(Продолжение. Начало – «ЛитМ» № 5 (67), № 6 (68), № 8 (70), № 10 (72) 2013 г., № 3 (77), № 4 (78) 2014 г.)
Сколько лет «современности»?
Для миллионов – как нечто само собой разумеющееся – существует принципиальный (во всяком случае – значительный) зазор между недавним прошлым и «современностью». Зазор – что удивительно! – психологический. А между тем, его нет! Ибо нашей «современности» (и, соответственно, всему, что ей предшествует) – во всех её многоразличных частных проявлениях, включая «новейшие» и «прогрессивнейшие», – на деле уже лет 300–400 от роду. Минимум. Если начинать отсчёт, скажем, с эпохи Просвещения. Это как раз всеобщая ошибка – или характерная, неотъемлемая особенность позитивистского мышления, теперь передающегося большинству на генетическом уровне: считать, что наше время и мы сами в корне (и, конечно, во всех смыслах – в лучшую сторону!) отличаемся от предшествующего/предшествующих. Так думали в России передовики века XIX-го, так думали коммунисты, так думали либералы конца XX-го… И сейчас, par excellence, целые поколения россиян – от старшего до входящего во взрослую жизнь – свято уверены: меж так называемым «советским периодом» и сегодняшним днём – едва ли не пропасть. Чушь! Или мягче: крайне поверхностный взгляд, ослеплённый сменой внешней, материальной фактуры бытия социума, но не различающий сути, каковая рядом – в каждом из нас, и она всё та же: стародавняя и незыблемая. «Колея», однако, накатана так, что из неё, думаю, не выбраться. Всё идёт по плану. Ведь позитивизм изгнал из нашего сознания чудо. Но если мы хотим (увы, не хотим!) стать другими, лишь на чудо нам и остаётся уповать. А пока что, за редкими исключениями, все мы – четырёхсотлетние ископаемые.
Писатель как покупатель
В новейшие времена пишущие массы привыкли оплачивать – то есть покупать – публикации собственных опусов. Отсюда – прямая дорожка к покупке «премий», «званий», «медалей»… Всё логично. Иначе и быть не может! Но какой же ты писатель, если своё местечко под солнцем ты выкупил, а не завоевал талантом и трудом в душах людей?!..
Устремлённые в прошлое
Пруст всю жизнь – и очень пристально – смотрел в прошлое. И стал классиком. Не только модернизма, но и мировой литературы. Семь его томов, построенных на одном – в мельчайших подробностях – вспоминании, когда, допустим, описанию Комбрейской церквушки или утренних звуков просыпающегося торгово-ремесленного квартала отводятся десятки страниц, – завораживающее, бесподобное чтение!.. Великое мастерство Пруста делает его прозу явлением вневременным. Что ж? Если от сочинений нынешних авторов, устремлённых к вчерашнему дню, такого ощущения нет, нужно пожелать им найти неповторимую манеру письма и вооружиться метафизической оптикой при взгляде на минувшее. И тогда пусть себе вспоминают!..
«Список» Бродского
Перечни предметов, названий, имён, событий и т. д., встречавшиеся уже у писателей Античности, были весьма характерны и для литературы Средневековья, Ренессанса и Просвещения – вплоть до XIX века. Чаще всего они несли вполне утилитарные – познавательные и классифицирующие – функции. Потом стали сходить на нет и восприниматься – по крайней мере, в художественных произведениях – как признак занудства и/или старомодности сочинителя. Молодой Бродский умудрился вернуть номинативность, да не куда-нибудь в роман, а в стихотворения вроде «Большой элегии Джону Донну». Перечисления Бродского захватывают, читаются без запинки. Потому что вся эта избыточная эмпирия – под его пером – неуловимо перерастает в тексте саму себя и превращается в свою противоположность – обретает духовное, надфизическое измерение. Таким образом списки работают в Библии, например – у Матфея (глава 1, стихи 1–18).
Писатель как гопник
Мир перевернулся, и «цвет культуры», утратив совесть, выступает теперь на «площадях» с приёмами своры гопников из подворотни. И стыдить их, вижу, бесполезно. Всё равно что горох о стенку швырять. Ведь они – праведники. То есть те, кто всегда и во всём – безусловно – прав.
Мой вопрос – к тем, кто молчит. Вы тоже такие? А если нет, неужели пошлый комфорт и жалкие крохи, что иногда перепадают вам с барских столов или мерещатся вам впереди, для вас дороже правды, дороже здравого смысла, дороже, в конце концов, вашего доброго имени, на которое уже падает тень – из-за того, что вы молчите?.. Друзья, так жить нельзя! Нельзя так жить.
«Профессионалы»
Поинтересовался, кто будет редактировать сборник воспоминаний провинциальных писателей об их умершем товарище, и глава энского отделения СП ответил: «А что его редактировать? У нас все профессионалы!». Хм, кх… А вот, к примеру, Иосифа Бродского и (скажем так) с Нобелевкой в кармане редактировали, и он не считал это излишним, не ставил себя выше этого. Зато энские «светила словесности» в сей старорежимной процедуре, оказывается, не нуждаются по определению! Они – безгрешны, они – почти боги!.. При таком господствующем раскладе литературу глубинки ничего хорошего впереди однозначно не ждёт.
«Напишем и подадим!»
Полстраны ежедневно кричит у нас другой половине: «Напишем! Заявим! Пойдём! Подадим!». Но 99 из 100 никогда никуда не идут. Поэтому противостоящая сторона, зная, что всё это пустая болтовня, эмоции, понты, не имеет привычки к срочной мобилизации, а значит – она уязвима. Со мной был забавный случай. Сказал в конторе монополиста: «Напишу в прокуратуру!». Мне пренебрежительно рассмеялись в лицо. Отлично! Через два часа я вернулся туда с составленным для прокуратуры заявлением. Молча протянул его смеявшимся. И они махом взлетели со своих кресел, забегали, зачирикали, стали обращаться ко мне по имени-отчеству… Спустя двадцать минут вопрос, который они не хотели решать несколько месяцев, был решён. И прокуратура не понадобилась. Пикантность ситуации заключалась ещё и в том, что дело – к ужасу чинуш! – развернулось на глазах у целой очереди возбуждённых – негодующих и недоумевающих – искателей справедливости: я продемонстрировал им, как быстро и просто добиться правды от будто бы неприступных обидчиков. Так что действовать, защищая свои права, гражданин должен внезапно, скупо, чётко, без эмоций и лишних разговоров.
Никогда не…
Я никогда не был литературным киллером, глупой предвзятой шавкой, лающей с выгодой для себя и в угоду другим, в зависимости от сложившихся обстоятельств. Я никогда никого не травил и не уничижал поимённо. Тем паче – без аргументов, передёргивая и клевеща. Никогда ни на кого не навешивал ярлыки, никому не отказывал в таланте или хотя бы в способностях, никогда не употреблял слова «пасквиль» и прочих, подобных ему. И никогда никого не бил ниже пояса.
Счастье по-русски и счастье по-английски
Английский – язык рациональный, аналитический. А менталитет его носителей, в общем и целом, – менталитет позитивистский. Что хорошо видно на примере английских пословиц и поговорок, в коих счастью даются, в основном, положительные определения. То бишь: счастье – есть то-то, то-то или то-то (happiness is…). Кроме того, счастье имеет длительность, протяжённость во времени. Потому что оно чем-либо обусловлено. Иначе говоря: счастья можно добиться, счастье можно построить (сделать – по-английски), счастье можно поддерживать. Ну, и так далее… Это всё характерные черты «прогрессивного», практического, атеистического сознания, закреплённые в языке.
Не то – у нас! Русские пословицы, даже морфологически, определяют счастье отрицательно. Либо не определяют вообще. «Не родись красивой, а родись счастливой», «Не в деньгах счастье» и т. п. По-русски – счастье размыто, случайно, внезапно, мгновенно, преходяще, безусловно, нисходит свыше… Вот какие принципиальные разницы вырисовываются!..
Счастье по-английски – это, на наш, русский взгляд, что-то похожее на комфорт, что-то бытовое, прозаичное. По-русски же – счастье подобно озарению, откровению, оно нечаянно, незаслуженно, оно возвышенно, оно за деньги не покупается… Это можно рассматривать дальше и тоньше, путём сравнения конкретных речевых примеров, фразеологических конструкций, лексики, морфологии и синтаксиса английского и русского языков.
Тут, собственно, большая тема: структура языка и менталитет его носителей. Тема интересная и – самое главное – крайне актуальная. Потому что (к великому сожалению!) преобладающая в мире тенденция такова: границы между языками стираются, как следствие – мышление и чувствование людей унифицируются и уплощаются. И, если брать русский и английский, перекос идёт как раз в сторону дальнейшего «развития» позитивистского сознания англо-американской цивилизации. А задача преподавателя-лингвиста сегодня, по-моему, не только служить постижению чужого языка и чужой культуры, не только прививать любовь к ним, но и показывать их отличия от родных, способствуя интересу и любви к своим. Во всяком случае, в идеале, думаю, сейчас должно быть так.
Мои литературные «награды»
«Лингвистические способности попугая», «мусор», «бессмертная пошлость», «идолище поганое», «кунсткамера», «пошловатая патина», «бодливая корова», «шельма», «заформалиненный уродец», «глупость, тупость […] крупного рогатого скота», «душегуб», «бык», «хрущёвский бульдозер», «непотребное место», «маньяк», «некрофил», «ересь», «душевная глухота, слепота, духовный распад», «червивый менталитет», «кощунство», «макулатура», «нечистый козлиный дух, идущий от врагов слова» (цитата из Мандельштама), «бездушный вивисектор», «лепщик монстров», «мало развитый и тупой» (цитата из Достоевского) …
Вот далеко не полный список «наград», коих я удостоен за четверть века моих скромных занятий литературой. Причём все они розданы мне одним и тем же «критиком» в одной-единственной статье.
После РАППа и ермиловых-бровманов-лернеров не каждый день такое встретишь в печати, ей-богу. Спросят: а кто-нибудь из «собратьев по перу» публично заступился? Нет. Никто даже слова не пискнул. Посему – «ношу» как заслуженные. Ибо других, по большому счёту, пока не получал.
Землю – писакам!
Большинству литераторов и журналистов я насильно раздал бы по куску необъятной и заброшенной русской земли. И обязал бы их кормиться с неё и мир кормить, а не засорять его сочинениями. Сам я 15 лет добровольно жил и работал в глухой деревне, да и теперь продолжаю на пригородных пяти сотках. Вот – школа для человека и для писателя! А цивильное литераторское трепло, косящее под народ, уже с молодости обрыдло мне пустой, жалкой и омерзительной болтовнёй о сельской жизни, крестьянском труде и России. От их тухлых речей и уехал я тогда в космическое пространство русской деревни.
Контекст
Сегодня проблема настоящих, но безвестных и малоизвестных писателей не в том, что им кто-то что-то не дал или дал, – премию, площадь под публикацию, а в том, что, по большому счёту, их творчество существует вне какого бы то ни было контекста. То есть, возможно, в голове отдельно взятого читателя Иванов или Петров и пребывают в том или ином поле, в какой-то ячейке, но на бумаге, но в плане литературоведческом, но в сознании коллективном они находятся в вакууме либо в неструктурированной массе прочих авторов. И в этом смысле права на получение «благ» у талантливого Иванова и бездарного Петрова абсолютно равны. Сложившаяся ситуация крайне выгодна как раз Петрову и ему подобным, коих здесь большинство. Потому она и не меняется десятилетиями.
Самое страшное, что попытки рассматривать практически любого современного писателя (и особенно – писателя, живущего в провинции) контекстно обречены со стороны литературной и окололитературной среды, как минимум, на безразличие, как максимум – на резко негативную реакцию. Знаю это по собственным работам последних лет. И дело, опять же, не в том, что кому-то не нравятся стихи Иванова или Петрова. Просто вышеозначенная среда априори не допускает самой постановки вопроса: что есть Иванов в контексте, например, русской поэзии рубежа веков? И что есть Петров?.. Поэтому пишешь в пустоту. И всякий, кто отважится, будет писать в пустоту скудно образованных, интеллектуально ничтожных и бесталанных, но очень злобных и завистливых литтусовок.
Приведу пример. Аркадий Кутилов – до сих пор! – в массовом (и писательском тоже!) сознании – это такой бомж и алкаш, сочинявший в «советское время» вроде бы не совсем советские стихи, не более того. Здесь определённо лишь одно: асоциальная и эпатажная личность, бомж, алкоголик, тюряжник, писавший любопытные стихи. А дальше – жирное многоточие. И сплошное, выделенное мной, вроде бы. Это – Кутилов, разговор о поэтике которого только-только, еле-еле, робко-робко начинается спустя четверть века после кончины автора!..
Кое-кто сетует, что в глубинке якобы нет нынче серьёзных литературоведов, критиков. Они, может быть, и есть, но провинциальное демократическое болото не даёт им развернуться и пусть временно навязать городу и миру хоть какие-то оценки (которые потом скорректируют либо опровергнут другие исследователи и/или Хронос), раз не существует вообще никаких.
«Равенство», повседневно и на протяжении многих лет втихомолку поддерживаемое и даже лелеемое властью и либеральной, равно – и «патриотической», серостью, оккупировавшей литературный процесс, не имеет ни малейшего отношения к искусству. Поэтому длиться вечно оно не будет. Оно уже и сейчас, от случая к случаю, взрывается аффектами и скандалами. Ибо умножать «навоз культуры» до бесконечности невозможно.
О грамотности
Сегодня требование грамотности является, по существу, требованием смены психологии, не меньше! И вообще, переход от безграмотности к грамотности – не локальный, не узко лингвистический вопрос. А вопрос переустройства всего человека на качественно ином уровне.
«Женофобское»
Почему выдающийся русский поэт-метафизик ХХ века Юрий Кузнецов, мягко выражаясь, недолюбливал женщин, пишущих стихи, не делая исключения, кажется, даже для Цветаевой (тут он, конечно, ошибался!)? Не потому, что был женофобом, дураком или скрытым гомосексуалистом. А именно потому, что был поэтом-метафизиком и, вглядываясь в мировую историю, видел: поэзия – дело метафизическое, следовательно – по преимуществу мужское. Для чего так сложилось в человечестве – Бог весть, но это так. И идти против этого – глупо. Но женщины ныне зачем-то упорно идут. Однако кто написал «Но не найдёт отзыва тот глагол, что страстное земное перешёл…» (Вот! А не «отзыва» ли все они – пишущие женщины – ищут?!)? Кто написал «Когда пробьёт последний час природы…»? Кто написал «Отдайте Гамлета славянам!..»? Соответствующие примеры – неисчислимы.
Возьмите любовную лирику мира. У мужчин в ней главное местоимение – «ты»/«Ты» (то есть Бог). У женщин – «я». Разница – принципиальная. Далее – в частностях – у прекрасного пола вот что: тряпки, кашки, детишки и кошки (как предметы собственности, в основном(!) и никогда я не прощу им ни таких детишек, ни таких кошек!), ложки, серёжки, застёжки, подружки, интрижки… Книжки? Нет, это – редко, обычно вкупе с детишками. Всё – бытовое, повседневное, земное, насущное, антропоморфное, бренное… То, что можно пощупать, надеть, съесть, употребить, присвоить, положить на полочку, купить, продать, обменять… А если эмоции – тоже, как правило, связанные с вышеперечисленным. Какая ж тут поэзия? «Когда б вы знали, из какого сора…»? Да! Но здесь важны «из» и «растут», а не «сор»!.. Скажу больше: сегодняшнее (и вчерашнее, и всегдашнее) буржуазное общество – женское общество. Общество, обслуживающее женские потребности. И «поэзия» в нём приветствуется женская. Рифма «миллион – влюблён» из пресловутой песенки, слова которой написаны мужчиной, но поются женщиной, женская рифма.
Однако вернёмся к Юрию Кузнецову:
Ты чужие слова повторяла,
И носила чужое кольцо,
И чужими огнями мигала,
И глядела в чужое лицо.
Я пришёл – и моими глазами
Ты на землю посмотришь теперь,
И заплачешь моими слезами;
И пощады не будет тебе.
Нет! Не посмотрит. Никогда! И Кузнецов бывал наивен. Подтверждением чему – расплодившиеся, как саранча, «поэты» в юбках, желающие смотреть на мир лишь собственными глазами, видящими, к сожалению, очень немного, или, скажем мягче, далеко не всё из того, что видит поэт.
На верхотуре
Когда-то, «в советские времена», редакторы энского книжного издательства и глава местной организации Союза писателей СССР обитали на верхотуре – на вторых этажах старых особнячков. Вероятно, уже сама необходимость подыматься по довольно крутым и узким, похожим на корабельные трапы, лестницам, чтобы поговорить с редактором или «эспэшным» начальником, должна была настраивать рядового писателя-посетителя на соответствующий лад: мол, знай, что ты – вошка мелкая и полностью зависимая от тех, к кому карабкаешься!
Памяти А. Н. Плетнёва
«Молчание» Плетнёва, его неучастие в «литературной жизни» современного социума весит куда больше писаний и участий многих иных, вместе взятых. Если оно невольное – хвала Плетнёву за честность. Если намеренное – хвала Плетнёву за мужество.
В «Литературном энциклопедическом словаре» (М., «Советская энциклопедия», 1987, с. 677) статья об Александре Никитиче размещена сразу после статьи об Андрее Платонове. Плетнёв обратил эту – вполне механическую – ситуацию в метафору. В метафору, достойную и Платонова, и Плетнёва, и метафизической сути русской литературы. Из-за одного этого – он художник. И снова – хвала ему.
Смерти – нет. Или: смерть – последний мазок, штрих, образующий совершенство либо закрепляющий несовершенство человеческих жизней, деяний, творений. Жизнь и книги Александра Никитича Плетнёва – теперь единый текст, открытый каждому из нас. И каждый может почерпнуть из него в меру собственного внутреннего устройства. Или пройти мимо.
Симбиоз власти и литераторов
Литераторы, «по долгу службы» регулярно контактирующие с неандертальцами из министерств «культуры», нередко являются примером стремительной и необратимой деградации – интеллектуальной, моральной, лингвистической. Общение с замшелыми импотентами и малограмотными болтунами заразительно и даром, конечно же, не проходит. Уважающий себя писатель за один стол с существами из рода чинуша не сядет – побрезгует, побоится подхватить воздушно-капельным путём вирус разложения личности.
А какой мёртвой хваткой держатся маститые за кресла в разных жюри! Хорошие деньги? Вряд ли, в большинстве случаев. Наверно, эти посты усиливают у них чувство собственной важности. «Я – член жюри премии Болотного Тупика, Метан Иванович Пузырёв!» Звучит, однако!.. Или ловят кайф от самого процесса манипуляций авторами и текстами, от возможности выдвигать, отвергать, присуждать?.. Или – всё вместе? Тогда тут целым садомазохистским комплексом попахивает. С учётом того, как их могут, в случае серьёзных разногласий, опустить – и кураторы, и отдельные созаседатели. Это у Пушкина сказано: «Ты царь – живи один». А для наличной реальности характерен половой симбиоз власти и избранных ею литераторов.
Опасайтесь литературных девственников/девственниц!
Почти все провинциальные сочинители и чиновники при искусстве – в культурологическом смысле вечные девственники/девственницы. Изменить их уже никому и ничему не под силу. Зато они способны на многое! Например, калечить неокрепшие умы и души правильными установками. Это у них одно из любимейших занятий! «Стилистический (и идеологический – добавлю сейчас) террор литературных девственников пощады не знает!» Прошу прощения за автоцитату.
Так что советую настоящим писателям обходить монолитное литераторско-чиновничье девство стороной, иначе оно изнасилует вас своими школьными указками, покрытыми всепроникающим ядом беспросветного позитивистского невежества. А что может быть ужаснее и нелепей, чем оказаться изнасилованным девственниками, да ещё и в воспитательных целях?..
Агитка
Чиновников никуда не денешь, к сожалению. А вот всё остальное, обретающееся возле литературы, по-моему, пора полностью и навсегда расформировывать. Распустить союзы писателей, аннулировать все эти дурацкие премии, казённые, высосанные из пальца книжные серии и антологии, законодательно запретить выпуск большинства «литературных изданий». На высвободившиеся средства учредить новую – и единственную – и крупнейшую в истории – награду. Присуждать её за самое обстоятельное эссе, направленное против продолжения «литературы», против процесса письма как такового.
Ибо великая русская литература давным-давно метафизически осуществилась. Она совершена. И она совершенна. И никакие добавки к ней, sub specie aeternitatis, не нужны. Всё, что происходит сейчас – эти миллиарды километров писаний, – в лучшем случае – жалкие потуги к ней приблизиться, в худшем – издевательство над нею и замусоривание духовного поля планеты Земля.
Кто против писателей как класса? Кто за то, что их племя необходимо свести к нулю?.. Давайте превратим хотя бы город или посёлок, в котором живём, в оазис, свободный от писак любых мастей! И, может быть, вот этим и мир спасём, и прославимся в веках, и заслужим благодарную память человечества.
Ответственные и разумные люди, если вы ещё здесь сохранились, объединяйтесь вокруг этих благородных и воистину великих задач!
Долой всю современную «литературу» от и до! Долой всех «писателей» XXI века от и до!
Одного тома Библии достаточно для ежедневного чтения на всю человеческую жизнь. Полудюжины романов Достоевского достаточно для ежедневного чтения на всю человеческую жизнь. Восьми томов Цветаевой достаточно для ежедневного чтения на всю человеческую жизнь… Даже и не для чтения, а для самой жизни во всей безмерности сего понятия!..
А мы?.. На что мы тратим дни, данные Богом? На умножение хлама!..
Проснитесь, «творцы», и замолчите наконец-то навсегда!
(Окончание следует.)
