Опыт сравнительных жизнеописаний
Биография любого человека обязательно содержит «черты и складки» времени, только часто они скрыты за деталями отдельной судьбы. Индивидуальный портрет не всегда высвечивает характерные приметы эпохи, куда лучше с этим справляется жанр сравнительных жизнеописаний, мастерски использованный Плутархом почти две тысячи лет назад. Если одновременно взглянуть на судьбы разных людей, живших в одно и то же время, легче увидеть общее в совершенно, казалось бы, различных житейских ситуациях.
Рассмотрим с этой точки зрения две истории о людях, которые в начале тридцатых годов двадцатого века бежали в СССР от преследований нацистов, а закончили жизненный путь в начале сороковых годов в застенках НКВД.
История первая: «Дело Эрлиха-Альтера»
В следственных изоляторах
Герои первой истории ‑ Хенрик Эрлих и Виктор Альтер ‑ видные деятели международного социалистического движения и руководители польской рабочей еврейской партии «Бунд», арестованные советскими чекистами осенью 1939 года.
После вступления гитлеровских войск в Польшу Эрлих и Альтер по решению ЦК партии «Бунд» бежали в восточную часть республики, оккупированную Советским Союзом, ища там спасения от нацистов. Однако через несколько дней после пересечения «границы обоюдных государственных интересов СССР и Германии» (так она именовалась в «Германо-советском договоре о дружбе и границе между СССР и Германией» от 28 сентября 1939 года) оба беглеца были арестованы: Эрлих ‑ четвертого октября в Брест-Литовске, Альтер ‑ неделей раньше в Ковеле.
В архиве ФСБ хранятся пять томов «Дела Эрлиха-Альтера», все с пометкой «Совершенно секретно. Хранить вечно». На обложке трех из них надпись: «Герш-Вольф Моисеевич Ерлих», два других озаглавлены «Виктор Израилевич Альтер».
Чекисты давно охотились за Эрлихом и Альтером, это видно из того факта, что в «Деле» есть протоколы четырнадцати допросов, проведенных в период с 31 декабря 1937 года по 19 июля 1938 года, т.е. задолго до их арестов. Допрашивались заключенные еврейского происхождения, которые были осуждены по стандартному обвинению тех лет: шпионаж по заданию польской разведки и ЦК «Бунда». Некоторые из допрошенных эмигрировали в двадцатые годы из Польши в СССР, другие, как Макс Кипер, Александр Хазин или Рубин Пинкус, всю сознательную жизнь жили и работали в Советском Союзе. Все свидетели в один голос показали, что к шпионажу в пользу Польши их склоняли Эрлих и Альтер.
Маховик «большого террора» в СССР уже раскручен до такой степени, что затрагивал и жителей соседних стран. Хенрик Эрлих и Виктор Альтер – еще свободные граждане независимой Польши, а в Советском Союзе на них уже ведется «дело» и собираются данные для будущего обвинительного заключения. Протоколы четырнадцати допросов свидетелей по «делу Эрлиха-Альтера» подписал лейтенант НКВД Черемухин, который допрашивал впоследствии и самих обвиняемых[1].
Вся эта предварительная разработка будущих «врагов народа» велась в рамках так называемой «польской операции», ставшей составной частью «ежовщины», залившей страну кровью в 1937-38 годах. Польская операция была не только первой, но и самой крупной из всех национальных операций по числу жертв[2].
Хенрик Эрлих и Виктор Альтер входили в Центральный Комитет польского «Бунда» с 1919 года, они представляли партию в различных национальных и международных комитетах и организациях, например, в Социалистическом интернационале. Помимо своей основной работы адвокатом, Эрлих возглавлял партийный орган печати – ежедневную газету «Фольксцайтунг» («Народная газета»). Деятельность Виктора Альтера концентрировалась в основном вокруг еврейского профсоюзного движения и партийного строительства.
В Советской России «Бунд» официально самоликвидировался в 1921 году, однако бундовцы оставались в глазах Сталина непримиримыми врагами, подлежащими выявлению и уничтожению. Распространенным было тогда выражение «бундовское подполье». Поэтому судьба Эрлиха и Альтера с самого начала была предопределена. Показательно, что вслед за Эрлихом и Альтером НКВД арестовало еще девять членов ЦК польского «Бунда», как и многих других деятелей этой партии, оказавшихся в советской «зоне интересов» оккупированной Польши.
На следующий день после ареста Хенрика Эрлиха в Брест-Литовске следователи НКВД допросили трех свидетелей, жителей этого города и, по их словам, членов Коммунистической партии Польши (КПП). Их имена сохранились в протоколах допроса от пятого октября 1939 года: Иосиф Лихтенштейн, Израиль Давид Киршбаум и Израиль Зильбер. Судя по всему, именно они узнали и выдали Эрлиха сотрудникам НКВД на вокзале Брест-Литовска. Сам Эрлих знал, что за ним охотятся чекисты, но не стал и пытаться их обмануть: отказался переодеваться и сбрить выдававшую его бороду. Через две недели его перевели в Москву и поместили во Внутреннюю тюрьму НКВД на Лубянке.
Виктора Альтера арестовали в Ковеле 26 сентября 1939 года, где продержали почти два месяца, а потом 22 ноября перевели в тюрьму Луцка, откуда 9 декабря того же года доставили в Бутырский следственный изолятор НКВД, знаменитую Бутырскую тюрьму, которую в народе зовут «Бутырка».
О следствии по «делу» Эрлиха и Альтера мы знаем не только по протоколам из архива НКВД. Когда Эрлиха везли в тюремном вагоне из Москвы в Саратов, где должен был состояться суд, он узнал в одном из заключенных своего старого знакомого по партии «Бунд» Абрама Файнзильбера. Через десять лет Файнзильбер опубликовал свои воспоминания о той встрече в изданной на идише «книге-памяти» в честь Эрлиха и Альтера[3]. Файнзильбер вспоминает, что на Лубянке Эрлиха «первый месяц держали в одиночной камере. Не было ночи, чтобы ему дали спокойно спать. Допросы продолжались от трех до восьми часов без перерыва. От него требовали, чтобы он сознался в своей предательской, антисоветской деятельности врага народа».
Но заключенный держался стойко, и тогда тактика следователей изменилась. Эрлиху предложили написать историю «Бунда» в Польше с 1918 по 1939 годы. Хенрик сначала категорически отказывался от этого предложения, но потом решил, что его правдивый рассказ об истории еврейского рабочего движения может когда-нибудь дойти до потомков. Сам он уже не верил, что выйдет живым из застенков НКВД, но считал, что наступит время, когда двери секретных архивов откроются, и его труд окажется не напрасным.
Об этом Эрлих рассказывал другому своему соратнику по партии, руководителю юношеской организации «Бунда» Люсьену Блиту, с которым вместе с Альтером делил комнату в гостинице во время короткого пребывания в городе Куйбышеве, о чем у нас речь еще впереди. Блит тоже оставил воспоминания о разговорах со своими товарищами. Он, в частности, вспоминал: «Эрлих писал очень много. Как он мне сказал, за два года им написана объемная книга об истории и идеологии «Бунда»»[4].
По рассказам Файнзильбера и Блита работа Эрлиха над книгой о «Бунде» проходила так. Каждый день его приводили в небольшую камеру, в которой стоял письменный стол со стопкой бумаги, чернильницей, пером и кружкой воды. Дверь камеры запиралась, и никто не мешал автору. В результате на свет появился уникальный исторический труд на 426 листах, который первой увидела и описала Гертруда Пикхан (Pickhan, 167-186). Первый лист датирован 14 ноября 1939 года, последний – 28 мая 1941 года.
Работа велась под тщательным контролем НКВД, некоторые листы, трудные для чтения, перепечатывались на машинке, на многих есть комментарии, сделанные следователями либо людьми, стоявшими над ними: «ложь», «клевета» и т.п. Некоторые вопросы чекисты прямо ставили перед Эрлихом, например, отношение «Бунда» к Коминтерну, Советскому Союзу, пакту Молотова-Риббентропа...
Ответы Эрлиха на эти и другие вопросы об идеологии и тактике «Бунда», безусловно, интересны и поучительны, но мы их в данной работе обсуждать не будем, чтобы не уйти далеко от основной темы. Отметим только несколько его замечаний в связи с антиеврейской политикой польского правительства, ставшей особенно очевидной во второй половине тридцатых годов. Правительственная газета «Курьер Пораны», которую И.Ильф и Е.Петров упомянули в романе «Золотой теленок», открыто призывала к нападениям на евреев, участвовавших в политической жизни. Эти призывы не остались незамеченными. На майской демонстрации 1937 года, организованной «Бундом», была взорвана бомба, в сентябре того же года нападению подверглась штаб-квартира партии.
Стоит подчеркнуть, что хотя Эрлих и Альтер были единомышленниками и товарищами по партии, их манеры поведения на следствии и в суде разительно отличались. Как отмечалось всеми современниками, Хенрик Эрлих был высокообразованный, интеллигентный и милый в общении человек. Свою позицию перед следователями НКВД он пытался аргументировать, объяснить, старался убедить противников в своей правоте. Как заметил Файнзильбер в своих воспоминаниях, «товарищ Эрлих пытался просветить майора ЧК»[5].
Напротив, прагматик Альтер с самого начала отказывался вести какие-либо дискуссии со своими мучителями. Часто он просто не отвечал на поставленные вопросы, особенно на те, где речь шла о знакомых ему людях. Два раза в ноябре 1939 года он объявлял голодовку на том основании, что его арест незаконен. Открыто объявлял свою цель: смертью прекратить эту непереносимую для него ситуацию. Тем самым уже с первых допросов Альтер выбил из рук следователей считавшееся сильным оружие: угрозу смертной казни. О бесстрашии Виктора и его наступательном поведении на допросах свидетельствуют и очевидцы, оказавшиеся вместе с ним в заключении[6].
За антифашизм – к расстрелу!
Последний протокол, завершающий подготовку к судебному процессу, Виктор Альтер подписал 31 мая 1941 года. Обвиняемый категорически отвергал свою вину и требовал очной ставки со всеми свидетелями, которые дали против него показания. Кроме того, он просил допросить по его делу Ванду Василевскую, писательницу и видного члена Польской социалистической партии, известную своими симпатиями к Советскому Союзу. Ванда Василевская хорошо знала Альтера и Эрлиха и готова была за них поручиться. Однако все прошения Альтера были следствием отклонены: вина обвиняемого полностью доказана, а свидетели сами уже осуждены и недоступны для очных ставок.
Судебный процесс по делу Виктора Альтера начался 20 июля 1941 года в Москве, через четыре недели после нападения Гитлера на Советский Союз. Дело слушалось на закрытом заседании Военной коллегии Верховного суда СССР, являвшейся главным военным трибуналом страны. Заседание под председательством корвоенюриста[7] Александра Моисеевича Орлова, проходило в здании коллегии на улице Двадцать пятого Октября (ныне Никольская улица), дом 23, как раз за памятником первопечатнику Ивану Федорову. В этом здании в тридцатых и сороковых годах проходили тысячи судебных процессов, осуждены и приговорены к смерти десятки тысяч людей, большей частью невиновных и оклеветанных. Виктор Альтер был далеко не первым и не последним в этом скорбном списке.
В заключительном слове обвиняемый Альтер не признал себя виновным, но останавливаться на существе дела не стал. Вместо этого он обратился к суду с неожиданной просьбой, зафиксированной в судебном протоколе. Виктор Альтер объявил трибуналу, что в тюремной камере он размышлял над одной научной проблемой по физике, которая может иметь прикладное значение. Он хотел бы свои результаты передать Советскому Союзу, но работа еще не совсем закончена. Поэтому он просит суд дать ему четыре-пять дней, чтобы завершить важный для СССР научный труд.
Военная коллегия Верховного суда СССР просьбу Альтера проигнорировала, а его самого приговорила к смертной казни через расстрел. Не зря же следствие велось почти два года! Другой приговор в этом здании был редкостью. Что касается «открытия» в области физики, то о нем нет информации в «деле» Альтера. Может быть, оно было послано на экспертизу в Академию наук и хранится в его архивах? Подобное случалось, о чем свидетельствовал А.И.Солженицын в своем «Архипелаге ГУЛАГ».
Хенрика Эрлиха судили через несколько дней после Альтера, но сам процесс проходил не в Москве, а в Саратове. Обвинительное заключение Эрлих получил 24 июля 1941 года, через четыре дня после суда над Альтером. Судил Эрлиха тоже военный трибунал, только рангом пониже – он относился к войскам НКВД. Подготовительное заседание состоялось 29 июля, процесс завершился 2 августа. Приговор, естественно, тоже был «по высшей мере», т.е. расстрел.
За какие преступления могли советские суды летом 1941 года, когда на всех фронтах шли тяжелейшие бои с наступающими гитлеровскими войсками, приговорить подсудимых к высшей мере наказания – расстрелу? Сейчас в это трудно поверить, но в вину Эрлиху и Альтеру ставилась антигитлеровская пропаганда и, в частности, критика пакта Молотова-Риббентропа. Эти обвинения были выдвинуты «польским шпионам» еще при их аресте в сентябре-октябре 1939 года, когда Германия считалась союзником СССР, а Польша числилась в числе злейших врагов. И хотя к лету сорок первого положение кардинально переменилось, инерционная судебная машина не удосужилась изменить формулировки обвинений.
Когда 17 сентября 1939 года советские войска неожиданно для всех вошли на территорию Польши, эта страна советских властей перестала существовать. В ноте, переданной в тот же день польскому послу, так и говорилось: «Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что Польское государство и его правительство фактически перестали существовать»[8].
Однако 22 июня 1941 года жертвой агрессии стал уже сам Советский Союз, и взгляд на Польшу и ее правительство стал иным. Оказалось, и правительство существует, правда, в изгнании, в Лондоне, и страна на месте, правда, оккупированная бывшим советским союзником, а теперь непримиримым врагом – гитлеровской Германией. Между Польшей и Советским Союзом вновь устанавливались дипломатические отношения, а из польских военных, захваченных в плен в 39-м, формировалась польская армия, известная под именем «армия Андерса», как часть вооруженных сил «суверенной Польской Республики». Великобритания, заинтересованная в сотрудничестве с СССР на фронтах мировой войны, добилась от поляков согласия не поднимать сейчас вопрос о границах Польши, основательно измененных в соответствии с пактом Молотова-Риббентропа. Результаты непростых переговоров были закреплены в так называемом «соглашении Сикорского-Майского», подписанном 30 июля 1941 года в Лондоне председателем польского правительства генералом Владиславом Сикорским и послом СССР в Великобритании Иваном Михайловичем Майским[9].
К соглашению прилагался Протокол следующего содержания: «Советское Правительство предоставляет амнистию всем польским гражданам, содержащимся ныне в заключении на советской территории в качестве ли военнопленных или на других достаточных основаниях, со времени восстановления дипломатических сношений». Результатом амнистии должно было стать освобождение из тюрем, лагерей ГУЛАГ и лагерей военнопленных, ссылок и спецпоселений более трехсот тысяч польских граждан. Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии польских заключенных был опубликован 12 августа 1941 года.
Однако реальное освобождение для многих наступило нескоро. Для героев нашего рассказа – Хенрика Эрлиха и Виктора Альтера – речь поначалу шла вообще не об амнистии, а об отмене смертного приговора, исполнения которого следовало ждать со дня на день.
Отметим совпадение некоторых дат. Соглашение Сикорского-Майского было подписано на следующий день после начала процесса против Эрлиха в Саратове. А указ об амнистии польских граждан опубликован через десять дней после вынесения приговора Хенрику Эрлиху. Такая близость по времени этих событий дает основания думать, что судьба известных миру польских заключенных не могла рассматриваться советским руководством в отрыве от развития советско-польских отношений на государственном уровне. Не говоря уже о возможных планах использования этих заключенных в большой политической игре, где на кону стояла победа над фашизмом.
Судя по всему, сразу расстреливать важных политических заключенных, Сталин не собирался. Поэтому оба приговора были вскоре отменены и заменены более мягкими: тюремным заключением сроком на 10 лет. Несмотря на то, что обвинения и приговоры Эрлиху и Альтеру были идентичны, процедуры замены приговоров были различными. Отмечая этот факт, Гертруда Пикхан не находит ему разумного объяснения (Pickhan, 165). Однако объяснить это несложно. Дело в том, что есть одна деталь, отличающая процесс против Альтера от процесса против Эрлиха: первый проходил в Москве, а второй – в Саратове[10]. Какое это имеет значение, спросит внимательный читатель. А вот какое.
В первый день Великой отечественной войны, т.е. 22 июня 1941 года, Президиум Верховного Совета СССР утвердил три важных указа, имевших отношение к нашей теме. Это, во-первых, «Указ о военном положении», во-вторых, «Указ об объявлении в отдельных местностях СССР военного положения» и, в-третьих, «Указ об утверждении положения о военных трибуналах в местностях, объявленных на военном положении, и в районах военных действий»[11].
Все указы подписаны Председателем Верховного Совета СССР М.Калининым и секретарем Верховного Совета А.Горкиным. В первый день войны их распространяли Военные советы фронтов и армий с грифом «совершенно секретно», но уже 23 июня все они были опубликованы «Правдой». По сути, именно с этих указов, дающих возможность жестких карательных мер к своим гражданам на территории СССР, и началась мобилизация сил для отпора врагу. Согласно третьему из перечисленных указов, все дела о «государственных преступлениях» в местностях, объявленных на военном положении, передаются военным трибуналам. Указ содержит важный пункт: «Приговоры военных трибуналов кассационному обжалованию не подлежат и могут быть отменены или изменены лишь в порядке надзора».
Второй указ определял список регионов, в которых вводилось военное положение. Среди них был город Москва и Московская область, но не было ни Саратова, ни Саратовской области. Поэтому приговор Альтеру, вынесенный Военной коллегией Верховного суда СССР в Москве, не мог быть обжалован, в отличие от приговора Эрлиху, вынесенного в Саратове.
Вот почему в деле Альтера есть протест на вынесенный приговор со стороны «надзирающей стороны». Этот протест поступил через два дня после заседания Военной коллегии и рассмотрен 22 июля 1941 года вышестоящей инстанцией – Пленумом Верховного суда СССР. Пленум удовлетворил просьбу протестующего «надзирателя» и, как мы знаем, заменил расстрел десятью годами тюремного заключения.
Читатель, знакомый с реалиями «Большого террора» тридцатых годов и знающий имена главных палачей, осуществлявших основные «чистки», очень удивится, услышав имя человека, написавшего протест против смертной казни Виктора Альтера. Это имя однозначно показывает, что решение о смягчении наказания принято на самом верху, т.е. самим Сталиным. Ибо человека, протестовавшего против смертного приговора Альтеру, звали Василий Васильевич Ульрих. Он имел военно-юридическое звание армвоенюрист[12] и с 1926 года занимал пост председателя Военной коллегии Верховного суда СССР, являясь одновременно заместителем председателя Верховного суда. Ульрих был председателем на всех громких политических судебных процессах, ибо согласно постановлению ЦИК СССР от 10 июля 1934 года дела об «измене родине», шпионаже, диверсии, вредительстве и прочих политических преступлениях после расследования их госбезопасностью передавались на рассмотрение военных трибуналов и Военной коллегии Верховного суда СССР. Скорость, с которой неслась карательная машина под управлением Ульриха, видна из следующих данных: за период с 1 октября 1936-го по 1 ноября 1938 года Военная коллегия Верховного суда в качестве суда первой инстанции рассмотрела дела на 36 906 человек, из них 25 355 были приговорены к расстрелу[13].
И вот такой человек, чья профессия и, можно сказать, призвание состояли в вынесении смертных приговоров, вдруг требует расстрельную статью заменить более мягкой! Этот парадокс можно понять, если вспомнить о соблюдении внешней формы законности: согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 года иного способа изменить приговор за государственное преступление не было: только в порядке надзора. Этими полномочиями обладал лишь Пленум Верховного Суда СССР. А кто же поднимет вопрос о надзоре над Военной коллегией, как не ее председатель?
С саратовским приговором было проще. Смертную казнь в отношении Эрлиха отменила Военная коллегия, заседавшая под председательством того самого корвоенюриста Орлова, который вел процесс против Альтера.
Возможно, все эти тонкости не очень интересовали осужденных, когда они 27 августа узнали о том, что приговор изменен. Главное, что им оставлена жизнь, хотя десять лет предстояло провести в тюремной камере. Известие об отмене смертного приговора пришло через две недели после Указа об амнистии польских заключенных и через три дня после радиомитинга представителей еврейского народа.
Но замена расстрельного приговора более мягким была только частью той игры, которую вели органы НКВД с лидерами польского «Бунда». Следующим шагом стало предложение сотрудничества в обмен на полное освобождение. По дошедшим до нас воспоминаниям Эрлиха, предложение исходило от самого Берии, лично присутствовавшего на некоторых допросах. От такого предложения трудно было отказаться, тем более, сотрудничество с СССР теперь означало совместную борьбу с ненавистным фашизмом.
И двенадцатого сентября 1941 года сначала Хенрик Эрлих, а на следующий день и Виктор Альтер были освобождены и из тюремных камер. Вместо этого им предоставили шикарные апартаменты престижной гостиницы «Метрополь».
Из тюремных камер – в номера-люкс
Гостиница «Метрополь» с первых лет советской власти служила резиденцией для высокопоставленных партийных и государственных чиновников. Ее даже называли «Вторым Домом Советов» вслед за «Первым Домом» - гостиницей «Националь». В роскошных номерах «Метрополя» жили видные большевики Георгий Чичерин, Николай Бухарин, Владимир Антонов-Овсеенко[14]. Номер-люкс гостиницы долгие годы предпочитал своей московской квартире Василий Васильевич Ульрих, приложивший свою руку к «делу» Альтера. А теперь бывшие подсудимые руководимых им военных трибуналов оказались близкими соседями председателя Военной коллегии Верховного Суда СССР.
Блаженствовать после тюремных нар в изысканных номерах одного из известнейших московских домов с врубелевской «Принцессой Грезой» на фасаде недавним заключенным долго не пришлось: они сразу включились в работу по созданию «Еврейского антигитлеровского комитета» (ЕАГК). Их деятельность курировал капитан НКВД В.А.Волковысский, который ранее вел следствие по «делу Эрлиха-Альтера»[15]. Одновременно Волковысский являлся офицером связи между советскими властями и генералом Андерсом, формирующим на территории СССР польскую армию. Помощник Волковысского капитан Хазанович организовал встречи с известными советскими евреями: С.Михоэлсом, П.Маркишем и др. В результате долгих и страстных обсуждений родился меморандум Сталину с предложением создать Еврейский антигитлеровский комитет. Меморандум начинался словами: «Никогда еще не стояло цивилизованное человечество перед такой опасностью, как сегодня. Гитлер и гитлеризм стали смертельной угрозой для всех достижений человеческой культуры, для независимости всех стран, для свободы всех народов»[16].
В преамбуле профессионально составленного документа (юрист Эрлих понимал в этом толк) содержалось требование национального освобождения и социальной справедливости для всех народов оккупированной немцами Европы. Чувствовалось, что меморандум писали убежденные социалисты-интернационалисты, для которых проблемы национальных меньшинств близки и злободневны. Авторам меморандума хотелось бы, чтобы освобожденная от нацизма Европа управлялась демократами и социалистами. Еврейский антигитлеровский комитет, который они предлагали создать, должен был помочь добиться этой цели скорейшим путем.
Меморандум включал программу из семи пунктов, определявших задачи и структуру нового комитета, а также порядок взаимодействия с евреями других стран, прежде всего, из Северной Америки. Руководство ЕАГК должно было состоять из десяти человек, семь представляли бы евреев из оккупированных нацистами стран, плюс еще по одному от Советского Союза, Великобритании и США. В состав Президиума комитета должны были входить три члена, среди них председатель Хенрик Эрлих и секретарь Виктор Альтер. Заместителя председателя предстояло избрать из советских евреев, предположительно им должен был стать Соломон Михоэлс.
Для организационной работы за рубежом предполагалось направить Хенрика Эрлиха в Лондон, где располагалось польское правительство в изгнании, Виктор Альтер должен был лететь в Нью-Йорк, еще одного представителя комитета организаторы собирались тайно переправить в оккупированную немцами Польшу, чтобы вести там работу с польскими евреями[17].
Почетными членами Президиума ЕАГК должны были стать представитель советского правительства, послы США, Великобритании и Польши в СССР, а также знаменитые ученые, деятели искусства, хозяйственные руководители из Советского Союза и других стран[18].
Согласованный с НКВД текст меморандума с сопроводительной запиской Берии был отправлен вождю в начале октября, и увлеченные новым заданием Эрлих и Альтер продолжали, не дожидаясь ответа из Кремля, работать над проектом ЕАГК.
В октябрьские дни 1941 года Москва переживала самые трудные военные дни – немцы подошли к столице СССР, угрожая со дня на день ее захватить. К 6 октября под Вязьмой и Брянском Красная Армия потеряла почти полмиллиона бойцов, попавших в окружение, что катастрофически ослабило силы обороны. Москва стала готовиться к всеобщей эвакуации. По заданию Государственного комитета обороны 8-10 октября началось минирование 119 военных предприятий и особо важных зданий, чтобы взорвать их перед приходом врага. Днем 15 октября на заседании Политбюро было принято решение об эвакуации правительства в Куйбышев. Эвакуация должна была начаться уже вечером того же дня, Сталин должен был оставить Москву назавтра[19]. Самым страшным днем стало 16 октября, когда бегство из столицы стало массовым и бесконтрольным. И хотя Сталин после твердого обещания Жукова отстоять Москву, не поехал в Куйбышев и остался в Кремле, вся городская и партийная власть в городе бросила все на произвол судьбы и позорно бежала на Восток. В столице царили хаос и безвластие.
Можно ли было надеяться, что в такой сложной, можно сказать, критической обстановке Сталин будет заниматься созданием каких-то антифашистских комитетов? Да, факты дают на этот вопрос однозначно утвердительный ответ. Именно 5 октября 1941 года был создан Всеславянский комитет (председатель — генерал-лейтенант А. С. Гундоров) для установления связи с движением Сопротивления в славянских странах, с зарубежными прогрессивными славянскими организациями и общественными деятелями[20]. Этому комитету предназначалась роль, очень похожая на ту, для которой создавался ЕАГК. Но, видно, либеральный и демократический дух меморандума Эрлиха и Альтера не устраивал Сталина. Мешал, наверно, и огромный международный авторитет лидеров Социнтерна, делавший их трудно управляемыми из Москвы. Поэтому вождь не торопился принимать решение по предложению польских бундовцев.
Так и не дождавшись ответа из Кремля, Эрлих и Альтер вместе с правительственными чиновниками и дипломатическим корпусом эвакуировались в Куйбышев, где недавно освобожденные польские заключенные снова оказались в центральной гостинице города, зарезервированной для важных иностранцев. Работа над созданием ЕАГК продолжалась с необыкновенной энергией, как будто за плечами обоих деятелей Социнтерна не было двух лет следственных изоляторов и недавно отмененного смертного приговора.
Опасная тема
В Куйбышеве польские социалисты-бундовцы установили тесные контакты с послами Великобритании и Польши в СССР – сэром С.Крипсом и проф. С.Котом. Осенью 1941 года польское правительство в изгнании больше всего было озабочено освобождением всех интернированных и пленных польских граждан, пребывавших к тому времени в ссылке или в лагерях ГУЛАГа. Поэтому генерал Сикорский, возглавлявший польское правительство в Лондоне, через своего посла в СССР С.Кота просил Эрлиха и Альтера помочь с розысками польских военнослужащих, оказавшихся в 1939 году в заключении. Похоже, поляки сами не подозревали, какую взрывоопасную и болезненную для обеих сторон тему они затронули. Да и Эрлих с Альтером вряд ли взялись за это поручение, если бы представляли, какая страшная судьба была уготована пленным офицерам.
Дело в том, после захвата Восточной Польши советскими войсками осенью 1939 года в плену оказалось от 250 до 500 тысяч польских граждан[21]. Власти не знали, что делать с таким огромным количеством заключенных. Часть из них, жителей присоединенных областей Польши, распустили по домам, около 40 тысяч, живших на территориях, контролируемых гитлеровцами, передали Германии. Большая группа пленных поляков отправилась на лесоповал в Сибирь, другая строила автомобильную дорогу Минск-Москва вплоть до 47-го километра. Членов семей пленных и интернированных лиц депортировали весной 1940 года на спецпоселения в Сибирь и Северный Казахстан. Среди поляков, попавших в заключение, были известные люди: будущий премьер-министр Израиля Менахем Бегин, будущий президент Польши Войцех Ярузельский... Генерал Владислав Андерс, которому в 1941 году будет поручено возглавить «польский корпус» для борьбы с фашистами, был взят в плен советскими войсками и содержался во внутренней тюрьме Лубянки.
Самую опасную с точки зрения советских властей категорию пленных поляков составляли офицеры, сотрудники польской жандармерии и полиции, а также политически активные люди, требовавшие освобождения своей страны. Их разместили по трем лагерям – Осташковском (Калининская область), Козельском и Старобельском (под Харьковом). В этих трех лагерях содержалось 14700 человек. В тюрьмах Западной Украины и Западной Белоруссии находилось еще примерно 11 тысяч гражданских заключенных – бывших помещиков, фабрикантов, чиновников, считавшихся врагами советской власти. Всех этих людей, составлявших цвет польской нации, руководство СССР решило уничтожить без суда и следствия.
Как показали дальнейшие события, это оказалось огромной политической ошибкой, что стало ясно руководству СССР уже через год. Но весной 1940 года, когда независимой Польши более не существовало, а нацистская Германия все еще числилась в числе друзей-союзников СССР, казалось, что это самый простой способ навсегда обезглавить польскую нацию и лишить ее последней надежды на воссоздание своей страны. Идея уничтожения польских офицеров и политически активных лиц исходила от наркома внутренних дел Лаврентия Берии. В докладной записке от 3 марта 1940 года он обосновывал свое предложение тем, что «все они являются закоренелыми, неисправимыми врагами советской власти». На докладной есть подписи, указывающие на согласие Сталина, Ворошилова, Молотова и Микояна, отдельно на полях отмечается, что Калинин и Каганович «за»[22].
На основании этой докладной Политбюро ЦК ВКП(б) 5 марта 1940 года приняло решение о расстреле 25700 польских граждан: «Дела <…> рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания — расстрела. Рассмотрение дела провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения. <…> Рассмотрение дел и вынесение решения возложить на тройку, в составе т.т. Меркулова, Кобулова и Баштакова (начальник 1-го спецотдела НКВД СССР)»[23].
Как показывают опубликованные в 1992 году секретные документы НКВД, фактически были расстреляны почти 22 тысячи человек (точное число дает справка общества «Мемориал» - 21857[24]). Расстрелы происходили в разных местах, наиболее известным из которых оказался Катынский лес в Смоленской области, что дало общее название этому преступлению: «Катынский расстрел».
Вся операция проводилась в обстановке строжайшей секретности, а документы по этому делу хранились в Особом секторе Общего отдела ЦК в запечатанном пакете. Советский Союз более пятидесяти лет официально отрицал причастность НКВД к катынскому расстрелу. Вопрос же о пропаже тысяч польских офицеров встал менее, чем через год: 3 декабря 1941 года состоялась встреча Сталина и Молотова с главой польского правительства в изгнании генералом Сикорским и недавно освобожденным из Лубянки генералом Андерсом. В своей книге воспоминаний «Без последней главы» Владислав Андерс приводит следующий диалог между главами двух государств:
СИКОРСКИЙ: Я заявляю вам, господин президент, что ваше распоряжение об амнистии не выполняется. Большое количество наших людей, причём наиболее ценных для армии, находится ещё в лагерях и тюрьмах.
СТАЛИН (записывает): Это невозможно, поскольку амнистия касалась всех, и все поляки освобождены. (Последние слова адресованы Молотову. Молотов поддакивает).
СИКОРСКИЙ: У меня с собой список, где значится около 4000 офицеров, вывезенных насильно и находящихся в данный момент в тюрьмах и лагерях, и даже этот список неполон, потому что содержит лишь те фамилии, которые названы по памяти. Я поручил проверить, нет ли их в Польше, с которой у нас постоянная связь. Оказалось, что там нет ни одного из них; так же, как и в лагерях военнопленных в Германии. Эти люди находятся здесь. Ни один из них не вернулся.
СТАЛИН: Это невозможно. Они убежали.
АНДЕРС: Куда они могли убежать?
СТАЛИН: Ну, в Маньчжурию[25].
Понятно, что Сталину было крайне неприятно так неуклюже изворачиваться от прямых вопросов Сикорского. Но он бы попал в еще более щекотливое положение, если бы правда о случившемся в Катынском лесу стала известна миру. Поэтому любая попытка разобраться в судьбах польских заключенных пресекалась на корню. То, что Эрлих и Альтер взялись за поручение Сикорского, переданное С.Котом, стало известно вождю от приставленных к полякам наблюдателей от НКВД. Своей политической наивностью бундовцы фактически подписали себе второй смертный приговор. На этот раз – окончательный.
От неприятной темы пропавших польских офицеров Сталин охотно перешел к новой. Благо в ней у него с польскими собеседниками не было разногласий. Разговор пошел о евреях, а в негативном отношении к ним за столом переговоров царило полное согласие. Вот фрагмент полной стенограммы переговоров, приведенной в воспоминаниях Андерса:
АНДЕРС: Я полагаю, что в моем распоряжении будет около ста пятидесяти тысяч человек, но среди них много евреев, не желающих служить в армии.
СТАЛИН: Евреи плохие солдаты.
СИКОРСКИЙ: Среди евреев, вступивших в армию, много торговцев с черного рынка и контрабандистов. Они никогда не будут хорошими солдатами. В польской армии мне такие люди не нужны.
АНДЕРС: Двести пятьдесят евреев дезертировали из военного лагеря в Бузулуке, когда поступили ошибочные сообщения о бомбардировке Куйбышева. Более пятидесяти евреев дезертировали из Пятой армии перед раздачей оружия.
СТАЛИН: Да, евреи плохие солдаты[26].
И хотя разговор о «бежавших в Манчжурию» польских офицерах в тот раз больше не поднимался, Сталин понял, что оставить на воле Эрлиха и Альтера, значило подвергать себя страшной опасности: тайна Катыни не должна была открыться миру. К этому моменту положение на фронтах стало не таким критическим, как было в октябрьские дни. Наступление немцев под Москвой было отбито, и надобность в еще одном антигитлеровском комитете перестала быть такой острой. Во всяком случае, во главе такого комитета должны были стоять свои послушные люди, а не привыкшие к хоть и урезанной, но все же западной демократии польские бундовцы. Они же должны были исчезнуть с политической сцены навсегда. Короткий период воли для Эрлиха и Альтера закончился, их дни были сочтены.
Вечером того же дня 3 декабря, когда Сталин и Молотов встречались с польскими генералами, Эрлиху и Альтеру позвонил их куратор из НКВД капитан Хазанский. Он сообщил, что долгожданный ответ от Сталина на октябрьский меморандум, наконец, получен из Москвы, так что польские товарищи могут с ним завтра ознакомиться в управлении НКВД по Куйбышевской области.
Заключенные № 41 и №42
На следующий день, т.е. 4 декабря 1941 года, польские товарищи, так и не ставшие официально руководителями еще не созданного Еврейского антигитлеровского комитета, отправились в управление НКВД, откуда больше не вернулись. Наивные идеалисты, за два года пребывания в СССР они так и не привыкли к сталинским методам обращения с соратниками, которые в одну минуту могут стать «врагами народа». Вместо ответа вождя им показали ордер на арест, подписанный Лаврентием Берия, и препроводили во внутреннюю тюрьму, где разместили в одиночных камерах под номерами 41 и 42. С этого момента имена особо опасных заключенных исчезли из служебной переписки советских чекистов. Виктора Альтера и Хенрика Эрлиха стали называть по номерам их камер: заключенный №41 и заключенный №42 соответственно.
Для внешнего мира видные деятели польского и мирового рабочего движения просто исчезли без следа. Попытка польской делегации, еще находившейся в Москве, связаться с ними по телефону не удалась: как назло связь не работала.
Чтобы прекратить дальнейшие расспросы, пятого декабря, т.е. на следующий день после повторного ареста руководителей польского Бунда, послу Польши в СССР С.Коту была вручена официальная нота советского правительства, в которой Эрлих и Альтер обвинялись в том, что действовали как «германские агенты»[27].
Посол Польши в СССР Станислав Кот вспоминал о своем разговоре с Андреем Вышинским, бывшим генеральным прокурором СССР, а с 1940 года заместителем Молотова по наркомату иностранных дел. Разговор состоялся в середине 1942 года перед отъездом Кота из Москвы. Посол предупредил Вышинского, что известие о состоявшемся аресте Эрлиха и Альтера вызовет сильное возмущение в американских профсоюзах и среди многочисленных еврейских организаций США. На это бывший главный обвинитель на знаменитых открытых судебных процессах тридцатых годов спокойно ответил: «Документально установлено, что оба арестованных работали на Германию». Пораженный посол назвал абсолютно невероятным, чтобы евреи, занимавшее такое положение, были немецкими агентами, учитывая к тому же звериный гитлеровский антисемитизм. На что Вышинский, не моргнув глазом, возразил: «Но ведь доказано, что и Троцкий был немецким агентом»[28]. На это у Станислава Кота просто не нашлось, что возразить.
Больше ни на какие вопросы из-за рубежа о судьбе арестованных советские власти не отвечали. Буквально через несколько дней после ареста Эрлиха и Альтера положение на фронтах торой мировой войны радикально изменилось в пользу СССР: пятого и шестого декабря Красная армия перешла в контрнаступление под Москвой, нанеся немецким войскам первые поражения и развеяв миф о непобедимости вермахта, а седьмого декабря в войну против гитлеровской Германии вступили Соединенные Штаты Америки. Положение Советского Союза перестало быть таким критическим, как летом и особенно в начале осени 41-го. Срочной необходимости в Еврейском антигитлеровском комитете уже не было, во всяком случае, Сталин решил обойтись без строптивых польских евреев, чья активность могла бы раскрыть страшную государственную тайну о Катынском расстреле.
А заключенные под номерами 41 и 42 никак не могли понять причину ареста и передавали тюремным властям для отправки в Москву одно письмо за другим. Согласно Леону Ленеману, на письме из Куйбышевской тюрьмы Сталин собственноручно поставил резолюцию: «Расстрелять обоих»[29].
Правда, расстрелять заключенного №42 чекисты не успели: сломленный коварством Сталина, так и не понявший, за что его арестовали, шестидесятилетний Хенрик Эрлих впал в депрессию и повесился на оконной решетке своей камеры 14 мая 1942 года. Виктор Альтер ничего не знал о судьбе своего старшего товарища и продолжал добиваться от своих мучителей причин своего ареста. Он тоже искал смерти и даже просил у тюремного врача яду. Об этом было немедленно доложено Берии, и за Альтером усилилось наблюдение, чтобы он не повторил поступок Эрлиха.
Ровно девять месяцев и три дня пребывал Виктор Альтер под усиленным контролем чекистов, пока руководство СССР не решило поставить в его деле точку: Альтера расстреляли 17 февраля 1943 года в куйбышевской тюрьме НКВД, в которой он провел чуть больше года и двух месяцев. После казни заместителю Берии В.Н.Меркулову было доложено: «Все документы и записи, относящиеся к арестованному № 41, изъяты. Вещи сожжены»[30]. Для властей было важно спрятать все улики этого дела, ибо на участившиеся запросы со стороны известных иностранцев о судьбе Эрлиха и Альтера было решено ответить еще одной нотой советского правительства, теперь уже от 23 февраля 1943 года. Ноту подписал народный комиссар иностранных дел В.М.Молотов. В ноте сообщалось, что оба польских бундовца после освобождения из тюрьмы летом 1941 года снова занялись антисоветской деятельностью, на этот раз в пользу гитлеровской Германии. Они, якобы, призывали Красную Армию остановить кровопролитие и заключить сепаратный мир с нацистами. За что и были расстреляны еще тогда, в далеком 41-м.
Американский писатель и журналист Морис Хиндус (Maurice Gerschon Hindus, 1891-1969), рожденный в России и проведший три военных года в Москве как корреспондент нью-йоркской газеты «Геральд Трибюн», написал в 1954 году книгу «Кризис в Кремле», в которой есть такие строчки по поводу ноты советского правительства о казни Эрлиха и Альтера: «Как мог Молотов поверить, что ему удастся хоть кого-то в Америке убедить в том, что еврейские социалисты, постоянно боровшиеся против фашизма, вдруг станут союзниками Гитлера? С какой стати иностранцы станут взывать к Красной Армии прекратить сражения и заключить мирный договор с Гитлером, который удерживал в своих руках в тот момент гигантские территории России? Эти вопросы подтверждают только полнейшую неосведомленность Молотова, его абсолютное непонимание американской психологии или презрительное равнодушие к тому, что американцы думают о его лживом заявлении»[31].
Пожалуй, Хиндус недооценил хитрость Сталина и его окружения: момент для выступления с такой нотой, содержавшей заведомую дезинформацию, был выбран на редкость удачно. В начале февраля 1943 года победно завершилась грандиозная Сталинградская битва, авторитет Советского Союза в мире вырос небывало, и западные правительства не хотели ссориться с Москвой из-за двух польских заключенных. По просьбе Рузвельта американские профсоюзы отменили уже готовящийся митинг в поддержку Эрлиха и Альтера, и даже У.Грин, который вместе с А.Эйнштейном обращался к Молотову с просьбой об освобождении арестованных польских евреев, просил Бунд прекратить антисоветские демонстрации и протесты. И американцы, и другие западные союзники вынуждены были сделать вид, что верят советскому правительству.
Так Хенрик Эрлих и Виктор Альтер, бескомпромиссные бойцы с нацизмом, безжалостно уничтоженные сталинской машиной террора, стали на долгие годы официально объявленными пособниками Гитлера. А идею создать Еврейский антифашистский комитет Сталин не оставил. Он только отказался от рискованного плана использовать в руководстве комитета мало управляемых зарубежных евреев и сделал ставку на своих: 15 декабря 1941 года председателем проектируемого ЕАК был назначен великий артист и режиссер Соломон Михоэлс, хорошо известный и в СССР, и за рубежом. История так и не созданного Еврейского антигитлеровского комитета закончилась, история Еврейского антифашистского комитета только начиналась.
Евгений Беркович родился в 1945 году. Окончил Московский государственный университет, кандидат физико-математических наук. По профессии математик, имеет более 150 научных работ в области прикладной математики и кибернетики. С 1995 года живет в Германии, работает в крупной немецкой фирме по разработке прикладных программных систем. Параллельно со своей основной специальностью уже давно изучает еврейскую историю и еврейские традиции. Автор нескольких книг на эту тему. Статьи печатаются в русскоязычных изданиях Германии, США, Франции, Израиля. За заслуги в сохранении и развитии русской культуры и средств массовой информации за рубежом избран членом Американской гильдии русских журналистов. Создатель и главный редактор сетевого портала "Заметки по еврейской истории" и журнала "Семь искусств".
[1] Pickhan Gertrud. Das NKWD-Dossier über Henryk Erlich und Wiktor Alter. Berliner Jahrbuch für osteuropäische Geschichte. Institut für Geschichtswissenschaften. Berlin 1994, S. 161. В дальнейшем ссылки на эту работу будут даваться так: в круглых скобках слово Pickhan и номера страниц.
[2] Петров Н.В., Рогинский А.Б. «Польская операция» НКВД 1937-1938 гг. В книге «Репрессии против поляков и польских граждан. Издательство «Звенья». М., 1997.
[3] Faynsilber A. Mitn kh. Erlikh in sovietishe turmes. In: Henrik Erlikh un Viktor Alter. A gedenkbukh. New York, S. 116-141. Есть английский перевод: Finesilver A. With Comrade Erlich in Soviet Prisons. In Henryk Erlich and Victor Alter. Two Heroes and Martyrs for Jewish Socialism. Translated from Yiddish with Notes by S.A.Portnoy. Hoboken, New Jersey/New York 1990, S. 110-135.
[4] Blit L. Henrik Erlikh un Viktor Alter in Soviet-Rusland. In: Henrik Erlikh un Viktor Alter. A gedenkbukh. New York, S. 96-115.
[5] Finesilver A. With Comrade Erlich in Soviet Prisons (см. прим. 3), c. 118.
[6] Gliksman J. Mitn kh. Viktor Alter in a sovietisher turme. In Henryk Erlich and Victor Alter. Two Heroes and Martyrs for Jewish Socialism (см. прим. 3), S. 136-155.
[7] Корвоенюрист – звание для военно-юридического состава, соответствовало армейскому званию «генерал-лейтенант», с 1943 года на погонах корвоенюриста – две звездочки без просветов.
[8] Оглашению подлежит: СССР — Германия. 1939-1941: Документы и материалы. / Сост. Фельштинский Ю.Г. Московский рабочий, М. 1991.
[9] Лебедева Н. С. Армия Андерса в документах российских архивов. // Репрессии против поляков и польских граждан. Вып. 1. М.: Звенья, 1997.
[10] Арно Люстигер в своей «Красной книге» (Lustiger Arno. Rotbuch: Stalin und Juden. Aufbau Verlag, Berlin 1998) пишет, что оба процесса против Эрлиха и Альтера происходили в Саратове. Это очевидная ошибка, опровергаемая данными протоколов НКВД, изученных Гертрудой Пикхан.
[11] История советской прокуратуры в важнейших документах. Юрид. изд-во МЮ СССР, М. 1947, с. 511-518.
[12] Армвоенюрист – звание для военно-юридического состава, соответствовало армейскому званию «генерал-полковник», с 1943 года на погонах корвоенюриста – три звездочки без просветов.
[13] Петров Никита, Янсен Марк. Он хвастался расстрелами. Штрихи к портрету сталинского судьи Василия Ульриха. «Новая газета», 4 декабря 2008 года.
[14] Бродский Я. Е. Москва от А до Я (Памятники истории, зодчества, скульптуры). Московский рабочий, М. 1994.
[15] Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина. «Международные отношения», М. 2001, с. 233.
[16] Цитируется по книге Lustiger Arno. Rotbuch: Stalin und Juden. Aufbau Verlag, Berlin 1998, S. 105.
[17] Там же. Г.В.Костырченко называет предполагаемые маршруты поездок с точностью до наоборот: по его мнению, Эрлих должен был поехать в Нью-Йорк, а Альтер – в Лондон. См. Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина (см. прим. 15), с. 233.
[18] Henryk Erlich and Victor Alter. Two Heroes and Martyrs for Jewish Socialism (см. прим. 3), S. 188.
[19] Млечин Леонид. Октябрьский позор Москвы. Профиль, №36(497) от 02.10.2006.
[20] Московских И. А.. Деятельность Всеславянского комитета в Москве в годы Великой Отечественной войны : 1941-1945. Диссертация кандидата исторических наук. Москва, 2005.
[21] Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939—1941 (Документы, факты, суждения). М., 2000.
[22] Вопросы истории", 1993, № 1, с. 7-22.
[23] Там же. Полный текст решения Политбюро и факсимиле оригиналов есть в интернете: http://katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=26
[24] «Катынь: хроника событий»: Справка Международного общества «Мемориал». Полит.ру, 19 марта 2008. См. также книгу Яжборовская Инесса, Яблоков Анатолий, Парсаданова Валентина. Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях. «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), М. 2009.
[25] Андерс В. Без последней главы. Пер. с пол. Т. Уманской; послесловие Н. Лебедевой. Иностранная литература. 1990, № 11, с. 231–255, № 12, с. 219–250.
[26] Там же. См. также книгу Бегин Менахем. В белые ночи. Джолт. М. 1993.
[27] Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина (см. прим. 15), с. 234.
[28] Kot Stanislav. Conversations with the Kremlin and Despatches from Russia. London 1963, S. 159.
[29] Leneman Léon. La Tragédie des Juifs en U.R.S.S.R. Paris 1959, S. 108.
[30] Цитируется по книге Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина (см. прим. 15), с. 235.
[31] Цитируется по книге Waksberg Arkadi. Die Verfolgten Stalins. Aus den Verliesen des KGB (см. прим. 14), S. 184.
