С уходом Иосифа Бродского, как «лидера» на подмостках русской зарубежной культуры, освободилось место для нового мессии… Но, надо отдать должное, никто серьезно не пытается его занять. И, безусловно, правильно делает. Бродский был не только признанным гениальным поэтом, но и культовой фигурой, как в эмиграции, так и в России. Поэтому для него не стоял вопрос «единого поля русской культуры», ибо он автоматически, в силу своего таланта, присутствовал и там, и здесь (там – как невидимка, здесь – как Нобелевский лауреат).
Вообще, такие личности, как Василий Аксёнов, Иосиф Бродский, Александр Солженицын, Александр Галич, Наум Коржавин, Эдуард Кузнецов, Наталья Горбаневская, Георгий Владимов, Виктор Некрасов, Владимир Войнович, Филипп Берман, Владимир Максимов, писатели мирового уровня, были изгнанниками, и оказались в эмиграции одновременно с теми, кто по доброй воле покинул родные края, не желая по тем или иным причинам участвовать в построении нового общества: «социализма с человеческим лицом». Человеческое лицо оказалось маской, а когда маска слетела – всё разбилось вдребезги, и теперь собирают осколки – перезагружают идеи.
Культурная зарубежная русскоязычная писательская элита пыталась и пытается «возвратиться в Россию стихами». Ее там не особенно ждут и почитают (это касается живых представителей, а не покойников), но понемногу печатают время от времени, ради исторической справедливости, в журналах, сборниках и антологиях, дают возможность издавать книги за свой счет. Дело в том, что обмен этот не равноценный. Российской творческой публике вовсе не нужны зарубежные русскоязычные издания (хотя каждому приятно опубликоваться за морями-океанами), им престижнее печататься в переводах на английском, немецком, французском и других иностранных языках и наречиях. Эту тему можно развивать до бесконечности, но истинная идея такова, что никто в России не пытается перевести нас «в культурное единое пространство». Об этом, скорее всего, сладко мечтают сами зарубежные авторы. Если бы этим дело и ограничилось. Но куда там! Тут-то всё и начинается – бесконечные совместные «литературно-десантные учения»: слеты, круглые столы, конференции, Дни поэзии, выступления в библиотеках и на славистских кафедрах, многочисленные литературные премии и лауреатство всех стран и народов и т.п. На самом деле всё просто – метрополии нужен «иностранный капитал», который может дать зарубежная славистика, включая гранты; нам, зарубежникам, – признание российской материковой публики, ибо зарубежная славистика нами вовсе не интересуется.
Что же тут плохого? – спросите вы. Ничего зазорного нет. Всё понятно и почти справедливо – с какого берега Атлантического океана посмотреть. Чисто материальный подход (а как же иначе себя пробьешь, например, в Москве – без хлебосольного застолья в редакциях местных журналов или загородных роскошных «полян»). Вот и ездит наша эмиграция волна за волной (начиная с третьей, четвертой, пятой…) в Ближнее и Дальнее Зарубежье на «литературные карнавалы». Первой волне эмиграции за редким исключением и в голову бы не пришло «единое поле», так как она была резко поляризирована политически и идеологически. Вторая волна, может быть, и хотела бы попастись на «едином поле культуры», но к «предателям родины» отношение было однозначным (теперь они в своем большинстве из тех, кто всё-таки дожил, – ярые и последовательные пропутинцы, и в расчет не идут элементарные российские свободы и законы). Все эти выдумки о едином поле культуры являются фантазиями и мечтами третьей волны и частично четвертой и пятой. Причин этому много. Но в основном лишенные гражданства эмигранты, уезжая из СССР с ностальгией по бывшей родине и страхом неопределенности перед будущим, делали это добровольно и без особого риска (конечно, не считая немногочисленных настоящих диссидентов и отказников). Слабые обоюдные попытки построить мосты между российскими и зарубежными литературами, к сожалению, не привели к развитию двусторонних связей, хотя сообществ и организаций по обе стороны границы – пруд пруди, и все они «супер» патриотичны.
Давайте поразмыслим о сути вопроса. Основная идея – это понять и принять, что существуют две взаимодействующие родственные ветви одного дерева русской литературы – России и Зарубежья, их обоюдная миграция, обмен на уровне языка, философских идей, литературных приемов, появления героя нового типа. Эти пересечения сюжетов, интеллектов, образов проникают в обе литературы, служат просвещению и внедрению духовной культуры как части мирового культурного процесса.
Самые успешные взаимоотношения между россиянами и эмигрантами зарубежья складываются на человеческом уровне. Эта «народная дипломатия» всегда благоприятно срабатывает. Находятся редакторы и авторы, которые стремятся к сотрудничеству, умея по достоинству оценить талант вне всяких границ. Это они поддерживают взаимный обмен, переписку, находят место для своих коллег на страницах изданий. Как говорят в литературном народе без дипломатических уловок: «Талант следует поддержать, ну а “серость” сама пробьется». Да и сорятся обычно между собой графоманы и окололитературные чиновники, прилепившиеся к изданиям, сосущие их, как пиявки, желая войти навеки в историю литературы. Примеров сколько угодно.
И тут сразу же возникает вопрос о языке. Раз один язык – значит единая культура. Ничего подобного: язык может быть один, а понимание и восприятие культуры – различными. Таких примеров много. На английском говорят в Великобритании, Соединенных Штатах, Австралии, Индии и т.д. Но никто не пытается ограничиться понятием один язык – одна культура. Русскоязычные анклавы существуют в Дальнем и Ближнем Зарубежье. И вот что интересно. Если в Ближнем Зарубежье, например в Украине или Эстонии, возникают политизированные напряженные проблемы с русским языком, то в Дальнем Зарубежье, например, в США или Израиле, русский язык является объединяющим фактором – выходцы из разных бывших советских республик предпочитают и охотно общаются между собой на русском языке. Мало этого, русскоязычные эмигранты обширно пользуются программами радио и телевидения, книгами, газетами и журналами. Например, у нас, в Америке, существуют многочисленные русскоязычные общины во всех крупных городах: Нью-Йорке, Филадельфии, Бостоне, Пало-Альто, Сан-Франциско, Питтсбурге, Сиэтле, Чикаго, Лос-Анджелесе, Майами и т.д.
Ещё важно отметить, что засорение русского языка, например, в Америке не так велико (судя по интернету, меньше, чем в России): родители определяют своих детей в воскресные школы, стараются в доме говорить по-русски, отсутствует ненормативная лексика и новояз. Дети сами иногда придумывают некую языковую смесь, но я замечаю, что взрослые их без стеснения поправляют. Правда, многочисленные актеры-разговорники пытаются перевести всё в шутку, развлекая россиян словечками типа «юзать», «шапать», «кипать», «кара», «мохнатый» (это о Манхэттене в Нью-Йорке) и многое другое. Оно действительно смешно, но с другой стороны не очень… Актеры сорвали деньги и уехали, или перешли с тем же багажом на другой канал телевидения. Время от времени в интернете появляются многочисленные провокационные заявления типа: «"Русский язык больше не язык" – дожили!! Институт лингвистики в Тарту (бывшая Академия языковедения СССР) объявил, что русский язык в течение ближайшего года может быть исключен из списка языков мира...» Подобная глупость только порождает рознь между цивилизованными нациями и государствами, но никак не служит дружеским взаимоотношениям.
В конце восьмидесятых – начале девяностых годов прошлого столетия в литературной жизни русской диаспоры возник своеобразный вакуум: в связи с отсутствием «железного занавеса» и перестройкой ушли в Россию некоторые издания, такие как «Континент» Максимова, «Грани» и другие. А у нас в Зарубежье тогда уже сформировались интересные группы литераторов, которые объединялись вокруг журналов и альманахов: «Word/Слово» (Нью-Йорк), «Побережье» (Филадельфия), «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Встречи» (Филадельфия), позднее «Интерпоэзия» и «Стороны света» (Нью-Йорк), «Связь времен» (Калифорния), «Кругозор» (Бостон) и др. Так возникли «литературные дома» на основе прошлых и вновь возникших изданий (в основном, в Нью-Йорке и Филадельфии), чтобы можно было и печататься, и общаться. К тому времени подросла и талантливая литературная молодежь: поэты, прозаики, переводчики, профессора-слависты, литературоведы, выросшие и сформировавшиеся именно на Западе и уже заявившие о себе: Максим Шраер (Бостон), Марина Гарбер (Нью-Йорк – Люксембург), Гари Лайт (Чикаго), Александр Стесин (Нью-Йорк), Григорий Стариковский (Нью-Йорк), Георгий Садхин (Филадельфия), Лиана Алавердова (Нью-Йорк), Ольга Родионова (Филадельфия) и многие другие.
Нас, литераторов, вдохновляла и общая идея – сохранение культуры. Эмигрантские бизнесы, дома, автомобили уйдут, естественно, в небытие. Но останется созданная нами живопись, скульптура, графика, повести, рассказы, поэзия, музыка. В творчестве сохранится повествование о том, как мы здесь жили, как адаптировались, как сохранили свою родную культуру и свой родной язык. Издания были важны еще и потому, что многое из эмигрантской литературы и культуры было утеряно: первая и вторая волны не всё сохранили в силу трагических обстоятельств – исчезли ценные архивы, книги, издания, переписки писателей и деятелей культуры. Необходимо было активно печатать то, что находили энтузиасты. Например, литературовед Эдуард Штейн (1934-1999) много лет собирал наследие русских литераторов Китая, ездил ради этого по всему миру. Его находки до сих пор читаются с большим интересом и являются библиографической ценностью.
В работе над изданиями следовало избегать мелочных распрей, ссор, которые зачастую бывают в литературной среде. Надо было создавать в эмиграции предельно открытые, деловые и доброжелательные отношения. Чего греха таить, некоторые редакторы не стремятся к сотрудничеству, видят в своих коллегах конкурентов и стараются их не печатать и «не замечать», «тихой сапой» избавляясь от них. Но, вместе с тем, в Зарубежье появилась определенная эстетическая планка, и наши молодые авторы росли в условиях нормальной творческой конкуренции. С каждым годом издания увеличивались в количестве и объеме, полнели, улучшалось полиграфическое качество, росли группы друзей – авторов, подписчиков, читателей (особенно в интернете). Именно интернет демократизировал и расширил этот процесс. Постепенно исчезла зависимость от «толстых» журналов и издательств, заодно и цензуры. Важно было не допускать в печати никакой розни – ни религиозной, ни национальной, не опускаться ниже определенного литературного уровня, не идти на поводу у новых новомодных течений в пользу ненормативной лексики, новояза, «ужастиков» и т.д. Литературный процесс развивался благодаря публикациям новых интересных произведений всех направлений, разных литературных школ, присутствием талантливых молодых авторов, определяющих в какой-то степени этот процесс в Русском Зарубежье.
Мы хорошо знаем, что в Америке издается много книг, прекрасных, красивых, сияющих обложками и иллюстрациями. Наши эмигрантские издания выглядят значительно скромнее и беднее. Но мы стараемся привлечь читателя внутренним содержанием произведений, уровнем их духовного наполнения. Зарубежные издания поддерживают европейские, американские и канадские университеты, центры культуры, исследовательские институты, постоянно выписывающие журналы, альманахи, сборники и книги.
Однажды на лекции в Виланова университете, на которой мне довелось присутствовать, Василий Аксёнов специально подчеркнул, что эмигрантская литература – это литература одного поколения. В каком-то общем смысле он прав. Но теперь перед эмиграцией открылись совершенно другие перспективы, у нее другие задачи, в том числе и идейно-духовные, нравственные. Сейчас в Америке уже четвертая или даже пятая эмиграционная волна, они значительно богаче первых волн по национальному составу. Сюда приехали не только русские, но и русскоговорящие люди из самых разных бывших советских республик, и в большом количестве. Все это можно назвать своеобразным эмигрантским ренессансом. Писатели, которые уже себя как-то выразили в России или на территории бывшего Советского Союза, а потом приехали сюда, здесь ищут свои темы, свои жизненные истории. Возьмите, например, Сергея Довлатова или того же Василия Аксёнова. Да, они писали о России, но они много писали и об эмиграции. Причем писали очень талантливо и интересно. Но у молодежи, пришедшей в литературу в Америке, – другой взгляд, другой подход. Как правило, молодые литераторы могут свободно говорить и писать на нескольких языках, как, например, Александр Стесин, Марина Гарбер, Григорий Стариковский. Но зачастую оказывается, что писатели хорошо знают три-четыре-пять языков, а иногда и больше. Философ и поэтесса Татьяна Аист владеет в совершенстве двенадцатью языками. Издательство «Побережье» выпустило ее книгу «Китайская грамота», написанную одновременно на китайском, английском и русском языках (название придумал Иосиф Бродский). И это не редкое исключение. Наша литературная молодежь, получившая воспитание здесь, знает современную философию, знакома со многими художественными течениями, у них несравнимо обширнее источники информации, она знает историю литературы и культуры, много путешествует и видит мир. Это счастливая молодежь, ей предоставлены все возможности. Появилась и новая когорта англоязычных писателей русского происхождения, в основном пишущих на эмигрантские темы: Максим Шраер, Лара Вапняр, Гари Штейнгарт, Елена Литман и добрый десяток других имен. Кстати, все они имеют коммерческий успех у американской читающей публики, как в свое время Айн Рэнд или Бернард Маламуд (мой любимый писатель того времени).
Талантливый критик Сара Азарнова (Коннектикут) в своей статье «Русские идут!» абсолютно правильно подметила: «Группа писателей-иммигрантов, родившихся в исчезнувшей Стране Советов и ставших популярными писателями в США, включает очень и не очень молодых людей, которые пишут по-английски и тем самым пытаются вписаться в яркий и постоянно меняющийся пейзаж американской литературы. В их произведениях смешиваются драма, сатира и личный опыт. Они рассказывают о судьбах людей, которые живут новой жизнью, но не могут забыть прежнюю».
Литературные достижения в Зарубежье – это одновременно продолжение традиционной русской культуры и, вместе с тем, явление принципиально новое, так называемая особая русско-американская культура. Такой термин впервые ввел профессор Михаил Эпштейн в статье «Амероссия: Двукультурие и свобода: Речь при получении премии «Liberty» (смотри «Побережье», № 10, 2001). Он говорил: «Магнитное поле русско-американской культуры заряжено всеми теми интеллектуальными и эмоциональными противоречиями, которые еще недавно делали эти культуры врагами и соперниками. А значит, в своей потенции – это великая культура, которая не вмещается целиком ни в американскую, ни в российскую традицию, а принадлежит каким-то фантастическим культурам будущего, вроде той Амероссии, которая изображается в романе Вл. Набокова "Ада"».
Мне кажется, здесь нет темы для спора. Я вспоминаю образ, на котором был построен один из моих рассказов: дерево подстригли, но на него перестали садиться птицы. Если у дерева много ветвей, и оно согрето солнцем, воздухом, светом, то это дерево прекрасно. И все его ветви как бы работают на один ствол, и на них будут всегда садиться птицы и петь свои чудесные песни. Сара Азарнова, которую я уже цитировал выше, заявляет: «Используя непереводимые и, зачастую, совершенно чуждые для американского глаза и уха выражения из своего родного языка, они (писатели – И.М-К.) предлагают англоязычному читателю в какой-то мере приобщиться к нему за счет сочных метафор и образных описаний».
Есть основная, материнская ветвь русской литературы, та, что создана в России и питается классическими гуманистическими традициями. Есть литература на русском языке, созданная в ХХ-ХХI столетиях в разных странах – в Китае, Чехии, Японии, Югославии, Австралии, Венгрии, Болгарии, Финляндии, наконец, во Франции, Канаде, Америке да и в других странах. И есть новая литература, созданная теми, кто здесь родился или приехал сюда в совсем юном возрасте, литература, богатая новыми идеями, философией, более широким мировоззрением, новым пониманием гуманизма и глобализма без всяческих религиозных, национальных и политических регламентаций. Одновременно происходит собирание утраченного русского культурного и литературного наследия, что тоже важно. Поэтому очень хорошо, что у дерева русской литературы сегодня так много ветвей – разных, но весьма интересных.
«Ответ на вопрос, что представляет собой современная литература русского зарубежья как явление нового глобализованного мира, – дело будущего, и не только потому, что ее становление еще в самом начале (как, впрочем, и новой литературы “метрополии”). На смену трагическим категориям изгнания и диссидентства, десятилетиями определявшим восприятие эмиграции, пришла демократическая разноголосица понятий личного выбора и “частного дела” послеперестроечной волны, где каждый отвечает сам за себя» – писал критик Дмитрий Полищук во вступительном слове к стихам зарубежной поэтессы Ирины Машинской («Новый мир», № 1, 2006).
Перечислить всех писателей Зарубежья нет возможности, да и делать это не к чему – каждый писатель уникален по-своему, это как бы отдельная планета, и выделять поименно нет смысла, и даже неприлично. О писателях нужно писать литературоведческие, критические статьи и рецензии, брать у них интервью, а не заниматься «рангами». Ибо в литературе всегда нужны и важны новые веяния и новые авторы. На сегодняшний день 35 миллионов российских соотечественников проживают практически во всех странах мира, – заявляет председатель Комитета по внешним связям Санкт-Петербурга А.В. Прохоренко. В своей речи он сказал: «Прошли те времена, когда наши сограждане попадали на чужбину, зачастую не по своей воле, и теряли связь с Родиной. Сегодня, когда гипермиграция – примета нашего времени, а людская мобильность – глобальна, главное, чтобы всех нас объединяло стремление принести России как можно больше пользы».
Я совершенно уверен, что среди этих 35 миллионов уже родились или родятся талантливые новые художники, писатели, музыканты, ученые…
Российские писатели всегда остро чувствовали свою гражданскую позицию и ответственность перед Россией. Несмотря на короткую и относительную свободу, сегодня снова сгущаются тучи над «бедной родиной моей». Марк Исакович Раев (1923-2008), профессор русской кафедры Колумбийского университета и куратор Бахметьевского архива в Нью-Йорке, писал: «Революция и гражданская война в буквальном и переносном смысле раскололи Россию надвое. Одна ее часть утратила свое исконное имя – Россия – и стала называться РСФСР, а затем СССР. Другая, не признавшая РСФСР и бежавшая из нее, образовала Россию за рубежом – Русское Зарубежье».
Журналист, поэт и литературовед из Калифорнии Надежда Банчик описала состояние жителей этого Русского Зарубежья в стихотворении «Статус беженца»:
Статус беженца – вечный.
Возраст – тысячи лет.
Путь сквозь мир бесконечный.
Нам – нигде места нет.
Перелетные птицы,
Всё глядим с высоты
На чужие границы,
На чужие мосты…
Что на Землю взирать-то –
В небе наше гнездо!
Прекрасно сказано о нашей тысячелетней цивилизации и места в ней эмиграции и эмигрантов. Ведь под культурой принято понимать человеческую деятельность в её самых разных проявлениях, включая все формы и способы самовыражения и самопознания. Часть этих удивительных свойств проявляется и в художественной литературе, использующей в качестве материала слова нашего языка. Давайте же сохранять его для будущих поколений, нашу культуру и литературу, как процесс мирового прогресса на многие тысячелетия вперед.
И много раз будем повторять в назидание честолюбию слова поэта второй волны эмиграции Ивана Елагина:
Как доходит до славы – мы слабы.
Часто слава бывает бедой.
Да, конечно, не худо бы славы,
Да не хочется славы худой.
Игорь Михалевич-Каплан – поэт, прозаик, переводчик, издатель. Окончил факультет журналистики Львовского полиграфического института. С 1979 г. живет в Филадельфии. Гл. редактор литературного ежегодника и издательства "Побережье". Опубликовано семь сборников поэзии и прозы. Печатался в литературных антологиях, сборниках, журналах и альманахах.
