Почти в самом центре Лейпцига, на Блюменштрассе, неподалеку от Карл-Маркс-плаца, в недавно реконструированном, еще дышащем свежестью и в то же время по-немецки патриархально-чопорном доме, на пятом этаже, прямо под самой крышей, в трехкомнатной квартире с мансардой и с окнами на университетский сад, корпуса медицинского факультета, библиотеку, выглядывающие из-за нее разноцветные купола русской церкви и железобетонные своды ледового дворца, жил красивый сиамский кот.
Кроме кота в этой квартире жило еще десять человек. Все они были нелегальными эмигрантами из Восточной Европы, точнее, с Украины. Люди в квартире постоянно менялись: одни уезжали, другие приезжали. Но кота это особо не заботило. Он здесь родился и не собирался покидать свою уютную квартиру. Ему было здесь хорошо. И люди, с их ничтожными житейскими проблемами, кота только забавляли и своей бесконечной суетой скрашивали его сытую размеренную жизнь.
По утрам кот вылизывал свои большие серые лапы, запрыгивал на подоконник и смотрел, как за окном щедрой рукой поливает матушку-землю унылый февральский дождь. Вдоволь насмотревшись, он спрыгивал вниз, приоткрыв мордой дверь, выходил в коридор и бесшумно, как тень, чуть касаясь плечом стены, бежал прямиком на кухню. Оттуда доносились приглушенные голоса и сладкий, щекочущий брюхо, запах жарящихся сосисок. Он незаметно проскальзывал на кухню и, тихо урча, выпрашивая лакомый кусочек, энергично терся о ноги и путался до тех пор, пока не получал своего. Он ловко подхватывал угощение зубами и убегал прочь, к мусорному ведру, в котором всегда можно было найти что-нибудь вкусное. Разделавшись с угощением, он становился на задние лапы и заглядывал в ведро, выискивая ароматные косточки и колбасные обрезки.
После сытного завтрака он возвращался к себе в комнату, запрыгивал на кровать, поудобнее устраивался возле хозяйки и погружался в приятную дрему. Время от времени его будили шаги и возня в коридоре. Он инстинктивно открывал глаза и тут же снова погружался в сон. Наконец громко хлопала дверь, и в квартире воцарялась тишина. Спустя некоторое время в комнату заглядывала круглая заспанная физиономия Мирика.
– Машуня, вставай, нам пора.
Дождавшись, когда хозяйка откроет глаза, Мирик исчезал. Быстро одевшись, вслед за ним исчезала и Машуня. Снова громко хлопала дверь, проносясь гулким эхом по длинному г-образному коридору.
Спустя некоторое время просыпался и хозяин. Он поворачивался на спину, нехотя открывал глаза и долго еще лежал, просто уставившись в потолок. Его и без того темное лицо в утреннем полумраке казалось совсем черным, больше похожим на маску скорби из древнегреческой драмы, чем на лицо живого человека. Он вставал, одевался и выходил на кухню. Кот по привычке бежал за ним. Хозяин выкуривал сигарету, закрывал на ключ комнату и уходил. Кот провожал его до самой двери, тоскливо глядя вслед, словно жалея, что не может пойти вместе с ним.
Дверь захлопывалась, и кот оставался один в темноте длинного коридора, выложенного холодной кирпично-коричневой плиткой. Еще некоторое время он сидел возле двери, словно ожидая, что хозяин вернется за ним. Но никто не возвращался, и кот отправлялся по своим кошачьим делам. Еще раз проверял мусорное ведро, заглядывал на кухню, в туалете запрыгивал на унитаз и пил оттуда воду, потом направлялся к стиральной машине, под которой у него всегда было что-то припрятано.
Обход завершался нашей комнатой. Обычно в это время у нас все еще спали. Он аккуратно проходил между спящими в дальний конец комнаты, где на параллоновом матрасе на полу лежал я, и бесцеремонно, по-хозяйски тыкал меня в лицо своим шершавым носом. Я просыпался – перед глазами была широкая, вся в черных разводах с огненными угольками глаз и длинными усищами – морда кота. Так начиналось утро.
– Это ты, Федор? – тихо бормотал я, проводя рукой по гладкой шерсти, – Федор от удовольствия выгибался и закрывал глаза.
– Доброе утро, приятель. Как спалось? Что снилось?
Кот лишь гортанно урчал, подставляя мускулистую, щедро наделенную природной грацией, серую спину.
Я вставал и шел в душ. После душа пил чай с поджаренным в тостере хлебом, а потом принимался за немецкий. Немецкий продвигался туго. Слова не запоминались, путались, коверкались, сливались в одну сплошную абракадабру. Я откладывал самоучитель в сторону и, стараясь не шуметь, одевался.
На улице было сыро и неуютно. Тяжелые свинцовые тучи, клубясь и клокоча, цепляя шпили костелов и ратуши, медленно проползали над городом и оставляли за собой чистое, но холодное, как сталь, небо.
Переступая через лужи, я переходил Фридрих-штрассе и спускался в подземный переход, проложенный под железнодорожными путями, ведущими к старому вокзалу. Полуразрушенный, с выбитыми стеклами и осыпавшейся штукатуркой, он был обнесен высоким металлическим забором, за которым вот уже месяц бездействовала строительная техника.
Длинный тоннель перехода, освещенный тусклым светом электрических фонарей, чем-то напоминал подземелья Печорской Лавры. Бетонные стены, разрисованные уличными художниками в стиле граффити, уходили далеко-далеко вперед и заканчивались маленьким светлым пятнышком выхода.
Я поднимался по ступенькам наверх и, ослепленный ярким дневным светом, еще долго шел по довольно-таки грязной Конрад-штрассе. Потом сворачивал в небольшой переулок и через два квартала выходил на широкую площадь. По огибавшему ее кольцу длинной вереницей медленно тянулся бесконечный поток автомобилей. Вывески и витрины ресторанов и магазинов радужной лентой пестрели вдоль всего кольца. Электронные табло на трамвайных остановках светились мягкой люминесцентной зеленью. На другой стороне площади, в глубине небольшого дворика, стояло высокое белоснежное здание Красного Креста. Я направлялся именно туда.
Нажав на блестящую кнопку звонка у входной двери, стоя под прицелом камеры наружного наблюдения, я ждал, когда из вмонтированного в стену коммуникатора раздастся приятный женский голос с традиционным для всех немцев вопросом. В ответ я произносил хорошо заученную немецкую фразу, после чего в двери щелкал автоматический замок, и я входил в просторный вестибюль. По широкой светлой лестнице я поднимался на третий этаж. Там в узком коридоре всегда было много людей – в основном, русские эмигранты. Они заходили по очереди в темно-коричневую дверь в конце коридора и через некоторое время выходили оттуда с набитыми пакетами и огромными свертками. Я садился в свободное кресло и терпеливо ждал своей очереди.
Обычно в коридоре царила тишина. Иногда ожидающие переговаривались тихим шепотом, в приглушенных отзвуках которого с легкостью улавливалась родная речь. Иногда в очереди попадался любитель поболтать и незаметно для всех завязывался разговор. Как правило, собеседник жаловался на свою жизнь. Кто-то сочувственно вздыхал, разводя руками, кто-то давал ему дельный совет, кто-то не соглашался и предлагал свой собственный рецепт, кто-то отпускал сальную шутку, и очередь оживала, оглашаясь сдержанным смехом. Я всегда оставался в стороне – мне было не до смеха. Иногда здесь появлялись и немцы – крайне редко. В основном, то были бродяги и бездельники. Они вели себя сверхвызывающе и крайне неуважительно, не скрывая своего презрения к русским. Они заходили без очереди, и никто не возражал.
Когда подходила моя очередь, я открывал дверь и попадал в комнату, всю заваленную старыми ношеными вещами. Я вежливо здоровался с сухой, как треска, немкой – хозяйкой всего этого хлама – и, не дожидаясь вопросов, на ломаном немецком просил показать мне что-нибудь моего размера. Немка доставала большую коробку и с недовольным видом внимательно наблюдала за тем, как я роюсь в немецких обносках. Я всем телом ощущал ее холодный пронизывающий взгляд. Не смея взглянуть на нее, я спешно упаковывал вещи и, вежливо попрощавшись, уходил.
На лестнице обычно я встречал Машу с Мириком. В Красном Кресте они были частыми гостями. Не знаю, за что Маша понравилась немке, – та всегда откладывала ей самые лучшие вещи. Каждую неделю Маша отправляла на Украину две-три огромные сумки этого хламья. Ее мать торговала на рынке немецким secondhand.
Походы за шмотьем в Красный Крест мне не доставляли особого удовольствия, но возможности покупать новые вещи у меня не было, и поэтому я вынужден был время от времени таскаться туда, чтобы выглядеть более или менее прилично и не выделяться из общей среды.
Мои дела были плохи. Вот уже три месяца я не мог устроиться на работу; моя двухнедельная туристическая виза давно уже была просрочена, я нелегально находился в стране и рисковал попасть в полицию.
Мне предлагали сделать фальшивую визу, но я боялся испортить паспорт и отказывался. В кошельке оставалось последних двести марок, которых даже при самой тщательной экономии едва ли хватило бы на ближайший месяц. Я сидел на одной овсянке, а по вечерам вместе с пацанами ездил на хлебозавод воровать бракованный хлеб. Ничего другого мне не оставалось.
Я был на грани срыва и уже собирался уехать домой. Но самолюбие (конечно же, в большей мере) и, в некоторой степени, безысходность меня все же останавливали. Я не мог вернуться вот так, без копейки в кармане, ничего не заработав. Чтобы попасть в Германию, я залез в большие долги. Все шло из рук вон плохо, и просвета не было видно. Я просто плыл по течению в надежде на удачу и счастливый случай.
Когда я вернулся домой, дверь мне открыл еще сонный Димка, недовольный тем, что разбудили. Шлепая босыми ногами по плитке, он вернулся в комнату, укутался с головой в одеяло и снова лег на свой матрас. Рядом с ним на таком же матрасе, вытянувшись во весь рост, прикрыв глаза ладонью от света, спал Серега. Под рукой у него, свернувшись калачиком, сладко посапывал Федор.
– Ты куда ходил? – не высовываясь из-под одеяла, спросил Димка. – В Красный Крест? Что взял?
– Посмотри.
Я протянул ему пакет. Он высунулся из-под одеяла, слегка приподнялся на локтях, вытряхнул вещи на матрас, долго рассматривал их, потом, небрежно комкая, запихнул обратно в пакет и откинулся.
– Джинсов приличных там не видел? – спросил он спустя некоторое время из-под одеяла.
– Видел, – ответил я. – Там всего навалом.
– Мне джинсы на весну нужны, и рубашка, и кофта какая-нибудь. Посмотришь в следующий раз?
– Пойдем вместе – сам себе и посмотришь.
– А когда пойдем?
– Как надумаешь, так и пойдем.
– Давай, завтра.
– Давай.
– Разбудишь, если я просплю.
– Не переживай, разбужу.
Удовлетворенный разговором Димка перевернулся на живот и накрыл голову подушкой. Некоторое время он пролежал молча, потом опять приподнялся.
– Сколько там уже натикало? – поинтересовался он, щурясь от яркого дневного света. – Половина двенадцатого? – Он кое-как поднялся с матраса, взял туалетные принадлежности и, опираясь о стены, весь помятый и взъерошенный, пошел в ванную комнату.
Тем временем я переоделся, загрузил вещи в стиральную машину и поставил на газ воду. Из ванной Димка вышел совсем другим человеком – бодрым и свежим. Его застенчивая улыбка светилась радостным добродушием и искренностью.
В свои двадцать два года он был по-детски безнадежно наивен и полон наполеоновских планов. Избалованный родительской любовью и достатком, он не сомневался, что в жизни его в любом случае ожидает успех, и поэтому, в отличие от меня, особо не паниковал и не зацикливался на преследовавших его в последнее время неудачах. Он был таким же нелегалом, как и я, и тоже сидел без работы и без копейки в кармане. Правда, время от времени родители высылали ему небольшие суммы банковским переводом, которых впритык хватало лишь на питание и оплату квартиры.
Я поражался его оптимизму и стойкости, благодаря которым он с легкостью сносил все удары судьбы. Он был шумным и бурным, как вулкан – неиссякаемым источником шуток, веселья и позитивной энергии. А идеи из него так и сыпали – одна грандиозней другой. Он был всеобщим любимцем.
Обтираясь махровым полотенцем, Димка прохаживался по комнате с самым довольным видом, насвистывая себе под нос какую-то незнакомую мелодию.
– Серега, вставай, – громко сказал он сквозь смех. – Обедать уже пора.
Серега вздрогнул от неожиданного пробуждения и демонстративно отвернулся к стене.
– Я еще не завтракал, – раздраженно прохрипел он в ответ.
Димке этого только и надо было. Покатываясь от смеха, он начал хохмить.
– Заодно и позавтракаешь, – захохотал Димка и принялся насвистывать себе под нос мелодию.
– Не свисти, – оборвал его Серега. – Денег не будет.
– Свисти не свисти – их все равно не будет, – захлебнулся смехом Димка, да так заразительно, что и я начал хохотать. – Разве что Машу с Вовой ограбить. У них точно деньжонки найдутся.
– Я бы этих куркулей с удовольствием труханул бы, – ответил ему через плечо Серега совершенно серьезным тоном.
– Так давай труханем, – резко перешел на такой же тон Димка, прикрывая дверь в комнату.
– А потом что?
– Как что? Свалим с бабками.
– Куда?
– Да хотя бы в Берлин. Там нас уж точно не найдут.
Разговор оборвался так же резко, как и завязался, – в комнату по-хозяйски, без стука, не испытывая особой неловкости, вошла Маша. Следом за ней, расправляя кашемировое пальто, из темноты коридора появился Мирик. Он уселся на свой диван, широко расставив ноги и положив на них руки, и расплылся в дружелюбной неискренней улыбке.
– Мальчики, у кого вода выкипает? – ангельским невинным голоском спросила Маша.
Я спохватился и под всеобщий хохот выскочил на кухню. «Овсянка, сэр?» – неслись мне вдогонку Димкины остроты. Поправляя немного сбившиеся волосы, Маша вышла следом за мной.
– Твоя стирка? – обратилась она ко мне.– Загрузишь потом мои вещи, хорошо? Я их в коридоре оставлю. Вот порошок.– Она протянула мне новую, нераспечатанную пачку «Тайда».
В кухню вошел Мирик и, как змей искуситель, бесцеремонно обхватил Машу за талию обеими руками.
– Машуня, ну пойдем уже, – нетерпеливо мурлыкнул он ей на ухо.
– Мирось, мы же не одни, – притворно смутившись, заулыбалась Маша, для приличия пытаясь вырваться из его объятий.
Не разжимая рук, Мирик увлек ее за собой в коридор, а оттуда к ней в комнату. Подчиняясь мужскому напору, она покорно последовала за ним.
После обеда я снова принялся за немецкий. Я взял за правило заниматься три раза в день, свободного времени было предостаточно.
Потрепанный самоучитель с пожелтевшими страницами и небольшим словарем в конце, сменивший на своем долгом веку не один десяток владельцев, достался мне в наследство от одного земляка, давно уже уехавшего домой; в условиях информационного дефицита, как-то компенсируемого дорогими русскоязычными газетами и продававшимися в русском магазине книгами, в большинстве своем, любовными и детективными романами, самоучитель стал для меня своего рода интеллектуальной отдушиной, единственным источником знаний и саморазвития, маленьким, но неизмеримо драгоценным ключиком, приоткрывающим передо мной врата доселе неизвестной мне чужой культуры.
Серега с Димкой включили телик и расписали партию в покер. По телевизору шел какой-то немецкий сериал. Не выпуская из рук карты, они с интересом следили за сюжетом фильма, пытались даже переводить, оживленно обсуждая и интерпретируя, каждый на свой лад, услышанные знакомые слова. Наконец, Димка обратился ко мне.
– Сколько я тебя знаю, ты все время талдычишь этот немецкий. Ты-то хоть что-нибудь понимаешь?
– Не все еще, – ответил я, отрываясь от самоучителя.
– Ну, вот, что он только что сказал? – не отставал от меня Димка, тыкая пальцем в экран телевизора.
– Не знаю, – пожал я плечами.
– Не знаешь? – переспросил Димка. – Эх ты, профессор. И толку от твоего немецкого? Даже самого элементарного перевести не можешь. Только время зря тратишь.
– Почему зря? – сдерживаясь, спросил я.
– Да нафига он тебе сдался. Ты сюда работать или немецкий учить приехал?
– Одно другому не мешает.
– Голову себе дурнёй разной только забиваешь.
– Твой ход, – вклинился в разговор Серега, одергивая Димку за плечо.
Димка, не глядя, бросил карту.
– Хотя, в принципе, ты правильно делаешь, – продолжал рассуждать Димка. – Молодец, учи. Без языка в Германии никуда не прорвешься. Я бы и сам учил, да не лезет он мне в голову.
– Ты играть думаешь? – начал сердиться Серега.
– Да отстань ты от меня, – неожиданно вспыхнул Димка. – Надоел ты мне уже. С человеком поговорить не даешь. У меня – вот где твой покер. – Он показал рукой на горло. – Каждый день одно и то же.
– Не хочешь играть, так и скажи, – совсем разобиделся Серега и, швырнув карты на матрас, уставился в телик.
На мгновение воцарилось неловкое молчание. Молниеносно осознав допущенную бестактность, со всей своей простотой и неподдельной искренностью Димка снова обрушился на Серегу.
– Ты что обиделся? – пытался он реабилитироваться. – Серега, прости, не подумав ляпнул.
– Отстань, – от обиды Серега покраснел и был похож теперь на вареного рака.
– Серега, не обижайся, – яростно уговаривал его Димка.
– На нервных не обижаюсь.
– Ну, хочешь, давай играть дальше.
Димка собрал разбросанные по матрасам карты и протянул их Сереге.
– Я кино смотрю, – отстранился Серега.
– Хорошо, давай кино смотреть, – не ослаблял напора Димка.
– Не мешай.
– Что сделать, чтобы ты не дулся?
– Что хочешь, то и делай, – начал понемногу смягчаться Серега.
– А ты больше не будешь дуться? – заметив это, обрадовался Димка.
– Не буду, – заметно смягчался Серега.
– Честно? – как победитель, ликовал Димка.
– Да честно, честно, – совсем уж мягко ответил Серега.
– Тогда по рукам? – Димка протянул ему свою руку.
Серега молча пожал ее. Димке больше ничего и не надо было. Веселое настроение вернулось к нему так же быстро, как и покинуло прежде. Он высунулся в окно и полной грудью вдохнул холодный февральский воздух. Высоко в небе до боли в глазах сверкало и серебрилось безжизненное полуденное солнце.
– Какая чудесная погода, – восторженно воскликнул Димка. – Всю ночь лил дождь, а теперь солнце шпарит, будто летом! – он явно преувеличивал. – Может, прогуляемся, косточки разомнем? Серега, вставай, а то прирастешь к своему матрасу.
– Я лучше кино посмотрю, – ответил Серега.
Он тоже был нелегалом, как и мы с Димкой, – с просроченной визой, без денег и без работы.
– Всех фильмов не пересмотришь. Пойдем, прогуляемся, – настаивал Димка.
– Нечего без дела по улицам шляться. За полицией соскучился?
– Типун тебе на язык. – набожно открестился от него Димка, как от нечистой силы. И тут же переключился на меня. – Ты-то со мной хоть пойдешь? Грех в такой день дома сидеть. Пойдем, я пивком угощу.
– Мне пива так не предлагал, – съязвил Серега.
– Пойдем, и тебя угощу.
– Идите, куда хотите, только оставьте в покое.
Купив пиво, мы направились в центральный парк. В глубине парка был небольшой ухоженный пруд. По его зеркальной поверхности торжественно-грациозно, будто небольшие парусники, неторопливо скользили белоснежные красавцы лебеди. Желтые кувшинки на фоне глянцево-зеленой поверхности воды, в которой, как в большом зеркале отражались вытянутые кроны столетних лип, выстроившихся вдоль извилистых, огибавших пруд аллей, были похожи на огненные пятна звезд в предвечернем сумеречном небе. Почти у самой воды, в дальнем углу парка, уютно устроился выложенный из красного лабрадора грот со смотровой площадкой наверху, огражденной с трех сторон лепными перилами. Массивные каменные ступени вели от него к подпорченному влагой и временем заднему фасаду оперного театра, из-за которого выглядывало упирающееся в прозрачное стальное небо стосорокадвухметровое здание Лейпцигского университета.
Со стороны всегда оживленного Трендлинринга, бурным потоком плавно вливающегося в Георгиринг, где в любое время суток у турок можно было купить марихуану и крэк, поверх деревьев, крыш и заборов смотрело на город темно-коричневое, со стеклянными куполами, здание Бангофа, словно уставившись громадными глазищами-витражами, хищно сверкающими из-под нависающих бровей-фронтонов.
Димка допил пиво и поставил бутылку под лавочку.
– Смотри, какая тачка подъехала, – он показал рукой на припарковавшийся на противоположной стороне Георгиринга новый блестящий автомобиль.
– Хорошая машина, – согласился я.
– Хорошая? – поражаясь моему дилетантству, насмешливо скривился Димка. – Ты знаешь, сколько она стоит? Штук сто зелени, как минимум. Это же «ягуар»-купешка, последняя модель. Наверное, только вчера из автосалона. Мне бы такую тачанку.
– Тебе на такую и за всю жизнь не заработать.
– Я и не собираюсь. Если брать, то только в кредит.
– Насколько мне известно, кредиты в Германии нелегалам не дают.
– Вот над этим я сейчас и размышляю, – задумчиво произнес Димка.
В одно мгновение его лицо стало напряженно-сосредоточенным.
– И что придумал?
– Игорек рассказывал, что знает одного мужичка, прибалта, который греческие паспорта продает, – чуть понизив голос, начал рассказывать Димка.
– Удивил, – расхохотался я, перебивая его на полуслове. – Да здесь такие паспорта на каждом углу стопками продают. Какой закажешь, такой и нарисуют тебе.
– Ты послушай, а потом перебивай, – терпеливо осёк меня Димка. – Паспорта-то эти не фальшивые, а настоящие. Все как положено – не подкопаешься.
– Почему же ты до сих пор не купил себе такой?
– Дорого стоит – четыре с половиной тысячи марок.
– Где ж ты такие деньги возьмешь-то?
– В этом-то вся и проблема.
– Работу в Лейпциге сейчас найти нереально.
– Знаю, – с досадой вздохнул Димка. Немного помолчав, он продолжил. – Живет у меня в Гамбурге дядька троюродный, жлоб редкостный, такого еще поискать надо, – миллионер. У него в гамбургском порту свои торговые склады. Я матушку попросил, чтобы связалась с ним. Может, возьмет меня к себе на работу. Хоть грузчиком, хоть сторожем, хоть дворником, – кем-нибудь. Мне бы только на паспорт заработать. Я представляю, как у моих корешей челюсти отвиснут, когда я на «тэтэшке» домой приеду. Ты знаешь, какие у меня кореша? Пацаны – что надо. У одногопапик – замдиректора Запорожсталь. У другого – главный инженер на Зазе. Оба сейчас такими делами ворочают! Они и мне предлагали. Только я не хочу быть никому обязанным. Я сам всего добиться хочу.
– Ну и зря. Здесь ты точно ничего не добьешься. И родственничек тебе не поможет. Только напрасно надеешься.
– Не каркай, – отмахнулся Димка.
– А что если и вправду грабануть Вову с Машей, – посетила меня вдруг идиотская идея.
– Сдурел? – как на ненормального, уставился на меня Димка.
– Ты же сам сегодня утром предлагал.
– Что я предлагал? – возмутился Димка. – Я пошутил. Шуток не понимаешь?
Чувствуя неловкость, я поспешил перевести разговор на другую тему.
Буквально на глазах небо затянуло черными тучами, и хлынул дождь. Мы поднялись по ступенькам к театру, возле почты перешли на другую сторону Георгиринга и нырнули во дворы, чтобы сократить дорогу. Миновав торговый центр «Алди» и Анатомический театр, мы вышли на Фридрих штрассе и через десять минут были уже дома.
– Привет, пацаны, – не вставая, протянул нам руку вальяжно развалившийся на диване Мирика Игорек. В другой он держал чашку с кофе и время от времени делал небольшие глотки. Высокий, отлично сложенный, с восточными чертами лица, придающими его внешности особенную колоритность, он выделялся на общем фоне германо-славянского типа. Его голос, как музыкальный инструмент, звучал мягкими, бархатными баритональными нотками, а театральные жесты и плавные телодвижения только подчеркивали гармоничность его внешности. Он вызывал симпатию и интерес. И, тем не менее, в нем было что-то отталкивающее, неприятное.
– Слышали новость? – выдерживая небольшую паузу, многозначительно смерил нас взглядом Игорек. – Вчера полиция квартиру с нашими накрыла.
– Где? – в один голос напряженно воскликнули мы.
– На Линденау. Всех повязали.
– Кто-то сдал, – хмуро предположил Серега.
– Скорее всего, соседи.
– Ух, чует мое сердце, быть беде. Круто они за нас взялись. Уже третья квартира за этот месяц, – обреченно промямлил Серега. Он побледнел и нервно заерзал на матрасе. – Сваливать надо отсюда.
– Никуда не надо сваливать, – попытался успокоить его Игорек. – Просто впредь нужно быть более осторожными, вот и всё.
– Как же быть осторожными, когда здесь не квартира, а проходной двор? Весь Лейпциг уже, наверное, знает о нашей квартире.
– Не паникуй, – стоял на своем Игорек. – Главное, сильно не светиться и у соседей перед глазами не мелькать. Утром – на работу, вечером – домой. И никаких похождений, никаких гостей, как будто здесь вообще никого нет.
– Легко сказать «никаких гостей», – буркнул Серега. – С утра до вечера таскаются. Достали уже.
– А вы не открывайте, – наставлял Игорек.
– А если свои?
– Сигнал какой-нибудь придумайте условный и никому не говорите, и открывайте только по сигналу.
– А Игорек ведь дело говорит, – оживился приунывший было Димка.
– Их ведь как накрыли... – продолжал Игорек. – Позвонили в дверь, да и говорят по-русски –«свои», мол. А те без задней мысли и открыли; у полиции, оказывается, подставной человек есть, эмигрант наш, за это хорошие деньги получает.
– Ты-то откуда все это знаешь? – недоверчиво спросил Серега.
– Когда паспорта проверяли, выяснилось, что у одного виза не просрочена. Его тут же и отпустили.
– Что же теперь с ними будет? – спросил Димка.
– А ничего не будет. Подержат немного в каталажке и домой отправят.
– Да, не повезло пацанам...
Игорек обвел нас оценивающим взглядом.
– Испугались? – ухмыльнулся он сам себе. – Не бойтесь. Никто не знает о вашей квартире. Если бы знали, давно накрыли.
– Тебе легко говорить. Ты у Ленки, как у Христа за пазухой. Никакая полиция проверять не будет. А когда женишься и гражданство получишь, вообще будешь кум королю, сват министру, – Серега нервно сплюнул на пол.
– Неплохо было бы и себе эмигранточку какую-нибудь подцепить, – уставившись в окно, сказал Димка.
– Да кому мы нужны с нашими просроченными визами, разве что полиции, – Серега безнадежно махнул рукой.
– Это ты зря, – со знанием дела сказал Игорек. – Ты думаешь, у них большой выбор? На одного мужика – десять баб.
– А как же немцы? – вставил я.
– Немцы эмигрантов за людей не считают. Потому бабы и бесятся с голодухи.
– Где ж их искать, баб-то этих? – почесал за ухом Димка.
– Да везде. В магазине, на улице, в трамвае, на дискотеке. Были хоть раз на русской дискотеке?
– Не-а, – протянул Серега.
– Там они табунами пасутся, мужиков на куски разрывают.
– А где эта дискотека? – заинтересовался Димка, присаживаясь на диван рядом с Игорьком.
– Ладно, свожу как-нибудь, – наставительно похлопал его Игорек.
– С каких пирогов по дискотекам шляться? – снова заныл Серега. – Тут на кусок хлеба хрен нашкрябаешь.
– Ничего, пацаны, потерпите немного, скоро работы будет столько, что еще и перебирать начнете, – заявил Игорек. – Пусть немаки очухаются после новогодних праздников, а потом попрет.
– Сколько можно чухаться, – нервно заерзал Димка. – Так и ноги с голодухи протянешь, пока они очухаются.
– Немаки – народ обстоятельный. Они делают все не спеша, с расстановкой
– Да чхать я хотел на их обстоятельность, – не выдержав, взорвался Серега. – Ты меня уже два месяца этими байками кормишь. Я тебе триста баксов заплатил. Ты мне обещал работу, квартиру и рабочую визу. Где они? Где квартира? В общаге какой-то живу. А это, по-твоему, виза? – Серега достал из сумки паспорт. – Я – и то лучше нарисовал бы. Только паспорт испортили. А работа? Все мужики работают, одни мы сидим.
– Не кипятись, Серега, – не дрогнув ни одним мускулом, ответил Игорек. – Я сам сейчас без работы сижу. Знаешь, как неудобно перед Ленкой. Время сейчас такое, подождать немного нужно. Думаешь, я о тебе забыл? Ты у меня первый на очереди. Вместе работать будем. Я сегодня с Францем разговаривал. Он новую стройку открывает – бумажки какие-то осталось только оформить. Через пару недель готовься.
– Ладно, – отмахнулся Серега.
– Вас это тоже касается, – обратился к нам Игорек. – Работы на всех хватит.
– Ты там замолви за нас словечко, – снова оживился Димка. – Скажи, мол, пацаны – что надо, не подведут. А мы тебе с первой же зарплаты, как полагается, нормально отстегнем.
– Что мы, не разберемся? Не первый же день знаем друг друга, – Игорек продемонстрировал жест бескорыстия. – Ладно, пацаны, мне пора. Засиделся я тут у вас, мне еще Ленку с работы встречать.
Вскоре после его ухода вернулся с работы Вова. Он позвал меня на кухню и молча указал рукой на стол. Там стояла полная тарелка борща.
– Садись, ешь, – сухо сказал он мне.
Я начал было отказываться, ссылаясь на то, что не голоден, но он меня тут же обрубил.
– Кому сказал, ешь. Не в унитаз же выливать.
– А как же ты?
– Я себе сварю.
На плите уже пыхтела покрытая испариной большая кастрюля. Я взял хлеб и ложку и сел за стол. Вова дождался, пока я доем, выкурил сигарету, и лишь потом, как бы невзначай, спросил:
– Маша сегодня приходила?
– Да, – ответил я.
– С Мириком?
– С Мириком.
Издав глухой стон, Вова ударил себя кулаком по колену. После некоторого молчания он снова заговорил.
– Что у тебя по оплате?
– По февраль все оплачено, – сказал я.
– А за февраль когда заплатишь? Неделя до конца месяца осталась.
– Вовчик, – взмолился я, придавая своему голосу жалостливый тон. – Я бы рад, да ты же сам знаешь, денег даже на жратву не осталось. Если б только работенка какая подвернулась, сразу бы отдал.
– Достали вы меня уже, – желчно выругался Вова. – Через неделю я должен заплатить за квартиру. Что мне, свои деньги за вас выкладывать? На всех не напасешься.
– Вовчик, ну подумай, где ж я возьму деньги, если их у меня нет.
– Меня это не волнует. Не можешь платить за квартиру, забирай шмотки и вываливай.
– Куда?
– А куда хочешь, хоть под забор, хоть на помойку.
– Вовчик, будь человеком, – опять взмолился я. – Слово даю, отработаю. Попроси своего хозяина взять меня хотя бы на пару дней, чтобы за квартиру с тобой рассчитаться.
– А что у Сереги с Димой?
– Они совсем на мели.
– Откуда вы на мою голову свалились...
– Да если б я знал, что здесь такая лажа, сроду не приехал бы. Вовчик, на тебя только надежда, – с самым искренним видом начал я нести откровенную чушь.– У меня же, кроме вас с Машей, здесь никого нет. Вы же мне, как родные. Без вас пропаду.
– Ладно, что-нибудь придумаем. По крайней мере, с голоду не дадим пропасть, – покровительственно сказал Вова. Потом достал из кармана пять марок и небрежно бросил на стол. – Сгоняй в магазин за пивком, будь другом.
Делать было нечего. Я взял деньги и пошел в магазин.
– Опять в магазин за пивом посылал? – спросил Димка, когда я вернулся.
– Ага, – ответил я. – Только сперва вчерашним борщом накормил.
– Гад. Думает, ты ему за его объедки ноги целовать должен.
– Погоди... – не удержался Серега. – Он из тебя еще ездовую собаку сделает.
– Мне уже все равно, хоть чучело огородное.
Вернулся с работы и Виталя, единственный, кто работал из нашей комнаты. За трудоустройство ему пришлось отвалить Мирику четыреста марок. Зато у него водились деньги, и он никому не был должен, потому и чувствовал себя независимо и уверенно. Он сразу понял, о чем идет речь, и, не раздеваясь, решительно направился к Вове в комнату. Вид у него был угрожающий. В мгновение ока я преградил ему дорогу.
– Ты сдурел, Виталя? – перепугался я не на шутку. – Он же меня потом с потрохами съест.
– Этого нельзя так оставлять, – не унимался Виталя. – Ты что, раб ему или слуга?
– Не трогай его, как человека прошу. У меня выхода нет. Если б я мог заплатить за квартиру, думаешь, я бы позволил над собой издеваться?
Меня спас Мирик. Широко распахнув дверь, он шагнул в комнату из темноты коридора. Краем глаза в глубине коридора я увидел и Машу. Серой тенью она проскользнула к себе.
– Что за шум, а драки нет? – спросил Мирик, входя в комнату с дежурной дебильной улыбкой.
Он держал в руках пол-литровую банку дешевого пива и открытую пачку крекеров. При виде Мирика Виталя тут же переключился на него.
– Да вот, с пацанами голову все ломаем, где бы и нам такую работу, как у тебя, найти. День-деньской на печи валяешься и еще деньги за это получаешь.
– А-а-а-а, – самодовольно протянул Мирик. – Места надо знать.
– Так и нам расскажи, где такие места есть, – оживился Димка.
– Дорогого стоит.
– Сколько? – поинтересовался Серега.
– Двести марок на бочку и завтра же пойдешь на работу.
– А рожа не треснет? – озлился Серега.
– Это у тебя рожа, а у меня лицо, – ничуть не обидевшись, ответил ему Мирик.
– Тебе деньги дать – все равно, что выбросить. Ни денег потом не увидишь, ни работы, – не удержался Виталя.
– А я никому и не навязываюсь. Не хотите – не надо. Мое дело предложить – ваше отказаться.
Он открыл банку пива, сделал большой глоток и закусил крекером. Поставив пиво и печенье на пол, он снял пальто и аккуратно повесил на тремпель за дверью. И только тогда увидел Федора. Растянувшись во весь рост, Федор сладко посапывал на его диване. Улыбка Мирика тут же сменилась брезгливой. Он по-кошачьи подкрался к дивану и, схватив Федора, изо всех сил швырнул его на пол.
От неожиданности и боли Федор дико заорал. Оглушенный, не понимая, что происходит, он инстинктивно бросился наутек в спасительную темень коридора. Это сильно позабавило Мирика, он залился неприятным визгливым смехом.
– Что он тебе сделал? – вспылил Виталя, готовый броситься на Мирика с кулаками.
– Если бы сделал, вообще убил бы, – равнодушно ответил Мирик.
– Тебя бы так, – со злобой сказал Серега.
– Пусть кто-нибудь попробует, – улыбаясь, сказал Мирик. – У меня жим лежа – девяносто килограммов. Смекаешь? – Он вопросительно уставился на Серегу.
– У тебя не все дома, – нарывался на ссору Виталя.
Мирику ничего не стоило охладить его боевой пыл.
– А ты знаешь, что на твое место много желающих найдется?
– Я тебе за это место заплатил.
– А мне наплевать. У кого пульт? – по-хозяйски поинтересовался он.
Серега молча протянул ему пульт. Прощелкав все каналы, Мирик встал с дивана и надел пальто.
– Что-то скучновато тут у вас. Пойду пройдусь, – сказал он, выходя из комнаты.
Один за другим начали возвращаться с работы мужики из соседней комнаты. В коридоре зажегся свет, из кухни потянуло приятным ароматом жарящегося мяса, в ванную выстроилась очередь, заработала стиралка – квартира ожила.
Когда же все успокоилось и затихло, готовясь отойти ко сну, вернулся Мирик. Он был изрядно пьян. С трудом держась на ногах, он заглянул сперва к нам, потом к мужикам, потом навалился на дверь хозяйской комнаты – комната была заперта изнутри. Он постучал, послышались шаги босых ног, дверь приоткрылась, появился Вова.
– Тебе чего? – недобро спросил он Мирика.
– Мне Машу, – с трудом произнес Мирик, едва ворочая языком.
– Она спит.
– Разбуди. Мне нужно с ней поговорить.
– Завтра поговоришь. Иди спать, – грубо отрезал Вова, захлопнув дверь.
Некоторое время Мирик молча стоял перед закрытой дверью, с трудом соображая, что произошло. Наконец, собравшись с мыслями, вскипая от возмущения, он снова постучал, на этот раз сильней и уверенней. Ответа не последовало. Звенящая тишина, казалось, насмехалась над ним. Это не на шутку разозлило Мирика. И тогда он затарабанил что было сил.
Из соседней комнаты в коридор вышел громадный, как гора, Вася. Его добродушное лицо, сплошь покрытое щербинами оспы, всегда спокойное и невозмутимое, на этот раз выражало крайнее недовольство.
– Ты чего шумишь? – словно пароход, прогудел он слегка сипловатым густым басом. – Спать людям не даешь. Чего доброго, соседей побудишь. А ну, бегом к себе в койку, пока я не разозлился. А то – как захвачу, мало не покажется.
Мирик не успел раскрыть и рта, как оказался в его стальных тисках и кубарем, с шумом и грохотом, через весь коридор полетел к себе в комнату. Он грубо выругался и, как был, в пальто и ботинках, завалился на свой диван. Однако спустя пару минут он резко вскочил и направился к хозяйской комнате. Снова раздался оглушительный грохот в дверь. Следом – крики и ругань мужиков и шум возни в коридоре.
– Маша, если ты не выйдешь.. – во всю глотку душераздирающе орал Мирик, – я порежу себе вены!
– Закрой ему пасть, – сипло прохрипел кому-то Вася, и Мирик смолк.
Возня еще некоторое время продолжалась. Потом громко хлопнула дверь, и все стихло.
– Открой дверь, гад, – раздался Васин голос. – Ну и сиди там. Попробуй только выйти – башку оторву.
Немного побухтев, мужики удалились в комнату, и в квартире снова наступила тишина.
Недолго длилось спокойствие. Через какое-то время дверь в ванную (именно там Мирик нашел себе убежище от мужиков) широко распахнулась, и в коридор вышел Мирик. Он был уже без пальто, в одной белоснежной рубахе. Его глаза стали стеклянными, как у быка на арене, щеки, руки и грудь были в крови и в порезах. Он бросил на пол окровавленное бритвенное лезвие и снова затарабанил в хозяйскую дверь.
– Ну что, Машуня, посмотри, как я из-за тебя кровью истекаю, – истошно заорал Мирик.
В коридор снова вывалили мужики под предводительством Васи.
– Я тебя предупреждал? – засипел Вася, решительно направляясь к Мирику.
Он взмахнул своей шестипудовой рукой-кувалдой и уже собирался обрушить ее на неугомонного наглеца, но дикий вопль заставил его остановиться.
– Руки, – заорал Мирик.
Васина рука застыла в воздухе.
– Ты чего? – по-детски наивно удивился Вася.
– Руки убери! Я сам уйду. Без вашей помощи.
Мужики расступились, и Мирик, как победитель, с гордо поднятой головой пошел к выходу. Возле двери он остановился и обернулся назад, не обращая внимания на мужиков, громко, так, чтобы слышала Маша, сказал:
– Прощай, Машуня. Больше ты меня не увидишь никогда.
А на следующий день мужики всей толпой пошли к Вове и потребовали, чтобы он выселил Мирика. В глубине души Вова был рад такому повороту событий. Это развязывало ему руки и позволяло без особого труда избавиться от более удачливого молодого соперника. Как Маша ни протестовала, но ничего сделать не могла. Однако Мирик во всеуслышание заявил, что никуда не собирается переезжать, пока не подыщет себе подходящее жилье, а если кому-то это не нравится, то пусть сам себе ищет другую квартиру. На том и разошлись.
Время шло, Мирик переезжать не торопился, мужики были недовольно роптали, а Вова скрежетал зубами. Маша же еще с большим восторгом смотрела на Мирика, который, как вождь краснокожих, весь в шрамах, расхаживал по квартире, патетически выставляя порезы на всеобщее обозрение. Не каждый способен на такое ради любимой девушки. Куда уж там Вове! Вова все видел и понимал, и от этого становился еще серей и угрюмей. И тем самым только раздражал Машу. Потому что она больше не любила его. Единственное, что их связывало, – это дочка, только из-за нее одной Маша не бросала Вову и не уходила к Мирику, которого любила больше всего на свете, возможно, даже больше, чем дочку.
В конце февраля Мирик все-таки переехал. Мужики обрадовались, что в квартире будет тишина и порядок. Вова тешил себя мыслью, что и с Машей снова все наладится. Но не тут-то было.
Мирик и не собирался оставлять нас в покое. Он приходил каждый день и надолго; создавалось впечатление, будто он и не переезжал вовсе. Отношения Вовы с Машей не наладились, и, вообще, все складывалось не так, как хотелось. Зато Маша была на седьмом небе от счастья. Теперь они могли спокойно уединяться у Мирика на квартире, не опасаясь быть застигнутыми врасплох. Они еще больше времени проводили вместе, Мирик засыпал ее комнату цветами, катал на такси и водил в рестораны.
Обычно Мирик заезжал за Машей рано утром, и они вместе шли на работу. После работы ужинали в каком-нибудь ресторане, потом на такси ехали к Мирику на квартиру. И поздним вечером, когда все уже спали, он отвозил ее домой. И потирал руки от удовольствия, глядя, как злятся мужики и беснуется Вова.
Вова видел, что безвозвратно теряет жену, но ничего не мог сделать. От безысходности он не находил себе места и по вечерам, когда ждал Машу, метался по комнате, словно загнанный зверь, сгорая от бессильной ярости. Время от времени он сгонял злобу на нас. Но это не помогало. Тогда он напивался и закатывал Маше истерики. На Машу это не действовало. Достаточно было малейшей искры, одного необдуманного слова, чтобы толкнуть его на решительный поступок.
Наступила весна. 8 марта Вова вернулся с работы раньше обычного с огромной охапкой роз и пакетом, доверху набитым продуктами. Навел в комнате порядок, пропылесосил, накрыл скатертью стол, посреди стола поставил вазу с розами и хрустальные бокалы, из пакета достал коробку конфет, фрукты, шампанское.
Затем он пошел на кухню колдовать. Через пару часов на праздничном столе появилась селедка под шубой, оливье, маринованные грибочки, маслинки, сыр, буженина, колбаска, дымящаяся толченка в большом блюде и жаркое.
Маша должна была вот-вот вернуться. Вова сел за стол и достал из кармана маленькую зеленую бархатную коробочку. Он нажал пальцем на невидимый фиксатор, и коробочка под действием пружины раскрылась. Внутри было кольцо с алмазом. Полюбовавшись подарком, Вова закрыл коробочку и спрятал обратно в карман.
Маша не заставила себя долго ждать. Словно порыв ветра, ворвалась она в комнату, возбужденная и взбудораженная, и, не обращая внимания ни на праздничный стол, ни на цветы, ни на Вову, стала рыться в шкафу, разбрасывая вещи по комнате.
Вова подошел к ней сзади и обнял ее за талию.
– Машуня, – игриво начал он.
– Не сейчас, Вовця, я ужасно спешу, меня внизу ждет такси, – разжимая его пальцы, ответила Маша.
– Куда это ты спешишь? – опешил Вова.
– У меня очень важная встреча. И нельзя опаздывать, – сходу соврала Маша.
И с самым серьезным видом начала нести какую-то ахинею.
– Даже не знаю, когда вернусь, может быть, очень поздно, – объясняла она. – Поэтому меня не жди. Ужинай сам. И ложись спать.
– А как же праздник? – с обидой выдавил из себя Вова.
– Потом, Вовця. Давай завтра.
– Как потом? А подарок? Я думал, мы вместе отметим праздник, приготовил тебе подарок...
– Ну ладно, где там твой подарок? – сжалилась Маша.
Вова достал из кармана бархатную коробочку и протянул ее Маше.
– Поздравляю, любимая!
Он попытался поцеловать Машу в губы, но Маша увернулась.
– Ты же знаешь, я не люблю этих нежностей, – капризно буркнула она и взяла коробочку.
От неожиданности ее глаза вспыхнули восторгом. Вова это заметил и понял, что не все еще потеряно. Но в тот же миг восторг сменился кислой миной.
– Ты сдурел? – нервно взвизгнула Маша. – Ты все наши деньги на это угрохал?
– Можешь проверить, деньги на месте, – ничуть не смутившись, ответил Вова.
– Где же ты тогда взял кольцо? Украл?
– Не скажу, секрет, – хитровато улыбнулся Вова.
– Дорогущее, наверное.
– Дорогущее, – желая еще больше заинтриговать Машу, подтвердил Вова.
Он все еще надеялся, что Маша останется и никуда не поедет. Но Маша положила коробочку в сумку и направилась к выходу.
– Ладно, Вовця, я пойду, ты и так меня сильно задержал.
– Я тебя провожу, – Вова схватил куртку и направился следом.
Маша остановилась.
– Не надо меня провожать. Что я, сама не дойду? – занервничала она.
– Интересно. Ты явно нервничаешь. А, может, ты мне все наврала, и тебя внизу ждет Мирик?
– Не выдумывай ерунду.
– Тогда пойдем. Я провожу тебя до такси.
– Не надо меня никуда провожать. Я сама дойду.
– Раз упираешься, значит наврала, – теперь уже занервничал Вова. – Я вообще тебя никуда не пущу. Будешь сидеть дома с законным мужем. А у Мирика твоего молоко на губах еще не обсохло, молокосос он недоделанный. Поняла?
Вова решительно преградил дорогу. Она сперва опешила, но тут же, негодуя, обрушила на Вову поток обидных и унизительных слов.
– Да как ты смеешь на него такое говорить! Да ты ему и в подметки не годишься!
В этот момент постучали в дверь.
– Кто еще там? – с раздражением крикнул Вова.
– Мирик по домофону звонит. Машу просит позвать, – раздалось из-за двери.
– А вот и Мирик пожаловал. Легок на помине, – с издевкой хохотнул Вова.
– Пусти, – истерично завизжала Маша и попыталась вырваться из комнаты.
Но Вова закрыл дверь на ключ и спрятал ключ в кармане.
– Ну чего тебе еще нужно... – взмолилась в отчаянии Маша... – не люблю я тебя. Не люблю!
– Мирика, значит, любишь?
– Да, люблю!
– Ты с ним спала?
– Не твое дело. Все мужики думают только об одном, как бы под юбку залезть. А он не такой. Он выше этого. Он за меня вены резал. А ты, тюфяк, ни на что не способен.
– Не способен, говоришь?
– Да, не способен.
– Ладно, – спокойно сказал Вова. – Если уйдешь, перережу вены. Потом не обессудь.
Вова достал из кармана ключ и открыл дверь. Маша расхохоталась:
– Кишка тонка! – сказала она сквозь смех.
– Говоришь, кишка тонка? Уходи, если хочешь.
Вова взял из тумбочки бритву и направился в ванную. Не раздумывая, Маша бросилась к входной двери. И только тут до нее дошло. С диким воплем она устремилась назад за Вовой, но было уже поздно. Вова стоял посреди ванной, а из руки фонтаном била кровь. От вида крови Маше стало дурно.
– Теперь довольна? – теряя сознание, проговорил Вова.
Борясь с дурнотой, Маша схватила первое попавшееся полотенце и стала перевязывать Вове руку. Вова терял сознание. Маша в отчаянии позвала на помощь. Прибежавшие мужики перенесли Вову в комнату и положили на кровать.
– Нужно остановить кровь, – со знанием дела заключил Вася. – Богдан, сгоняй за бинтами.
Богдан принес бинты, Вася перевязал рану. В этот момент в комнате появился Мирик.
– Что за шум, а драки нет? – прозвучало его традиционное дебильное приветствие.
Протиснувшись, он увидел Вову.
– Мирось, – обрадовалась, было, Маша появлению Мирика.
Она протянула к нему руки с немым призывом о помощи.
– Э, нет, я в такие игры не играю, сами разбирайтесь, – испугался Мирик, пятясь к двери.
– Мирось, куда же ты? – в отчаянии воскликнула Маша.
Когда Мирик исчез, она бессильно опустилась на кровать рядом с Вовой и зарыдала.
Спустя некоторое время Вова начал приходить в сознание.
– Я же сказал, что все будет хорошо, – обрадовался Вася. – Утри нос, Машка, будет жить твой Вовчик, не помрет.
– А мне кажется, лучше его в больницу отправить, – сказал Богдан. – Смотри, какой он бледный. Видать, много крови потерял. Не ровен час, ноги двинет.
– С дуба упал? В какую больницу? – набросился на него Вася. – В больнице паспорт потребуют, а в паспорте – просроченная виза. Хорошо, если только одного его депортируют. А если и нас захватят? И мы полетим вслед за ним вверх тормашками.
– Никуда меня не надо отправлять. Мне уже лучше, – простонал Вова.
– Смотрите, я же говорил, что ему будет лучше, – всматриваясь в Вовины зрачки, успокоился Вася. – Недельку полежит и оклемается. Куда он денется. Ладно, мужики, пойдем. Чего уставились, как истуканы. Дайте человеку покой.
Маша с Вовой остались одни. Вова лежал на кровати, время от времени тихо постанывал и просил пить. Он был бледен как мертвец. Маше стало невыносимо жутко, она выскочила в коридор и, на беду, постучала в нашу дверь.
В тот вечер мы были увлечены преферансом.
– Ребята, Вова вены порезал, – всхлипнула Маша. – Что делать? Он умирает.
– Где он? – отложив карты, серьезно спросил Димка.
Вова был в полуобморочном состоянии и уже с трудом понимал, что происходит. Димка внимательно осмотрел его, пощупал пульс, заглянул в зрачки.
– Срочно в больницу, пока не помер, – скомандовал Димка.
– Я вызову такси, – засуетилась Маша.
– Такси не надо. Здесь через дорогу университетское хирургическое отделение. Они круглые сутки дежурят. Нужно одеть Вовчика в чистое.
Маша засуетилась возле Вовы.
– Что вы со мной делаете? – забеспокоился Вова, приходя в сознание.
– Лежи и не дергайся, – властно цыкнул на него Димка.
– Вовця, Вовця, – причитала Маша, – лежи смирненько. Не сопротивляйся. Мы сейчас тебя переоденем и отведем в больницу.
– В больницу не пойду!
– Куда ты денешься, – твердо возразил Димка.
– Вовця, не сопротивляйся, – уговаривала его Маша. – Так будет лучше. Ты же видишь, как тебе плохо. А в больнице помогут. И все будет хорошо.
Когда Маша закончила одевать Вову, мы попытались поднять его.
– Я пойду сам, – требовательно заявил Вова, еле держась на ногах.
– Ребята, мы сами дойдем, – согласилась с ним Маша. – Оставайтесь дома. Ждите нас здесь.
– Возьми паспорт и деньги, – напомнил Димка.
– Сколько?
– Марок двести, на всякий случай. Может, получится уговорить их полицию не вызывать.
Забыв о предосторожностях, прямо при нас Маша достала из-под кровати дорожную сумку, вынула из нее приличный газетный сверток, в котором оказалось несколько толстых перемотанных пачек немецких марок, взяла оттуда две сотенные купюры и затолкнула все обратно под кровать.
– Деньги положи в паспорт, а паспорт ему в карман, – наставлял Димка. – Подведешь его к воротам и позвонишь. А сама уходи. Лучше, чтоб они тебя не видели. И предупреди его, чтоб не проболтался, где живет. А то всех вместе с ним повяжут. Слышал, Вовчик? – Димка обратился к Вове.
Тот безвольно кивнул головой.
– Отлично. Деньги у тебя в паспорте. Отдай их врачам и попроси, чтобы полицию не вызывали. Понял?
– Понял. – Прожевал сквозь зубы Вова.
– Ну и отлично. Ну и молодец...
Маша обхватила Вову рукой и повела его к лифту. Дверь в комнату она даже не подумала закрыть. Когда они ушли, Димка направился в Машину комнату.
– Быстро собирайся, сваливаем, – скомандовал Димка. – У нас десять минут. За это время нам нужно отсюда исчезнуть. Понял?
– Не понял, – оторопел я. – Куда исчезнуть? Зачем?
– Деньги видел? Какие еще вопросы?
Димка достал из-под кровати дорожную сумку, вынул из нее газетный сверток с деньгами, сунул сверток за пазуху и направился к выходу. Я остался стоять на месте.
– Ты что застрял там, – обернулся второпях Димка. – Давай, пошевеливайся.
– Я не могу.
– Чего не можешь? – удивился Димка.
– Я не могу взять чужие деньги.
– С ума сошел? Пойдем, у нас времени мало.
– Я никуда не пойду. Это не наши деньги. Мы не можем их взять.
– Говоришь, не наши? – не на шутку разозлился Димка. – А чьи же тогда? Не на нас ли они наживаются? Жлобов пожалел? Для нас с тобой это единственный шанс. Не воспользуемся, будем распоследними лохами.
– Зато совесть будет чиста.
– Да плевать я хотел на совесть. Совестью сыт не будешь. Не те времена нынче. Пойдем.
– Я остаюсь.
– Ну и оставайся. Локти кусать будешь.
В этот момент в комнату вошла Маша.
– Что вы здесь делаете? – удивленно спросила она.
Ее взгляд упал на кровать, раскрытую дорожную сумку, и она сразу же все поняла.
– Отдайте деньги, – взмолилась Маша. – Умоляю, отдайте. Не забирайте последнее. Все берите, только деньги отдайте. Прошу вас, отдайте.
Димка с силой оттолкнул Машу, она упала.
– Помогите, грабят, – во весь голос заверещала она.
Димка навалился на нее сверху, закрывая ей рот рукой.
– Цыц, а то задушу, – зашипел он сквозь зубы.
Маша укусила его, Димка от боли вскрикнул. Разозлившись, он ударил Машу по лицу. Она попробовала вырваться, и тогда его руки сомкнулись на ее горле. Она начала хрипеть и дергаться в конвульсиях. Не размышляя, я бросился к Димке и стал оттягивать его от Маши. Но ничего не получалось. Тогда я схватил со стола бутылку шампанского и оглушил Димку. Он обмяк. Маша сделала глубокий вдох и закашлялась. Она подползла к кровати и попыталась подняться, хватаясь руками за лакированную спинку. Я помог ей встать. Маша была бледна. В ее глазах был страх. Я усадил Машу на кровать и дал ей стакан воды.
В этот момент Димка очнулся, вскочил и набросился на меня. Мы повалились на пол, завязалась борьба. Я безуспешно пытался скрутить его. Ему удалось высвободить одну руку, он изловчился и ударил меня чем-то в живот. Острая боль пронзила меня до самого позвоночника. Он ударил еще раз и еще. Меня словно парализовало.
Димка с трудом оторвался от меня и поднялся. В его руке был окровавленный нож.
– Прости, друг, я не хотел, – сказал Димка, глядя на меня.
Он вытер нож о скатерть и быстро вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь. Я лежал и не мог пошевелиться. Я чувствовал, как из меня вытекает липкая тошнотворная кровь. Вдруг мне страшно захотелось спать. И я погрузился в черную пустоту.
Когда я вырвался из забытья и открыл глаза, превозмогая тошноту и боль, передо мной стояли мама и отец. Я ничуть не удивился их присутствию и даже обрадовался. Вдруг все исчезло: и родители, и тошнота, и боль. Я почувствовал непривычную легкость и начал отрываться от пола. Взлетев под самый потолок, я посмотрел вниз. И увидел себя в луже крови.
В этот момент в комнате появились какие-то люди в белых халатах. Квартира наполнилась шумом и суетой. Меня погрузили на носилки и понесли вниз по лестнице. Я устремился следом и увидел, как автомобиль скорой помощи везет меня в госпиталь.
Очнулся я уже в больничной палате. Я с трудом вспоминал, как я там оказался и что со мной произошло. Впрочем, вспоминать мне помогали следователи из криминальной полиции Лейпцига. Они приходили каждый день и подолгу расспрашивали о нашей квартире, о ребятах, о мужиках, о Маше, Вове и Димке.
От них я узнал, что своим спасением я обязан соседям, которые и вызвали полицию. Всех наших в ту ночь арестовали и через пару недель депортировали домой. Димку долго еще искали и в Лейпциге, и в Берлине, но не нашли. Немного подлечив, меня тоже депортировали домой, в Украину.
С тех пор много чего произошло в моей жизни. Но я часто вспоминаю то время, и порой мне самому не верится, что все это было со мной. Вот и вы: хотите – верьте, хотите – нет. Однако именно так все и было.
Опубликован в:
Литературный журнал «Новый Журнал», Нью-Йорк 2014г.
Литературный журнал «Камертон», Москва 2014г.
