Песок, солнце, темно-синие волны; ветер глушит монотонным шумом все звуки; ровное небо без единого облака. Мерцание, шелест, сон. Рядом на лежаке — белая раковина, она лежит на скомканном парео, не давая ему улететь; в тростниковом углу под зонтом — полосатая тень.
Мимо медленно идет девушка в пестром лиловом платье и розовом хиджабе. В руке плеер, вдоль смуглых щек — проводки наушников. Она поет, не видя никого вокруг, мягкие туфли утопают в песке. Рукава и подол ее платья, шаровары, край платка цвета дикого шиповника — все развевается от ветра; голос, выпевая непонятную мелодию, то пропадает, то возникает снова… Закрыв глаза, Рита еще долго видит нежно-округлый, как у ребенка, абрис ее щеки, маленькие темные губы, глаза в тени длинных прямых ресниц. Сквозь сон возникает ленивая мысль — нет-нет, так нельзя, это слишком красиво, слишком ярко, всё — слишком… Три дня, отведенные для отдыха от холодной и нервной московской весны, истекли, пора уже достать камеру и уехать отсюда, куда угодно, хотя бы в соседний город — кажется, там какой-то порт… Ходить, приглядываться, снимать, покупать всякую чепуху в лавках, но — ветер, ветер… Лежать, слушать, не думать ни о чем…
* * *
Только четыре дня назад Рита шла по студийному коридору вслед за шефом, догоняла, растерянно лепетала какие-то фразы, а тот, не сбавляя темпа бодрого шага, улыбался через плечо и весело перебивал ее:
— Ну какой же теперь отпуск? Сейчас самый аврал.
— Да у нас уже полгода аврал! — отчаянно возражала она.
— А новогодние каникулы?
— Целых два дня?
— Ты, Маргарита, погибели моей хочешь…
Она остановилась, безнадежно выдохнула:
— Да какая погибель… — и пошла обратно, вдруг люто возненавидев его аккуратно подстриженный затылок, улыбочку сенатора-демократа, белую полоску манжета и мягкий блеск часов на запястье.
Однако вскоре все разрешилось. Уже через час Рита шагала к метро, с раздражением вспоминая недоуменный взгляд секретарши, смятый лист заявления, нервную начальственную усмешку и торопливое «хорошо, хорошо». Не верилось ни в завтрашний отъезд, ни в существование теплого моря и летней одежды. Просто хотелось немного солнца.
На газонах таяла короста старого льда с крапинами перезимовавших окурков, шелестели колеса проезжающих мимо машин, взметающих бурые брызги. Между домами ненадолго возник в небе желтоватый свет, бледный, как спитой чай. Проявился — и тут же исчез за плотно сомкнувшимися серыми облаками.
* * *
Во время ужина у соседнего столика вдруг засуетились официанты — стали передвигать стулья, поправлять скатерть, что-то быстро приносить и уносить. Когда переполох немного утих, к столу подкатили инвалидное кресло, в нем сидел старый араб в бледно-голубом джемпере из тонкой шерсти и в светлых брюках, голова его была обернута шемагом из белой ткани. Араб был стар, очень стар, почти мертв. Он сидел, прикрыв глаза и опустив голову, и его лицо — узкое, морщинистое, с плоской щеточкой белых усов, не имело вообще никакого выражения. Он напоминал джинна, которого продержали в закрытой посудине лишние две тысячи лет. Рядом с ним остановилась довольно пожилая миловидная тетушка — невысокая, полная, со сдобными румяными щечками, оттененными белизной шелкового платка. Она, улыбаясь, заговорила с менеджером ресторана, и тот почтительно застыл, слегка подавшись к ней в полупоклоне. На запястье у женщины покачивалась и мерцала стразами крошечная атласная сумка.
Рита пожалела, что не взяла с собой маленькую цифровую камеру. В отсутствие привычного инструмента взгляд жадно фиксировал детали: багажную бирку на подлокотнике инвалидного кресла, вялую руку старика, перстень с овальным сердоликом. Впрочем, открыто снимать прямо здесь, в ресторане, пожалуй, не стоило.
В сторону арабского семейства обернулась молодая пара, сидевшая за соседним столиком слева — скорее всего, эстонцы: блондин с розовым носом и его подруга, миниатюрная шатенка с остренькими бледными плечами. Они что-то сказали друг другу, согласно кивнули и замерли. Рита обернулась тоже.
За спинкой инвалидного кресла мягко проскользнула девушка в розовом хиджабе, та самая, что днем шла по пляжу. Она наклонилась к старику, подвинула к нему ближе столовые приборы, развернула салфетку, заправила углом за вырез его джемпера и села рядом. Араб ожил. Он открыл глаза, и на его лице стала медленно проявляться улыбка.
Эстонец с обгоревшим на солнце носом застыл, приоткрыв рот. Как энтомолог, озадаченный незнакомым узором бархатистых крыл, он, не мигая, смотрел на девушку в хиджабе. Его подруга что-то тихо спросила, а потом, дожидаясь ответа, несколько секунд задумчиво изучала его профиль. Он, будто очнувшись от наваждения, повернулся к ней, ответил и стал быстро есть, запивая пивом из высокого бокала.
Судя по всему, эта парочка приехала только сегодня днем — еще незагорелые, немного растерянные, возбужденные. Оба были в высоких ботинках на толстой подошве и в колониальных шортах; она — в желтой майке, с широким медным браслетом на тонком запястье, он — в клетчатой ковбойке, на шее амулет на коротком шнурке. Обоим явно не хватало пробковых шлемов, кожаных планшетов и портупейного перекрестья истертых ремней поперек выгоревших рубах-сафари.
Рита украдкой усмехнулась, представив фотосессию на фоне бархана: закатанные рукава, лица, руки и колени с давним, будто навсегда приставшим загаром, выгоревшие ресницы и брови... Рядом надменный верблюд с опущенными глазами — косматый загривок, седло, бахрома полосатой попоны. Белая улыбка черного гида. Ветер.
«Надо уехать куда-нибудь, — снова подумала Рита, — завтра, как только немного спадет жара. Надо уехать!»
* * *
Небо по вечерам становилось оранжевым, с тем красноватым оттенком, который и назавтра обещает все тот же зной и все тот же шелест. Потом все чернело, над морем всплывала косматая мутная луна, озаряла безумным неоном полнеба, пряталась за черными углами домов и появлялась над крышами — ровная, налившаяся белым холодным светом.
Утром снова слепящее солнце и ветер — постоянный, одуряющий, ровный. Длинный пустой пляж, в песке обломки раковин и кораллов, похожие на косточки маленьких доисторических уродцев. Дорожка через кущи искусственного оазиса, пульсирующий обрывок радуги над газонным фонтанчиком, красные лепестки на серых панелях, падающий с картонным звуком лист фикуса.
В холле белое от солнца сияющее плетеное кресло — и другое, в тени, точно такое же, но сумрачное, с голубой подушкой на сиденье. В номере — душ с опасной водой, слегка отдающей болотом, мерное гудение кондиционера, капли на коричневых плечах. В зеркале незнакомо спокойное лицо с неожиданно темным загаром. За окном ветер. Сквозь москитную сетку виден перебирающий длинными листьями банан и рядом — наклоняющая шевелюру лохматая пальма.
Рита достала из шкафа кофр, открыла. Внутри тускло блеснули бока двух камер, черные крышки объективов. Вспомнилась ее мартовская выставка, веер узких проспектов на столе — «Северное барокко», в зале несколько знакомых и два-три случайных посетителя. И в первый же день — явление бывшего преподавателя ее курса, Каледина, огромного, в распахнутой куртке, в красном шарфе поверх черного свитера. Он внимательно и неторопливо разглядывал фотографии, хмурился, задумчиво поглаживая ладонью бороду, отступал, подходил, наклонялся. Потом произнес:
— Неплохо… — И, подумав, уточнил: — Вот это. И, пожалуй, вот это. Если не подходить очень близко…
А после, виновато улыбнувшись, вздохнул:
— Слишком много логики, — попрощался и вышел. Рита видела в окно, как он закурил у входа и зашагал в сторону трамвайной линии.
Она раскрыла путеводитель, нашла на карте ближайший город или, скорее всего, высушенное солнцем подобие города — наверняка дома, похожие на старые обувные коробки, редкие прохожие, короткие тени, белый асфальт. Впрочем, там еще есть небольшой грузовой порт. «Посмотрим…» — она расчесала короткие волосы, еще влажные после душа, надела белую тунику с длинными рукавами, купленную здесь же, в отеле, легкие широкие брюки, сандалии. Чтобы ничего не забыть, мысленно перечислила содержимое небольшой брезентовой сумки (камера, светосильный объектив, «зум», пара оттененных фильтров), тронула ладонью боковой карман (деньги, часы), взглянула в зеркало, накинула на плечо ремень и вышла из номера.
* * *
У входа притормозил небольшой автобус; Рита едва успела встать на подножку, как он снова тронулся и покатил, не закрывая дверей. Пахнуло горячим винилом сидений, поплыли назад въездные ворота отеля, витрины магазинов под белыми, синими, полосатыми маркизами.
Из дверей сувенирной лавки вышел знакомый эстонец, следом появилась его подруга. На обоих были одинаковые шляпы, похожие на пробковые шлемы.
Слева потянулся блеклый песок и яркое двухцветное море — синее и светло-зеленое.
Впереди Риты сидел старик в белом бурнусе, дальше — еще четверо или пятеро пассажиров, все в чем-то легком, подрагивающем и развевающемся от ветра.
В песке вдоль дороги все время что-то мерцало. Приглядевшись, Рита увидела, что это осколки битых бутылок. «Надо же, как все просто!» — она закрыла глаза и вдруг осознала, что улыбается с того самого момента, как увидела двух эстонцев в новых шляпах. В гуле автобусного двигателя слышалась какая-то мелодия — вроде той, что пела девушка в розовом хиджабе.
* * *
Когда она открыла глаза, по обе стороны дороги до самого горизонта тянулись пески. Вдали синели прозрачные зубчатые горы. Рита огляделась вокруг — пассажиры в салоне были другие, исчез старик в белом бурнусе и еще двое, в чем-то полосатом и легком. Справа сидела женщина в чадре: маслянистый взгляд темно-карих глаз, на поручне — небольшая ухоженная рука с заостренными пальцами.
Рита пересела на пустое заднее сиденье, посмотрела в окно — там, где убегающее шоссе истончалось и исчезало, виднелась серая полоса домов, портовый подъемный кран и два знойно дрожащих минарета. Хватаясь за поручни, она подошла к водителю, тот обернулся и бодро оскалился. Он что-то говорил и кивал, показывая коричневым пальцем на дорогу, потом на часы. Рита поняла — через сорок минут будет другой город. Водитель произнес длинное двойное название, на слух — как хруст и шорох со сдвоенным «а» между ними. Глянул на Риту и, заметив ее растерянность, снова улыбнулся.
* * *
Городок начался с фанерных лачуг, с застывшего в задумчивости верблюда под вывеской автомастерской, с женщины в длинном цветастом платье и черном платке, ведущей за руку рассеянно озирающегося мальчишку. Дальше дома становились выше, но громоздились кое-как, будто каждый хотел выглянуть из-за предыдущего, но при этом все окна и витрины были наглухо зашторены или закрыты ставнями. На веревках, протянутых вдоль балконов, сушилось тряпье, ковры и попоны, на стенах пестрели вывески, исписанные разноцветной хвостатой вязью, висели рекламные растяжки, похожие на тряпье и попоны. Все как будто струилось снизу вверх, мелькало и плавилось, и над всем в эмалево-синем небе высились прозрачные копья минаретов.
На небольшой площади, кое-как мощеной серыми каменными панелями, автобус остановился. Шофер взглянул на Риту в зеркало, показал пальцы — «восемь». Рита кивнула ему в ответ — «да-да, помню» — и, уже выйдя из автобуса, махнула рукой.
Рядом с автобусной остановкой, у темной витрины с кальянами, под навесом сидел старик в белых, чисто выгоревших одеждах, с редкой бородой и темными руками. Перед ним стояло тонкое сооружение, похожее на древний алхимический прибор. Рядом по стене вился перекрученный стебель какого-то растения — высохший, мертвый, но у самой крыши неожиданно распустившийся небольшой кроной из мелких резных листьев.
Площадь белела от солнца, к ступенькам магазина жалась короткая тень. Мимо проехал мальчишка на скутере и скрылся за углом. Рита свернула вслед за ним и оказалась на узкой торговой улице. Рука сразу потянулась за камерой: между двух лавок, кое-как покрашенных, с облупленной штукатуркой, обнаружилась стена — крупная каменная кладка, вверху синий изразцовый фриз с древней вязью. Выше, под краем новой черепичной крыши, висел кондиционер.
В раскрытых дверях лавки возникла женщина в косо накинутом платке, тунике и шароварах, она устало взглянула на Риту и молча ушла обратно. От мешков, стоящих у входа в лавку, тянуло сладковатым кальянным табаком, а дальше, через три шага — пряной смесью: рядом, под навесом, торговец сыпал желтую шафранную пыль в мелкий бумажный пакет. Покупатель, сверкая на солнце белыми одеждами, наклонившись, выбирал что-то еще. Стоя на границе света и тени, он водил рукой над блюдами с черным, серым, зеленым, багровым — колдовал, раздумывал и, наконец, ткнул пальцем в трубки корицы, торчащие из горлышка глиняного кувшина.
Рита отошла к теневой стороне улицы, сделала несколько снимков; продавец обернулся, вытянул кадыкастую шею. Она снова нажала на спуск, быстро улыбнулась и сразу свернула в дверь ближайшего магазина.
Взяв в холодильнике бутылку воды, она тронула тяжелую гирлянду браслетов, цветные хвосты платков, примерила широкополую шляпу с узким кожаным ремешком. Глядя на себя в зеркало, подняла к груди фотоаппарат, затвор тихо клацнул. Хозяин лавки, толстяк с пышными усами, выглянул из-за края газеты, Рита снова улыбнулась, вернула шляпу на место, заплатила за воду и вышла.
Из кафельного чрева уличной кухни плыл мутный пар, тощий повар с черной прямой порослью от скул до острого подбородка что-то мешал в чане. Он, глядя на Риту, быстро и отрывисто забормотал, протянул, приглашая, розовую ладонь, но, не увидев согласия, отвернулся и вытер руки скомканной ветошью, а после снова принялся мешать и поглядывать на бредущих мимо прохожих.
Рита медленно двигалась вдоль улицы. Взгляд выискивал и находил, безошибочно угадывая и момент, и ракурс. Стараясь быть насколько возможно незаметной, она осторожно снимала и, не торопясь, шла дальше. Иногда, заметив нацеленный объектив, торговцы протестовали, но, взяв небольшую плату, смирялись и неохотно позировали.
Свет постепенно смягчился, как всегда в вечерние часы, все красное стало ярче, будто налилось за день жарой и светом — сияли красные узоры на тканях, гирлянды из стручков сушеного перца, шапка продавца лепешек, похожая на турецкую феску. Торговля понемногу сворачивалась, отодвигались вглубь лавок мешки и корзины, опускались железные жалюзи.
Рита взглянула на часы: до автобуса еще почти час. Впереди мелькнула вывеска с кое-как намалеванной джезвой. Под ней оказалось небольшое заведение вроде кофейни.
Внутри было накурено, за небольшими столиками несколько мужчин играли в нарды, официант в длинной белой рубахе нес на подносе кальян. В углу возле окна нашлось свободное место. Рита села на топчан, укрытый тканым полосатым ковром, положила рядом сумку с камерой.
Официант приблизился, вопросительно замер, услышав про кофе, молча кивнул и ушел. Через несколько минут он принес небольшой медный кофейник, простую белую чашку и стакан с водой. У кофе оказался странный привкус — маслянистый, солоноватый.
Рита смотрела в окно, думала о том, что день закончился хорошо, вылазка удалась. Она представляла, как через полчаса помашет рукой знакомому водителю, тот улыбнется, глядя на нее в зеркало, автобус развернется на площади, выедет из города. А потом в быстро темнеющем небе над пустыней взойдет луна.
Мимо окна прошла девушка в розовом хиджабе. Знакомый профиль, знакомая плавная походка. Все то же пестрое лиловое платье, в руке — бежевая сумка-клатч. Рита, не веря глазам, подалась к окну, посмотрела ей вслед. Потом вынула из кармана сумки деньги, оставила возле чашки и быстро вышла на улицу. Она успела заметить, как возле магазина девушка свернула налево; ее платье, попав в полосу солнца, вдруг стало светло-сиреневым и тут же погасло. Рита ускорила шаг, повернула в ту же сторону и несколько минут, то приближаясь, то отставая, шла следом — прямо, потом направо, потом почти сразу налево, через два узких извилистых переулка, снова направо… Она уже представляла, как может выглядеть кадр — темный профиль, возле щеки — просвечивающий на солнце край розового платка. Лицо вполоборота, приподнятый подбородок, спокойный, немного надменный взгляд, мягкая тень от ресниц… Вынимая из сумки камеру, Рита отвлеклась и чуть было не потеряла девушку из виду, остановилась, но тут же снова увидела мелькающую в толпе розовую макушку. Перебежав улицу, она обошла выступ крайнего дома и зажмурилась — заходящее солнце, вспыхнув из-за угла, ослепило ее. Прикрыв глаза тыльной стороной ладони, она отступила в тень и снова посмотрела вперед. В арке над улицей клубилась красноватая пыль, дальше виднелась площадь, заставленная автомобилями и торговыми шатрами. Шатры разбирались и складывались, автомобили, груженные тюками, рулонами и коробками, сигналили, медленно выбираясь из тесноты. Девушка исчезла.
Рита убрала камеру в сумку и пошла обратно. Она свернула в переулок, потом в другой, показавшийся ей знакомым, потом в третий… Дома с закрытыми окнами лавок стали неузнаваемыми, прохожих становилось все меньше. Сквозь стеклянную дверь парфюмерного магазина виднелся второй выход — на параллельную улицу. Она вошла, мельком взглянула на свое темное отражение за строем стеклянных флаконов. Хозяин устало скрестил поднятые руки — «закрываемся» — и широким жестом указал на вторую дверь — «туда». Рита вышла на улицу. За спиной тихо щелкнул замок.
Она быстро зашагала вниз по переулку, пытаясь сориентироваться по солнцу и выйти к знакомой площади, достала из кармана сумки часы, взглянула на время и ужаснулась. Снижаясь уступами, переулок все время сворачивала влево, явно не туда, куда нужно — в конце теснились лачуги, за ними белели недостроенные кирпичные дома.
* * *
Позади послышался негромкий цокот, Рита обернулась. К ней приближался старик с ослом, навьюченным двумя тощими тюками. Старик прошел мимо, не глядя на нее, как будто даже не видя, и вскоре скрылся за поворотом. Рита постояла немного, огляделась и, уже никуда не торопясь, побрела назад.
Возле одного из домов она замедлила шаг и замерла, прислушиваясь. Из-за двери доносилась музыка, там что-то тихо и ритмично позвякивало. Потом захныкал и сразу зашелся в громком плаче ребенок, послышался женский голос, напевающий или утешающий. Музыка прекратилась, плач затих, голос женщины стал отчетливей.
Вдруг приоткрылись дверь, выглянул мальчик лет шести в широкой клетчатой рубахе. Он с любопытством посмотрел на Риту. Над его головой тут же возникло открытое смуглое лицо женщины — тревожный взгляд густо подведенных глаз, красная косынка. Рука в браслетах мягко отодвинула мальчишку и уже собиралась закрыть дверь.
— Подождите! — Рита быстро пошла к двери, доставая на ходу деньги. — Wait! Just a second!
Женщина, покачнув расшитой юбкой, сделала шаг босой ногой на уличную ступеньку и остановилась. На правой руке у нее сидел сонный заплаканный младенец. Она отдала его откуда ни возьмись появившейся девочке, остроносенькой и худой, в полосатом платье, с шалью на бедрах. Та приняла ребенка, выгнулась под его тяжестью, слегка подкинула, чтобы удобней взяться, и тоже встала в дверях.
— Sorry, madam, i need a bus... or cab, — заговорила Рита, протягивая деньги.
— Вus! — женщина кивнула, взяла из рук Риты купюру и стала объяснять дорогу, плавно рисуя в воздухе пальцем.
— Идти — туда? Is it there? — Рита беспомощно тронула лоб ладонью и вздохнула: — Не понимаю…
Женщина подтолкнула вперед мальчишку, быстро проговорила ему что-то, тот, завороженно глядя на Риту снизу вверх, обошел ее и побежал вверх по переулку. Женщина махнула рукой, показав — иди туда, туда, за ним.
— К автобусу?
— Вus, bus, — торопливо подтвердила женщина. Она наклонилась, звякнув браслетами, забрала у девочки младенца, протянула руку и закрыла дверь.
* * *
Он шел впереди, все время поглядывал через плечо и улыбался, будто во что-то играл. Мелькали белые от пыли маленькие пятки, узкие костистые щиколотки, смуглые лодыжки. Из-под длинной рубахи виднелись края подвернутых джинсов. Рита свернула за мальчиком в узкий проход между домами. «Сюда, что ли?..» — пробормотала она, боком спускаясь по косым ступеням; мальчик завел руку за спину, пошевелил пальцами, обернулся, тихо повторил: «Су-да», — и засмеялся, показав два крупных передних зуба, — «Су-да, су-да».
Они вышли на пустую узкую улицу, очень похожую на ту, где днем шла торговля.
Небо быстро меняло цвет, гасло, с одной стороны еще остывал закат, с другой поднималась синяя тьма. Мальчик иногда повторял шепотом: «Су-да», — но уже без улыбки, и шел все быстрее, быстрее, почти бежал. Рита едва успевала за ним.
— Подожди! — проговорила она, споткнувшись на повороте. — Да подожди, куда ты?
Но он вдруг припустился во весь дух, замелькали локти, пятки, сжатые кулачки, сверкнул испуганный темный глаз. Мальчишка метнулся влево и скрылся за углом.
Рита устало опустилась на ступеньки у витрины какого-то заведения, сняла с плеча сумку, уткнулась лбом в сплетенные на коленях руки. Надо было что-то предпринять, все происходящее с ней в последние полтора часа было слишком нелепым, как и ее собственное спокойствие — она будто наблюдала за собой со стороны. Это удивляло и злило, и это же не давало всерьез испугаться. Она обернулась, посмотрела на витрину. За стеклом виднелось пустое серое помещение со следами недавно законченного ремонта. Светилась приоткрытая внутренняя дверь, там мелькали силуэты и тени, слышались тихие голоса; вскоре свет погас, все стихло.
Рита убрала в сумку очки от солнца, достала бутылку с водой, открыла. От неловкого движения крышка соскочила с горлышка, упала, стукнулась о ступеньку, отлетела и, подпрыгивая, покатилась вниз по улице. Не выпуская бутылку из рук, Рита поднялась и пошла за укатившейся крышкой. Та, наконец, описала круг и остановилась, светясь белым пятнышком на серой брусчатке.
Позади что-то скрипнуло, зашумело, как ссыпающийся из кузова гравий. Рита обернулась и увидела, что вдоль витрины поползли вниз тяжелые ставни-жалюзи. Она бегом бросилась обратно, но ставни опустились быстрее, закрыв лежащую у самой витрины сумку с камерой. Снаружи осталась только брезентовая петля сумочного ремня. Рита застучала ладонями по жестяной поверхности ставней, забарабанила кулаком, выбежала за угол, подергала ручку какой-то двери, вернулась… Она ходила вдоль витрины, стучала по ставням снова и снова, пыталась поднять край, но внутри, судя по всему, уже никого не было.
* * *
Стемнело; ветер, усмиренный поворотами улиц, то стихал, то начинал дуть снова — тянул, выстуживал, как сквозняк. Рита сидела, обняв себя за плечи, и смотрела в одну точку — на белеющий в сумерках скол одного из камней в брусчатке.
Подошел кот — головастый зверь с короткой рыжеватой шерстью и темным, будто пришитым хвостом. Он встал рядом и, хищно разевая рот, утробно заныл.
— Нет у меня ничего. Понятно тебе? — сказала Рита.
Кот лег, подобрав под себя лапы. Рита оглядела его широкую спину с сильно выпирающими лопатками и отвернулась. Желания погладить не возникло. Она выскребла из кармана брюк несколько мелких монет — чепуха, этого не хватило бы даже на воду; в другом кармане нашла прошлогодний билет на метро. Какое-то фантастическое метро…
Вдали послышался протяжный крик муэдзина, звук плыл и двоился, как дальнее эхо в длинном туннеле. Устав сидеть на ступеньке, Рита встала, взяла бутылку с водой и медленно пошла по улице; кот догнал ее и побежал рядом. В конце улицы фонарь освещал полосу асфальта с разметкой, за ней была темнота. Рита ускорила шаг. Кот, испугавшись топота сандалий, бросился наутек, выскочил на свет и, отбрасывая короткую черную тень, рванул в сторону. Рита вышла вслед за ним и огляделась. Слева и справа вдоль домов, закрытых до половины сплошной стеной каменных заборов, тянулось шоссе с фонарями. Впереди ничего не было видно. Рита перешла через дорогу, остановилась на обочине, шагнула вниз и пошла дальше. Сначала сандалии утопали в песке, потом под ногами стала поскрипывать галька, послышался тихий плеск, в воздухе запахло соленой морской сыростью. Когда глаза привыкли к темноте, Рита увидела, что стоит на галечном пляже. Прямо перед ней, покачивая и разбивая отражения мелких звезд, чернело море.
— Этого не может быть, — упрямо проговорила Рита. — Этого просто не может быть.
Она подошла к тому месту, где слабый прибой тихо толкался в намытый вал гальки, присела, опустила руку. Обыкновенная морская вода. Теплая… Захотелось умыться, а лучше — раздеться и окунуться с головой, поплыть, очнуться наконец. Но вода была слишком черной. Пугало неявное присутствие в глубине быстрых и любопытных морских тварей со скользкими плавниками и ядовитыми иглами. К тому же — Рита была почти уверена в этом — выйдя из моря, она не найдет на берегу свою одежду.
Она разулась, завернула брюки до колен и пошла вдоль прибоя, размышляя вслух:
— А если ориентироваться по луне? Автобус все время ехал вдоль берега, окно моего номера выходило на море, луна вставала из-за моря… И что из этого следует? Да ничего не следует. Кстати, и луны никакой нет…
Рита дошла до торчащего из воды продолговатого камня, повернула обратно и увидела над домами размытый зеленоватый свет. Луна здесь вставала с другой стороны.
Недалеко от берега виднелось что-то похожее на заброшенный фундамент или невысокую стену. Рита разглядела в темноте несколько валунов и остатки каменной кладки. Она подошла ближе, села на песок. Тут было тихо, стена защищала от ветра.
«Надо попытаться уснуть, — думала Рита, — а утром, когда взойдет солнце, пойти той же улицей к тому зданию, подождать до открытия, забрать сумку с камерой… Впрочем, может, из этой затеи ничего и не выйдет. Похоже, в этом городе по каждой улице можно пройти только один раз…»
Она прислонилась к стене и закрыла глаза. Хорошо было бы проснуться в автобусе, увидеть в окно тот маленький городок, что в часе езды от отеля, легко шагнуть с подножки и пойти переулками к порту, вспоминая на ходу путаный сон про восточный базар и красавицу в розовом хиджабе. А потом все забыть — и этот город, и кота, и мальчишку с черными цыганскими глазами и пыльными пятками — «су-да, су-да»…
Ей снилось, что кирпичная кладка прогибается под ее спиной, становится удобной, как шезлонг, опрокидывается. Вверху дрожат звезды, мелькают метеоритные росчерки. Она точно знала, какое желание хочет загадать, надо было просто сказать его про себя, назвать словами. Звезда падала медленно, будто ждала ее, не гасла. Но мысль ускользала, слова забывались, и небо уже понемногу светлело.
* * *
Рита проснулась. Прямо перед ней лежало тихое зеленоватое море.
Она села, взъерошила короткие волосы, отряхнула песок с одежды и оглянулась — из-за домов вставало солнце. Над головой медленно пролетела стая белых длинношеих птиц.
«Я никогда не выберусь отсюда», — думала Рита, глядя в небо. По ее щекам быстро катились слезы, она вытирала их рукавом, натянутым на запястье, и повторяла вслух:
— Никогда я отсюда не выберусь, никогда, никогда, никогда…
* * *
Это оказалось не так сложно, найти тот самый дом с опущенными ставнями.
При утреннем свете все здесь выглядело меньше и безобидней, старые облупленные дома уже не казались глухой и безликой сплошной стеной. Кое-где перед входами в лавки мели мостовую, черный парень в подвернутых джинсах и заношенной синей майке брызгал из пульверизатора на невысокий остролистый куст, торчащий из низкого каменного короба на углу улицы.
Рита подошла к знакомой витрине, села на ступеньки, погладила ладонью ремень сумки, торчащий из-под края железной ставни.
В доме напротив открылась двустворчатая деревянная дверь. Выглянула молодая женщина в голубом платке с каймой, закрепила открытую створку поворотом какой-то нижней задвижки и вошла обратно. Солнце стремительно распалялось, становилось жестче, ступени стали горячими. Надо было где-то скрываться. Рита поднялась и зашла в лавку напротив.
Маленькое помещение напоминало старый деревенский магазин. У входа на стене висел выцветший плакат с желтыми очертаниями страны, суровым коричневым воином в берете и лихой красной надписью. Вдоль стен стояли углом стеллажи темного дерева, на полках лежала разная мелочь: гелевые ручки, пряжа, батарейки, детские игрушки, мыло…
Женщина в голубом платке, та самая, что час назад открывала дверь, не торопясь двигала стоящие на полках коробки с товаром, что-то искала. Рита спросила, не говорит ли она по-английски. Та неуверенно развела руками и еще немного посмотрела на Риту, будто ждала, не скажет ли она еще что-нибудь, потом отвернулась.
Часы на стене показывали половину девятого. Дольше оставаться в лавке было неловко. Рита вышла на улицу и застыла. Напротив сияла освещенная солнцем пустая витрина — жалюзи подняты, на стекле следы белой краски. Сумки на ступенях не было.
Рита дернула стеклянную дверь, постучала, выбежала за угол и увидела в переулке двух рабочих в заляпанных краской комбинезонах.
— I left my bag near the door! Where is it now? Это моя сумка! Куда вы ее дели? — кричала она, не узнавая своего голоса. — Give it back, did you hear me? I need my bag!
Оба рабочих обернулись. Один что-то быстро заговорил, повторяя одну и ту же фразу, и махнул рукой вдоль улицы. Другой молча и не мигая смотрел на Риту пристальным взглядом заклинателя. В его левом глазу, возле самой радужки, очень темной, с синеватым студенистым очерком, алел лопнувший сосуд.
Рита прислонилась к стене, взялась за лоб ладонью и закрыла глаза. Кто-то тронул ее за локоть. Тот, со страшными глазами, молча протягивал ей пластиковый стаканчик с водой.
* * *
В жаркой уличной сутолоке Рита уже не думала о пропавшей сумке, она искала магазины побольше, чтобы на несколько минут укрыться от солнца, не щурить глаза, подышать охлажденным воздухом. У нее проявилась странная хитрость, неведомая ей раньше: на уличных базарах под навесами она опасалась что-нибудь пробовать, но, увидев финики или орехи, брала немного, делала вид, что разглядывает, а потом незаметно опускала трофей в карман. Она предполагала, что настанет момент, когда ей не страшно будет есть то, что пересыпалось из пыльных корзин в мешки, падало на землю, то, к чему прикасалось множество чужих рук. Иногда ей казалось, что продавцы смотрят на нее недоверчиво, будто догадываются об отсутствии у нее денег, тогда она суетливо отводила глаза и, будто раздумав, шла дальше.
Рита не сознавала, сколько прошло времени, только помнила, как две женщины в хиджабах — обе с круглыми лицами и нарисованными дугами бровей, глядя на нее, что-то сказали друг другу и засмеялись. И еще — как мальчишка-подросток, укладывающий в корзину инжир, нарочно рассыпал несколько плодов, чтобы наклониться и собрать их возле ее ног. Он поглядывал снизу вверх, возводя глаза на ее просвечивающую на солнце тунику, и наугад шарил пальцами по полу возле корзины, пока его грубо не окрикнул пожилой хозяин в чалме и в тканом жилете поверх длинной рубахи. А потом торговец украшениями, очень черный, с запрокинутой головой и с вывернутыми розовыми губами, держа в руках двойную нитку коралловых бус, пританцовывая, приближался к ней, будто ловил ее в силки. Рита увернулась, на другой стороне улицы вошла в какой-то мини-маркет и бродила там, пряча в ладони за длинным рукавом туники два инжира. Один она нечаянно уронила на пол и тут же увидела, как его раздавила узкая темная нога в грубом кожаном тапке. Инжира стало жалко до слез. Рита вышла на улицу, села на ступени у выхода и, разломив пополам второй плод, стала есть его изнутри, выворачивая липкую лиловую кожицу. Было противно и сладко, сок тек между пальцев, капал в рукава. Она кинула в сторону растерзанную синюю шкурку, отерла губы. Рядом возникли высокие шнурованные ботинки из парусины. Рита диковато покосилась на них и отодвинулась в сторону, успев заметить розовые от загара мосластые колени и голени, густо покрытые светлыми волосками. Ноги в ботинках шагнули со ступени вниз.
— Hi!
Прямо перед ней стоял тот парень из отеля — белобрысый эстонец в шляпе, похожей на пробковый шлем.
— Здравствуйте, — обморочно проговорила Рита и медленно поднялась.
— Я так и знал, что вы русская! — воскликнул он. — Мы ведь виделись за ужином?.. — и, не дожидаясь ее ответа, продолжил: — А мы взяли машину, решили проехаться по побережью. — Он уже держал за руку непонятно откуда появившуюся тоненькую девушку в такой же шляпе, как у него. — Это Марта. А я — Никита. Ник.
— На вас что-то есть, — сказала Марта с ломким прибалтийским акцентом и, глядя на Риту смеющимися глазами, указала пальцем себе на губы. — Вот тут, да… Кажется, это инжир.
— Кстати, мы уже возвращаемся, — сказал Ник. — Поедете с нами?
* * *
Всю обратную дорогу, сидя на заднем сидении автомобиля рядом с Ритой, Марта что-то говорила — всплескивая руками, восторженно всхлипывая, указывая во все стороны своим тонким остреньким пальчиком. Иногда она забывала какое-нибудь русское слово, спрашивала у Ника и удивлялась — правда, это точно по-русски «шезлонг»? И тут же принималась хохотать. Она была эстонка из Тарту, а Ник — русский, из Москвы. У него облезал нос, и он все время почесывал его мизинцем и смешно морщился.
Рита, совершенно очарованная ими обоими, только слушала и коротко вздыхала, боясь, что это счастливое наваждение в любой момент может закончиться. Но справа уже виднелась двухцветная полоса моря — синяя и бледно-зеленая, и уже промелькнул мимо портовый городок, разрезанный надвое полосой дороги, такой небольшой и просто устроенный, что заблудиться в нем было бы невозможно.
Марта рассказала о том, каким ужасным был их перелет с задержкой рейса почти на целые сутки и как им обоим сразу понравилось это дикое место, где вокруг ничего, кроме песка и моря. О том, что они собираются купить двухдневный тур по пустыне, проедут часть пути на верблюдах, заночуют в шатре. И еще о том, что сегодня утром из отеля выехала чета пожилых арабов с их помощницей. В холле по этому случаю был настоящий парад, метались носильщики, менеджеры стояли строем. А Нику удалось под шумок сфотографировать красавицу в розовом хиджабе. Кажется, она даже не заметила.
* * *
У раскрытой двери в ванную, раскинув длинные ремешки, лежала перевернутая босоножка, другая осталась посреди комнаты. Остальные вещи комом валялись на кафельном полу возле ванны. Рита сидела в воде, отпивала пиво из банки и любовно разглядывала свои мыльно-гладкие загорелые руки.
Зазвонил телефон. Она встала, перешагнула через край и, оставляя за собой мокрые следы, пошла в комнату. В трубке вежливый голос портье сообщил, что ему передали сумку с фотокамерой. В боковом кармане сумки — деньги, часы и карточка отеля с номером комнаты. Рита, веря уже всему, пробормотала в ответ что-то благодарное, запуталась, засмеялась и пообещала, что скоро спустится. Она упала поперек кровати, дотянулась до лежащего на подушке полотенца и вытерла лицо.
За окном все шелестело от ветра, где-то рядом смешно гугнили горлицы.
Телефон зазвонил снова.
— Рита, привет, это Ник. Мы с Мартой сейчас покупаем тур, тот самый — два дня в пустыне. Не хотите составить нам компанию?
— Два дня?! — Рита рассмеялась тихим несчастным смехом и вздохнула: — Не знаю, Ник, не знаю…
