Лица из прошлого
АЛЕКСАНДР РАППОПОРТ
КЛЕЙМО
Глава из документальной повести
ОТ АВТОРА
Юрий Васильевич Кондратюк, настоящее имя которого было Александр Игнатьевич Шаргей (1897‒1942), выдающийся учёный, один из пионеров ракетно-космической техники, человек трудной и трагической судьбы, равной которой нет в истории мировой науки.
В 1929 г. в Новосибирске, работая механиком на строительстве элеваторов, он издал на собственные средства главный труд своей жизни – книгу «Завоевание межпланетных пространств». Он уверенно предрекал приближение космической эры человечества, предлагал реальные проекты полётов к другим планетам, в частности полёта человека к Луне ‒ именно этот его проект использовали через много лет американцы.
Наряду с К. Э. Циолковским, Н. И. Кибальчичем, Ф. А. Цандером и другими учёными А. И. Шаргей ‒ Ю. В. Кондратюк завоевал для нашей страны право называться родиной теории и практики космических полётов.
Печатающийся материал представляет собой обновлённую редакцию главы из моей книги «Траектория судьбы». В этой главе рассказывается о событиях, произошедших через полтора года после выхода в свет книги «Завоевание межпланетных пространств».
Два слова о вредителях, диверсантах, шпионах и т. д. Теперь, я думаю, ясно для всех, что нынешние вредители и диверсанты, каким бы флагом они ни маскировались, троцкистским или бухаринским, давно уже перестали быть политическим течением в рабочем движении, что они превратились в беспринципную и безыдейную банду профессиональных вредителей, диверсантов, шпионов, убийц. Понятно, что этих господ придётся громить и корчевать беспощадно, как врагов рабочего класса, как изменников нашей родины. Это ясно и не требует дальнейших разъяснений.
И. Сталин
Вредительство квалифицировалось в те годы как особо опасное государственное преступление и подводило под самую страшную статью, ныне печально известную по воспоминаниям огромного количества безвинно пострадавших людей, «сто шестнадцать пополам», пятьдесят восьмую, инкриминирующую антисоветскую деятельность. Привлекать и осуждать по этой статье призваны были люди, наделенные специальными полномочиями. Повсеместно они назывались тогда ПП ОГПУ ‒ полномочные представители Объединённого государственного политического управления.
«Уже в то время, ‒ свидетельствует автор романа-хроники "Дело моего отца" Камил Икрамов, имея в виду 1929 г., ‒ ПП имели неограниченные права, не подчи-
РАППОПОРТ Александр Григорьевич ‒ кинодраматург, член Союза кинематографистов РФ, автор 4-х книг, более 200 публикаций в журналах и книжных сборниках и более 60 сценариев, по которым поставлены фильмы на киностудиях Москвы, Екатеринбурга, Новосибирска. Его документальная повесть о Ю. В. Кондратюке ‒ А. И. Шаргее «Траектория судьбы» вышла двумя изданиями (1990, 2008). Живёт в Новосибирске.
© Раппопорт А. Г., 2014
нялись местным партийным и советским властям, согласовывая свои действия только с Москвой. Потому они и назывались полномочными представителями. Такой ПП чисто формально, в общих выражениях информировал обком о своих действиях, и даже члены бюро обкома не имели права задавать ему вопросы по существу дела».
Не мудрено, что «существо дела» Ю. В. Кондратюка ещё долгие годы оставалось тайной за семью печатями и породило волну версий, догадок, предположений. Уже в 1988 г. Б. И. Романенко в книге «Юрий Васильевич Кондратюк» излагал следующую версию: «Летом 1930 г., после пуска в эксплуатацию механизированного амбара, который был назван "мастодонтом" за свой необычный внешний вид, была построена его действующая модель. Эта модель демонстрировалась на выставке. И получила всеобщее одобрение. (Замечу в скобках, что никакой «действующей модели» амбара быть, по моему мнению, не могло. «Мастодонт» строился без чертежей, и при всем желании никто не смог бы повторить его ни в натуре, ни в модели. ‒ А. Р.) . Но уже 31 июля 1930 г. по доносу и П. К. Горчаков, и Ю. В. Кондратюк, и ряд других работников конторы «Хлебострой» были арестованы ОГПУ и обвинены во вредительстве. Мол, Ю. В. Кондратюк специально построил амбар без единого гвоздя, дабы он скорее развалился. (А ведь этот «мастодонт» стоит и работает по сей день!)».
Через несколько месяцев предварительного заключения все они без предъявления обвинения и без суда были приговорены к различным срокам лишения свободы. В Управлении Комитета государственной безопасности Новосибирской области, расположенном в том самом здании, в котором в 1930 г. находилось Полномочное представительство ОГПУ, по моей просьбе меня ознакомили с «делом», по которому был осуждён Ю. В. Кондратюк. В нем не фигурировали ни «мастодонт», ни не сразу начавшие работать транспортёры, ‒ а старожилы Камня-на-Оби уверяли, что Кондратюк пострадал из-за них, ‒ ни вообще город Камень. Все оказалось обычнее и вместе с тем нелепее и страшнее.
Не только Каменский хлебоприёмный пункт ‒ многие другие строительные площадки «Хлебостроя», разбросанные по всему Западно-Сибирскому краю, тогда лихорадило из-за отсутствия строительных материалов, рабочих чертежей, оборудования. Всё это в централизованном порядке поставлялось через Москву, как правило, с огромными задержками. Сроки строительства оказывались под угрозой, техническое оснащение оставляло желать лучшего и зачастую не соответствовало проектам, а виновных искали не в Москве ‒ поблизости.
Сохранились многочисленные протоколы совместных совещаний «Союзхлеба» с заинтересованными районными организациями, на которых в качестве представителя «Хлебостроя» присутствовал Ю. В. Кондратюк. Ему приходилось отбиваться от упрёков в срыве сроков строительства, объяснять причины возникающих напряжённых ситуаций, возражать против директивных формулировок типа: «обязать "Хлебострой" в срок до...»
Краевая контора «Союзхлеб» не довольствовалась этими формулировками. Её руководство вскоре начало представлять докладные записки в ПП ОГПУ с ещё более устрашающими выводами: «преступная волокита», «вредительство». 15 мая 1930 г. был арестован районный инженер «Хлебостроя» Пётр Кириллович Горчаков. Это было лишь началом операции по раскрытию «вредительской организации». Словно по взмаху невидимой дирижёрской палочки, загремел со всех сторон хор новых обвинений, к терминам «вредительство» и «преступная волокита» добавился новый ‒ «горчаковщина». Собирались акты приёмки элеваторов, мельниц, зернохранилищ, в которых указывалось на их плохое состояние, отсутствие необходимого оборудования. Писали из «Запсибполеводсоюза» и из «Союзхлеба», «досье» росло с каждым месяцем.
По своей должности Юрий Васильевич был первым приближенным П. К. Горчакова ‒ помощником районного инженера, поэтому усиливающаяся кампания борьбы с «горчаковщиной» представляла для него ‒ и в первую очередь для него ‒ несомненную угрозу. Не стало защищать своих коллег и сотрудников и правление Сибирской краевой конторы «Хлебострой»: «...Усматривая в приведенных фактах вредительство со стороны Кондратюка и Горчакова, прошу настоящий материал приобщить к имеющемуся на них делу...»
В записках из заключения, адресованных жене О. Н. Горчаковой, П. К. Горчаков выражал надежду, что все обойдётся, что «у Пыжова и Кондратюка хватит ума, чтобы все объяснить», просил Ольгу Николаевну уступить Кондратюку большую комнату в их квартире ‒ они жили до ареста в одной квартире по улице Максима Горького, 120.
С. Н. Пыжова по счастливой случайности не арестовали. За Кондратюком пришли спустя три месяца после ареста Горчакова ‒ в ночь с 30 на 31 июля 1930 г. В тот же день был арестован производитель работ «Хлебостроя» Тимофей Васильевич Аксёнов.
Через два дня после ареста, 2 августа 1930 г., Ю. В. Кондратюк был вызван на допрос.
Из протокола допроса: «На заданный мне вопрос о вредительстве, проявленном в элеваторном строительстве по Сибири, могу сказать, что в той части сибирского элеваторного строительства, которое мне хорошо известно, то есть в элеваторном строительстве «Хлебопродукта» ‒ конторы «Союзхлеба» ‒ «Хлебостроя», насколько мне известно, по моему твёрдому убеждению, вредительства не было. За линию Центра ‒ детально не зная его аппарата ‒ ручаться ни в ту, ни в другую сторону не могу... Записано верно, прочитано. Юр. Кондратюк».
Этой линии поведения на допросах Юрий Васильевич твёрдо придерживался и в дальнейшем. Но «дело о вредительстве», тем не менее, и не думали сворачивать. В ноябре 1930 г. к нему присовокупили дела новых членов «преступной группировки»; были арестованы главный инженер «Запсибсовколхозстроя» Пётр Васильевич Куров и старший производитель работ «Хлебостроя» Василий Григорьевич Беляев; 3 декабря арестовали прораба «Хлебостроя» Петра Александровича Лучинина. Теперь по «делу» проходили уже шестеро.
Полномочный представитель ОГПУ по Западно-Сибирскому краю Л. М. Заковский, прославившийся на всю страну своей жестокостью и похвалявшийся, что, «попади ко мне в руки Карл Маркс, он бы тут же сознался, что был агентом Бисмарка», пытался придать «делу» размах, приличествующий временам процессов по «шахтинскому делу» и «делу промпартии». Следователи всячески пытались выбить из арестованных признание если не о вредительской организации, то хотя бы о намерении её создать.
На методы, каковыми велись подобные «операции», проливает свет документ, появившийся вскоре после ареста Ю. В. Кондратюка и всего лишь днём позже первого его допроса. Он любопытен для того времени и показывает, что 1930 г. было все-таки далеко до 1937-го, когда прокуратура уже не пыталась вмешиваться в дела осуждённых по 58-й статье, опротестовывать их, указывать на «недочёты» в работе чудовищного молоха. 1930 г. был лишь пробой, репетицией 1937-го...
Приведу выдержки из этого документа:
«Сов. секретно. Всем окружным прокурорам Сибирского края. Директивное письмо № 1.
...Погоня за голым количеством арестованных приводила к необоснованным арестам, к созданию "натянутых" дел… Произведенная операция по ликвидации контрреволюционных организаций, группировок и активно действующих одиночек кулацко-белогвардейской контрреволюции... наряду с очевидными, необходимыми, неоспоримыми успехами, выявила ряд существенных недочётов в следовательской работе. Недочёты в основном сводятся к следующему:
а) явно недостаточно выясняется социальная физиономия обвиняемого. Справки сельсоветов во многих случаях, кроме общей голой характеристики "кулак", "вечный эксплуататор", никаких конкретных указаний, подтверждающих кулацкое лицо обвиняемых, не дают...
б) низкое качество расследования и некритическое отношение к свидетельским показаниям, во многих случаях обвинения построены на общих фразах, вроде: "систематически вёл агитацию", "собираются под видом пьянки", "ведут между собой таинственные разговоры" и т. д. и т. п. Следователь же, вместо того, чтобы выяснить, насколько заслуживают доверия показания свидетелей, откуда свидетелям известны те или другие сведения, нет ли моментов личных счетов между свидетелями и обвиняемыми, наоборот, зачастую проводит следствие явно тенденциозно и односторонне (лишь бы натянуть 58-10, 58-11 УК), фиксируя только отрицательные, компрометирующие обвиняемого моменты. В результате создаются "дутые", "натянутые" дела...»
Это директивное письмо подписано было и. о. краевого прокурора Сибири Кибардиным 3 августа 1930 г. Оно появилось через три дня после ареста Ю. В. Кондратюка. Помогло ли оно ему, облегчило ли его участь, выявило ли необоснованность ареста? Нет, нет и нет. Следователи ОГПУ и не думали менять стиль работы. В этом было, отчасти, и спасение для Кондратюка: ведь если бы следствию удалось «выяснить социальную физиономию» помощника районного инженера «Хлебостроя», узнать его подлинную биографию и настоящее имя... Можно не сомневаться, что тогда его «дело» было бы доведено безо всяких проволочек до обычного в таких случаях конца: «высшей меры» ‒ расстрела.
На его счастье, следствие тогда ещё не взяло на вооружение тех страшных «особых» методов допроса, которые были повсеместно введены с июня 1937 г. Но репетировали будущий тридцать седьмой широко, с размахом и увлечением. У полномочного представителя ОГПУ по Запсибкраю (с 1928 по 1932 г. им был Л. М. Заковский) была просторная резиденция с немалым штатом, она называлась Полномочным представительством ОГПУ. Вне стен резиденции у ПП ОГПУ была широкая сеть помощников, как официальных ‒ заведующих секретной частью предприятий, организаций, учреждений, так и неофициальных, добровольных осведомителей, писавших в эти секретные части порой чудовищные и заведомо ложные обвинения на своих коллег, соседей, знакомых...
В Государственном архиве Новосибирской области (ГАНО) мне довелось читать ныне рассекреченную переписку заведующей секретной частью краевого треста «Заготзерно» Анны Ивановны Буровой. Любопытно, что проживала она в том же доме по улице Державина, 7, в котором жил в 1928‒1929 гг. и увековечил этот адрес на титуле своей книги «Завоевание межпланетных пространств» Юрий Васильевич Кондратюк.
Переписка А. И. Буровой проливает дополнительный свет на нравы, обстоятельства, обстановку того времени. Поистине это живое дыхание той эпохи, хотя правильнее было бы назвать это дыхание мертвящим, смрадным... Анне Ивановне приходили доносы на белой, розовой и голубой бумаге разных размеров, на линованной и на оборотах бланков, со штампами учреждений в углу и без всяких штампов, порой даже на обёрточной бумаге. Писали чернилами, карандашом, на машинке. Подписанные и анонимные, с подписями «сотрудник», «зритель», «наблюдатель»!.. Такой-то в разговоре усомнился в пользе поголовной коллективизации; такой-то скрывает, что он лишенец, а такой-то ‒ своё происхождение, отец его «имел не меньше миллиона». Достаточно было написать, что «гр. Ворошилов... сын крупного кулака, бывший белый афицер (я сохраняю орфографию «документа». ‒ А. Р.), ‒ а брат его лишён избирательных прав, выгнан из апарата, поэтому гр. Ворошилова желаую из апарата выгнать стреском», или попросить «обратить внимание на Кармальского А. А. (чуждый сын свящетника)», чтобы Бурова придала делу нужный ход, а упомянутым в доносах людям ‒ нужное ОГПУ направление. Пересылая доносы в ПП ОГПУ, А. И. Бурова добавляла и собственные наблюдения, её, по-видимому, ценили.
Приведу один написанный ею документ, увы, характеризующий в большей степени нравы того времени, чем ничем не выделяющуюся среди других секретных сотрудников ОГПУ Анну Ивановну Бурову, ровесницу Ю. В. Кондратюка и его соседку по дому. Некий Антонов не сработался со своим начальником и решил перевестись в другое место. У его знакомого и коллеги С. Калинина в Москве, в главке, есть человек, который может этому помочь. И что же? Тут-то и возникает Анна Ивановна Бурова:
«Секретно. ПП ОГПУ тов. Хейману
Препровождаю при сем копию заявления тов. Антонова С., адресованного в Москву в/о «Заготзерно», и письма тов. Калинина С. с ходатайством о переводе его на работу в другой край. Письмо и заявление найдено в столе Антонова, вероятно, ещё не послано. Кроме того, сообщаю, что жена Антонова часто обращается за советами к Калинину. Последний, как видно, принимает горячее участие в оказании ей помощи. После свидания с Антоновым она долгое время разговаривала с ним. О чем шёл разговор, узнать не представилось возможным.
Зав. секретной частью "Заготзерна" Бурова».
Оставляю этот документ без комментариев, ибо они излишни. К счастью, о прошлом своего бывшего соседа Буровой тоже «узнать не представилось возможным». Позднее она получила специальный циркуляр, повелевающий сообщать о таких людях по всей форме:
«Полномочное представительство ОГПУ по Запсибкраю.
Спецотдел. Сов. секретно. 31 августа 1933 год. № 65647 г. Новосибирск.
Крайконторе "Заготзерно"
Спецотдел ПП ОГПУ ЗСК просит не позднее 5/IX с. г. выслать в комнату № 128 по прилагаемой форме списки на: 1) бывших офицеров, 2) бывших людей (дворяне, бывшие помещики и т. д.), находящихся на службе у вас в аппарате и подведомственных точках по городу Новосибирску. Кроме того, в дальнейшем просьба сообщать о прибывающих и убывающих лицах этих категорий (также в комнату 128).
Приложение: форма.
Начальник спецотдела Янкелевич Оперуполномоченный Суханов».
В сентябре 1932 г. Ю. В. Кондратюк «стреском» уходил из «Союзмуки» и Бурова по долгу службы должна была написать на него характеристику в ОГПУ, как на «убывающего» из её ведомства и из-под её неусыпного наблюдения. Но архивное дело начинается с более поздней даты, и эту характеристику пока увидеть не удалось. Но бог с ней, с А. И. Буровой, колёсиком адского механизма. Вернемся к её бывшему соседу, представшему перед следователем ОГПУ Кузнецовым, быть может, побывавшему и в той самой 128-й комнате, где располагался спецотдел ПП ОГПУ ‒ его статья тянула на такое «спецобслуживание».
В «деле» сохранились записки П. К. Горчакова на волю, жене Ольге Николаевне. Скорее всего, их приобщили к «делу» позднее, изъяв во время повторного обыска после ареста Ю. В. Кондратюка. В записках Пётр Кириллович описывал условия своего пребывания в заключении, в которых впоследствии, без сомнения, находился и Кондратюк: одиночная камера в сыром подвале, запрещены прогулки, чтение, запрещено даже выносить переполненную парашу, зловоние, грязные, гниющие тюфяки полны клопов… «Господи! Какой ужас – быть справедливым и настолько в этом учреждении чувствовать себя беззащитным!» ‒ писал Горчаков.
Через жену Пётр Кириллович даёт знать Кондратюку, что о нём от него истязатели ничего не узнают: «О Фырке (Фыркой, Фырчиком прозвали Кондратюка в домашнем кругу Горчаковых, нечто среднее между фыркать и Юрка, Юрчик. ‒ А. Р.) много спрашивали, об его связи с Вавиловым, его семье и т. д., но, к счастью, я ничего не знаю, ‒ не знаю где его родные, кто они, куда он тратит деньги и, наконец, кто он? Его оставят на свободе, вероятно, или на вторую очередь».
Можно не сомневаться, что на эти же вопросы пришлось отвечать потом и самому Кондратюку. Не случайно после приговора его направили в Сиблаг с диагнозом «невростения в умеренной степени»…
Но ни унижения, ни моральные и физические мучения, о которых мы можем лишь догадываться, зная сегодня о таковых из «Архипелага ГУЛАГ» А. Солженицына и других свидетельств очевидцев, не сломили его. Не раскаяние, а гордость за созданный им проект «сибирского», т. е. рубленого элеватора звучит в ответах Ю. В. Кондратюка. Он подробно объясняет его преимущества перед практиковавшимися тогда повсеместно элеваторами канадского типа ‒ из шпал, стягиваемых болтами, с горечью говорит и о противниках сибирского элеватора. Вот выдержки из протокола допроса Ю. В. Кондратюка от 5 августа 1930 г.:
«В 1929 г. элеваторы сибирского типа по Центральной элеваторостроительной программе делались в трёх пунктах ‒ Шерагул, Култук и Кутулнк и, кроме того, по строительству сибконторы «Союзхлеба» также три пункта ‒ Атадым, Тайшет и Верхнеудинск. Канадского же элеватора ‒ без сушилок ‒ в этом же 1929 г. по линии «Союзхлеба» было выстроено 9 единиц, из коих три ‒ нормальной ёмкости, 1600 тонн, ‒ Кормиловка, Павлодар и Ижорка, и шесть ‒ так называемых малых ёмкостей ‒ 5065 тысяч пудов. В том же году первые элеваторы малой ёмкости канадского типа обходились примерно во столько же, как и сибирские элеваторы нормальной ёмкости, но имели ёмкость почти в два раза меньшую и показали полную свою неприспособленность к современным темпам хлебозаготовок... Помимо того, что всякие новшества вообще и всюду, как правило, обычно встречают со стороны специалистов более или менее упорное сопротивление, в данном случае я предполагаю значительное влияние на это отношение к сибирскому проекту того факта, что этот проект был выдвинут вместо того ‒ канадского типа, на котором с небольшими изменениями наше деревянное строительство основывалось почти с самого начала, и тем самым успех сибирского проекта как бы подрывал престиж и авторитет правления, правленской проектировки в части деревянного строительства».
В делах следствия мелькают упоминания об ещё одном, до сих пор не известном проекте Ю. В. Кондратюка ‒ проекте передвижного элеватора. Копии письма о нем в «Союзхлеб» фигурируют в протоколе обыска Ю. В. Кондратюка, о нём упоминает и П. К. Горчаков, который, вероятно, был соавтором этого проекта. В записке из заключения О. Н. Горчаковой Пётр Кириллович пишет: «Неужели же Кондратюк передаёт и проект передвижного элеватора?! Это будет ‒ ужас! Но не думаю ‒ настолько он должен быть всё-таки товарищем».
Ни рукописи, ни труды Кондратюка, посвящённые вопросам межпланетных полётов, не фигурируют ни в протоколе обыска, ни в материалах следствия. Остаётся предположить, что, опасаясь ареста, Юрий Васильевич надёжно спрятал их. Что пришлось ему выдержать? Он был на грани отчаяния, понимая, что спасти его может только чудо. С тревогой прислушивался к вопросам следователя, к обвинениям ‒ не прознали ли главного? Постоянно думал об этом в камере, чувствуя, что эти мысли, этот кошмар сведут его с ума. Рассказать все о себе? Но это ‒ верный конец.
Кондратюк с грустной усмешкой вспомнил о Николае Кибальчиче, о котором прочитал в книге Я. Перельмана «Межпланетные путешествия». В ночь перед казнью русский учёный-революционер набросал в царских застенках проект ракетного корабля, к счастью, дошедший до потомков, и тем самым вошёл в историю науки. А он, Кондратюк? Он успел опубликовать книжку. Если не пропадут рукописи неопубликованных глав, то, может быть, и о них со временем узнают. Хорошо бы как-то передать их компетентным людям. Но как? Восстановить в камере эти главы? Отберут и, того и гляди, пришьют ещё что-нибудь. К тому же бумагу выдавали буквально клочками ‒ для прошений. Была ещё надежда, что недоразумение выяснится, всех их освободят, но эта надежда посещала его все реже.
Шли дни и ночи нескончаемых мук, они вырастали в месяцы заточения.
Постановление по предъявленному обвинению было вынесено Ю. В. Кондратюку: 4 сентября 1930 г.: «Гр. Кондратюк Ю. В. достаточно изобличён в том, что, будучи помощником районного инженера «Хлебостроя» по строительству элеваторов, мехамбаров и зерносушилок на территории Сибири, на протяжении 1927‒1930 гг. являлся выполнителем вредительских действий, намечавшихся существующей вредительской организацией при строительстве элеваторов, направленных к срыву последнего.
Методом вредительских действий Кондратюка является допущение ряда конструктивных недочётов при строительстве, предопределяющее срыв последнего, так и систематические переборы в работе готовых сооружений, затяжка строительства путём задержки составления проектов, высылки чертежей и оборудования на точки строительства, несвоевременная дача заказов на оборудование и тому подобное, что также вело к срыву строительства».
И снова тянутся месяц за месяцем мучения…
Лишь 3 марта 1931 г. вынесено постановление об окончании следствия: «дополнительных моментов, имеющих значение для дела, не выявлено...»; 18 марта 1931 г. заключённый Ю. В. Кондратюк проходит медицинское освидетельствование, а 26 марта материалы следствия направляются в Москву.
И только 10 мая 1931 г. заседание судебной коллегии ОГПУ в Москве выносит приговор ‒ судят, заметим, заочно ‒ по присланным материалам.
Из протокола заседания судебной коллегии: «Горчакова Петра Кирилловича, Лучинина Петра Александровича ‒ заключить в лагерь сроком на пять лет, считая срок первому со 2 мая, а второму с 3 декабря 1930 г.
Курова Петра Васильевича, Беляева Василия Григорьевича, Кондратюка Юрия Васильевича, Аксенова Тимофея Васильевича ‒ заключить в концлагерь сроком на три года, считая первым двум срок с 11 ноября, а последним двум ‒ с 30 июля 1930 г.».
В присланной выписке из протокола заседания судебной коллегии ОГПУ, пришедшей в Новосибирск несколько дней спустя, сообщалось, что подследственные осуждены в соответствии с вышеприведенным приговором, предписывалось заключить их в Сиблаг, «свидания разрешаются на общих основаниях».
Так в биографию Ю. В. Кондратюка вошла судимость по статье 58‒7 ‒ клеймо, сопровождавшее его до самых последних дней его жизни. Лишь в 1970 г., почти 30 лет спустя после гибели и через 40 лет после описываемых событий, Ю. В. Кондратюк был полностью реабилитирован. А тогда...
Тогда ему, как и всем его товарищам по «делу», предстояло влиться в ряды новосибирских лагерников. Они были направлены на строительство завода горного оборудования (ныне Новосибирский авиационный завод имени В. П. Чкалова). Не тяжкий физический труд и не работа на стройке пугали Кондратюка. Он боялся другого ‒ долгих вечеров и ночей на лагерных нарах, отчаяния, постоянных мыслей о страшной опасности, нависшей над ним, ‒ ему казалось, что его тайна близка к раскрытию. Боясь сойти с ума от мыслей, едва не доконавших его ещё во внутренней тюрьме в период следствия, Кондратюк обратился к лагерному начальству с просьбой дать ему какую-нибудь умственную работу, связанную с расчётами, чтобы хоть как-то отвлечься. Через некоторое время его спросили ‒ не знаком ли он с шахтным оборудованием?
‒ Да, немного, ‒ ответил Юрий Васильевич, вспомнив свои гимназические годы, «Туннель» Келлермана и свою работу над проектом сверхглубокой шахты к недрам Земли, во время которой он перечитал тогда массу специальной литературы и о земной коре, и о существующем шахтном оборудовании, и о маркшейдерском ремесле. Шахтное так шахтное, сейчас ему было всё равно.
Разумеется, он понимал, что работу над проектированием ему не дадут, ответственных расчётов не поручат. И он буквально набросился на совершенно несложную для него работу, которую ему принесли: проверку расчётов проектов шахтных копров, сделанных в Германии, Англии, Америке... Что это расчёты шахтных копров, он догадался сам. Ему снисходительно разрешили лишь проверить правильность «цифири».
Сделаем небольшое отступление, чтобы понять, как это произошло. В июле 1930 г., учитывая крупный объём капиталовложений в строительство на Кузбассе (свыше 1 млрд. рублей) и необходимость концентрации всего строительного дела в одном органе, ВСНХ учредил Всесоюзный трест «Кузбасстрой». Программа треста, объединившего под своей эгидой самые различные ‒ промышленные и гражданские, строительные и проектные организации, предусматривала на 1930‒1931 гг. производство строительных работ на сумму 130 млн. рублей.
Проектную мастерскую «Кузбасстроя» в Новосибирске возглавил Николай Андреевич Чинакал, сорокадвухлетний учёный, будущий член-корреспондент Академии наук и директор Института горного дела Сибирского отделения Академии наук СССР. В первое время Особое проектное бюро № 14 под его руководством занималось привязкой готовых зарубежных проектов к строительству в Кузбассе. Проверку «цифири» в этих расчётах, из осторожности вначале дублируемую, поручили заключённому Ю. В. Кондратюку, уступая его просьбам.
Далее случилось неожиданное
Никому из проектной мастерской неизвестный зэк не только проверял расчёты, находя и исправляя в них ошибки, но и писал сопроводительные записки, в которых выражал своё мнение о пригодности, а точнее ‒ о непригодности импортных проектов шахтных копров в условиях Кузбасса. Ведь они были рассчитаны на небольшую, маломощную угледобычу, на иные залегания угольных пластов, на другие сорта угля.
После того как неведомый Н. А. Чинакалу Кондратюк (учёный справился о фамилии добровольного помощника и навёл о нем справки) в непостижимо короткие сроки пересчитал предложенные ему проекты и дал по ним дельные замечания, свидетельствующие о знании им предмета, а также отрицательное заключение о их пригодности, руководитель проектного бюро понял, что имеет дело с умным и грамотным специалистом. Факт заключения Кондратюка, не скрывал впоследствии Н. А. Чинакал, вызывал в нем всё же изрядную долю недоверия. И чтобы развеять его, Чинакал, получив очередную порцию забракованных Кондратюком иностранных проектов, пробурчал представителю ОГПУ, связывающему Особое проектное бюро с его бесплатным и добровольным помощником:
‒ Если он такой умный, этот ваш Кондратюк, то пусть сам подскажет, какой же проект, по его мнению, годится. Что эти не годятся ‒ мы и сами видим...
Кондратюк уже и сам думал об этом, и новое задание не застало его врасплох. Он в общих чертах набросал эскиз совершенно необычного сооружения ‒ копра башенной оригинальной конструкции, имеющего эллиптическое основание и тонкостенную железобетонную оболочку. Копёр должен был возводиться в скользящей опалубке, то есть так же, как возводились железобетонные элеваторы.
Получив этот проект из заключения, Н. А. Чинакал окончательно понял, каким ценным сотрудником для его бюро оказался бы этот неведомый Кондратюк, будь он на свободе или хотя бы в высылке ‒ в бюро было немало таких. А что, если договориться с ПП ОГПУ об этом варианте? Николай Андреевич начал трудные хлопоты, о чём известил Кондратюка. Тот, в свою очередь, просил похлопотать и за П. К. Горчакова, под тем предлогом, что идея копра оригинальной конструкции ‒ их общая.
Для начала удалось перевести Кондратюка и Горчакова на работу в проектное бюро № 14. Они оставались заключёнными, их бумаги ещё рассматривались где-то наверху, но уже появилась надежда. Условия стали лучше ‒ отсутствие конвоя, паёк. И всё же вечером приходилось возвращаться в лагерь.
Во изменение приговора от 10 мая 1931 г. судебная коллегия ОГПУ 18 ноября 1931 г. приняла следующее решение: прежний срок наказания оставить в силе, но на оставшийся срок применить «высылку Кондратюка и Горчакова в Западную Сибирь для работы на предприятиях "Союзхлеба" и "Хлебостроя"».
У Б. И. Романенко, В. И. Севастьянова, Н. В. Никитина и других сказано не о высылке, а о ссылке Ю. В. Кондратюка и П. К. Горчакова. Предвижу недоумение и непонимание современного читателя (признаюсь, что и сам через это прошёл): какая, собственно, разница и что означает и то и другое в применении к людям, уже живущим в Западной Сибири?
Разъяснение, оказывается, требовалось не только сейчас, но и тогда, в том числе исполнителям подобных приговоров.
«РСФСР, Н. К. Ю. Управление Краевого Прокурора Западно-Сибирского края. От 15 июля 1932 г. № 1131/с. Секретная часть. Сов. секретно.
Всем уч. и гор. прокурорам Западно-Сибирского края.
Ввиду отдельных жалоб административно высланных и ссыльных о распространении на них непредусмотренных законом ограничений и отсутствия в местных прокуратурах руководящих материалов для разрешения этих жалоб, сообщаются для сведения и руководства нижеследующие основные положения:
1. Существуют три вида административной высылки по линии ОГПУ:
а) высылка из определённого города, района, области, края или республики;
б) высылка из местности, где высылаемый проживает, с запрещением проживания ещё в других шести областях (местностях) Европейской части Союза («минус 6»). Кроме того, м. б. специально оговорено запрещение проживать в пограничных городах;
в) высылка из местности, где высылаемый проживал, и, кроме того, запрещение проживать в других 12 областях и местностях («минус 12»), в том числе во всех пограничных районах и всех центральных (городах и районах областей и краёв).
2. Высылка с запрещением проживать ("‒6" и "‒12") в ряде пунктов и местностей. Может сопровождаться прикреплением к определённому месту для проживания, причём это место выбирает сам высылаемый в пределах не запрещённых ему для проживания местностей.
3. Высланные выезжают из запрещённых для них местностей в указанный им срок и в незапрещённых местностях имеют право свободного передвижения...
6. Административная ссылка отличается от административной высылки тем, что ссыльным место обязательного поселения указывают органы ОГПУ в предусмотренных в особом списке районах.
Краевой прокурор ЗСК Мерэн».
По жестокой казуистике этих положений на Кондратюка и Горчакова распространялись пп. 2 и 3 этого документа. В пределах Западной Сибири они могли свободно передвигаться, местом жительства ‒ в тех же пределах ‒ выбрали Новосибирск. Что же касается направления на работу на предприятия «Союзхлеба» и «Хлебостроя», то тут уже вмешался Н. А. Чинакал. Получилось, что они остаются работать там же, в проектной мастерской «Кузбасстроя», только из статуса заключённых переходят в «административно высланные».
Что ни говори, а почти два года Сиблага, из которых более полугода они провели в одиночных камерах, в подвалах внутренней тюрьмы ОГПУ, без права передач, оказались позади.
Правда, с освобождением не спешили ‒ ждали бумаг. Справки об освобождении из Сиблага ОГПУ, датированные 28 апреля 1932 г., послужили «видом на жительство» в Новосибирске, с последующим запрещением проживания в Москве, Ленинграде и погранполосе. Спустя годы, впервые получив паспорт, Юрий Васильевич, по воспоминаниям Н. В. Никитина, говорил: «Паспорт нужно беречь как зеницу ока. Отдам левую руку за паспорт».
«Видимо, освобождение из ссылки принесло много хлопот и неприятностей», ‒ комментирует Н. В. Никитин эти слова Кондратюка. Никитин так никогда и не узнал, какая буря творилась в душе Юрия Васильевича в тот момент, когда он твёрдо «отдавал руку» за первый в жизни настоящий документ на имя Кондратюка.
А пока с видом на жительство и ежемесячной обязанностью являться на отметку в комендатуру ОГПУ Ю. В. Кондратюк и П. К. Горчаков возвращаются в свою квартиру на улице Максима Горького. Устраиваться в систему «Союзхлеба» ‒ «Хлебостроя» они не спешат, предпочитая быть вольнонаёмными сотрудниками проектной мастерской «Кузбасстроя». Да и Н. А. Чинакал не торопится с ними расстаться...
Бумаги Юрия Васильевича и его книги сохранились. По его старому адресу к нему приходили письма от Я. Перельмана, В. Ветчинкина, К. Циолковского, но ответа, по понятным причинам, они не получили.
С грустью прочитал Кондратюк письмо Я. Перельмана с предложением организовать в Новосибирске по образцу и подобию московской новосибирскую группу изучения реактивного движения (ГИРД). Как все это было теперь нереально!..
В «Кузбасстрое» занимались тоже отнюдь не деревянным зодчеством, и время от времени Юрий Васильевич ощущал недостаток своих знаний, особенно по входящим в моду железобетонным конструкциям. Он просил свести его с дельным специалистом по железобетону. Его познакомили с Николаем Васильевичем Никитиным, будущим автором 540-метровой железобетонной телебашни в Останкино.
Трудно представить себе более счастливую встречу двух талантливейших инженеров! Выпускник Томского технологического института Н. В. Никитин ещё в студенческие годы, занимаясь в исследовательской группе под руководством профессора Н. И. Молотилова, изучил все тонкости расчётов железобетонных конструкций и даже имел собственную теорию расчёта рамных, арочных и иных железобетонных сооружений. Он не был кабинетным теоретиком ‒ за его плечами уже был немалый опыт работы на стройках десятником и прорабом, он умел и руками довести до реального воплощения любую рассчитанную им конструкцию.
Николай Васильевич Никитин всю оставшуюся жизнь с благодарностью вспоминал дружбу с Юрием Кондратюком, оставил рукописные воспоминания о нем, по сей день не опубликованные полностью. Обратимся к ним:
«Новосибирск. Здесь в 1931‒1933 гг. я работал в строительном отделе ПП ОГПУ и одновременно по совместительству (тогда это было очень принято) в проектной мастерской «Кузбасстроя». Здесь мне как-то в 1932 г. сказали, что со мной хочет посоветоваться их сотрудник, и познакомили с Юрием Васильевичем Кондратюком. Это был высокий черноволосый человек, лет на 10 старше меня, с чёрной небольшой бородкой и с большими чёрными же глазами. Он проектировал фундамент угледробилки. Угледробилка ‒ небольшое в плане, но довольно высокое кирпичное здание. Юрий Васильевич показал мне свои расчёты. Меня поразил совершенно необычный подход к задаче. Обычно, проектируя фундамент, мы собираем нагрузку на характерный погонный метр его.
Юрий Васильевич поступил совершенно иначе. Он определил вес всего здания в целом, добавил к нему вес оборудования и на эту суммарную нагрузку подобрал подошву фундамента. Такой подход значительно умнее, чем традиционный. Юрий Васильевич не знал только, сколько весит чистый пол, какой толщины нужно принимать кирпичные стены. Мы продолжали встречаться в «Кузбасстрое», и вскоре Юрий Васильевич предложил мне сделать небольшую работу. Я пригласил его к себе домой. Сделать нужно было проект необычного сооружения. Это был шахтный копёр в скользящей опалубке. Юрий Васильевич не разумел в расчётах железобетонных конструкций, а это как раз было моей специальностью. Юрий Васильевич, видимо, хотел предложить этот проект «Кузбасстрою» в замену традиционному рамному копру с наклонной ногой-упором. В скользящей опалубке делают обычно элеваторы, и Юрий Васильевич был знаком с этой техникой. Копёр представлял собой полый цилиндр с эллиптическим планом и тонкими железобетонными стенками. Вверху этот цилиндр переходил к квадратному плану, чтобы дать место наклонному тросу подъёмника. Конструкция понравилась мне опять же за свежесть и новизну. Посчитал я толщину стенок, подобрал арматуру, сделал чертёж, определил расход материалов. Не знаю, что сталось с этим предложением. Наверное, забраковали, как всегда это делается, когда с новой идеей приходит человек со стороны».
В письме новосибирскому исследователю биографии Ю. В. Кондратюка Я. Е. Шаевичу, написанном 11 июля 1959 г., Никитин вкратце поведал ту же историю:
«Юрий Васильевич был самым талантливым инженером, которого мне пришлось встретить за всю мою жизнь, ‒ писал Никитин. ‒ ...Сейчас, по прошествии 27 лет, я думаю, что такой копёр был бы вполне рациональным во всех отношениях, как в отношении способа его возведения, так и в его конструктивной схеме. Не знаю, какова судьба этого предложения, то есть, кто его хоронил и по какому разряду».
Попытка создать вместе с Никитиным рабочий проект копра относится к 1932 г., как всюду указывает Николаи Васильевич. Первый эскизный проект Кондратюк сделал, ещё находясь в заключении. Были, однако, попытки завершить проект и до встречи с Н. В. Никитиным.
Ещё находясь за решёткой, Ю. В.Кондратюк с П. К. Горчаковым 8 сентября 1931 г. подают заявку на изобретение башенного железобетонного копра, возводимого в скользящей опалубке. Авторское свидетельство на это изобретение они получили много позже, в конце февраля 1934 г. В ноябре 1931 г. в «Горном журнале» за подписями П. Горчакова и Ю. Кондратюка публикуется статья «Железобетонный копёр башенного типа, выполняемый в подвижной опалубке». В этом же номере журнала опубликована их статья «Применение бетона высокого сопротивления к постоянной крепи шахтных стволов», а во втором номере «Горного журнала» за 1932 г. ‒ статья Горчакова и Кондратюка «Проходка шахт с механизацией опалубной, бетонной и породоуборочной работ».
Московский киносценарист К. И. Орлов нашёл машинописные рукописи этих статей с авторской правкой и автографами Ю. Кондратюка. Я видел эти рукописи. Подпись Горчакова на них отсутствует, его фамилия явно допечатана или дописана рукой Кондратюка позднее.
Что же означает это сомнительное соавторство, над причинами которого размышляют сегодня многие исследователи? Есть предположение, что, проникнув в тайну прошлого Ю. В. Кондратюка, П. К. Горчаков попросту шантажировал его в дальнейшем.
В переписке Горчакова с женой О. Н. Горчаковой, упоминается тётка Кондратюка», живущая в Киеве, т. е. мачеха А. И. Шаргея ‒ Кондратюка Е. П. Кареева. Вероятно, такую легенду они и знали. Но даже если Горчаковы были посвящены в историю перемены имени Шаргея-Кондратюка, то уж вряд ли шантажом со стороны Горчакова объясняются их дружественные с Кондратюком отношения, сохранившиеся вплоть до гибели Юрия Васильевича. Не Горчаков теперь стал покровителем Кондратюка, а наоборот, Кондратюк всячески помогал Петру Кирилловичу, в прямом смысле спасая его. Ведь их творческая состоятельность стала вопросом жизни!
К тому же оба надеялись, доказав свою полезность и творческий потенциал, смягчить свою участь, отмести павшую на них тень наветов, смыть клеймо врагов, вредителей. Не будем забывать, что их соавторство зародилось на нарах Сиблага, где Горчакову предстояло провести почти вдвое больший срок. То ли Горчаков упросил Кондратюка считать его в своих работах соавтором, то ли сам Кондратюк решил помочь товарищу по судьбе ‒ мы не знаем. Так или иначе, Кондратюк дописывал фамилию Горчакова к своим статьям и авторским изобретениям. Заметим и тот факт, что к заявкам на изобретения дописывал не всегда, что также ставит под сомнение версию шантажа со стороны Горчакова.
Какую же долю вносил П. К. Горчаков в их соавторство? Пётр Кириллович был на 9 лет старше Кондратюка (а по легенде Кондратюка на 12), имел диплом инженера-строителя, окончив Петербургский институт путей сообщения и Петербургский технологический институт (с отличием). До 1921 г. он работал на железной дороге, затем, с 1921 по 1924 г., был прорабом «Госстройконторы», перешёл в «Хлебопродукт», выдвинулся в руководители кустового объединения по Краснодарскому краю, где и встретился с Ю. В. Кондратюком. Был ли у Горчакова инженерный и изобретательский талант? Сотрудничавшие с ним в Новосибирске, Харькове, Москве ставят наличие такового под сомнение. Главным ценным качеством Горчакова, вспоминают они, был талант организатора, он брал на себя всю организационную сторону дела, привлечение нужных людей, переписку, проталкивание, добычу нужного оборудования и документов, представительство» ‒ словом, то, чего не умел и не любил делать Ю. В. Кондратюк.
На улице Максима Горького в деревянном доме № 120, в котором вновь поселился с Горчаковыми Юрий Васильевич, стал бывать и новый друг Кондратюка Николай Васильевич Никитин. Однажды, обсуждая очередную идею Кондратюка, Никитин заметил, что, поскольку её не удаётся никак пробить здесь, в Новосибирске, следовало бы либо Кондратюку, либо Горчакову съездить в Москву и там добиться положительного решения вопроса. Юрий Васильевич переглянулся с Горчаковым и после долгой паузы, наконец, горько произнёс: «Нельзя. Мы ведь с Петром Кирилловичем ‒ люди "сидячие"...»
Чтобы удостовериться в невиновности их обоих, обратимся к документу, появившемуся много лет спустя:
«В Судебную коллегию по уголовным делам. Протест в порядке надзора.
...В материалах дела нет никаких данных о том, что в системе «Хлебостроя» существовала вредительская организация. В деле нет данных о том, что Кондратюк, Горчаков, Лучинин, Куров, Беляев, Аксёнов преднамеренно совершали какие-либо преступные действия. Во втором томе дела имеются акты, докладные записки, другая ведомственная переписка, из которой видно, что при строительстве в Сибири элеваторов, хлебоамбаров и зерносушилок в 1927‒1930 гг. допускался ряд недочётов и упущений, главным образом ‒ вследствие несвоевременной присылки рабочих чертежей и оборудования из Москвы от вышестоящей организации, что задерживало окончание строительства. Но следствием не установлено, кто именно является ответственным за эти недостатки и упущения, имеют ли к ним отношение привлечённые по данному делу лица.
При расследовании настоящего дела следователями допущены грубые нарушения закона, руководивший следствием и утвердивший постановление-определение обвинения ПП ОГПУ по Запсибкраю Заковский осуждён к высшей мере наказания. Исходя из изложенного, следует прийти к выводу, что Кондратюк, Куров, Беляев, Аксёнов, Горчаков и Лучинин осуждены совершенно необоснованно.
Генеральный прокурор СССР, государственный советник юстиции Р. Руденко.
29 февраля 1970 г.».
18 мая 1970 г. определением Коллегии Верховного суда СССР постановление коллегии ОГПУ от 10 мая 1931 г. было отменено как незаконное и все осуждённые по этому делу были полностью реабилитированы.
Обратим внимание на один из парадоксов этой истории: в ней столкнулись судьбы двух людей, тщательно скрывавших своё подлинное имя. Раскрытие их тайны для обоих было смерти подобно.
Один из них, осуждённый по 58-й статье, не волен был распорядиться даже собственной судьбой. Другой стал вершителем судеб тысяч людей. «За боевые заслуги по борьбе с контрреволюцией и бандитизмом» имел награду ‒ орден Красного Знамени. Одним росчерком синего карандаша он утвердил сфальсифицированное обвинение по результатам следствия хлебостроевцев, которым сам же и руководил.
Механик, помощник районного инженера «Хлебостроя», автор тоненькой книжки, выпущенной на собственные сбережения и под чужим именем, уклонившийся от публикации своих биографических данных в специальном издании Н. А. Рынина, «полагая, что чисто личные стороны моей жизни не представляют особого интереса...» И чекист, бурная революционная биография которого печаталась в Сибирской советской энциклопедии и в ряде других изданий, полномочный представитель ОГПУ по Западно-Сибирскому краю.
Юрий Васильевич Кондратюк, он же Александр Игнатьевич Шаргей, перенёс все выпавшие на его долю тяготы, сохранил тайну своего имени до наших дней. Его имя, и первое, и второе, ничем не запятнанное, вписано в историю нашего Отечества.
Леонид Михайлович Заковский, он же Генрих Эрнестович Штубис, 29 августа 1938 г. был осуждён по статьям 58‒6, 58‒8 и 58‒11, приговорён к высшей мере наказания и расстрелян.
Вот уж, как писал впоследствии Ю. В. Кондратюк, «действительно всё получается в жизни наоборот...»
