ВАСИЛЬКОВЫЙ ЛУГ
Выходила по вечерам после школы прогулять собаку, капризную и красивую, породы спаниель, мы шли мимо железнодорожной насыпи, на склоне которой было кладбище котят, дети хоронили здесь погибших или утопленных родителями котиков и заталкивали в сухую землю на месте могилы простой карандаш вместо креста, желтых карандашей стало много, как травы; под насыпью был пустырь, заросший кустами и камышом, собака убегала в глубь дикого участка и носилась с визгом, воображая себя на охоте, а как только над нами появлялся поезд, она прибегала на железный грохот и мы отправлялись домой; но с некоторых пор я стала замечать, что когда собака убегала в камыши, ее становилось не слышно, она не отзывалась на свое имя и не лаяла, как будто проваливалась сквозь землю, однажды я пошла за ней и уже через 30 шагов, действительно, провалилась под землю, надо сказать, что я даже не успела испугаться, потому что стояла на ногах, но вместо серого неба, которое всегда было над нашим двором, я увидела незнакомое ослепительное солнце, а вокруг себя – синий васильковый луг, который завораживал свежестью и красотой и тянулся бесконечно, у цветов оказался также сладкий дурманящий запах, собака бежала впереди, я – с величайшей радостью – за ней, синие яркие волны вызывали чувство счастья, даже полета! а остальное случилось очень быстро: под ногами у себя я увидела большой черный круг, кольцо как будто из блестящей майолики, я хотела его перепрыгнуть, но кольцо мгновенно распрямилось, превратилось в черную стрелу и впилось мне в шею, первый и последний поцелуй в моей жизни ударил меня, как током, синий луг закружился, опутал меня шелковым покрывалом, я упала в него лицом и увидела, что змея не уползла, а лежит рядом и напряженно смотрит мне в глаза, как будто говорит что-то важное, внушает мне свою остановившуюся мысль, да что уж теперь говорить? все сказано! отворачиваюсь от нее, поезд грохочет где-то на небе, собака, которая предала меня, не предупредив о змее лаем, хотя знала о ней давно, устремляется домой, я успеваю подумать, что ей некому открыть дверь – мать и отчим приходят из гостей и театров после 11-ти, я также успеваю вспомнить, что не выключила чайник на газовой плите, к ночи дом сгорит, отец – его имя Василий – любил пошутить: "Всех находят в капусте, а тебя нашли в васильках", а теперь потеряли там, где нашли, вдруг я слышу голоса – изо всех концов луга ко мне бегут на помощь седые дети, жизнь которых была коротка, как стебель василька, тянут маленькие руки, чтобы меня поднять, и хоть глаза мои закрываются, но на душе в последний момент становится легче, камень спадает с нее...
НЕПОЛНАЯ ПРАВДА О ТУМАНЕ
"Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, будем резать, будем бить, с кем останешься дружить?" На этой бандитской считалке (в полной ее версии есть и "Борис – председатель дохлых крыс") выросло мое поколение, и ужасный образ Тумана с детства преследует меня, потому что все коварное, хитрое, затаившееся мерцает там, в тумане, и вьется, вьется, как мощный хвост удава; вот и сейчас, когда туман приблизился ко моему окну и забормотал что-то на своем языке ледяных кристаллов, выкатив белые глаза, я первым делом положила рядом телефон, чтоб вызывать полицию. Туманы бывают, как вы знаете, нескольких видов: поземный, сплошной, морской, этот оказался просвечивающим, в нем можно было увидеть многое, но именно ножа там не оказалось, напротив, выяснилось, что здесь идет лихорадочная творческая работа; я отложила телефон и принялась вглядываться, так и есть – в глубине сновали художники, скорее всего, Передвижники, судя по высоким лбам и старинным мольбертам, они энергично писали на пленэре белые клубы в березовых рощах, но тут Клод Моне оттолкнул Левитана и выставил в галерее свой розовый "Лондонский туман" («смог», на самом деле), который, конечно, давно устарел, так как в Лондоне теперь всего 45 туманных дней в году, а поскольку фабрики уже не коптят небо и красные крипичные дома, дававшие эффект розы на холсте, в 20-ом веке заменили на бетонные, туман этот стал скучно-серый и не о чем больше говорить; "Бледна и сурова столица, – сказал вдруг Федор Сологуб, – гудит под туманною мглой, как моря седого прибой", и никто не стал с ним спорить, никто не опроверг также Высоцкого, когда он строго спел: "Не потеряй веру в тумане". Мне удалось выловить из пухлой влажной смеси другие строчки: "Ночной туман застал меня в дороге, сквозь чащу леса глянул лунный лик...", лик этот оказался острым и порезал мне руку, я вскрикнула и волки разбежались, странник поехал дальше, а мне пришлось бинтовать пальцы туманом, прижигать рану им же, по лохматым повязкам растекалась красная жидкость; почуяв запах крови, Туман, все больше обретающий подлый характер, усмехнулся и помчался по улицам города: он сбивал с рельсов трамваи, заплетал в косички троллейбусные дуги, покрыл мраком афишные тумбы с лицом юной пианистки, которая не пережила того, что к ней никто не пришел на концерт и бросилась в волны местного моря, Туман вел себя, как мизантроп и налетчик, на вокзале из больших часов против него вышел полк оловянных солдатиков – но их нарисованные лица, глаза, мундиры тут же смыло белой нахальной влагой, голые оловянные брусочки отправили на переплавку; в порту по Туману ударил эсминец «Благородный», но ракеты были мгновенно обернуты мокрой ватой и плавно опустились к ногам капитана и замерзшей команды; однако, совершая все эти нелепые подвиги, Туман устал и начал рассеиваться, он прилег отдохнуть на склоне горы, где его случайно растоптало стадо черных баранов, так всегда бывает с агрессорами, об этом только случайно не написал Гарсия Маркес, за это бараны вошли в историю как революционеры и борцы с повышенной влажностью, теперь говорят, что ковры из овечьей шерсти в Тропике Рака успешно осушают воздух от слез, особенно в приютах для стариков, разочаровавшихся в творчестве Генри Миллера.
ЯПОНСКИЙ РЫЦАРЬ
Когда Луна не представляла из себя никакой опасности для путешественников и Меркурий находился в созвездии Близнецов, легких на подъем, в голубых одеждах, я отправилась на поезде в маленький провинциальный город Спрингфилд в Массачуссетсе, потому что об этом городе никто ничего не знал и он был никому не нужен, особенно в Нью-Йорке; поселившись в пустой, но многоэтажной гостинице на два дня, я вышла в Спрингфилд-сити и подалась по случайной улице, которая шла через парки, мимо исторических памятников, среди цветущих кустов и фонтанов, винные магазины не в счет; рано или поздно в маленьких американских городках всегда приходишь к Музею Искусств, там я тоже оказалась в полном одиночестве и уже хотела было пожалеть о своем визите, попав в компанию льстивых портретов местных капиталистов и их жен, но вдруг набрела на огромный – 70 метров – зал Японских рыцарей 17-19-го веков; какой-то богач собирал драгоценную коллекцию всю жизнь и завещал ее родному городу, рыцари были в доспехах, в рогатых шлемах, боевых юбках, некоторые экспонировались в стеклянных клетках, а другие прямо на паркетном полу на лошадях; все это оказались самураи, к которым у меня самое теплое отношение после старого фильма "Семь самураев" Куросавы, его я смотрела много раз, со слезами – так мне было жалко этих красивых людей в их бедности, ненужной честности и храбрости, которые так противоречили уродствам жизни – им пришлось взяться за руки и умереть в бою, чтоб исключить себя из дикого и подлого человеческого пейзажа, в этом тоже шелково-железный смысл смерти; но то были бедные самураи, а в музее стояли – богатые, меч которых и доспехи стоили целого состояния, так же было и у Ахилла, и у знатных крестоносцев; японцы ведь не маленького роста, и копья у них – до 5 метров! а луки сделаны сверху из дерева, а внизу из бамбука, на шлемах традиционно –поросячий хвостик и уши, лук – до двух метров, доспехи – из сотен металлических пластинок дивной красоты и сверкания, соединенных кожаными шнурками, под нагрудником с рисунком – длинный халат из металлических полос до пола, также юбка колоколом, плащ, который надувался при скачке, как парус, и смягчал удары стрел в спину, не забыть тяжелые наколенники, но, что интересно! также наплечники, от которых пошли современные погоны (смысл их был не показывать отличия, а защищать от ранения), на спине самураи прикрепляли флажок с гербом, а стрелы их специально свистели, чтобы разогнать злых духов; не могу не упомянуть цвета этих доспехов – черный, золотой, лиловый, коричневый, серый, розовый – пастельная благородная гамма, налюбоваться которой в сочетании с мерцающим железом невозможно; о японских мечах написаны книги, они передавались по наследству, купить такое было нельзя; даже в музее было непонятно, как этот страшный вес выдерживают кони, непонятно также было, как самурай мог совершить харакири – на нем надето столько металла! – за рыцарем в бою шел его слуга и нес запасные сандалии (похожие на те шлепанцы, которые носят сейчас солдаты украинской армии)... этот зал японских рыцарей в устрашающих шлемах – самое интересное, что я видела в жизни! но это еще не конец, оказывается, один из рыцарей был жив и он попросил меня, низко кланяясь и гремя драгоценными металлами, освободить его от доспехов и шнуровок, так как он некогда погиб на поле брани именно потому, что друзья его не смогли их снять, на это уходят часы! он умер от потери крови, он пожаловался также, что молил о содействии разные организации многие века, но люди не хотели помочь хотя бы его душе (о теле никто давно не говорит) вырваться на свободу из этого железно-золотого танка! многих тайных приходов в музей стоило мне это освобождение, пришлось продлить гостиницу, уйти с работы, купить отвертки, клещи, молоток – что удивляло рыцаря бесконечно, в его время пользовались долотом и зубами, я до сих пор не закончила работу, уже нарисовала чертежи, рассчитала силу давления, площадь возможного взлома, нет! японские доспехи – это шедевр кузнечного и портновского мастерства и это настоящая ловушка для честных, порядочных людей, сражающихся за справедливость, можно сказать – вечная тюрьма духа! но мне за что это испытание?
СТАРУХИ И ПРИРОДА
Зимний поезд спешил из Москвы на место только что случившегося армянского землетрясения, везя добровольцев и командировочных на помощь, в Армении выпал снег и тем ярче на нем выделялись гигантские свежие трещины, которые со временем превратятся в овраги с ручьями на дне, в окнах замелькали разрушенные дома, убогие и деревенские, люди ушли из них, увели скот, собак, унесли рыбок в аквариумах, которые за три дня до происшедшего предсказывали землетрясение, бросаясь всей стаей на стеклянные стенки, никто не внял их крикам, старинные приметы давно забыты; а потом мы увидели такую картину: вдоль железнодорожных путей прямо на снегу сидели армянские старухи в черных платьях и платках, прямые, молчаливые, отрешенные; поезд затормозил вопреки расписанию, ведь не зря они расположились у колеи? машинист и пассажиры высыпали на снег и ошалело уставились на женщин, но ни одна их них не сдвинулась с места, не подошла, ни о чем не попросила, они намертво вплавились в снег, как обуглившиеся деревья со скорбными очами; все вернулись в вагоны и встревоженно начали ждать дальнейшего, поезд продолжил свой путь, ближе к центру трагедии снег все более розовел.
***
Видела однажды бедуинскую старуху в Иудейской пустыне, полузанесенную песком у глиняной хижины, с беззубым ртом, но в дорогом платке из синего шелка, старуха занималась тем, что писала на песке разные мысли, которые приходили ей в голову, вначале она поливала песок водой из ржавого чайника, а потом быстро выводила на нем арабскую вязь своим скрюченым сандаловым пальцем с розовым ногтем, не знавшем ни лака, ни щипцов; строки пахли старческим тленом, но иногда вдруг вспыхивали медью и серебром; однако, текст быстро заносило равнодушным песком, вплоть до полного исчезновения, и ветер становился все сильнее, но старуха не унывала, – бедуинские старухи полны оптимизма, никто не понимает, откуда он берется в их маленьких телах, похожих на листья, – она продолжала лить драгоценную влагу из чайника и кропать новые произведения, шамкая сухими губами, бормоча что-то очень личное, обращенное к стихиям, она была уверена, что ветер читает ее записи и забирает их с собой, что популярность ее только вырастет с приближением песчаной бури и усилением вихря – чем больше песчинок, тем больше читателей.
***
Когда-то в республике Коми на лесосплаве наблюдала местную старуху- альбиноску (с водянистыми глазами без ресниц), она сидела в траве на берегу, свесив тонкие ноги в бегущую воду, и вылавливала щепочки, которые откалывались от плывущих по реке бревен; из мокрых гладких щепочек, блестевших под солнцем, как майолика, она строила маленький дом, связывая его суставы травой, она даже порезала стеблем палец, но продолжала работу, орошая будущее жилище кровью; так она строила и строила до захода солнца, и наконец, дом был готов! но пожить в нем ей не пришлось, вся кровь ее вытекла из пальца и ушла вместе с рекой в море, что для меня удивительно: ведь эта река, вопреки законам притяжения, текла снизу вверх, с Юга на Север, а кровь обычно течет вниз, видимо, есть какая-то особая, горняя кровь, которая способна даже возноситься, например, кровь бездомных старух.
ВПЕРЕД С ЛОШАДКОЙ
Вперед галопом, не оглядываясь, не пригибаясь, шпоры перекуем на боковое зеркало и увидим, что опережаем «Мерседес», захромал, бедняга, барьер не возьмет, помашем водителю в тюбетейке фирмы «Прада» и обгоним его слева, а Луну справа, что-то она нахмурилась, с Луной шутки плохи, надо срочно принести жертву, как в античные времена, заколем прошлое на придорожном камне (у нас больше ничего нет в котомке), пусть умывается росой воспоминаний, красит веки пеплом наших жизней, все еще гневается? Роняем по жемчужине на каждом шагу, сколько жемчужин, столько ее изображений покатилось по дороге, ага, оживилась! собирает ожерелье, пусть носит на здоровье, оно мне больше не понадобится; скачем ночью сквозь туманный лес, увешанный волчьими глазами, капли оседают на боках Лошадки, текут по моему лицу, нет, не слезы, мокрые ветки хлещут небо, звезды царапают наши лбы, в ссадинах и в мыле мы приближаемся к искомому рубежу – Озеру Водных Маков, уже доносится до нас запах опия, видны красные сполохи и черные тени, как на улице Морг; Бодлер, сочиняя «Цветы зла», имел в виду эти маки, Рембо похвалялся, что привезет их букет в Париж, но напился и заснул на чьей-то клумбе, а Гвидо Кавальканти, который усилиями своего друга оказался в Аду, утверждал, что в это Озеро впадает Стикс; на самом деле на страшные берега не ступала нога человека, и мы тоже не нарушим «табу», так и будем к ним приближаться на полном скаку до конца жизни, чем мы ближе, тем Озеро дальше; Лошадка тоже знает, что бег ее напрасен, но не подает вида, чтоб меня не расстроить, торопится, чуть не падает с ног, она всегда готова мчаться наугад, ей только свистни; вдруг то ли запах маков, то ли усталость вызывает у меня тревогу – мне кажется, мы что-то забыли или не закончили, когда сорвались с места, с кем-то не попрощались, кого-то покинули, ведь отсюда уже не исправишь, письмо послать невозможно, телефон в этих краях не включается, что же мы не завершили? чего не взяли с собой? сердце сжалось, я готова вернуться... «Да ладно, обойдется, все скоро нас забудут...» – рассудительно вмешивается Лошадка, – и я успокаиваюсь.
Родилась в Одессе, закончила факультет журналистики МГУ, автор нескольких тысяч газетных, журнальных статей. Печаталась в Одессе, Киеве, Москве, Иерусалиме, Монреале, Нью-Йорке. В начале 90-х вышла книга публицистики "Роман с барабаном". В 1993 эмигрировала из Москвы. Жила в Иерусалиме, Монреале, теперь - в Нью-Йорке. В связи с тяжелой иммиграцией все годы почти не писала, а когда начала – то получилось вот это... "каприсы".
