МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ
"Мне так не хотелось в землю
с родимой моей земли".
Марина Цветаева
1
Давай сюда, здесь легче будет,
пойдём по утренней Москве,
какие улыбающиеся люди,
особенно кто с дыркой в голове.
В рубашке, против сердца с биркой,
мы скажем им: - Привет, друзья! -
Ответят нам престранною ухмылкой -
и помирать и жить нельзя.
Но всё равно, мы все повеселимся,
смотри, подруга, видишь над Кремлём
местечко есть, там мы соединимся
и медленно от смерти оживём.
2
Что делать мне в краю самоубийства?
Лежать в гробу, зажмурившись котом?
Печальное и скушное занятье,
и мысли о судьбе - потом -
не слаще смертного проклятья.
А здесь, с тобой и смерть бежит,
ты на земле была царица,
ты нынче кто? О, страх! О, стыд!
Не встать и не пошевелиться.
Но кто-то помнит на земле
твои стихи, лицо и речи
свечением в предсмерной мгле
за гранью дальней, человечьей,
естественное дефиле.
3
В тебе лежит она - шкодливая убийца.
Теперь не воротить паскудных дней и дел.
Куда тебе идти, куда к кому стремиться?
Лежи одна в гробу - печальнейший удел.
Пройдёт ли старичок с бутылкой, ухмыляясь,
Молодка ль движется как яркая чума,
Иль обормот кладбищенский - халявщик,
Припевом к песенке жиганской. Ты, сама,
Такую публику за кладбище прогонишь,
А чем - да видом женщины в гробу,
Зубами чёрными и тем, как проворонишь
Свой запах падали - посмертную судьбу.
ОСИПУ МАНДЕЛЬШТАМУ
1
Я живу у времени в заначке,
надеваю прошлое как шубу
и ловлю трамвайные звоночки
в переулках старого пошиба.
И люблю летящие площадки
в ледяное сердце Петербурга,
где дома кивают как лошадки
заприметив старого их друга.
На меня летят дворцов фасады,
подо мной торцы мостов елозят,
хочешь, я в возок лихой усядусь,
пусть гремят еловые полозья.
Я другую жизнь рукой достану,
удаляясь долгих разговоров,
у меня покоятся в карманах
ночь, свеча, чернильница и город.
2
Ночь напролёт звук волн
или сухой скрип звёзд,
ходит по берегу как вол
камни копытом дробя Ост.
Город феску надел на лоб –
гор шишковатых бархатный лес,
за тишину собирает налог
спрятанный в травы цикад оркестр.
Тонет фелюгой турецкой слух,
цокает месяц как козопас,
звука кремень пастушеский сух –
искры сечёт, спать не даст.
Воздух лицо накрыл дохой.
Море мерно шумит во тьме,
перебирая песок рукой,
дикой и тёплой как смерти мех.
Ночь напролёт сердца звук –
частых ударов как ног коз,
и неотступный голос зовут
пересыхающие рты звёзд.
3
Мы позвоним ему.
Мы спросим номер,
не тот на рукаве во тьму
гребущем – в доме,
где чёрной лестницы пролёт,
цепочек звенья...
не слышит и не подойдёт –
не должно тени.
4
Коготок телефонный не стронешь в тоске.
Тонет номер в гранитом обшитой реке.
Отдаётся височною болью
и из комнаты тянет на волю.
5
С улыбнувшихся губ отплывает парок.
В гардеробе меж шуб ещё есть номерок.
Дверью хлопнул, вбежал и заметил,
прошумел вестибюлем как ветер,
примостился с подружкой на нумерованный стул,
чуть начало послушал и сразу уснул.
В гардеробе висит чья-то шуба воронья.
Где хозяин? Как умер? Он не похоронен.
Может быть, на концерте лучших миров?
Улетел как конвертик – вернул номерок.
Чем доехал? Возком (говорят) особистов?
Может быть, обзвонить тюрьмы, морги, больницы?
Или свистнуть разок в милицейский свисток?
Из костюмов глядят чьи-то бритые лица.
Сорок лет его шуба безбожно пылится,
ей бы невский – московский бы ей ветерок.
6
Ленинград индевеет в безмолвье
и в гранитной облатке Нева,
что задавленная молва
крутит волны как мёртвые головы,
всё суёт в свои рукава.
7
Что за город – не город – безумная шутка.
Мост как ослик согнулся над мёртвой голубкой,
смотрит, нюхает, пёрышки ей шевеля,
кисло пахнет сквозь камни костями земля
да вода загибается жутко.
8
Из затравленных слов и полу-египетских трав,
натыкаясь впотьмах на голодных голубок,
фонарями разметив и смерть оторвав,
острова и мосты шьют ночами Вам шубу.
И закройщицы – лестницы, иглы держа,
вспоминают повадку, усмешку, походку,
а из порта буксиры кричат и баржа:
- Как и что? – и клянут темноту и чахотку.
Но трамваи, трамваи последней поры
что-то шепчут себе через жёсткие губы
и овечий Петрополь горит как нарыв,
и хрипит: - Что за шуба, какая там шуба?
Александр Алейник родился в г. Горьком, 1954. Эмигрировал в 1989 г. Несколько книг стихов. В газете "Новое Русское Слово" полтора года вёл авторскую рубрику саркастического толка под личиной поэта-куафёра "Олимпа Муркина". Вошёл в антологию Евтушенко "Строфы века". Последняя книга (2012 г.) – «Абрис» Сонетный роман с вкраплениями (СПб, 390 стр.). Живёт в Нью-Йорке.
