ТЕЙТ ЭШ
По образованию – фотограф. Редактор и литературный советник книжной «Эмигрантской серии» (2004–2009). Финалист премии «Поэт года-2013». Обладатель звания «Магистр поэзии» в 2013 г. Представляет русскоязычную поэзию на Abu Dhabi Festival.
Издано два сборника: «Сказки старого Сусанина» и «Яблочный Спас». Готовится к изданию третий – «Питерский альбом».
Живёт и работает между Москвой, Петербургом и Дубаем.
© Эш Т., 2014
И МИР ЯВИЛСЯ
Арест
В окошке днём болела бузина,
Её по пьяни старый дворник выжег.
В просветах показались шеи вышек,
А между ними – прочая страна.
И мир явился
С ордером на взлом
За жменями невызревших орешин,
За парою пустеющих скворешен,
Четвертый год гниющих за стволом.
Запрыгал звон сбиваемых замков,
Сшибая всё, что бытом брали в дар мы.
С крыльца смотрела память, как жандармы
Вытряхивают пыль из сундуков.
Рогами сад размахивал, как лось,
Бросая в Бога косточки от вишен.
Вокруг закат набрызган был. А выше –
Угрюмое молчанье запеклось.
... Что после? Трактор тискал целину
(Разбоем жизнь попробуй огорошь-ка).
В болоте за ночь вызрела морошка.
Две юности, прижавшись у окошка,
Пытались заглянуть за бузину...
* * *
стекала в молчанье покорном
апрельская талость.
с утра свежестреляным кормом
земля отъедалась.
и души – все те, что сжились с ней,
наевшись земли же,
на свет вылезали из жизней.
кто дальше, кто ближе.
Сказки для рыбака на безрыбье
Вдоль гранитных опор
пробираясь во тьме, тайком,
рыба трогает город
раздвоенным плавником.
Размываются контуры, гасится свет в домах…
Время длится на ощупь,
минуя людей впотьмах,
как Фонтанка – текущая между грозой и дном –
огибает площадь и гастроном.
В ресторанном дыму,
где ни в ком не болит река,
город пробует рыбу
с подливкой из чеснока.
Застывая под сыром в тарелке морских щедрот,
с бутерброда гостям улыбается мёртвый шпрот.
Пискнув, падает блюдце… Сквозняк выбегает вон, позабыв про голод и выпивон.
Лодка
Бьётся
Белугой
о каменный борт Невы. Вновь за кем-то незримым бредут по воде волхвы, и дыхание Балтики слышится над тропой, где мосты-динозавры склонились на водопой.
Между тьмою и тьмой, где вливается в ночь река –
тонкий шрам от рыбьего плавника.
… Глянешь в чёрную муть – вдруг покажется, что фантом
под взлохмаченной шкурой воды шевелит хвостом…
* * *
полусонный экран шелестит в темноте.
пересмотришь, лакая бурду,
как проснулся под утро на чьей-то тахте,
оказавшись последним в роду.
как идёшь к остановке, губу закусив,
пустоту различая едва.
и спокойно глядит на тебя жилмассив,
поглощая людей и слова.
Зимний Сангар 1926
Коротаю Сибирь. Нет маршрута, хоть просеку высеки.
Не дождавшись огня, возвращаюсь в промёрзшие сени я.
Третий месяц гляжу, как недели сбегают на выселки,
Оставляя мне то ли безумие, то ли спасение.
Чьи читаешь стихи? Чем любуешься, ночи терзая чьи?
В южной жизни твоей – как сквозняк в непротопленном срубе я.
Лишь следы на снегу – озорные, раскосые, заячьи –
Уводя от волков, преподносят урок жизнелюбия.
Ползимы до тепла. Тишину не согреем ни ты, ни я.
Все до лета в плену слюдяного январского абриса.
От пустого письма – до нутра пробирает от инея.
Так ли важно теперь,
Что конверт без обратного адреса?
Фреска
– С бессмертием не всё ладно, воскресают-с...
В захудалой глуши, где засовы оделись ржою,
Но в заутреню горло дерёт полусонный кочет,
Сквозь апостольский лик проступило лицо чужое.
Корчит рожи в углу и мирских мужиков морочит.
Привечать чужаков осторожному люду не в честь.
Что за черти в стене? Хоть глаза изгляди до рези.
То ли леший, а то ли другая какая нечисть –
Сколь ни крестишь её – всё настойчивей к людям лезет!
Эх, церквушка... Намылили шею дьячку-зудиле.
Подсобрали деньжат, чтобы стала не так убога.
Освятили. Отпели. Отплакали. Откадили.
Только толку-то? Так и молились с другого бока.
Храмы в землю врастают – на Волге ли, на Оби ли.
Но упрям человек.
На осеннюю Виринею
Мужики под хмельком непутёвую фреску сбили.
Вместе с той, что была под нею[1].
Изба с опалиной
Дома пустеют, как товарняк,
Сваливши судьбы в быльё-пылище.
В ладонях ставен бредёт сквозняк,
Тревожа брошенное жилище.
Не поднимая колючих век,
Скрипит сосняк, выплавляя смолы.
Лишь глянет осторонь человек
Слегка неправильного помола.
Изба с опалиной на скуле,
Да без детишек – такая жалость.
Хлебнув настой на таёжной мгле,
Повисла дверь на одной петле –
Но удержалась ведь...
Удержалась.
Чужую кружку согрей в горсти.
На старых снимках застыли лица.
Довольно просто в избу войти,
Куда сложнее в сердца вселиться.
Упрёком в горле горчит перга –
Тамга нехитрого обихода,
Покуда пьёт белену тайга
От ледостава до ледохода.
Резвится солнце на окунях,
Да на ершице – живой и колкой.
Река, уставши гонять коняг,
В сети раскинулась на камнях
Осоловевшею перепёлкой.
Огонь доверчиво льнёт к рукам,
Мышей летучих смахнёт чердачье.
Истосковавшись по рыбакам,
Избушка ластится по-собачьи.
В печурке старой сопит горшок,
Не хватит места тоске-кручине –
Разбитый флюгерный петушок
Уже вторую весну починен.
Домишко, мошками мельтеша,
Латал уютом свои увечья.
А мы смотрели, боясь дышать,
Как в щёлку ставен глядит душа –
Сосноголовая, человечья.
[1] В святцах 17 октября по новому стилю – Виринея Едесская: «Приносящая победу».
