Лев Бердников, Русский галантный век в лицах и сюжетах. Книга первая: фавориты, щеголи, вертопрахи... 456 с., ил. Книга вторая: шуты, шутовство. 316 с., ил. Montreal: Accent Graphics Communications, 2013.
«И предков скучны нам роскошные забавы, их добросовестный, ребяческий разврат». Так писал в 1839 году Лермонтов («Дума»). Забавы были и в самом деле роскошными, а для безудержного разврата больше подходят эпитеты тиранический и низкопробный. Галантами, как и амантами, называли любовников, так что перед нами проходит век амурный, век обольстителей, обольстительниц и обольщенных. Но, чтобы быть неотразимым и завоевывать сердца, надо было иметь, как и в наши дни, блестящие манеры (или хотя бы внешний лоск) и хорошо, то есть по моде одетым. Поэтому в фокусе Бердникова одежда (галантность ведь того же французского корня, что и галантерея), прическа и драгоценности. Через их описание раскрывается характер персонажей. Я приведу длинную выдержку из четвертой главы книги «Предерзкое щегольство» (49-51):
«Путешествие Великого Посольства в Европу в 1697-1698 годах интересно, в частности, и тем, что московские дипломаты, щеголявшие поначалу в своих пышных боярских одеждах, экзотических для европейцев, в январе 1698 года надели, наконец, европейское платье. Событие это стало знаковым в русской культуре. После возвращения Посольства в Москву, 12 февраля 1699 года состоялась известная 'баталия' Петра I с долгополым и широкорукавным платьем. Произошло это на шуточном освящении Лефортовского дворца, куда многочисленные гости явились в традиционной русской одежде: в ярких зипунах, на которых сверху были надеты кафтаны с длинными рукавами, стянутыми у запястья зарукавьями. Поверх кафтана красовался ферязь — широкое и длинное бархатное платье, застегнутое на множество пуговиц. Наряд завершала шуба с высокой тульей. Очевидец, наблюдавший за царем в этот день, сообщал, что он взял ножницы и стал укорачивать гостям рукава, приговаривая: 'Это — помеха, везде надо ждать какого-нибудь приключения, то разобьешь стекло, то по небрежности попадешь в похлебку; а из этого (царь показывал отрезанные куски материи) можешь сшить себе сапоги'. Вскоре подданные уже 'щеголяли по примеру царя-батюшки в коротких и удобных кафтанах европейского покроя, причем суконных, а не роскошных, как раньше'.
Важно понять историко-культурный смысл происшедших перемен. Иноземная одежда, по словам князя Михаила Щербатова, 'отнимала разницу между россиянами и чужестранными' и — даже чисто внешне — превращала московита в полноценного 'гражданина Европии'. Поскольку такая одежда была социально маркирована (она охватывала преимущественно высший класс общества), в ее введении и распространении в России усматривают удовлетворение желания дворянства даже внешне отделиться от представителей других сословий.
Но 'чужое платье' (как называл его Петр) — это не только что-то поверхностное, наружное; оно знаменовало собой вышедшего на историческую авансцену России 'политичного кавалера', то есть 'окультуренного человека', не только внешне, но и внутренне обработанного по западно-европейским стандартам цивилизованного гражданина. В нем должны были сочетаться 'ученость', военная доблесть, преданность идее 'общего блага', бескорыстие, галантность. А потому нововведения в области одежды были неразрывно связаны с подготовкой более масштабных реформ, с преодолением заскорузлой ксенофобии и пережитков старины. Очень точно сказал об этом в ХVIII веке пиит Александр Сумароков: 'В перемене одеяния... не было Петру Великому ни малейшей нужды, ежели бы старинное платье не покрывало бы старинного упрямства... Сия есть первая ересь просвещаемуся веку от суеверов налагаемая'. К этому следует добавить, что «замена русского платья европейским приобретала особый смысл в глазах современников, поскольку именно в таком одеянии на иконах изображали бесов. Поэтому этот образ был давно знаком русскому человеку, вписываясь в совершенно определенное иконографическое представление. По словам современников, 'Петр нарядил людей бесами'».
В восемнадцатом веке щеголей, франтов-галломанов называли петиметрами. Их с полуиронической, но доброй улыбкой изображали «мирискусники». В тексте множество черно-белых иллюстраций: портреты, жанровые картинки и прочее. 46 очерков (не считая тех, в которых речь идет об истории русского сонета, — вторая половина второго тома) составили панораму столь же широкую, сколь и красочную. Перед нами проходят цари, царицы, претенденты на престол, сонм их любовников, любовниц и слуг (часто обладателей громких дворянских фамилий), которым надлежало потешать великих мира сего.
Общая картина ужасна: бессудные и чудовищные по своей жестокости пытки и казни, вульгарнейшие развлечения (шуты, шутихи и пьянство на фоне возведенного в профессию блуда) и погоня за модой, преимущественно французской. Недолгой передышкой было царствование Анны Леопольдовны, но «система самодержавной власти обрекала на низложение и наказание правителей добродетельных и честных. Торжествовали же порфироносцы двоедушные, лживые и безнравственные» (292). Истинным чудовищем был самодур и патологический сластолюбец Петр I. Где только можно, Бердников старался смягчить тон: развратник, но тонкий дипломат; шут гороховый, изумлявший современников, но дело тут в особом складе ума этого оригинального русского человека» (II: 123), и тому подобное. Бердников чувствует себя в восемнадцатом веке, как дома. Тем не менее очерки (даже о сонетах) рассчитаны на массового читателя. Поэтому обширная библиография на нескольких языках не имеет прямого отношения к книге. Хотя цитируются историки и авторы исторических романов, источники цитат не указываются; иногда даже не говорится, кто автор высказывания. Не раз приводится расхожее или сомнительное мнение для того, чтобы его поправить или опровергнуть.
Когда речь заходит о венценосных особах вроде Елизаветы, Анны Иоанновны, Екатерины II и Павла, Бердников ограничивает себя взглядом на внешнюю сторону царствования; впрочем, у некоторых, как у испорченного мальчишки Петра II, ничего, кроме внешней стороны, и не было. Описывая Анну Иоанновну, Бердников не стремился конкурировать с Лажечниковым: Бирон есть, но не всесильный временщик, как в «Ледяном доме», а как законодатель моды, да и сама царица была не так плоха: зря говорят, что она притесняла русских и продвигала немцев; скорее, справедливо обратное.
Кое-кто из персонажей широко известен, например, главные герои немецкой слободы Анна и Виллис Монс; Шереметев и Меншиков. Не канул в вечность забытым Миних; полужива легенда о шуте Балакиреве. Благодаря Лефортову сохранилось имя Франца Лефорта. Но что знаем мы об Антоне Девиере, Сергее Салтыкове или Федоре Ромодановском? Впрочем, Салтыкову повезло больше: хорошо известна версия, что он был отцом Павла I. К каждой главе Бердников придумал изобретательный подзаголовок, например, «Вертопрах, любовью исправленный. Иван Долгоруков», «'Обязан женщинам'. Рейнгольд Густав Левенвольде», «Дурак корысти ради. Пьетро Мира».
Желающие без труда проведут параллель между «галантным» восемнадцатым веком и тем зверским, в котором довелось жить нам. Самодурство и жестокость правителей, придворные интриги, борьба за власть и неребяческий разврат те же. Не будем в славянофильском задоре прославлять допетровскую Русь, где «всех Иоаннов злоба»; не будем и проклинать деспота, вздернувшего Россию на дыбы, — люди не меняются. И рабское следование моде то же: от брюк на молнии и нейлоновых рубашек до джинсов вековечное стремление, оставаясь по сути азиатами, выглядеть европейцами (ныне всё больше американцами). Сталинские застолья — чуть осовремененный вариант Всешутейшего и Всепьянейшего Собора, организованного с начала 1690-х годов Петром. Полезно читать исторические сочинения, а в остальном минуй нас пуще всех печалей... Галантность же оставим Бенуа и его соратникам.
Анатолий Либерман (1937, Ленинград). Лингвист, литературовед, поэт, переводчик, критик. Английский факультет Педагогического института им. Герцена. Защитив кандидатскую и докторскую диссертации, работал в Институте языкознания Академии наук по специальности «Скандинавские языки». В 1975 г. эмигрировал в США, живёт в Миннеаполисе, профессор Миннесотского университета. Преподавал в Гарварде, в Германии, в Италии и Японии, выступал с лекциями в ряде университетов Америки и Европы. Автор более 500 публикаций. Переводчик английской и исландской поэзии. Был постоянным критиком выходящего в Нью-Йорке «Нового Журнала». Как поэт, эссеист и критик сотрудничает с литературными журналами русского зарубежья — «Мосты» (Франкфурт-на-Майне); «Слово\Word» (Нью-Йорк). Автор поэтического сборника «Врачевание духа» (Нью-Йорк, 1996).
