
Отчего твоя жизнь хороша?
На Руси ж и богатой — не сладко,
Будто жизнь, пробиваясь украдкой,
Всё не сладит с каким-то осадком.
Не его ль называют — душа?
