Перевод Александра Вейцмана
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ГРЕЦИИ
Ну что ж, мы приближаемся, Гермипп.
Коль верить капитану, послезавтра,
похоже, мы достигнем берегов.
Хотя бы мы уже в знакомых водах
родных нам Кипра, Сирии, Египта.
Зачем молчишь? Ведь сердце и тебе
подсказывает, что отныне чем
от Греции мы дальше, тем счастливей.
Зачем же нам обманывать себя?
То будет не по-гречески.
Пора признаться в неизбежной правде:
мы тоже греки – кто же мы ещё? –
пускай пристрастия и чувства азиатов
присущи нам, пристрастия и чувства,
далёкие порой от эллинизма.
Ведь, как философы, Гермипп, негоже, чтоб
царям ничтожным мы уподоблялись.
(Ты помнишь, как смеялись мы, когда
те важно появлялись в наших школах?)
По их эллинистическим одеждам,
одеждам македонским (как иначе?),
случалось то Аравию отметить,
то Мидию местами угадать.
На что они ни шли, эти глупцы,
дабы сокрыть естественные корни!
Негоже, нет, подобное для нас.
Ведь чужды нам ничтожности, как грекам.
И не стыдиться нам течения по жилам
сирийских и египетских кровей.
Почтим же их и возгордимся ими!
МОЛЬБА
Моряк погиб в пучине. Всё же мать,
не ведая, идёт зажечь опять
высокую свечу под образом Мадонны,
чтоб он вернулся при погоде благосклонной –
и робкий слух прилаживает к ветру.
Пока она твердит молитву эту,
икона слушает, всезнающе грустна
о том, что сын не возвратится никогда.
АННА КОМНИНА
В прологе к написанной ей «Алексиаде»
вдовая Анна Комнина скорбит об утрате.
Душа её тревожится. «Глаза
в речном потоке я», твердит она, «покою…
Ах, если бы не бури» её жизни.
«Ах, если б не восстания». Сжигает её грусть
«до крови, до костей, до расщепления души».
Для сей властолюбивой женщины, однако,
в одной печали лишь содержится причина;
лишь об одном она по правде сожалеет,
(пусть не признает это) гордая гречанка,
но, невзирая на интриги, всё же царства
ей получить не удалось. Из рук буквально
корону выхватил коварный Иоанн.
НА КЛАДБИЩЕ
И в дни, когда память ведёт твою поступь
на кладбище это, смиренно почти
священную тайну, как будущий опыт
на нашем начертанном свыше пути.
Ты к Богу направь себя в скорбной мольбе.
И предстанет тебе
то узкое ложе для сна, что всегда
являет собою прощенье Христа.
Безмолвно воспела блаженная вера
и смерти приход, и явленье могил.
Не терпит ни слова, ни взора, ни дара
язычника, что бы он ни подносил
из бренного злата, тираня чело.
И смиренней всего
то узкое ложе для сна, что всегда
являет собою прощенье Христа.
ТЕРРОР
Господь Исус Христос, мне ношу облегчи.
Храни мой разум, мой покой. Храни меня в ночи.
Когда являются в мой дом, крадутся к изголовью
иные Существа без голоса, без плоти;
иные Вещи, безымянные в природе.
Крадутся и кружатся, как будто у надгробья,
и отражаются в моих больных глазах,
тем самым наводя уже знакомый страх.
Я вижу их, готовых до последней капли крови
испить меня и бытие, воспоминания готовя
о тех годах, когда я был одним из них, частицей
среди Вещей, среди Существ – исчезли те года.
И вот теперь они впервые готовы возвратиться.
И мною овладеть. Теперь, однако, навсегда
крещён я и спасён сакральным именем Христа.
Теперь, однако, ночью, как некогда вначале,
я вздрагиваю, чувствуя, как на лице застряли
их взглядов быстротечные огни.
Храни меня, храни, всезнающий Господь,
Не их, а плоть мою дай в суете перебороть.
Храни меня, от слов, ещё не сказанных, храни.
Иначе в этой пытке, в этом страхе, в этом гнёте
я вспомню то, чем погашу лампадный свет напротив.
