Не умирай, пока живёшь... *0

От автора Мне хотелось выстроить подборку, как тетрадь избранных стихотворений: в первом разделе – стихи из прежних книг, во втором – стихи последних полутора лет. В них есть внутренняя связь, но поэтика последних двух лет – несколько иная, чем прежде. 1. Не умирай, пока живёшь * * * Певучий воск расплавлен всюду. Течёт медовый отблеск дня. Рассыпавшихся листьев груду Стряхнула верба на меня. И стадо тянется коровье Ленивое, а вслед за ним Вступает осень в Приазовье. Над морем марево как дым. Волнуются степные травы, И ветер тычется в стога. Не требуя себе оправы, Лазурь толчётся в берега. Легко лететь велосипеду, Легко и мне, припав к рулю, Забыть, куда я нынче еду По чабрецу да ковылю. * * * Жил по соседству маленький портной, По вечерам он ел свой скромный ужин, Справлял в субботу грустный выходной, Искал для дочки выгодного мужа. А в церкви золотились образа, Переминался странник, спину горбя, И всё глядел Спасителю в глаза, Исполненные вечности и скорби. У Господа – прямая борода, Какой у смертных сроду не бывает, И чудится, что странная звезда Над головою Господа сияет. Неколебима вера и чиста, И на устах благоговеет Слово. И дела нет, что рисовал Христа Художник с местечкового портного. БЕЛОСАРАЙКА – Молчи, молчи! – и задохнулся шёпот, и новые слова у самых губ вдруг перехвачены сквозящим поцелуем, и руки ищут рук, и змеи ног сплетаются на адской сковородке, и между резким выдохом и вдохом – «ещё!» – попытки слов и поцелуев, и этот рвано-точный ритм движений, несовпадающее совпаденье дыханья, боли, нежности и злости!.. – Я больше не могу!.. – И я!.. И ветер как будто нас разбрасывает: где мы? Вокруг, во мгле, – сентябрь, хранящий запах лета, и там... И там, где гулкий ропот моря сопровождает пенные валы, где ветер пахнет чабрецом, а звёзды заглядывают нам с тобой в глаза, где только дальний бакен – призрак жизни, мы, запрокинув головы, лежим, едва друг друга пальцами касаясь, – мне кажется, что это дышит вечность размеренным дыханием твоим... НОЧНАЯ ГОНКА Сквозь полночь снежную лечу, Вираж ощупывает фара. Включу приёмник. Поверчу. Обрадуюсь: поёт Ламара. Рассеивайся, плавай, вей, Лей надо мною это чудо! Рассыпь, полночный соловей, Нить жемчуга, нить изумруда! Невозвратимо пролилась Через пространства, дали, выси Души таинственная связь, Родные сумерки, Даиси... ГРУЗИНСКОЕ СТИХОТВОРЕНЬЕ Яну Гольцману По дорожке – пыльной, старой, По тропинке – да не споро! – Чок да чок – бычок Цикара, Чок да чок – бычок Никора... Путь неблизок, мир нетесен, День не скуп на свет и краски – От чуть-чуть печальных песен До наивной грустной сказки. И неспешные отары Тянутся нешумно в горы, Где остался след Цикары И не стёрся след Никоры. Потому что в этом мире Друг – твердыня и основа, К двум твоим – придут четыре Добрых дела, добрых слова. О добре ведутся споры, И про зло талдычат свары... Кто придёт на зов Никоры? Кто услышит зов Цикары? Ветка к ветке, камень к камню – Свить гнездо, сложить дорогу... Протянись твоя рука мне – Сразу чувствую подмогу! И по-русски: скоро-скоро! По-грузински: чкара-чкара! Чок да чок – бычок Никора... Чок да чок – бычок Цикара... * * * Полустанок – станок впечатлений, обточенных памятью. На мгновенье мелькнёт перед взглядом, обращённым в туда, в то, что схвачено временем: простоволосая, чистоглазая, чуть скуластая, она тихо плачет, склонив голову перед сердито выговаривающим ей мужиком – он нетерпеливо теребит ручку потрёпанного чемодана (паровоз уже пыхтит, потому что сюда еще не довели электротягу), воровато тычет ей поцелуй в щёку и бежит к вагону, провожаемый её взглядом, в котором – отчаянье. Дежурный по станции – красномордый и испитой – смотрит на неё без сочувствия, пожалуй, что – с осуждением: догулялась, мол, баба… Унылый пёс, прихрамывая на заднюю правую, трусит по перрону, облезлый хвост поджимая, и, чуть не наткнувшись на женщину, испуганно кидается в сторону, мимо стенда, где под стеклом перекошена газета, со статьёй про волюнтаризм и перекосы в сельском хозяйстве – прощай, эпоха кукурузы! С чем ещё предстоит прощаться, мне – молодому, глупому, счастливому – невдомёк. И, почти веселясь, я смотрю на пьяненького мужика, вываливающегося из станционного буфета: мужик хлопает глазами, открывает рот, будто хочет криком остановить уносящий меня в светлые большие города поезд, а крик не выходит, и только долетает в приспущенное окно ехидный окрик мордатого дежурного: «От, дурак!..» И уже их нет и не будет. Но ещё мелькнёт покосившийся плетень, за которым тётка развешивает цветастые лоскуты стираного белья, ленивый кот обернётся на громыхающий состав и спрыгнет во двор, распугивая кур, бестолковый бычара сверзится с отскочившей бурёнки, застучат колёса по недолгому мосту через тихую речку, с берега которой помашут вагонам полуголые пацаны, и отнесёт куда-то во время и пространство эту никакую жизнь, эту нежизнь, как покажется мне – молодому, глупому, счастливому… А женщину жаль. * * * Я согласен назвать ностальгией Бесконечно тягучие сны. Вижу лица, но лица – другие. И другие приметы весны. Подступающий миг пробужденья Не пугает реальностью дня. Но сменить бы мне дату рожденья, Раз уж адрес иной у меня! И, посмертные слепки снимая, Счет ушедшим мгновеньям веду. Я сегодня, что лошадь хромая, Сбился с шага и сплю на ходу. Не задворки, зады, перекопы, Не обмылки в гремящих тазах... Я стою посредине Европы С азиатской тоскою в глазах. МОТИВ ШАГАЛА Любовники долго врастают друг в друга. И вдруг друг из друга произрастают они. Смотри, в очертаньях невидимых синего круга зелёным посыпаны эти лиловые дни. Как туго изогнут стремительный лук бирюзового луга! Упруго любить. Нежно любить. Больно лю- бить телом об тело, когда тополиная вьюга вьётся над городом-полем в сонливом хмелю. Легко оторваться от быта болтливой слободки – истица-виновница, истины блудная речь, беги местечково-тоскливой вседневной селёдки! Вседневной печалью – со вздохом – спеши пренебречь! Заброшенный Витебск вспорхнёт из-под синего плуга... И вспыхнут птенцами, синея под небом, огни... Любовники пламени плавно растут друг из друга! И нежно друг в друга навеки врастают они. * * * Елене В рассветный час встаёт незримо Тень Авентинского холма. Нам не уснуть в объятьях Рима. Химерами стоят дома. Что было читано дотоле, Прожгло веков потухших грань. Теперь взойди на Капитолий, Где кесарь простирает длань. Здесь – голоса, здесь – топот, лица, Там – кровь от цезаревых ран. И с городом незримо длится Твой исторический роман. НЬЮ-ЙОРК В РИТМЕ ДЖАЗА Ритм начинается с перестука вагонов подземки – белые, жёлтые, чёрные – пассажиры в аквариумах огня, – когда мы влетаем на эстакаду и город выпучивает зенки, и грязный выход на 42-ю изумляет: «Ну и фигня!» Потом вступают дружно горы стекла, бетона, металла, которым подыгрывают, подмигивают километры поющих реклам и реки огней, текущих так яростно и устало из downtown в uptown, сплетаясь в рев, гул, вой, гам! Улицы – на запад. Улицы – на восток. Свет, шум, запах. Оторопь, ужас, восторг. Перекрестков график. Небоскребов рой. Набухает траффик Бензиновой горой. Ритм начинается, когда ты идёшь по тротуару, когда вослед тебе выплёскивается ветер, забежавший за тобой в магазин, ты, с шоколадной кожей, с шоколадной, недоступной никакому загару, в белой шубке, на которую сброшены смолистые волосы, когда ждёт тебя длинный, как дирижабль, белый лимузин, в который прячут тебя, как дорогую сигару, в дюралевую трубку, а ветер, который уже весь Манхэттен просквозил, напоследок бросается в ноги тебе (о, как он воет, срываясь по всей авеню, словно в аэродинамической трубе!) – обалдели прохожие, ослепли окна гигантских коробок, красным поперхнулся вдруг светофор и застыли автомобили, – Господи! – застит мне дымом взор, – до чего же я робок! – присутствуем при рожденье пробок, которые не рассосутся к грядущему дню, – ветер, ветер, ветер – гуляет по авеню, – ишь, говорит, какая ты ладная, жарко-прохладная, вкусная, безыскусная, шоколадная, сладкая, жадная, просто, ад для меня, погибель отрадная! – эй, кэбмен, – кричу, – заплачу! – я её вместе с улицей этой хочу! – только гарь ударила в ноздри смрадная, и исчезла ракета с тобой подобно лучу... Рёв, стук, гром, вой. Огонь – под ногами, огонь – над головой. Ритм начинается с джаза вечерних улиц, с импровизации солирующих выхлопных труб, когда идёшь, сначала от страха сутулясь, потом, распрямившись, лицо запрокинешь к дыханью горячих губ звездного неба, падающего в колодцы безумного города, который пугает, отчуждает, согревает, манит! Ритм начинается как птичий клекот у горла... Ритм начинается... Ритм... Р-и-и-и-т-м... * * * Николаю Панченко Ночного ветра свист и вой Затих. Покой и нега. За автострадой кольцевой Клубы седого снега. Настала лучшая пора, Глаз не смыкая, до утра Раздумывай неспешно Над тем, что твой вчерашний день Ложится, как на травы тень, Как свет во мгле кромешной. Ночного ветра свист и вой Затих. Покой и нега. За автострадой кольцевой Клубы седого снега. Клянись седою головой, Что не был предан друг тобой, Что – пусть как Бог усталый – Ты с чистой совестью идёшь... И если всё это не ложь – Не умирай, пока живёшь, Как говорили галлы! 1978 2. Продолжается пока * * * воробьи сбиваются у луж голуби целуются на крыше солнышко распахнуто к тому ж я с душой распахнутою вышел пахнет воздух новою весной вон щенки тряхнули головами что случилось с ними и со мной не могу я передать словами * * * ночь шелестит дождём обледенелым постукивает дворничиха ломом торчу в окне отвлёкшись между делом и слышу грохот над аэродромом какого чёрта столько лет не спится ладонью «мышку» до рассвета грею и дом – не дом хотя и не темница выходит потихонечку старею а всё меня на резвости толкает моя неугомонная природа вот сдобрю ночь бокальчиком токая какого-то удачливого года и вновь душа поёт царит алеет со всякой чепухою воспарима а то ещё как в молодости млеет и не стыдится пролетая мимо сараев пустырей забытых скверов и ни о чём как прежде не печалясь она готова принимать на веру за всё легко и весело ручаясь * * * а я себя сегодня мыслью грею что дни текут как вечная река что я ещё не отдан брадобрею и палача бездумно спит рука что жизнь до упоенья невозможна и что прекрасен мой безумный день и что тревога и пуста и ложна напрасно тень наводит на плетень что всё вокруг спокойно тихо гладко что вовсе не проникнуто тоской но брезжит осторожная догадка что не случаен радужный покой что и печаль и боль берут другие и вдаль уносят в призрачных руках что близкие твои и дорогие как ангелы витают в облаках * * * итак итак вступая из-за такта и ощутив волнение в крови я вынужден признать явленье факта последней поздней трепетной любви и если речь вести по сути строго а как иначе на закате дня её явленье есть явленье Бога и значит есть явление меня вчерне на этом воздухе вечернем когда подсвечен ярко небосклон прости мне словесами увлеченье я человек и мне подобен Он и если я то жалуюсь и плачу то возношу мгновению хвалу я существую ибо что-то значу в Его глазах и неба пахлаву глотком и вдохом впитываю жадно проглядывая свет где свет и край клянясь тебе что ты последний ад мой чистилище моё прощальный рай * * * глаза уставишь в небо а в небе облака покачиваешь немо башкой она легка не ведая заботы как птичка на суку с субботы до субботы своё ку-ку ку-ку и солнца оленёнок прорвавший пелену знаком тебе с пелёнок со сна или ко сну снуют по небу грозы и молнии летят зачем они сквозь слёзы дождя на нас глядят * * * парад пробуждает чувство державы я эту жвачку не разжую мы эти стяги уже держали есть ощущение дежавю нале-направо равненье братцы напра-налево за шагом шаг ну сколько можно в игру играться трепещет враг только где он враг а ты не думай ты топай топай гляди восторженно на него ж и площадь штопай шагами штопай а он и вправду думает вождь куда ж ведёт он пойму ль скажу ли а сам он ведает ли куда и грудь выпячивает заштатный жулик и догорает над ним звезда * * * мы рисуем различные схемы наши споры – шумящий вокзал инвалиды советской системы как однажды Малецкий сказал мы шумим и друг друга не слышим понимая друг друга слегка что мы выкричим что мы надышим что не выдохнули мы пока мы рискнём через площадь по лени не спускаясь в пролёт под землёй а большой и бессмысленный ленин нависает бессмысленной тлёй эта тля эта груда гранита этот ржавого цвета урод нашей кровью и потом пропитан и дышать никому не даёт неужели холмы и долины или озера чистый стакан это только кровавые глины на которых стоит истукан но пока он стоит и не дышит дураков и подонков божок нас Вселенная наша не слышит слишком слаб наш призывный рожок * * * куклы зайчики медведи или прочие зверьки эти милые соседи плюшевые уголки эти белочки свинюшки и другой набор лесной эти детские игрушки под рождественской сосной что за славные подарки это кто же их принёс это к вам ли из-под арки пробирался дед мороз вы нагуливали щёки в ожидании чудес находил же старый щёлки как-то в дом он к вам залез чем гулял мороз морозней тем желанней благодать возвратясь с прогулки поздней торопиться угадать что в кулёчках что в мешочках ватный снег в сверканье звёзд верит сын и верит дочка это дед мороз принёс и покуда мир невечный этой веры был не лжив я и сам-то был беспечный весел молод крепок жив * * * время всё по местам расставит разведёт словно старый компас неужели вдали растает небывалой нежности космос не пугаюсь дурного глаза что там было – могло быть хуже слово за слово или фраза застревает как обод в луже я догадываюсь что завтра может речь навсегда прерваться кровь кипит и разгул азарта не позволит пока сдаваться и пристраиваясь к становью и надежды свои возлагая я последней живу любовью может правда она другая * * * неловок стих и проще в прозе хотя цветок раскрылся ал поговорить об этой розе наркоз катарсис карнавал придёт пора когда припёрло и время обгорать свечам и розы тоненькое горло колышет ветер по ночам так и тебе сгоревшей в страсти как будто заключённой в клеть не избежать такой напасти мучительно и долго тлеть * * * это грустно и непонятно снова время кричит пестро и толпятся слова невнятно как набитый вагон метро лишь одно словцо-неотложка спит у сердца оно пока не распахнуто нам окошко уж ли участь его горька и стеною непреодолимой подступает тоска к нему молчаливой печальной длинной той которую не пойму от которой не жду привета от которой не жду обид демон тьмы или ангел света днём и ночью в трубу трубит * * * говоря совсем простыми и привычными взывать облака совсем простыли став дождями проливать серебрясь струной в полёте за которым мы следим что дождинки вы поёте чей мотив непобедим а над облаком пылая пробиваются лучи и проходит жизнь былая лентой памяти в ночи голоса не отвечают на твою простую речь или слов не отличают не умея их сберечь но покуда не сломали страсть которой обуян облака идут слоями и сгущается туман и не надо бить на жалость мол бессонная тоска лишь бы это продолжалось продолжается пока Напечатано в журнале «Семь искусств» #11(57)ноябрь2014 7iskusstv.com/nomer.php?srce=57 Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2014/Nomer11/Chkonia1.php