* * *
Газеты брешут, как собаки ночью.
Такое чувство, что сошли с ума.
И вой стоит подобно многоточью
забытого, с намёками письма.
Не выхожу один я на дорогу –
там гопники, там хищный ДПС.
Живу затворником,
один,
и слава Богу...
живу с надеждою? Увы, всё чаще – без.
Пришли мне, критик, авторского яду,
от жизни дай лекарство, изувер.
Я не готов к случившемуся аду,
как честно лгавший в детстве пионер!
* * *
Устал, озяб...
не торопи,
дай мне оттаять понемногу.
Глянь,
листья, будто воробьи,
слетают стайкой на дорогу.
А лес, пустой осенний лес,
так чуток к шороху и плачу,
что слово, обретая вес,
больнее бьёт...
но боль я спрячу.
Смолчу.
Пусть птицы говорят.
Так пуст неисправимо
грешник,
что сквозь него проходит взгляд
колючий, как
лесной орешник.
Прости,
похожа ты на куст
с колючими его плодами,
когда слова опали с уст
и зябко воздуху меж нами.
* * *
Никто никому ничего не должен.
Небо нахмуривается – к дождю...
Вот и я до полтинника дожил,
а не чаял, что доживу.
Милая, бровей не своди к переносице –
так и останутся морщинки во лбу!
Низко над домом ласточки носятся,
жалуясь на судьбу.
Всё хорошо, а молитвы – они не лишние,
ты в молитве своей помяни меня.
Вечно в городе у меня дела, делишки,
но и я молюсь о тебе на исходе дня.
Чтоб была ты здорова до девяноста,
и скользила ласточкой быстрая твоя тень,
чтобы старость прошла и легко, и просто,
и – чтоб умерли в один день.
2011.
* * *
Морозное утро.
Скрипит под подошвой снежок.
Иному кому-то
зима наступившая – шок.
А тем, кто из годных –
для дела,
и к делу готов,
зима – это отдых
от пыли и груза годов.
Дышу, надышаться
никак не могу на бегу,
на время без шанса
оставив с косою каргу.
Так где-то таёжный
по первому снегу теперь
идёт осторожный,
на звук напружиненный зверь.
Не знаю, простишь ли:
дышу наступившей зимой,
где всюду я лишний
и всем почему-то не свой...
И только к тебе я
зачем-то как старый дурак
навроде репея
пристал,
не отстану никак...
* * *
Жизнь духа с жизнью тела примирять,
но так и не достигнуть примиренья...
О, сохранит ли мятая тетрадь
моих стихов разорванные звенья,
как разрывалось сердце,
как терпел,
бездушье тех, кем был я понукаем?..
Нет, глупо говорить о том
теперь,
коль неба край с земным сомкнулся краем,
и наступила ночь!..
И я – в ночи,
и купол неба звёздочками вышит,
и что со мной – не важно.
Хоть кричи –
никто меня не видит и не слышит!..
Лишь пахнет куст жасминовый тобой,
любимый прежде, чем тебя я встретил.
И зверь лесной идёт на водопой,
и угли звёзд затягивает пепел.
* * *
Когда проезжаю под аркой,
где поезд свистит свысока,
то, словно машина с мигалкой,
меня догоняет тоска.
Прошли и любовь, и обида,
неправда и полная ложь,
и в зеркале заднего вида
сияющих глаз не найдёшь.
Как жертва великого мщенья,
порвавши последнюю нить,
не стану просить я прощенья...
и ты не попросишь простить!
Пусть счастье не общее наше –
не наше. Не всё ли равно? –
счастливей не стали мы – старше,
а значит – простили давно.
* * *
Жизнь – принимаю. Будто яд,
по капле – чтоб не отравиться.
Любимой равнодушен взгляд,
и я гляжусь в иные лица.
Вот обернулась не спеша –
при свете фар – почти картинка,
и бьётся вечная душа
в капкане развитого рынка.
Не жжёт витринный блеск огней,
продажные – они не горды,
и лишь противно от своей,
в витрине выглянувшей морды.
* * *
Живу один.
Не брошен, не влюблён.
Жизнь, просто жизнь – пойми её, такую:
от грешной, прежней, – переутомлён,
а от безгрешной, нынешней, – тоскую!
Разглядывая землю чёрных гряд,
сырых, тяжёлых накануне вспашки,
я представляю будущий наряд
земли сырой – смирительной рубашки.
Гляжу ль на белок шустрых иль сорок,
томлюсь ли я, прислушиваясь к лаю,
живу иль просто отбываю срок,
я лестницу из рифм всю жизнь сбиваю.
Карабкаюсь на небо, как могу.
Оглядываюсь с лестницы пугливо –
обрушиваюсь... и на берегу
как мальчик-краб,
бегу из волн прилива.
